Текст книги "Найти и обезвредить"

Автор книги: Владимир Понизовский

Соавторы: Виктор Лебедев,Григорий Василенко,Павел Иншаков,Валентин Михайлов,Александр Дергачев,М. Трофимов,Алексей Бесчастнов,Б. Шамша,Василий Александров,Владимир Андрющенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 32 страниц)

В результате предательской деятельности Радзиевича окружной Совет был засорен враждебными элементами, поэтому его пришлось распустить. Анджиевского назначили чрезвычайным комиссаром, он же возглавил партийную организацию города и округа…

* * *

Михаил Федосеевич Власов давно присматривался к Сорокину. Он видел, что Сорокин злоупотребляет властью, игнорирует партийное руководство в армии. В штабе Сорокина враждовали казаки и иногородние. Главком и его приближенные пьянствовали, бесконтрольно тратили крупные суммы, отпущенные на нужды Красной Армии. Об этом Власов докладывал председателю крайкома партии В. Крайнему и председателю ЦИК А. Рубину, беседовал с другими большевиками.

А время шло. Сорокин с каждым днем укреплял свои позиции и постепенно становился полным хозяином в армии и в городе.

Для руководства Северо-Кавказской армией в октябре 1918 года постановлением ЦИК Северо-Кавказской республики был образован Реввоенсовет, а Северо-Кавказская армия переименована в 11-ю регулярную Красную армию. Созданием РВС Сорокин остался недоволен. В этом он усматривал ограничение своей власти, а во всяком, кто в чем-либо с ним не соглашался, – личного врага. В числе их были командиры Матвеев, Кочергин, Жлоба, Федько. Считая себя по-прежнему неограниченным в действиях, главком Сорокин приказал оставить занимаемые нашими войсками позиции и отступить на восток. Таманскую армию он перебросил к Невинномысской для накопления сил и последующего наступления на Кубань и Ставрополь.

Получив такой приказ, командующий Таманской армией И. И. Матвеев стал убеждать Сорокина в том, что армия, оказавшись в голодных калмыцких степях, погибнет. Матвеев предложил другой план. Он считал необходимым захватить станцию Кавказская, а затем либо наступать на Екатеринодар, либо идти на соединение с войсками Царицынского фронта. План Матвеева в основном совпадал с замыслами Г. К. Орджоникидзе, который находился во Владикавказе.

Сорокин был взбешен. К тому же в войсках 11-й армии прошел слух о замене Сорокина командующим Таманской армией, и главком решил избавиться от него. В начале октября за невыполнение приказа об отводе таманцев из-под Армавира на Невинномысскую Реввоенсовет 11-й армии вызвал И. И. Матвеева для объяснений в Пятигорск. После длительной беседы его отпустили. РВС продолжал заседать, но тогда никто не сумел разгадать намерений Сорокина. Когда Матвеев поздно вечером вернулся в свой вагон, он тут же был арестован конвоем Сорокина и ночью 8 октября расстрелян по постановлению РВС, принятому по настоянию Сорокина.

Весть о расправе с ним облетела все таманские части, бойцы и командиры заволновались, открыто высказывали свое недовольство. Воспользовавшись этим, Сорокин стал требовать от РВС применения к Ковтюху, Батурину, Федько, Кочергину, допустившим, по его мнению, эти волнения, суровых мер наказания. Северо-Кавказский ЦИК, крайком партии и РВС санкции на арест не давали. Тогда Сорокин смещает Кочергина с поста командующего Белореченским фронтом, арестовывает его за сочувствие планам Матвеева.

В Пятигорск Сорокин стянул огромный отряд явно преданных ему людей. «Сорокинцы» – так они себя называли – носили на рукавах красные полоски с его фамилией. Сам Сорокин всегда появлялся в сопровождении сотни личной охраны, со своим знаменем и оркестром трубачей.

Власов понимал, что от Сорокина и его подчиненных можно ожидать всего, и стал предпринимать необходимые меры безопасности. Под его руководством был сформирован Коммунистический полк, главным образом из комсомольцев, молодежи, преданной ленинским идеям.

В свою очередь, Сорокин никогда не выпускал из виду председателя ЧК и в этом шаге – организации молодежного полка – усмотрел опасность для себя. При первом же удобном случае он отправил полк на передовые позиции. Мягкотелость по отношению к Сорокину со стороны А. Рубина и В. Крайнего привела к тому, что Коммунистический полк – надежная опора ЦИК и крайкома – покинул Пятигорск. У руководителей республики не вызвало опасения и назначение комендантом дома ЦИК Пышного – приближенного главкома.

Опасаясь новой кровавой расправы Сорокина над большевиками-командирами, М. Власов лично освобождает Кочергина из тюрьмы.

Кочергин вспоминает:

«Часа в три или четыре утра я услышал, что дверь в подвале отворяется. Подумал, что это конвой за мной, чтобы вести на расстрел. Я увидел перед собой председателя чрезвычайной комиссии т. Власова, который, к моему удивлению, объявил, что я свободен. Он открыл передо мной дверь, и мы вышли вместе на улицу. Власов сказал, что Сорокина надо сместить и предать суду за его авантюры.

Дойдя до гостиницы «Бристоль», т. Власов предложил зайти к жившему там т. Крайнему. Крайний усадил меня, дал поесть и долго затем расспрашивал о фронте, о настроении в войсках и, наконец, спросил, какого я мнения о Сорокине. Я ответил ему, что Сорокин – авантюрист и его необходимо сместить как можно скорее…

К моему мнению присоединился также и Власов. С тяжелым вздохом Крайний опустился на стул, долго молчал. Потом, выйдя из тяжелого раздумья, он сказал, что этот вопрос необходимо поставить на обсуждение в партийных кругах…»

Анализируя причины неудач под Тихорецкой, Кореновской, Екатеринодаром, приведших к отступлению, крайком партии и ЦИК пришли к выводу, что они явились следствием неправильной политики Сорокина, граничащей с авантюрой.

Вскоре органам ЧК удалось получить новые факты о подготовке заговора с целью захвата власти так называемым «революционным» казачеством, вдохновителем и организатором которого был сам Сорокин. Теперь стало ясно, почему екатеринодарские большевики так настойчиво протестовали против кандидатуры этого авантюриста на пост главкома.

Возник вопрос о применении срочных мер в отношении Сорокина. Предполагалось провести слияние штабов главкома и Реввоенсовета в единый штаб, при этом отсеять не внушающие доверия лица, а затем устранить Сорокина с поста главкома. Когда об этом намерении, а также о финансовой ревизии в армии узнал Сорокин, он немедленно дал указание своему адъютанту Гриненко, казначею штаба Рябову, коменданту штаба Костяному, а также преданным ему командирам частей начать кампанию в поддержку его кандидатуры. Тем временем начальник контрразведки главкома Богданов организовал слежку за руководящими партийными работниками республики, за действиями ЧК.

15 октября 1918 года по настоянию крайкома партии и ЦИК в Пятигорске открылся съезд командного состава и делегатов воинских частей. Присутствовали все члены Реввоенсовета, руководящие работники крайкома и ЦИК, Сорокин со своим штабом…

Главком поднялся на трибуну в новенькой черкеске с узорчатым поясом, в кубанке из черного курпея. Окинув делегатов пронизывающим взглядом, растягивая слова, он начал доклад о состоянии армии и ее задачах. Всю вину за тяжелое положение в частях и соединениях Сорокин сваливал на правительство и крайком, обвиняя их в том, что они мешают ему. В заключение, не считаясь с крайне тяжелым финансовым положением республики, он нагло потребовал от правительства два миллиона рублей…

Председатель ЦИК Северо-Кавказской республики А. Рубин, показывая на ухо, посмотрел на председателя крайкома РКП(б) В. Крайнего: дескать, слушай, о чем говорит. И глазами показал, что Крайнему надо выступить. Крайний достает блокнот, торопливо что-то пишет на листке, складывает его вчетверо, передает председателю ЧК Михаилу Власову. Быстро прочитав записку, Власов на обратной стороне написал «обсудим» и бросил ее обратно Крайнему.

– Слово предоставляется товарищу Крайнему, – огласил в этот момент председательствующий А. Рубин.

Крайний на ходу взял записку и затем не заметил, как у трибуны ее уронил. Записку увидел военный комендант Пятигорска – работник контрразведки Сорокина, поднял ее, прочитал, спрятал в карман…

Все присутствующие внимательно слушали большевистского лидера.

– Только что выступивший главком обвиняет руководство Северо-Кавказской республики прямо-таки в умышленном развале нашей славной Красной Армии… – начал Крайний. – Он до сих пор не понимает, что за состояние дел в армии, ее боевой дух, положение на фронтах отвечаем все мы, присутствующие здесь, и в первую очередь партия, коммунисты, а не он один. Он пытается доказать, что якобы армию специально оставляют без боеприпасов, обмундирования и денег… Да, надо признаться, что нам приходится переживать большие трудности. Мало снарядов, патронов, не хватает медикаментов, обмундирования.

Мы это видим. Мы отрезаны от центра, нам некому помочь… И тем не менее 11-я армия в течение нескольких месяцев сражается один на один с войсками до зубов вооруженного противника. И вот в это тяжелое время главком совсем распоясался, ведет себя как хозяин. Он умолчал о тех безобразиях, которые творятся в его штабе и на местах. Пьяные оргии, кутежи – вот куда тратятся народные деньги. Надо принять решительные меры, навести в армии подлинно революционный порядок, положить конец произволу, разболтанности…

Выступающие А. Рубин, члены Реввоенсовета и другие ораторы поддержали В. Крайнего.

Назревал конфликт. В перерыве к Сорокину быстро подошел комендант Пятигорска Черный, сунул записку:

– Очень ценная бумага. На, Иван Лукич, прочти.

Сорокин внимательно прочитал. Сразу оценил ее значение: ему подписан приговор. В записке было написано:

«Мишук! Для тебя ясно, что он говорит? Не много ли помех приходится встречать в некоторых ответственных учреждениях, не много ли? Нет, на днях должен решиться вопрос: или эта сволочь, или мы!»

Сорокин оцепенел, посмотрел на Черного, тяжело спросил:

– Крайнего работа?

– Его.

– А Мишук – это Власов?

– Он самый, председатель ЧК… Иван Лукич, что делать будем?

Весь в ярости, Сорокин вскочил и решительной походкой зашагал по коридору:

– Жди моих указаний, будем действовать!

После закрытия съезда М. Власов выезжает в Кисловодск и другие города, где ЧК продолжает следствие по делу контрреволюционной организации «Общество спасения Терека от большевизма».

21 октября 1918 года в 14 часов Сорокин вызвал своего адъютанта Гриненко и приказал ему арестовать председателя ЦИК Рубина, председателя крайкома Крайнего, председателя фронтовой ЧК Рожанского, уполномоченного ЦИК по продовольствию Дунаевского.

Доложив о выполнении приказания, Гриненко спросил:

– Куда прикажете отправить арестованных?

– Под Машук! – резко ответил Сорокин.

На языке «сорокинцев» это значило – расстрелять.

С помощью многочисленного конвоя Гриненко и Черный усадили арестованных в машины, вывезли их под Машук и расстреляли.

Несколько членов Северо-Кавказского ЦИК, в частности Я. Полуян, Е. Лехно и другие, собрались в Невинномысской, где создали инициативную группу по подготовке II Чрезвычайного съезда Советов Северо-Кавказской республики. Охрану делегатов съезда от возможного нападения сорокинских войск обеспечивала кавалерийская бригада под командованием Г. А. Кочергина.

В Невинномысскую прибыл и М. Власов. Состоялось заседание инициативной группы большевистской фракции II Чрезвычайного съезда Советов Северного Кавказа. Выступивший здесь Михаил Власов настаивал на принятии срочных мер против Сорокина. Фракция постановила объявить Сорокина и его штаб вне закона. От имени съезда были разосланы приказы о его немедленном аресте и доставке в Невинномысскую для гласного народного суда.

Для оправдания своих преступлений на следующий день после трагедии Сорокин и его подручные спешно состряпали листовку «Заговор против Советской власти в Пятигорске», размножили ее и распространили в войсках.

Авантюрист взывал «к товарищам красноармейцам» и гражданам Северо-Кавказской социалистической республики:

«Обращаюсь к вам со следующим печальным фактом. 21 октября раскрыт заговор против Советской власти, армии и трудового народа, устроенный членами Центрального исполнительного комитета: Рубиным, Крайним, Рожанским, Дунаевским, которые расстреляны мною, как предатели. Найденные у них при обыске документы при этом объявляю в копии, за исключением тех, которые стратегическими соображениями не могут быть объявлены во всеобщее сведение…»

Далее перечислялись сфабрикованные приближенными Сорокина «документы и показания», добытые сорокинской контрразведкой у брата В. Крайнего – Антона, секретаря ЦИК Минькова и у других лиц. Однако листовке Сорокина абсолютное большинство бойцов и командиров Северо-Кавказской армии не поверило… После решения инициативной большевистской фракции, не дожидаясь открытия съезда, М. Власов выехал из Невинномысской, чтобы уйти от сорокинской контрразведки. Он остался на разъезде близ станции Минеральные Воды.

…А в Невинномысской начал работу съезд. В отношении погибших товарищей делегаты постановили:

«Обвинения, брошенные бандитом Сорокиным нашим товарищам-революционерам Северного Кавказа, считать подлой ложью, провокацией обнаглевших наймитов буржуазии, съезд глубоко сожалеет о безвременной кончине борцов за народное дело…»

Съезд утвердил решение фракции большевиков об объявлении Сорокина вне закона и отправил ему телеграфное распоряжение явиться на съезд.

Сорокин, получив телеграмму, спешно приказал готовить поезд, распорядился погрузить в эшелон личный эскадрон кавалерии, легковую автомашину и оркестр с двадцатью конными трубачами. В новую папку были уложены многочисленные «документы», которые сфабриковали участники преступления. И эшелон отправился на Невинномысскую…

Верные друзья железнодорожники сообщили об этом Власову. И чтобы предотвратить новые кровавые преступления, Власов решил во что бы то ни стало задержать эшелон Сорокина. Времени было мало. Вот-вот должен показаться поезд. Михаилу Власову с небольшим отрядом ничего не оставалось, как повредить железнодорожный путь, вызвать крушение поезда. Штыком и руками отвинчивали туго затянутые гайки, сдвигали рельсы. Путь был испорчен, поезд остановился.

Контрразведка доложила Сорокину, что это дело рук председателя ЧК. В ярости Сорокин отдал приказ разыскать Власова и его отряд и всех расстрелять. Чекисты скрылись. Вместе с рабочим-железнодорожником Власов добрался до Минеральных Вод и спрятался в квартире этого рабочего. Однако «сорокинцам» удалось напасть на след. Железнодорожники пытались укрыть Власова в другом месте, его переодели в защитную гимнастерку, голову перевязали бинтом.

Но было уже поздно. «Сорокинцы» предательски застрелили чекиста, убитого погрузили на двуколку и увезли под гору, где хоронили всех…

В адрес съезда получена срочная телеграмма, которую тут же огласили:

«Сорокинской кликой убит председатель чрезвычайной комиссии Северного Кавказа М. Ф. Власов…»

Все были потрясены злодеянием Сорокина. Съезд почтил вставанием память первого председателя ЧК.

…Ему было всего 23 года, председателю ЧК Северо-Кавказской республики, когда он погиб на боевом посту. За такую короткую жизнь он успел сделать так много! Времени нужны были герои, и оно создавало их.

В это время Сорокин с поезда пересаживается в автомашину, а остальные – на лошадей, и добираются до станции Курсавка. Там он узнал о приказе и решил не ехать в Невинномысскую, где его ожидал народный суд, а направился в Ставрополь, надеясь, что успешно наступающие здесь войска поддержат его.

Но в Ставрополе о решении съезда стало уже известно. Как только авантюрист появился в городе, его арестовали и привезли в тюрьму. Зашедший туда один из командиров таманцев И. Высланко застрелил Сорокина, сославшись на то, что решением съезда Советов он объявлен вне закона.

4 ноября 1918 года в Пятигорске состоялись торжественные похороны членов ЦИК А. А. Рубина, В. И. Крайнего, Б. Г. Рожанского, С. А. Дунаевского, М. Ф. Власова и других. По постановлению ЦИК они были похоронены у подножия памятнику М. Ю. Лермонтову в Лермонтовском сквере.

В канун 50-летия Великой Октябрьской социалистической революции в Пятигорске проведено перезахоронение их праха на Центральной площади у огня Вечной славы.

Г. Василенко
НАЙТИ И ОБЕЗВРЕДИТЬ

В августе 1920 года особоуполномоченный ВЧК и особого отдела ВЧК на Северном Кавказе докладывал президиуму ВЧК, особому отделу ВЧК:

«Считаю необходимым доложить, что в дни последнего напряженного положения Советской власти на Кубани, в связи с десантными операциями противника Кубано-Черноморская ЧК и особый отдел 9-й армии продолжали свое дело беспощадной борьбы с контрреволюцией и в самые критические моменты, когда противник стал угрожать непосредственно Екатеринодару, немало содействовали поражению противника и победе красных войск.

С 19 по 23 августа коллегия Кубчерчека беспрерывно работала. Сотрудники ЧК и особого отдела рассылались для вылавливания подозрительных элементов.

За последнее время был раскрыт целый ряд белогвардейских организаций, преимущественно задававшихся целью вербовать и переправлять офицерство к бело-зеленым бандам в горы. Под непосредственным руководством особоуполномоченного Реввоенсовета Кавказского фронта и члена Кубревкома товарища Атарбекова были раскрыты весьма крупные организации, которые имели целью путем насаждения агентов в станицах, советских учреждениях и в частях войск подготовить к концу лета вооруженное выступление казаков, поддержанное десантом из Крыма.

…Честь раскрытия и ликвидации наиболее опасных для Советской власти контрреволюционных организаций на Кубани принадлежит товарищу Атарбекову, который недаром считается грозой кубанской контрреволюции.

На долю особого отдела 9-й армии выпала работа изъятия белого офицерства и чиновничества из пределов Кубани. Всего через три пункта прошло 3120 белых офицеров и виновников. Мера эта дала блестящие результаты, так как, освободив советские учреждения и военные штабы от белого засилья и лишившись, правда, некоторого количества спецов, мы обезопасили Кубанскую область от взрыва изнутри и лишили противника внутренней поддержки и готового для него аппарата власти. Во всяком случае, если бы до высадки крымского десанта не было произведено упомянутое изъятие белого офицерства и чиновничества, нам было бы несравненно труднее справиться с десантом.

Почти все врангелевские шпионы, в разное время высадившиеся на побережье Черного моря, были задержаны и дали штабу армии весьма ценный материал.

Нахожу справедливым выразить благодарность товарищам Атарбекову и Котляренко за большую работу, проделанную ими в области борьбы с контрреволюцией на Кубани в самые тяжелые для Советской власти дни».

1

Контрреволюция, потерпев поражение, разбегалась куда глаза глядят, но ее недобитые остатки не успокоились, не хотели складывать оружие, готовились повести атаки на Северный Кавказ из-за границы, с далеких закрытых позиций. В 1920 году по Грузии и Крыму еще кочевала Кубанская рада, в ней продолжалась грызня между линейцами и черноморцами-самостийниками за призрачную власть. Переправив в Крым к Врангелю все ценности, остатки самой рады поспешили туда же, облюбовав себе место в тихой Феодосии.

До этого переезда у генерала Букретова, проведенного самостийниками в атаманы, в Тифлисе отобрали булаву и передали ее члену рады Иванису. Генерал остался не у дел.

Надо было чем-то заняться. И генерал вместе со своим адъютантом подполковником Мацковым, к которому благоволила атаманша, обзавелся в окрестностях Тифлиса молочной фермой.

Фермерские заботы не могли полностью отвлечь генерала от всего того, что происходило в России, но на какое-то время он надеялся за Кавказским хребтом укрыться от невиданной бури, потрясшей необъятную Российскую империю.

Наступил 1921 год. Дни пребывания у власти меньшевистского правительства Грузии были уже сочтены. Высокие горы не могли преградить путь частям 11-й Красной Армии, продвигавшейся к Тифлису. И преданный адъютант по приказу генерала спешно укладывает чемоданы, в одном из которых еще недавно хранилась атаманская булава. Букретов торопился в Батум, а оттуда за границу.

В приморском городе уже скопилось немало разного люда – офицеры, генералы, чиновники и попы, сидевшие на чемоданах, узлах и мешках, а некоторые и вовсе налегке – с одной шашкой на боку. Они всматривались в морской горизонт, поджидая иностранные суда, чтобы отплыть в заморские страны. Благодаря пронырливости адъютанта Букретову не пришлось толкаться в порту. Он расположился на набережной в гостинице «Ланжерон» и оттуда, из окна тоже поглядывал на море. Адъютант почти все время пропадал у причалов и докладывал генералу о новостях, которые черпал в толпе.

В последний день пребывания в Батуме, когда на рейде показалось турецкое судно, ничего не подозревавший, взволнованный адъютант прибежал в гостиницу, чтобы доложить об этой радостной вести. Букретов усадил его напротив и некоторое время выжидал, пока Мацков успокоится. Он знал, что адъютанту уже давно грезилась заграница и прогулки по Константинополю и Парижу.

– Василий Леонтьевич, трагические события последних месяцев заставляют меня распорядиться, руководствуясь высшими интересами попранного безбожниками Отечества, оставить вас на некоторое время в России как преданного офицера, на которого я могу всецело положиться…

Мацков словно окаменел и почти ничего не слышал из высокопарного вступления генерала. Генерал выжидающе смотрел на ошарашенного адъютанта.

– Вы оставляете меня? – растерянно спросил Мацков. – Что я могу один сделать?

– Успокойтесь. Я понимаю неожиданность для вас приказа, но надо было всем показать, что вы уезжаете со мной. Наш отъезд вынужденный и, надеюсь, будет недолгим. Поле сражения остается в России. А солдаты должны быть на поле боя, а не там… С вами остаются есаул Перекотий и подпоручик Бурсо. Вам надлежит пробраться на Кубань, в Екатеринодар, и связаться с полковником Феськовым. Фамилию свою вам надобно сменить, так как вас знают как моего адъютанта. Вот вам документы на имя Зимина, инвалида, освобожденного от службы в армии.

Генерал протянул бумажку подполковнику, которому все еще не верилось, что его оставляют на произвол судьбы. Атаманша, правда, снабдила его адресами своих подруг в Екатеринодаре.

– Полковник Феськов, – продолжал Букретов, – передаст вам сведения, которые вы должны будете доставить мне в Константинополь. Полковника вы хорошо знаете, следовательно, не требуются рекомендательные письма и пароль. Он осведомлен о моем поручении и позаботится об отправке вас, только не через Крым и не через господ из рады, а прямо за границу, когда сочтет это необходимым.

И Мацков остался. В Крым даже годом раньше он ни за что бы не поехал, хотя тогда на полуострове рада чувствовала себя в безопасности, время убивала в беспрерывных заседаниях, обсуждая вопросы вторжения на Кубань и выискивая для этого союзников.

И вдруг поздним ноябрьским вечером 1920 года, когда члены рады за чаем продолжали разговор о создании Кубанского фронта, к ним ворвался полковник Лебедев и объявил тревожным голосом:

– Господа, собирайтесь! Перекоп пал…

– Куда? Каким образом? – растерянно спросил председатель рады Фендриков.

Лебедева передернуло, и он только показал рукой в окно, выходившее на улицу.

Там уже поднялась суматоха. Все, кто собирался бежать из Крыма, потянулись с узлами и чемоданами к морскому порту, где стояли на рейде французские и английские суда.

Французы подбирали остатки разбитого казачьего войска, членов рады, атаманов и всякого рода чиновников и свозили их на безлюдный, усеянный серыми камнями остров Лемнос в Эгейском море. Размещали там русскую эмиграцию в ноябрьскую стужу в палатках, насквозь продуваемых чужими ветрами.

Остров превращался в громадный лагерь, в котором верховодили все те же генералы и офицеры, надеявшиеся получать от французов жалованье по ранее занимаемым должностям. Союзники любезно советовали эмиграции сначала осмотреться, прийти в себя после таких потрясений, а потом снова собираться на Кубань… О жалованье разговоров не было.

Генерал Фостиков не мог ослушаться своих новых хозяев и сразу же энергично принялся формировать полки и батареи, назначал командиров, муштровал казаков. А теми, кто высказывал недовольство тяжелыми условиями, впадал в отчаяние, проявлял вольнодумство либо стремился удрать с острова, занялись контрразведка Лебедева и военно-полевой суд под председательством Косякина. И французы уже принуждали эмиграцию отработать тот голодный паек, на котором они ее держали.

…На Черноморское побережье Кавказа потянулись первые лазутчики, посланные из Константинополя и с Лемноса на Кубань.

20 мая 1920 года в кубанской областной газете «Красное знамя» появилось объявление:

« Кубано-Черноморская областная чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией, саботажем и преступлениями по должностидоводит до всеобщего сведения граждан, что все… заявления необходимо направлять в Кубчека непременно за своей личной подписью, с указанием имени, отчества, фамилии, места жительства и места службы подателя. В противном случае все анонимные письма без подписи разбираться не будут».

Рабочий завода «Саломас» Матвей Чучмарь, боец 1-й Конной армии, недавно вернувшийся домой по ранению, прочитав это объявление, после недолгих размышлений написал заявление. Давно не приходилось ему садиться за стол и старательно выводить буквы непослушным карандашом, но тут случай был особый, и пришлось покорпеть над бумагой.

«…В нашем дворе, – писал он, – объявился новый жилец, по имени Яков, фамилию не знаю, не из казаков, скорее иногородний. Квартировал у Кондрата Нечеса, конторщика из пожарной команды.

Нечес говорит, что Яков его племяш, а по-моему, брешет. Кондрата я знаю давно, приходилось видеть и его брата Афанаса и сестру Дарью, живут они в станице Угодной, но о таковом Якове ни разу не слыхал. У них есть родня в Петрограде. Може, и племяш оттудова прибежал».

Далее в заявлении указывалось, что на руках у Якова имеется удостоверение особой комиссии по вопросам военнопленных и перебежчиков из белой армии, которое он показывал только Кондрату. И хотя такие комиссии существовали, этот момент больше всего и насторожил Чучмаря. В удостоверении было записано, что предъявителю Пуханову Якову Захаровичу после опроса его комиссией присваиваются все права гражданина РСФСР.

Все это вызвало у заявителя подозрения, о чем он за своей подписью и сообщал в Кубчероблотдел ГПУ.

Ознакомившись с заявлением, уполномоченный Андрей Крикун сразу сказал про себя: «Контра! Но – скрытая и вредная вдвойне».

В подобных случаях он в своих действиях строго руководствовался памяткой сотрудникам ЧК, которая рекомендовала:

«…не бей во все колокола, так как этим испортишь дело, а похвально будет, если ты их тихо накроешь с поличным, а затем – к позорному столбу».

Без лишних слов и суматохи Андрей тихо проверял заявление. Этот Яков Пуханов в короткое время успел уже поступить на службу в Красную Армию мотоциклистом автоброневого отряда и затем почему-то уволиться «по состоянию здоровья».

Уполномоченный Крикун отметил заметную торопливость Пуханова в оформлении увольнения, его подготовку к спешному отъезду, о котором мало кто знал. Медлить было нельзя. В тот самый момент, когда Пуханов на вокзале подошел к кассе и подал кассирше воинское требование на получение билета до Батума, Крикун взял его за локоть и предложил пройти вместе с ним, а кассиршу записал в свидетели.

Пуханова изобличали не только поддельные документы, изготовленные в Константинополе, но и найденные при обыске шпионские записи, а разработанная французской разведкой легенда его появления в Краснодаре под предлогом посещения родственников была шита белыми нитками.

– Заявление рабочего Матвея Чучмаря, – докладывал неторопливо Крикун начальнику отдела, – подтвердилось. Пуханов Яков Захарович, 1900 года рождения, уроженец Петрограда, из семьи чиновника, по профессии электротехник, арестован и уличен. На допросах немного покуражился, но потом сознался, что еще в 1918 году с отцом на пару бежали в Уфу, служили в армии Колчака в какой-то автокоманде. Затем из Сибири перебрался в Тифлис, поближе к Батуму, работал в авиационном отряде, а сам выискивал пути бегства за границу. Из отряда уволился, уехал в Батум, устроился там матросом на турецкую шхуну. Вместе с контрабандистами ушел на ней в Константинополь. Это была его мечта – бежать из Советской России. Он так и заявил на допросе. Вот какая нам контра попалась. Мечта!..

– Не отклоняйтесь, – прервал Крикуна начальник отдела Фролов. – Ближе к делу.

– В Константинополе, как он показывает, его подобрали англичане, но он им чем-то не понравился. Они отправили его на Лемнос. Там жизнь в палатке на камнях показалась ему невыносимой, и он предложил свои услуги французам. Рассказал им о службе у Колчака, наговорил бочку арестантов, как воевал с красными в Сибири. Какой-то полковник Реню завербовал его как элемента, ненавидящего рабоче-крестьянскую власть. Выписали ему липовые документы, посадили на известный нам «Эттихад» и отправили с репатриантами-врангелевцами в Новороссийск.

В Новороссийском порту наши хлопцы, засекли его и на берег не пустили. Возвращаться с пустыми руками в Константинополь ему было невозможно. Что делает контра? «Эттихад» отвалил от причальной стенки и поплыл вдоль берега до Геленджика. Пуханов выпрыгнул за борт и в темноте вплавь добрался до берега. Пешком дошел до Новороссийска, а уж оттуда подался в Краснодар.

– Какое задание имел от французов?

– Поступить на службу в Красную Армию спецом, собрать сведения о частях на Кубани и вернуться обратно в Константинополь.

– Успел что-нибудь сделать конкретно?

– При обыске изъят лист, на котором он собственноручно записал воинские части, где ему приходилось бывать самому или слышать от сослуживцев, фамилии командиров этих частей, количество людей в частях, их вооружение. Да еще нашли оттиск одной сургучной печати. Вот, сам показывает, – Крикун перелистал протокол допроса и прочел показание: – «За время моей службы никаких подлинных документов достать не смог, но составил дислокацию воинских частей на Кубани». Признался, что в Батуме намеревался сесть на иностранное судно, уйти за границу и передать собранные им сведения французской разведке. Дорога эта ему известна по первому разу.

– У кого он жил в Краснодаре?

– У дальнего родственника по матери, пожарника Нечеса.

– Тот знал, что Пуханов к нему прибыл из-за границы со шпионским заданием?

– Подозревал что-то нечистое, но конкретно не знал. Нечес задержан.

– Отпустите.

– Убежит, – мрачно сказал Крикун.

– Зачем ему бежать, если он ни в чем не виноват?

– Так говорит же, что что-то подозревал, но не придавал значения.

– Отпустите домой, товарищ Крикун.