Текст книги "Найти и обезвредить"

Автор книги: Владимир Понизовский

Соавторы: Виктор Лебедев,Григорий Василенко,Павел Иншаков,Валентин Михайлов,Александр Дергачев,М. Трофимов,Алексей Бесчастнов,Б. Шамша,Василий Александров,Владимир Андрющенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 32 страниц)

Вблизи здания краевого комитета партии, под площадью, располагался штаб местной гражданской обороны. Буквально за минуту до того как оборвалась телефонная связь, оттуда позвонили нам и спросили, какие будут указания.

– Какие указания, – говорю им, – когда немцы над вами? Выбирайтесь и подобру-поздорову уносите ноги за Кубань! Вот и все указания. Счастливо!

Однако и нам пора было уходить. Телефон глухо молчал, связь со штабом командарма Рыжова оборвалась. Решили отходить к нефтеперегонному заводу.

Вышли из управления. У двери стоял часовой – боец истребительного батальона, сухонький такой мужичок лет сорока. Неподалеку перестрелка, снаряды рвутся, а он и ухом не ведет. Ну и нервы у человека!

– Вот что, товарищ, спасибо за службу, – говорю ему, – снимаю тебя с поста, поедешь с нами.

– Нет, – отвечает, – не имею права сниматься. Вы не мой начальник.

– А кто твой начальник? Семен Иванович? – называю я командира истребительного батальона.

– Он самый, – отвечает.

– Вот я от его имени и снимаю тебя с поста.

Боец немного подумал и нехотя согласился.

Автомашина наша стояла за углом. За рулем сидел Саша Кушин, белокурый атлет, вратарь нашей футбольной команды «Динамо». Неподалеку гремели выстрелы. Я вышел за угол здания и на перекрестке улиц Красной и Пролетарской увидел закамуфлированный зелеными разводами приземистый фашистский танк и изрыгающий огонь длинный хобот пушки, В ту же секунду рядом с танком неожиданно возник мотоциклист. Сделав возле него лихой пируэт, он помчался в мою сторону. И только тут я узнал в мотоциклисте нашего связного – сержанта из ГАИ. Ударила пулеметная очередь. Мотоцикл полетел в одну сторону, сержант – в другую. Все это рядом со мной, на моих глазах. Неожиданно сержант зашевелился и, подволакивая ногу, медленно пополз. Не знаю, что руководило мной в ту минуту. Я вдруг забыл обо всем: и об опасности, и о своем задании. Пригнувшись, бросился вдоль здания на помощь сержанту. Фашисты снова открыли огонь, но мне все же удалось затащить нашего связного за угол здания. А тут помогли остальные, и парня мы спасли, быстро вскочили в машину и рванули с места.

Благополучно, минуя уличные стычки, прорвались к переправе. Оба моста через Кубань у нефтезавода – и железнодорожный и деревянный – стояли целехонькие. Только мы переехали на тот берег, раздался сзади мощный взрыв, и деревянный мост точно посередине сломался пополам и углом осел в воду. Но с переправой мы явно поторопились. На том берегу целым и невредимым стоял нефтеперегонный завод – наш самый важный и ценный объект. Да еще нефтехранилище с земляными амбарами нефти тысяч на 200 тонн. Отправив машину с раненым Шишкиным в Горячий Ключ, мы с Трошевым поспешили обратно. У железнодорожного моста я нашел знакомого капитана-сапера и спросил, почему они медлят со взрывом. Тот ответил, что была команда ждать. В городе еще находятся три наших бронепоезда, и их надо вывести за Кубань.

Мобилизовав какой-то катер, подвернувшийся под руки, мы переправились к нефтеперегонному. На берегу, в укрытии под мощным капониром нашли Зверева и ядро его группы. Всего в его отряде было около 50 коммунистов и комсомольцев. Завод занимал огромную территорию вдоль реки, и на ней размещались многочисленные производственные сооружения, нефтехранилища и подстанции. Все это предстояло взорвать и сжечь. Сюда, на КП, под капонир, были сведены нервы всех взрывных устройств, рассчитанных опытными специалистами и заложенных в нужном месте саперами. Приводились они в действие простым поворотом ручки. Ждали только сигнала.

Я выслал вперед двух связных. Необходимо было уточнить, где немцы, и установить контакт с прикрывавшим нас истребительным батальоном. Довольно скоро товарищи наши вернулись. Кубарем скатившись с кручи под капонир, они доложили, что сами видели немецких автоматчиков и что истребительный батальон с боем отходит к реке. Вскоре и мы уже могли наблюдать вражеских мотоциклистов на территории завода. А сигнала все не было. Железнодорожный мост стоял целехонек, злополучные бронепоезда не появлялись: черт знает где они запропастились?! Вслед за разведчиками-мотоциклистами могли появиться немецкие саперы, в конце концов, нас просто могли обойти и захватить. От этой мысли мурашки пошли по коже. Наконец! Раздался оглушительный раскатистый взрыв, и мы увидели, как сначала вздыбились вверх, а потом медленно осели в воды Кубани фермы моста, ворчливо и недовольно укладываясь на дно грудой искореженного металла.

– Ну, Геннадий, давай, – сказал я Звереву, – крути свою машину!

Казалось, что под нами разверзлась земля. Повсюду загрохотало, в воздух взметнулись куски металла, арматуры, тучи пыли. Взрывы гремели один за другим. И так двадцать четыре раза – точно по количеству заложенных зарядов. Потом над заводом всколыхнулась яркая вспышка пламени и к небу повалил густой дым, накрывая черным крылом весь город, и реку, и горизонт. Горели нефтяные амбары. Это сработала группа Василия Клечкина.

Пора было уходить. Мы спустились к берегу, сели в катер и отчалили. Тяжело осевший в воду, перегруженный катер все дальше и дальше уносил нас от города. Наступило странное затишье. Немецкие самолеты, до этого зверски бомбившие и обстреливавшие с бреющего полета наши отступающие части и беженцев, неожиданно исчезли. Дым и копоть лишили их видимости, а теперь прикрывали наш отход. Город горел, полыхал берег, где еще несколько минут назад был завод, и черная зловещая туча венчала это пожарище. Получился тот самый фейерверк, который просил устроить немцам Селезнев в нашем последнем ночном разговоре.

Районный центр адыгейский аул Тахтамукай стал местом сбора работников аппарата крайкома и горкома партии, а также чекистов, покинувших город. Прибыв сюда и разузнав, что штаб фронта, руководство крайкома и управления НКВД отбыли в Горячий Ключ, мы со Зверевым решили добираться туда. Двинулись пешком. К ночи пришли на место. Одной из первых, кого я встретил в Горячем Ключе, была моя жена Валентина Александровна. Сотрудница нашего управления, она находилась здесь вместе с остальными. Увидев меня, Валя кинулась ко мне вся в слезах.

– Сказали, что ты погиб, – всхлипывая, говорила она, прижимаясь к моей пропыленной и грязной гимнастерке.

Спустя пять минут то же самое я услышал и от Селезнева, которому докладывал о выполнении задания.

– А нам сказали, что ты погиб.

– Как видите, жив.

Видно, в тоне моем легко угадывалось раздражение, если секретарь горкома партии Санин стал успокаивать меня:

– Да ты не огорчайся. Вот нас с Гончаренкой немцы уже повесили, – Санин извлек из кармана галифе фашистскую листовку с двумя их портретами. – Целее будем!

Здесь, в Горячем Ключе, я надолго не задержался. Предстояло срочно выехать в Нефтегорский район и завершить начатое в Краснодаре – вывести из строя скважины и взорвать нефтеоборудование. Утро следующего дня застало нас уже в Хадыжах.

Работа по консервации скважин была здесь в принципе закончена. Оставалось лишь взорвать наземное оборудование. Но с этим решили не спешить, все еще надеялись, что немцев наконец остановят. Тем более, как стало известно, в боях за переправу у станицы Пашковской, где сражались сибиряки из 30-й Иркутской стрелковой дивизии, нашим войскам удалось даже потеснить гитлеровцев. Здесь же, в Хадыжах, временно дислоцировался штаб фронта.

Когда мы прибыли на промыслы, группа чекистов из Нефтегорского райотдела НКВД, взрывники и специалисты-нефтяники Байбакова и начальника Краснодарнефти Апряткина подчищали последние «мелочи». Ни одна скважина уже не работала, наземное оборудование – компрессорные, качалки, подстанции – демонтировано. Остальное подлежало уничтожению.

Дотошно осмотрев консервацию одной из скважин и выслушав квалифицированное и обстоятельное пояснение Байбакова, член Военного совета фронта поинтересовался:

– Сколько потребуется времени, чтобы снова пустить скважину?

– Рассчитано на шесть месяцев с… гарантией, – ответил Байбаков, улыбнувшись…

После осмотра промыслов военные уехали, а мы приступили к делу. Пока работали, не очень-то думали о противнике. Надеялись, что, взяв город, он застрянет там надолго. И когда кто-то из нашей группы крикнул: «Немцы!» – для всех это было полной неожиданностью. Но все оказалось действительно так. По горному серпантину со стороны станицы Апшеронской, вздымая далеко заметное облако пыли, двигалась механизированная колонна фашистов.

Оставив взрывников на месте и дав команду приготовиться и ждать моего сигнала, я поспешил к штабу. На крыльце небольшого дома в окружении генералов стоял С. М. Буденный. Вид озабоченный, даже хмурый. Заметно, что он чем-то недоволен, усы грозно вздернуты.

– Товарищ маршал, – обратился я к Буденному, – немцы в четырех-пяти километрах…

– Не может быть, моя разведка донесла, что противник в двадцати – тридцати километрах отсюда, – спокойно возразил командующий, и за этим спокойствием я почувствовал упрямство и волю человека, не привыкшего отступать и не знавшего, что такое – бежать от врага.

– Я сам видел, товарищ маршал. Штабу угрожает опасность.

Буденный немного помедлил, потом повернулся к начальнику штаба:

– Командуйте, генерал, сниматься. Сведениям чекиста не могу не доверять.

Потом ко мне подошел Федор Иванович Рябинин, начальник Нефтегорского райотдела НКВД:

– Прощай, Алексей, мне уже пора в лес.

Недавно он был утвержден командиром партизанского отряда, сформированного из местного партактива и чекистов.

– Давай, Федя, иди. У тебя свое дело – партизанить, у меня – свое. Даст бог – свидимся еще. Удачи тебе! – И мы крепко обнялись.

Жаль, мало пришлось ему повоевать. Вскоре я узнал, что в первых же боях с фашистами он погиб. Обидно – хороший, душевный был человек и смелый чекист.

Трагические обстоятельства войны. Казалось, такие объяснимые и понятные. Но сколько к ним ни привыкай – привыкнуть нельзя. Спустя несколько дней, уже в Новороссийске, буквально на моих глазах сразило осколком секретаря крайкома партии Василия Николаевича Сущева. Но об этом рассказ впереди.

Как только штаб фронта выехал из Хадыжей в сторону Туапсе, мы приступили к уничтожению оборудования нефтепромыслов…

Потом долго догоняли штабную колонну. Шоссе было забито отступающими частями, автомашинами, подводами, гуртами скота. Все это, тревожимое частыми бомбежками и обстрелами с воздуха, неспешно двигалось на юг в зное и пыли августовского дня. Давно уже на Кубани не стояло такой жары, как в то лето.

Я всматривался в лица беженцев – женщин, стариков, детей. По большей части хмурые и озабоченные. Что заставило сняться с насиженных мест этих людей, которым гитлеровцы громогласно сулили рай земной, а на деле готовили участь рабов, согнанных в резервации? Все они предпочли тяжелейшие тяготы эвакуации «покойному» рабству.

Враг рвался к Новороссийску. Он был уже на дальних подступах к городу. Советские войска прилагали отчаянные усилия, чтобы сдержать его.

Пробыв ровно сутки в Сочи, где располагалось теперь краевое управление НКВД, я получил новое задание. Мне надлежало выехать в Новороссийск и оказать помощь горотделу НКВД в ликвидации важных промышленных объектов, а затем возглавить вновь сформированную оперативную группу чекистов, которой предстояло в тесном контакте с партизанами действовать в прифронтовой и зафронтовой полосах от Новороссийска до Туапсе. К этому времени по указанию ЦК партии и Государственного Комитета Обороны уже был создан краевой штаб партизанского движения, в который вошли П. И. Селезнев, секретарь крайкома партии Н. Н. Родионов, начальник краевого управления НКВД К. Г. Тимошенков. Руководство штаба сформировало 7 партизанских соединений: Краснодарский, Новороссийский, Майкопский, Армавирский, Нефтегорский, Славянский и Анапский кусты. Инструктируя меня перед отъездом, Селезнев и Тимошенков уточнили задачи будущей моей группы. Вкратце они заключались в следующем: вести борьбу с диверсантами, сигнальщиками, агентурой противника в прифронтовой зоне; вылавливать и обезвреживать дезертиров, бандитов, немецких пособников; в тесном взаимодействии с партизанами вести зафронтовую разведку, осуществлять отдельные диверсионные акции в тылу врага; обеспечивать постоянную связь краевого штаба с партизанскими соединениями. Оперативно мы входили в подчинение Новороссийского куста. Командовал им первый секретарь Краснодарского горкома партии С. Е. Санин. Начальником штаба был у него Д. И. Смирнов, а замом по разведке – чекист Анатолий Митрофанович Ечкалов, добрый мой товарищ.

До войны Ечкалов работал в краевом управлении НКВД заместителем начальника одного из оперативных отделов, а затем возглавил управление НКВД по Адыгейской области. У нас в отделе уважали его за светлый ум, глубокое знание дела, большой практический опыт. Степана Евдокимовича Санина я тоже знал хорошо. Он возглавлял городскую партийную организацию. При кажущейся суровости это был добрый и отзывчивый человек, влюбленный в свое дело и людей. В нем чувствовался некий магнетизм, постоянно притягивавший к нему народ, и неугасающая живинка в работе, искорка, которую он пронес со времен своей кипучей комсомольской юности. Мне тоже довелось около десяти лет быть на руководящей комсомольской работе в Московской области и столице, и эту сторону его характера я чувствовал особенно остро, она трогала струны и моего сердца. Конечно же, я был рад, что именно с таким человеком судьба сталкивала меня в столь грозный военный час.

С большой группой чекистов на двух машинах я в тот же день выехал из Сочи. В Туапсе и Геленджике к нам должны были присоединиться еще около 200 краснодарских и крымских чекистов. Дорогу до Новороссийска противник бомбил и обстреливал нещадно.

В Новороссийске я быстро связался с чекистами горотдела, со штабом военно-морской базы, которой командовал капитан первого ранга Г. Н. Холостяков (позже вице-адмирал, Герой Советского Союза), с командованием 32-го Новороссийского погранотряда, и мы согласовали план действий. Многие промышленные предприятия частично уже эвакуировались, другие уничтожены. Остальные предстояло немедленно ликвидировать, и мы приступили к делу.

Обстановка в городе создалась сложная. Начались пожары, грабежи магазинов, складов и особенно винных подвалов. На улицах появлялись пьяные мародеры, по ночам промышляли уголовники. Чтобы помочь военному командованию в наведении порядка и в организации достойного отпора врагу, крайком направил сюда группу ответственных партийных работников, секретарей крайкома В. Н. Сущева, И. И. Поздняка, А. А. Егорова, председателя крайисполкома П. Ф. Тюляева. Входил в нее и секретарь горкома С. Е. Санин. Хорошо проявили себя в этой сложной ситуации пограничники. В неразберихе эвакуации и отступления они оказались именно теми людьми, на которых можно было целиком положиться.

С начальником отряда подполковником Иваном Лукичом Рудевским мы не раз встречались по работе еще до войны. Высокий худощавый человек с безупречной выправкой кадрового военного, строгий и требовательный командир – про таких обычно говорят: военная косточка. При близком знакомстве открывались и другие его достоинства: интеллигентность, редкая начитанность, прямодушие, доброта. На границе Рудевский служил давно. Отряд Ивана Лукича заслуженный, боевой. Не один десяток вражеских агентов, шпионов, контрабандистов задержали и обезвредили пограничники-новороссийцы. Накопили они и немалый опыт совместной борьбы с контрреволюционными элементами. Как-то Иван Лукич рассказывал мне, как в 1929 году на Северном Кавказе удалось вскрыть сильную, хорошо законспирированную монархическую организацию «Имяславцы». В ликвидации ее принимали участие окружной отдел ГПУ и пограничники Новороссийского отряда. Сражались они и против повстанческих банд… Вот и теперь, в сложный, ответственный момент, когда враг остервенело рвался к городу, пограничники вновь оказались на высоте.

Буквально в короткое время беспорядки в Новороссийске удалось в корне пресечь, виновных строго наказать, и город, почувствовав твердую руку партийного руководства, предельно мобилизовался и стал активно готовиться к нелегкой битве с врагом. А враг все нажимал и нажимал. С севера и со стороны Краснодара к Новороссийску рвались части 17-й немецкой армии, из Крыма к броску на Тамань готовилась 11-я армия генерала Манштейна. Немцы торопились сорвать «эдельвейс» еще до наступления осени.

Однажды, на пятый или шестой день нашего пребывания в городе, вечером, после нелегких трудов и забот Поздняк, Сущев, Санин и я с группой чекистов возвращались к себе на девятый километр, где в маленьком домишке находилось наше временное пристанище. В районе цементных заводов Василий Николаевич Сущев попросил остановить машину и вышел из нее. Не знаю, что его вдруг заинтересовало, я находился в другой машине. Мы тоже вышли и остановились неподалеку. Я подошел к Санину. Он закурил. Нас разделяла с Сущевым машина. Неожиданно рядом разорвался одинокий снаряд. Звук взрыва был отрывистый и короткий. Осколки просвистели у нас над самым ухом. Мы даже не успели среагировать. Потом Санин резко сорвался с места, он первым заметил, как начал падать Сущев. Когда мы подскочили к нему, на его спине расползалось бурое пятно крови. Он был убит наповал.

Этот случай потряс и ошеломил нас. Мы долго не могли произнести ни слова. Потом кто-то предложил ехать на девятый километр, тем более что фашисты снова возобновили бомбежку и массированный обстрел города.

Василия Николаевича Сущева, одного из секретарей крайкома партии, мы похоронили на девятом километре, чуть в стороне от дороги, у одинокого приметного дерева. Могилу рыли чем придется – лопат не было, получилась она мелкой. Речей не произносили. Вытащили пистолеты и дали троекратный залп. И Санин тихо сказал:

– Пусть, Василий Николаевич, земля тебе будет пухом. А с фашистами мы еще посчитаемся…

Вскоре после этого ушел в горы Санин.

К концу сентября обстановка на нашем участке фронта стабилизировалась. Большая часть Новороссийска находилась в руках врага, но расположение советских войск позволяло им не только вести успешные оборонительные бои, но и контролировать положение в городе и закрыть доступ в Цемесскую бухту, в которую так и не прошел ни один фашистский транспорт. Попытка гитлеровцев прорваться к Туапсе тоже не увенчалась успехом. Самое большое, чего им удалось добиться, это выйти к Гойтхскому перевалу и овладеть горой Семашхо, с вершины которой хорошо был виден пылающий от беспрерывных бомбежек город и такое близкое, но недоступное для них море. Врага остановили также на Тереке и на перевалах Главного Кавказского хребта.

Мы знали, что в период самых ожесточенных боев за Кавказ в августе 1942 года в Москву прилетел Черчилль для переговоров со Сталиным по вопросу о втором фронте. Но наши надежды на открытие боевых действий союзниками в Европе не оправдались. Правда, англичане и американцы предложили ввести свои войска на Кавказ, но Советское правительство такого рода «помощь» решительно отклонило. Как и прежде, нашей стране приходилось рассчитывать только на свои силы. И партия делала все, чтобы мобилизовать наш народ для решительного отпора врагу.

Как только врага остановили, значительно активизировали свои действия кубанские партизаны. Они разрушали коммуникации противника, взрывали и сжигали склады с боеприпасами и продовольствием, нападали на штабы. Партизаны совершали дерзкие рейды по немецким тылам, а когда требовала того обстановка, сражались на передовой рядом с регулярными частями нашей армии.

Активно участвовали в этих боевых делах и отряды Новороссийского куста, с которыми взаимодействовала моя оперативная группа. Надо сказать, что партизанская борьба на Кубани имела свою специфику, на которую обращал внимание Селезнев. На одном из совещаний партизанских командиров он говорил:

– Мы не партизаны глубокого тыла, где можно широко маневрировать крупными силами и совершать тысячекилометровые рейды. Мы прифронтовые и фронтовые партизаны. Мы действуем в непосредственном контакте с войсками…

Позже, когда был захвачен плацдарм на Мысхако, туда, на Малую землю, высадились пять партизанских отрядов Новороссийского куста – «За Родину», «Гроза», «Норд-ост», «Новый» и «Ястребок», которыми командовал секретарь Новороссийского горкома партии П. И. Васев. Партизаны сражались бок о бок с героическими защитниками плацдарма как регулярные части.

Партизаны проводили и большую разведывательную работу. В этом плане сфера их действий простиралась далеко в немецкий тыл, где они поддерживали постоянную связь с партийным подпольем. Не случайно почти в каждом партизанском отряде и соединении заместителями командиров по разведке были кубанские чекисты. Воевали они и как рядовые бойцы. Здесь, на Кавказе, в рядах действующей армии сражались целые полки и дивизии НКВД.

После того как стабилизировался фронт, прибавилось работы и нашей оперативной группе. Если раньше в неразберихе быстро меняющейся обстановки фронта нам приходилось действовать в основном против дезертиров, бандитов, уголовников – тех, кто хотел переждать смутное время в горах, а с приходом немцев нажить себе на этом капитал, – то теперь мы решали задачи и посложнее. Наша работа приобрела осмысленность и четкость. У нас наладились хорошие связи с партизанскими отрядами нашего куста, и нередко вместе с партизанскими разведчиками чекисты уходили в тыл врага и добывали ценные сведения о противнике. Контактировали мы с военным командованием 47-й, а затем и 18-й армии, и в первую очередь с их особыми отделами. Армейское командование наша оперативная группа снабжала разведданными, а с особыми отделами мы совместно решали задачи по охране тыла, выявляя и обезвреживая в прифронтовой полосе агентуру противника, сигнальщиков, диверсантов, провокаторов и пособников врага. Большую помощь нам в этом оказывали пограничники. В ноябре 1942 года 32-й Новороссийский погранотряд был преобразован в 32-й погранполк и вошел в состав войск НКВД по охране тыла. Конечно, у пограничников были и свои ответственные задачи – охрана и оборона побережья, коммуникаций, питающих фронт, и так далее, – которые они успешно решали. Наша же оперативная группа постоянно взаимодействовала с ними, когда дело касалось ликвидации крупных банд, поимки особо опасных диверсантов, шпионов, террористов, заброшенных в наш тыл, и в других острых ситуациях, если мы не могли обойтись собственными возможностями. В таких случаях наши чекистские группы усиливались пограничниками, и мы действовали сообща. Однажды – это было уже зимой сорок третьего года – нам стало известно, что в районе Архипо-Осиповки в горах действует крупная вооруженная банда уголовников и дезертиров. Грабит население, нападает на отдельных военнослужащих, была даже попытка захватить машину с продовольствием. Я тут же связался с Рудевским, мы встретились в Геленджике и наметили план совместных действий. Сколотили отряд из чекистов и пограничников и придали ему две маневренные поисковые группы. Отряду поставили задачу засечь банду и уничтожить ее. Обусловили связь, сигналы, наметили район действий. Операция продолжалась несколько суток и… безрезультатно. Положение усугублялось тем обстоятельством, что банда действовала исключительно по ночам, а днем отсиживалась где-то в горах. Так вот эту стоянку нашим товарищам никак не удавалось обнаружить, хотя они и прочесали вдоль и поперек весь намеченный район. И все-таки одна из поисковых групп в конце концов засекла бандитов. Их выдала струйка дыма от костра, сочившаяся из пещеры. Банду окружили и полностью разгромили. В плен бандиты предпочитали не сдаваться, знали, что за предательство пощады не будет. В этой операции отличились чекисты Новороссийского горотдела НКВД во главе с Иваном Рудыко.

Базировалась наша оперативная группа вдоль побережья между Геленджиком и Новороссийском. Район, в котором нам приходилось действовать, схематично можно представить в виде подковы, упирающейся концами в Черное море. Оно и было нашим тылом. Зыбким, призрачным, но зато своим, прикрытым от врага моряками-черноморцами. Линия фронта проходила в горах, но она не была там сплошной, и поэтому и партизаны и чекисты нашей группы имели возможность перемещаться в этой зоне, нередко оказываясь в тылу врага. Ядро нашей группы, ее штаб, если можно так сказать, располагалось в небольшом заброшенном домишке на самой окраине Геленджика, другие наши силы дислоцировались на девятом километре Новороссийского шоссе, в районах Кабардинки, Фальшивого Геленджика, Архипо-Осиповки – словом, вдоль побережья. В общей сложности у нас насчитывалось до 300 человек. Были здесь и опытные чекисты, прошедшие хорошую школу, такие, как В. Грошев, В. Старков, П. Касаткин, К. Ковалев, С. Дударев, В. Луньков, В. Леонтьев, П. Жадченко, А. Лазарев, были и совсем молодые, как Иван Пономарев, ставшие сотрудниками госбезопасности уже в годы войны.

Однажды, когда я составлял донесение в управление, мне доложили, что к нам прибыл сержант.

– Какой еще сержант? – спросил я, не отрываясь от дела.

– Сержант госбезопасности.

– Пусть войдет. – Я поднял глаза и увидел в дверях… свою жену – в гимнастерке, в пилотке, в сапогах, на боку пистолет, за плечами вещмешок, в руках портативная машинка в чехле.

– Товарищ начальник, прибыла в ваше распоряжение, – бойко, стараясь быть серьезной, доложила она и положила на стол предписание.

– Кто тебе позволил? – вырвалось у меня. Все это было так неожиданно, что я даже не знал, как мне вести себя – сердиться или радоваться.

– Да никто. Сама. Пришла и сказала Тимошенкову: не отправите в опергруппу – «дезертирую» на фронт!

Я пробурчал что-то про дисциплину и про фронт, где убивают, но уже решил про себя: пусть остается.

– Ладно, сержант, расчехляй свою машинку. Будем работать…

Она действительно оказалась нужным нам человеком. Много помогала, ходила на связь с партизанами и наравне со всеми выполняла другие боевые задания.

Свою работу по охране тыла мы обычно согласовывали с особым отделом армии, и наши группы действовали совместно с их заградотрядами. Но у нас был и так называемый свободный поиск, когда чекисты самостоятельно фильтровали тот или иной район прифронтовой полосы. За короткое время через наши руки прошли десятки и сотни людей. Здесь были и «обиженные» Советской властью бывшие кулаки, и уголовные преступники, и долгое время маскировавшиеся казаки-белогвардейцы, жаждавшие посчитаться за прошлое. Но большинство из задержанных составляли те, кто встал на путь предательства из-за малодушия и неверия в нашу победу, кто всеми способами спасал свою шкуру. Война – это суровая проверка для каждого. Если в мирное, спокойное время кто-то может еще юлить, изворачиваться, вести двойную жизнь, то здесь, как говорится, вынь да положь то, что имеется у тебя за душой. Как это у Шота Руставели:

«Из кувшина вытечь может только то, что было в нем…»

Верно кто-то сказал: предателями становятся не по убеждению, а по свойству души – шкурники и трусы. Правда, были и исключения. Об одном таком случае мне и хочется рассказать.

Дело было в марте сорок третьего года. К этому времени плацдарм на Мысхако находился уже в руках нашего десанта, и многочисленные яростные попытки фашистов сбросить его в море не имели успеха. Потом наступило небольшое затишье и стало ясно, что немцы затевают там что-то серьезное. Но что? Дело за разведкой. И она велась активно по всем направлениям. Получила задание и наша оперативная группа: просочиться в район станицы Раевской и собрать сведения о намерениях врага. Станица Раевская находилась северо-западнее Новороссийска и фактически являлась тылом фашистских войск, сражавшихся против защитников Малой земли. Сюда стягивались и их резервы, и снабжение, и все жизненно важные коммуникации. Нам надлежало скрытно перейти линию фронта, пересечь железную дорогу и шоссе Краснодар – Новороссийск у Верхнебаканской и наблюдать за перемещением войск, техники и подброской продовольствия в районе Раевской. Задание серьезное, и, чтобы не вышло промашки, мы решили действовать тремя самостоятельными группами по пятнадцать человек в каждой. Помимо чекистов, сюда включили и пограничников Рудевского. Глубокой ночью все три группы вышли на задание. Я находился с той, которая действовала в центре. Помню, со мной шли Галим Абубакиров и наш постоянный проводник и связной моряк-пограничник по имени Саша, парень саженного роста и огромной физической силы. Помимо разведданных о противнике, с этим заданием у меня были связаны и другие серьезные намерения. Мы очень надеялись хоть что-то разузнать о партизанском соединении Егорова, которое действовало в районе Анапы, то есть по соседству с Раевской. Ходили упорные слухи, что партизаны разгромлены, сам Егоров захвачен фашистами в плен. Штаб партизанского движения края и лично Селезнев очень тревожились и требовали от нас сведений об истинном положении дел.

Линию фронта мы миновали без особых приключений. Правда, неподалеку постреливал трассирующими немецкий пулемет, но чувствовалось: больше для порядка, чтобы отбыть номер. Ночью в горах зябко. В низинах и распадках стоит тяжелый от влаги туман, обволакивает сыростью и холодом все тело, легко просачиваясь сквозь плащ и одежду. Да и идти трудно – ночь выдалась темная, глухая. Железная дорога и шоссе у Верхнебаканской проходят по глубокому ущелью. Оставив двоих чекистов наверху (им предстояло двое суток вести наблюдение за этим участком), мы осторожно спустились вниз, к железнодорожному полотну, и затаились. Дождались, пока пройдет усиленный патруль, и бесшумно по одному пересекли железную дорогу и шоссе. К утру мы вышли уже в район Раевской. Рассредоточившись по направлениям и надежно замаскировавшись, мы начали вести наблюдение. И так двое суток, подмечая и засекая буквально все, что происходило вокруг нас. В состав нашей группы взяли проводника из местных жителей. Он побывал и в самой станице. Судя по тому, что нам удалось за эти двое суток увидеть и узнать, враг спешно готовился к крупной операции: стягивал резервы, технику, боеприпасы, продовольствие, шла перегруппировка сил. В самой Раевской стояла какая-то крупная румынская часть, сменившая немецкую. Месяц спустя наши предположения полностью подтвердились. 17 апреля фашистское командование начало свою операцию «Нептун», в очередной раз предприняв попытку сбросить наши войска с Малой земли в море.

Истекали третьи сутки, нам пора было возвращаться, но я все медлил. Никаких сведений о Егорове и его партизанах раздобыть нам так и не удалось. К тому же наша явка в Раевской не действовала, и это тоже наводило на мрачные размышления. И тут у кого-то родилась шальная мысль: