Текст книги "Найти и обезвредить"

Автор книги: Владимир Понизовский

Соавторы: Виктор Лебедев,Григорий Василенко,Павел Иншаков,Валентин Михайлов,Александр Дергачев,М. Трофимов,Алексей Бесчастнов,Б. Шамша,Василий Александров,Владимир Андрющенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 32 страниц)

Вл. Рунов
ПОИСК ДЛИНОЮ В ТРИДЦАТЬ ЛЕТ

Весна 1943 года

Снег, почти черный, в рыжих навозных подпалинах, вязкой пеленой покрывал деревенскую площадь. Истоптанная множеством ног, она уже кое-где блестела ранними лужами. Запах горелого шел от пепелищ, подернутых слоистым налетом. Еще осенью деревню спалили каратели из зондеркоманды, и теперь ее немногочисленное население сбилось в землянках да в тех немногих, отшибленных к околице избах, что огонь пощадил.

Старики и старухи, согнанные на пустырь, молча глядели, как два полицая, сбросив нагольные полушубки, споро махали топорами. Острое лезвие, описав блестящую дугу, с визгом вгрызалось в сосновую мякоть, рассыпая вокруг пахучую стружку. Но запах свежего дерева внушал сейчас только ужас, потому как ладили эти рыжие мордатые мужики страшное сооружение – виселицу.

К ней подтащили парня с бледным окровавленным лицом. Без шапки, в разодранной нижней рубахе, он бессильно привалился спиной к бревну, поднял кудлатую голову. Толпа приглушенно загудела:

– Мальчишка, однако, совсем…

– Вчерась у Папоротной поляны бой был. Говорят, фрицев да этих вот вешателей партизаны три подводы набили. Вот сегодня и лютуют.

– Одного, значит, захватили. Видать, раненый?

– У-у-у, изверги…

– Молчи, мать. Ответят они нам, за все ответят.

На пленного партизана набросили петлю. Здоровенный полицай, от которого за версту несло самогоном, перебросил конец веревки через верхнюю перекладину, крепко взялся за него и зычным, густо пропитанным махоркой голосом заорал на всю площадь:

– Шоб все знали, какую цену он заплатит нам за свое партизанство! Глядите… – и всей своей тушей каратель навалился на веревку. Тело юноши, опутанное сыромятной вожжой, потянулось вверх, изогнулось в судороге, но тут же веревка ослабела и партизан упал коленями на холодную землю.

– Не-е-е, просто так ты у нас не отойдешь. Ты еще поболтаешься, попадаешь, выпрашивать будешь ее, матушку… – пьяно орал верзила, судя по всему, главарь.

– За что мучаешь парня, ирод? – пронзительно полоснул вопль из толпы.

Каратель круто развернулся на каблуках и, поигрывая немецким вороненым автоматом, угрожающе зарычал:

– А шо, кому-то не нравится? У нас ведь пуль да веревок на всех хватит!

Он рывком поднял юношу на ноги и вдруг, словно подавившись воздухом, сложился пополам. Собрав последние силы, партизан ударил палача головой вниз живота.

– А-а… э-э-э… у-о! – завыла, заорала банда, набросившись на пленного. В остервенелой ярости закрутился под виселицей живой клубок, разорванный вдруг короткой автоматной очередью. Каратели отбежали в сторону. Юноша неподвижно лежал на изрытом сапогами снегу. В его холодеющих глазах отражалось бездонное, уже набирающее весеннюю синеву небо. Старики молча стянули шапки. Древняя, седая как лунь старуха подошла к убитому, присела, сухой ладошкой прикрыла его глаза. Потом с трудом разогнулась и, глядя прямо в жирное переносье палача, сказала внятно:

– Придут наши скоро. Повисишь ты, кат, еще на этой веревке…

Главарь, вскидывая ствол автомата, заорал нечленораздельно и яростно, брызгая слюной…

Остатки деревеньки горели недолго. Бандиты из зондеркоманды не любили свидетелей. Не оставили они их и здесь, в Белорусском Полесье.

* * *

Шестнадцатилетний подросток, худой до прозрачности, но жилистый и выносливый, уже третьи сутки шагал от Туапсе на Краснодар.

Тяжелые солдатские ботинки, которым, казалось, сносу не будет, пообились, грубая кожа потрескалась на изгибах. В кармане гимнастерки лежала справка, свидетельствующая о том, что учащийся Тбилисского ремесленного училища Евгений Перекрестов следует к месту постоянного жительства, в недавно освобожденное село Летник Ростовской области.

Там оставались мать, сестра, тетка. «Живы ли? – эта мысль тревожила все время, не давала мальчишке покоя. Вокруг свежими пепелищами отмечались тяжкие следы оккупации. Вдоль дорог лежала разбитая военная техника, еще не успевшая даже схватиться ржавчиной.

До Сочи Женька доехал товарняком, оттуда немного попутной машиной. За Туапсе прибился к попутчику, раненому солдату, списанному вчистую и сейчас возвращавшемуся домой.

В сумерках отдыхали у костра.

– Город у нас чудесный, зеленый, а весной – как невеста в цвету яблоневом. В название одно вслушайся – Краснода-а-ар… – В хриплом голосе солдата слышались нежные нотки. Он пошевелил палкой угли, придвинул к теплу больную ногу. – Сейчас, говорят, разбит сильно… Да-а, побандитствовал фашист на нашей земле… – Солдат затянулся едким табаком, привычно пряча в кулак огонек самокрутки. – Меня ведь дома похоронили. Земляк рассказывал, случайно в госпитале встретил. Получили, говорит, на тебя, Василий, похоронку еще прошлым летом, в аккурат перед оккупацией. А я, вот видишь, жив. И сообщить никак нельзя было. Боюсь – доковыляю до дому, увидит меня мать и не выдержит…

Так они и шли – раненый солдат и мальчишка в черной фэзэушной шинели. На переправе через Кубань солдат совсем разволновался.

– Слушай, Женька! – торопливо заговорил он. – Видишь, машины идут в город? Ты шустрый – прыгай в кузов и езжай вперед меня. Предупреди мать, жинку, что жив я, жив! Вот-вот буду дома… А то знаешь – сердце сейчас у всех надорванное. Кабы вправду чего не случилось.

Около часа Женька трясся в кузове армейской трехтонки. Заметив кирпичный собор, грохнул ладонью по кабине. Машина на секунду притормозила, Женька спрыгнул на булыжник, огляделся: как же выйти ему на улицу Октябрьскую?..

Молодая, закутанная в платок женщина испуганно смотрела на худого запыленного мальчишку и никак не могла понять, о чем он ей толкует – какой солдат, куда идет, какая переправа?

– Да муж ваш, Василий, жив-здоров, скоро будет дома…

И вдруг в сознании ее будто что-то прояснилось. Она цепко схватила Женьку за отвороты шинели:

– Где, где ты его видел?

На порог выскочили еще какие-то женщины. Женьку повели в дом и долго расспрашивали о солдате, плача и причитая. А к вечеру и сам солдат приковылял к дому…

До глубокой ночи сидели они за скудным столом. А женщины все рассказывали и рассказывали о черных днях фашистской оккупации, о замученных родственниках и убитых соседях, об облавах на рынке и повешенных на площади и еще о какой-то страшной машине, где людей заживо душили газом. Говорили, говорили, говорили…

Уронив голову на руки, солдат скрипел зубами. А потом поднял глаза на Женьку:

– Мне уже, парень, видно, не воевать. Но если подойдет твоя очередь – отомсти за все, что слышал…

Женька Перекрестов на фронт не попал, хотя заявлений в военкомат написал предостаточно. Когда подошел возраст, его пригласили в городской отдел МГБ и рекомендовали для работы в органах государственной безопасности.

И было это тридцать пять лет назад…

Зима 1981 года

Мы беседуем с Евгением Александровичем совсем недалеко от дома того раненого солдата, с которым он добирался когда-то до Краснодара. Большой город шумит за окном. Дружной стайкой бегут школьники, троллейбусы скопились перед светофором, молодой, затянутый в кожу орудовец строго выговаривает что-то водителю «Жигулей». Перекрестов задумчиво смотрит в окно.

– Да, кажется, целая вечность прошла с той памятной встречи. Она ведь для меня была очень важна. С тех пор часто слышался мне хриплый голос того солдата…

Конечно, не думал я тогда, что придется мне вплотную заниматься розыском карателей, гитлеровских пособников и прочей нечисти. Тогда я, как и тысячи моих сверстников рвался на фронт. Сейчас трудно даже представить, какой была ненависть к врагу… Но пришлось по заданию партии заниматься другим, не менее важным делом. – Перекрестов на минуту умолкает.

Я смотрю на его изрезанное морщинами лицо, сильные жилистые руки и думаю, что не случайно писатель Лев Владимирович Гинзбург в своей известной книге «Бездна» писал о нем как об одном из самых опытных и проницательных чекистов, работавших по розыску и разоблачению карателей из зондеркоманды СС-10А.

– Как же все-таки это начиналось? – мой вопрос отвлекает собеседника от воспоминаний.

– Как начиналось? – Перекрестов не спеша разминает сигарету. – Первые каратели предстали перед судом еще в годы войны. Летом 1943 года в только что освобожденном Краснодаре состоялся первый процесс над изменниками и палачами. Этот процесс был не просто первым в городе, крае и в стране. Он стал первым в истории открытым судебным процессом над фашизмом. Уже тогда твердо прозвучал голос правосудия – возмездие неотвратимо, несмотря на годы и расстояния. Оно настигало палачей через пять, десять, двадцать лет, через четверть века…

Того карателя, который издевался над белорусским партизаном, мы разыскали почти через двадцать лет. По крупицам, по мельчайшим деталям искали путь к его логову. Ведь сложность этой работы заключалась в том, что иной раз не было никаких видимых зацепок. Сожженная деревня, расстрелянные жители. Если и сохранились очевидцы, то помнили они только смертельный ужас, который чудом удалось пережить.

Для них каратель был един в своем зверином облике. Ни имени, ни более или менее точного описания внешности. Свои подлинные фамилии каратели часто скрывали даже друг от друга, значились в списках подразделений под вымышленными именами.

О трагедии, разыгравшейся в белорусской деревеньке, мы узнали в конце концов в мельчайших деталях. Большинство карателей разыскали, а вот главаря, того детину, который вешал партизана, обнаружить долго не могли. Участники этой акции все время называли имя некоего Женьки Флоренко. Углубленный розыск описанного человека не дал результатов. Не можем обнаружить, и все! И вот на допросе один из близких друзей главаря упомянул новое имя – Виктор Лактионов. Этого было достаточно, чтобы нащупать ту верную нить, которая в конце концов привела нас в маленький среднеазиатский городок. Мы приехали туда поздним вечером. В местном строительно-монтажном управлении шло профсоюзное собрание. Сели потихоньку на последнем ряду. На трибуне предместкома – высокого роста грузный мужчина. Горячо распекает кого-то за нерадивость, говорит о недостатках, заботе о человеке и так далее. Двадцать лет рядился этот тип в чужие одежды. Ему казалось, что никто и никогда в активном общественнике, в «непримиримом борце с бесхозяйственностью» не опознает карателя, на совести которого сотни человеческих жизней. Как видите, просчитался. – Евгений Александрович достает пожелтевшие от времени газетные вырезки. Читаю репортажи многолетней давности:

«Работники Краснодарского краевого управления Комитета государственной безопасности сумели разоблачить и арестовать преступников, хотя они разъехались по всей стране. Аккерман работал на заводе в Омске, Олюнин – в научно-исследовательском институте в Кривом Роге. Попов был товароведом в Запорожской области. Ихно – Ивахненко – лаборантом Краснодарской краевой больницы…»

– За каждой из этих фамилий, – продолжает Перекрестов, – огромный труд моих товарищей-чекистов. Сутками мы тогда не спали, перебирали горы архивных материалов, беседовали со множеством людей, из крошечных штрихов составляя портрет того или иного карателя. И все это при строжайшем соблюдении социалистической законности, даже тенью подозрения стараясь не обидеть невинных людей. Однажды мне в руки попал протокол допроса некоего Гоя, командира отделения зондеркоманды СС-10А (его захватила наша контрразведка сразу после освобождения Новороссийска). В то время с такими типами разговаривали довольно коротко, и тем не менее в протоколе допроса упоминалась фамилия некоего Жирухина. Гой говорил следующее: « У меня в отделении служил Жирухин, довольно хитрый парень». И больше ничего! Я обратил внимание на эту деталь, хотя Гой никак не пояснял, в чем же заключалась хитрость этого Жирухина. Но для себя я отметил, что при розыске от этого преступника надо ожидать всяческих уловок. Известно было, что в составе отделения Гоя он принимал активное участие в расстреле военнопленных, уничтожении мирного населения в Цемдолине и других местах под Новороссийском. Ищем интенсивно. Жирухин – фамилия не очень распространенная, но и не такая уж редкая. И вдруг в числе других получаем известие, что в Новороссийске в одной из средних школ работает учителем немецкого языка Жирухин Николай Павлович. Честно говоря, вначале даже значения не придали этому сообщению. Как-то не укладывалось в голове, что злодей не только останется в городе, где чинил расправу, но и будет работать в таком заметном месте, как школа. Обычно эти субъекты, как клопы, прятались по щелям. И тут я вспомнил слова Гоя о хитрости Жирухина. Решил проверить – а вдруг действительно тот самый?

Характеристику Жирухину дают самую благоприятную: «Проявил умелым педагогом… добросовестный, дисциплинированный… избран в состав месткома…» и т. д. и т. п. Стал я сопоставлять кое-какие факты из его биографии – что-то не все стыкуется. Служил он в начале войны в Новороссийске, при гарнизонной гауптвахте, потом якобы принимал участие в освобождении города… Словом, разыскали мы человека, под командой которого проходил воинскую службу Николай Жирухин. Показали фотокарточку – да, именно он, нынешний учитель, и был в годы войны его подчиненным. Вопрос в другом – при эвакуации личного состава гауптвахты Жирухин исчез и, по сведениям, которыми располагал его бывший начальник, служил у гитлеровцев.

Стали проверять дальше, и сомнений наших уже почти не осталось: военный билет подделан, подчистки обнаружены в аттестате об окончании педучилища.

Приглашаем Жирухина в краевое управление КГБ.

Явился он, физиономия сытостью сияет:

– Чем могу быть полезен?

– Да вот хотели бы с вашей помощью выяснить кое-какие вопросы…

– Пожалуйста, я к вашим услугам, – на стуле расположился удобно, держится осанисто. Меня уже, грешным делом, стала мысль мучить – а вдруг ошибка?

Поговорили для начала на всякие отвлеченные темы, а потом напрямую спрашиваю:

– А почему вы, Николай Павлович, скрыли факт своего нахождения в плену? Даже запись об этом в военном билете подчистили?

Забегал тут было Жирухин глазами, но быстро справился с растерянностью (верно подметил Гой – изворотливости он был превеликой), посмотрел на меня с нагловатой усмешкой:

– А кого, собственно, это интересует? Если даже я и был в плену, то ответственности по закону никакой не несу. Подчистил я эту запись или нет – это сейчас тоже не имеет значения… Тысячи людей были в плену.

– Верно! Многим людям пришлось испытать горечь и страдания плена. Увы, войны без этого не бывает. Но очень немногие работали на врага. Вот как вы, например, Николай Павлович! Вы ведь служили в зондеркоманде СС-10А?

И тут Жирухин даже нас с Маратом Дмитриевичем Метелкиным, с которым мы вели этот допрос, нас, людей достаточно опытных и немало повидавших, привел в оторопь. Не моргнув глазом, он говорит:

– А что, Указ об амнистии уже не действует? Я действительно служил в этой команде короткое время конвоиром, но все это уже давно списано амнистией, и вам, уважаемые товарищи, об этом надо знать. – Жирухин раздраженно взглянул на часы и встал: – Попрошу меня не задерживать, я и так уделил вам слишком много времени. А время педагога – это драгоценное время, – назидательно произнес он.

– Все это так, Николай Павлович. Вопрос в другом – служили-то не конвоиром, а активным карателем – принимали участие в массовых расстрелах, лично убивали людей.

И тут Жирухин, что называется, взорвался:

– Это вам даром не пройдет! Клеветать на человека только за то, что он живым вырвался из плена…

Дождались мы с Метелкиным, пока он «пробурлит», а потом спокойно говорим:

– Вот этот основной вопрос мы и должны выяснить.

Жирухин за это время, видимо, просчитал про себя какие-то варианты и заявляет:

– Все, о чем вы здесь говорили, – голословно. О моей роли в зондеркоманде могут знать только два человека: командир взвода Федоров и помкомвзвода Скрипкин – мои непосредственные начальники. Разыщите их, пусть они подтвердят, чем я занимался в это время…

Сел он на стул, вытер платком испарину со лба и вроде бы даже повеселел от своей находчивости. Жирухин хорошо знал, что Федоров при отступлении был застрелен эсэсовцами, а Скрипкин в мае 1945 года сбежал к американцам.

Не ведал Жирухин, однако, что бывший его сослуживец Валентин Скрипкин, подавшись к американцам, по иронии судьбы, а точнее – по закоренелому пренебрежению ко всем наукам, в том числе и географии, перепутал города и прямехонько прибыл в советскую зону оккупации, где и был задержан. Правда, тогда ему удалось многое скрыть, но в данный момент Скрипкин находился в соседней комнате и ждал вызова.

– Вы настаиваете, что только эти люди или один из них могут подтвердить вашу подлинную роль в зондеркоманде? – спрашиваю я.

– Да! – уверенно говорит Жирухин.

Нажимаю на кнопку. Дверь открывается, и в комнату вводят Скрипкина.

– Пожалуйста, Николай Павлович! Узнаете этого человека? – показываю на Скрипкина.

Лицо Жирухина пошло красно-белыми пятнами. Он заерзал на стуле, заискивающе улыбаясь, стал приподыматься:

– Конечно, узнаю! Это Скрипкин Валентин…

– А вы, Скрипкин, знаете этого человека?

Скрипкин вытянулся во весь свой немалый рост и докладывает четко:

– Этот человек известен мне – Жирухин Николай. С ним вместе мы служили в эсэсовской команде, вместе принимали участие в расстрелах ни в чем не повинных граждан. Могу показать, где и когда это было…

На Жирухина жутко было смотреть. Вот когда оно, возмездие, явственно дохнуло ему в лицо.

Зима 1942 года

…Упругой дугой изогнулась Кубань у станицы Марьянской. Обрывистый берег крутым склоном уходит в темные воды.

Здесь были расстреляны пятьдесят человек – старики, женщины, дети. Когда отгремели выстрелы, Кристман заглянул за край обрыва и, пряча в кобуру горячий пистолет, коротко сказал: «Зер гут!»

…Маленький ласковый Ейск, городок, самой природой созданный для милосердия, – теплое море, целебные воды, изобильные сады. Здесь находился один из лучших на Кубани детских домов. Однажды, это было на исходе 1942 года, к крыльцу детдома подъехали два крытых серых автомобиля. После их загрузки в доме не осталось ни одного ребенка. Один из карателей, садист и убийца, для которого на свете не было ничего святого, и тот говорил суду, что здесь «происходил цельный кошмар». Через много лет чекисты установили его фамилию. Это был Сухов, сослуживец Жирухина по зондеркоманде.

Л. В. Гинзбург впоследствии писал в книге «Бездна»:

«Открывался люк, по каменным ступенькам они поднимались вверх, жмурясь от света, выходили во двор.

Это была последняя встреча с солнцем: их заталкивали в машины и везли на территорию совхоза № 1 к противотанковому рву.

В одну из таких «загрузок»… Сухов приметил мальчика. Сухов был человек любознательный и, подсаживая людей в душегубку, иногда спрашивал шепотом: «За что они тебя, а?» или «Вас по какому делу?». Но никто ему обычно не отвечал, и тот мальчик тоже не ответил…»

Было это уже в Краснодаре. Именно здесь в годы фашистской оккупации родилось страшное слово – душегубка. Зондеркоманде 10А, которую возглавлял Кристман, было поручено использовать новое адское изобретение и дать рекомендации по массовому его применению.

Генерал Вальтер Биркамп, возглавлявший айнзатцгруппу, в состав которой входила эта зондеркоманда, докладывал в Берлин, что за один месяц на Северном Кавказе ликвидировано 75 881 человек. Крупный специалист по массовым убийствам, Биркамп почти с восторгом воспринял известие о появлении газового автомобиля. На Нюрнбергском процессе бригаденфюрер СС генерал-майор полиции Олендорф, являвшийся начальником оперативной группы «Д» и третьего управления РСХА, так характеризовал «технологию» осуществления акции:

«Промежуток между действительной казнью и осознанием, что это совершится, был очень незначительным. Женщины и дети должны были умерщвляться именно таким образом, для того чтобы избежать лишних душевных волнений, которые возникали в связи с другими видами казни».

На всех судебных процессах, которые проходили в Краснодаре по делу карателей, имя Кристмана звучало сотни раз. Подсудимые произносили его со страхом, свидетели – с ненавистью.

Курт Кристман – оберштурмбанфюрер СС, начальник зондеркоманды, организатор массовых казней в Краснодаре, Ейске, Новороссийске, Мозыре и других городах – был одним из чудовищных порождений фашизма. Если большинство его подчиненных стрелять в людей заставлял страх за свою шкуру, то Кристман был палач по духу, призванию и убеждениям.

Еще в 1943 году, на первом процессе, имя Кристмана стало синонимом зверств, перед которыми бледнели все ужасы средневековых застенков. В документальном фильме, который шел тогда на экранах страны, звучали такие слова:

«Пусть знают кристманы, герцы и другие палачи, что им не уйти от расплаты!»

Так оно и стало.

Осенью 1963 года в Краснодаре перед судом трибунала Северо-Кавказского военного округа предстали девять карателей из зондеркоманды СС-10А. Но все они были, так или иначе, орудием в руках еще более жестоких – в руках Кристмана, который в это время спокойно разгуливал по улицам родного Мюнхена. Изувер, хладнокровно отправлявший на смерть больных детей, сжигавший военнопленных, стрелявший в беременных женщин, удушивший в «зауэрвагене» тысячи людей, дожил без возмездия и наказания до восьмидесятых годов.