Текст книги "Найти и обезвредить"

Автор книги: Владимир Понизовский

Соавторы: Виктор Лебедев,Григорий Василенко,Павел Иншаков,Валентин Михайлов,Александр Дергачев,М. Трофимов,Алексей Бесчастнов,Б. Шамша,Василий Александров,Владимир Андрющенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 32 страниц)

На первый взгляд прорвать ее не представляло труда. По словам задержанного, большая часть его жизни прошла в Турции. Но ни языка, ни обычаев этой страны он не знал, более того, не мог даже сказать, где конкретно в Турции жила его семья. Не выдерживал никакой критики и его рассказ о путешествии из Турции в Италию.

– Цинаридзе, – убеждал его следователь, – ну хорошо, вы как-то умудрились пешком пройти из Греции в Италию. Но взгляните на карту, у вас ведь на пути Албания, Югославия. Как можно их пропустить?

– Я человек плохо грамотный, стран не знаю, может быть, и их проходил.

Чувствуется, что он уже определил для себя формулу поведения – этакий малограмотный забитый человек, от которого что-то хотят, а чего – он никак понять не может.

Тем не менее делается новая попытка.

– Ну, а как же вы шли? Где отдыхали, питались, за счет чего жили?

– Заходил в деревни, люди добрые накормят, обогреют…

– И нигде не встречали вы препятствий, никто вас не задерживал, все-таки война идет?

– Нет, никто, шел себе потихоньку и дошел.

– Георгий Филиппович, неужели вы серьезно считаете, что все, что вы говорите сейчас, убедительно? Представьте себе, 1944 год, на всем Балканском полуострове напряженная военная обстановка, идут бои, местность контролируется или партизанами, или гитлеровцами, по дорогам, как говорится, муха не пролетит, а вы совершаете этакое «пасхальное» путешествие – идете себе преспокойно через границы и страны, колючую проволоку и боевые порядки, да еще и не замечаете, что рядом война.

– Почему не замечаю? Замечаю, все вижу – танки вижу, пушки вижу… Я их не трогаю, и они меня не трогают…

Все ясно. Рассчитывать на раскаяние и признание не приходится. Цинаридзе – Гелдиашвили стоит на своем, с тупым упорством отрицая даже самое очевидное. Еще в Батуми провели опознание его бывшими подчиненными, арестованными в разное время. Подобрали двух пожилых мужчин, примерно одной комплекции с Цинаридзе, посадили рядом.

– Кого из этих граждан вы знаете? – спросили у Куртанидзе, служившего прежде в «Кавказской роте».

Тот с ходу указывает на Цинаридзе.

– Гришу знаю, взводным был у Керера.

Его опознали и другие сослуживцы. А один из них, Георгадзе, даже сказал зло:

– Брось, Гришка, придуряться. Как всегда, хочешь хитрей всех быть…

Он действительно всегда был хитрее, изворотливее и подлее, чем другие каратели, которых в Грузии называли не иначе как «цобиани дзаглеби» – «бешеные псы».

Следствие располагало неопровержимыми данными, что уже осенью 1942 года Цинаридзе принимал активное участие в умерщвлении шестидесяти узников ставропольской тюрьмы СД. Пинками и ударами загонял он несчастных в душегубку. Начав службу в качестве ротного брадобрея, он своим рвением обращает на себя внимание Вальтера Керера и его заместителя Васо Элизбарашвили. Став командиром взвода, он развернулся вовсю. В Полесье, в городе Овруче, Цинаридзе активно участвует в истреблении мирного населения и поджогах, в украинском селении Каменка принимает участие в расстреле тысячи человек, вечером того же дня в селе Ступки каратели загоняют двести человек в барак, обливают его бензином и поджигают.

Осень 1943 года. Мрачно знаменитый Яновский лагерь на окраине Львова. Сюда уже доносятся раскаты советских орудий. Предчувствуя конец, оккупанты приступили к ликвидации лагеря, то есть к расстрелу его узников. В порыве отчаяния один из заключенных выхватил спрятанный нож и всадил его в немецкого офицера. В отместку каратели из «Кавказской роты» в мгновение ока скосили из автоматов двести человек. Цинаридзе без остановки палил по взбунтовавшимся узникам, палил до тех пор, пока вся лагерная площадь не покрылась бездыханными телами. А всего в этом лагере при личном участии Цинаридзе было расстреляно более, двух тысяч человек.

В конце 1944 года в глухом польском селе партизаны убили карателя Захария Самсонидзе. Рано утром туда прибыл Керер и взвод Цинаридзе. Каратели согнали всех мужчин села к дому, где был убит Самсонидзе. Керер лично отобрал тридцать парней помоложе и приказал их расстрелять. Цинаридзе исполнил команду без промедления. Он заводил небольшие группы заложников в дом и там убивал. Закончив изуверскую акцию, каратели подожгли дом с трупами…

В январе 1945 года, почувствовав, что конец близок, Цинаридзе бежит на Запад и в Северной Италии продолжает служить в так называемом «Грузинском легионе». Но, как гласит восточная мудрость: «Сколько ни была бы длинна ночь, а рассвет неизбежен», победа, а вместе с ней и мир пришли на многострадальную европейскую землю. Как крысы с потонувшего корабля, разбежались каратели, стараясь забиться подальше и замаскироваться получше. Но гнев народа высвечивал их лучше рентгеновских лучей.

Большинство палачей уже тогда получили по заслугам, но самые изворотливые, среди которых был и Цинаридзе, ушли от возмездия. В Вене, в проверочно-фильтрационном лагере, он представляет фальшивые справки о службе в одном из итальянских партизанских соединений, однако, чувствуя, что ему не очень верят, ночью бежит вместе с одним сослуживцем снова в Италию. Здесь под вымышленной фамилией скрывается до 1949 года, затем перебирается в Канаду, где обосновывается на постоянное местожительство.

Так коротко выглядит жизнь человека, который сидит сейчас перед следователем и упорно твердит, что никакого отношения к злодею Цинаридзе он не имеет, что он – Гелдиашвили и только Гелдиашвили.

И улики – неопровержимые, максимально точные – были найдены.

Следователи разыскали архивные документы военного трибунала, относящиеся к 1941 году. Скрупулезно они просматривали каждый лист бумаги. Надо было найти дело дезертира Цинаридзе. Большую помощь оказали грузинские товарищи. Они вспомнили, что в Батуми живет человек, который в ту пору работал в органах НКВД. Разыскали этого человека. Тот в свою очередь вспомнил, что часть документов того времени вместе с дактилоскопическими картами хранится отдельно от основного архива. Нашли и их. Большая груда покрытых пылью картонных папок. В ней надо было отыскать лишь один листок бумаги – карту с отпечатками пальцев подсудимого. Это была долгая и изнурительная работа, но закончилась она удачно.

Через несколько дней в Краснодар прибыл представитель канадского посольства. Ему были представлены документы, бесспорно свидетельствующие, что Гелдиашвили – это именно тот самый Цинаридзе, для которого канадский паспорт не более чем ширма.

Канадский дипломат внимательно рассматривал представленные материалы, подлинники документов, фотографии.

– Ну, что ж, – протянул он наконец задумчиво, – может быть, это действительно все так…

– Должен добавить, – сказал прокурор, – что все, знавшие Цинаридзе лично как до войны, так и во время войны, признали в канадском гражданине Гелдиашвили именно Георгия Цинаридзе. Таким образом, по всем существующим международным и советским законам он, как военный преступник, подлежит ответственности за свою карательную деятельность. В чем она заключалась, мы сейчас вам покажем…

Дипломат был человеком, судя по всему, крепким, но и его потрясли документы о карательных акциях «Кавказской роты».

Цинаридзе судили в Краснодаре, во Дворце культуры масложиркомбината. В течение двух недель в переполненном зале шел открытый судебный процесс. Телевидение, радио, газеты давали отчеты о нем. Киногруппа агентства печати «Новости» снимала специальный фильм для показа за рубежом, главным образом в Канаде. Мир должен был знать правду о человеке, который долго и надежно пользовался покровительством определенных западных кругов.

А он сидел за барьером, высвеченный ярким светом юпитеров, скорбно сложив руки на толстом животе, и по-прежнему упорно отрицал даже самое очевидное. Весь его облик – тяжелый профиль, по-стариковски сутулая спина, по-волчьи настороженный взгляд вызывали в памяти слова Максима Горького:

«Сравнить предателя не с кем и не с чем. Я думаю, что даже тифозную вошь сравнение с предателем оскорбило бы».

М. Трофимов
РОЛИ И ИСПОЛНИТЕЛИ

Старый Даниелашвили услышал сквозь сон, как стукнула входная дверь и тут же в ответ свежий ветер закрутил в озорном порыве оконную портьеру. Сон смахнуло как рукой. Старик поспешно встал и, закрывая дверь лоджии, увидел в ее стекле, что в комнату вошел сын – стройный, загорелый. Сколько лет они собирались провести отдых вместе, и вот сейчас, будто в награду за долгое ожидание, все было как по заказу – погода, море, комфортабельная гостиница.

Шумный Сочи немного утомлял Гавриила Даниловича, но сыну нравилось все – яркое многоцветье толпы на улицах, музыка на вечерних эстрадах, красивые девушки на пляжах.

Старик с ласковой улыбкой наблюдал за молодежью. Он даже как-то поспорил в парке с заезжим пенсионером. Тому не очень нравились современные наряды молодых.

– Послушай, генацвале, разве нам с тобой не было по восемнадцать? Разве тебе не хотелось тогда выглядеть джигитом? Пусть молодые веселятся, поют, влюбляются… Это ведь счастье, когда все – вот так, как сейчас! – и старый Даниелашвили сделал широкий жест рукой, обведя панораму города. – Когда на земле мир – душа от счастья петь должна. А мы с тобой, генацвале, за сегодняшний день немало повоевали. Верно ведь?

Пенсионер вздохнул и согласился…

Сын вошел стремительно, бросил на стол пляжную сумку и начал стягивать с загорелого тела яркую майку. Гавриил Данилович взглянул на часы – время близилось к обеду. Старик тоже поспешно стал одеваться – он не любил никуда опаздывать и больше всего на свете уважал точность и аккуратность. Пока Гиви плескался под душем, Гавриил Данилович решил привести в порядок номер: повесил в шкаф снятую одежду, потянулся за сумкой сына. Из нее выпал сверток – какие-то брошюры, журналы. Их яркая обложка привлекла старика. Нацепив на нос очки, он перевернул первую страницу… Когда сын вышел из душа, он не узнал отца. Посеревшее лицо, плотно сжатые губы выдавали крайнюю степень гнева.

– Где… где ты взял эту гадость? – Старик с отвращением бросил на стол книжонку с шестиконечной звездой на обложке.

– Это дал мне один человек на пляже. Я не хотел брать, но он мне почти насильно сунул… говорит, дома почитаешь. Не хотелось его обижать, – пробормотал в растерянности сын, комкая в руках полотенце.

– Где живет этот человек? – гремел старик. – Ты хоть видел, что берешь, а тем более тащишь в дом? – добавил он с нескрываемой горечью.

– Отец! Я очень прошу тебя, не волнуйся. Я знаю, где живет этот человек. Это недалеко, в гостинице «Приморская». После обеда я схожу туда и отдам ему все эти бумаги…

– Нет! – решительно тряхнул седой головой старик. – Мы пойдем вместе, и не после обеда, а сейчас, сию минуту. Я хочу взглянуть в лицо этого негодяя…

– Удобно ли это будет, отец? – слабо запротестовал сын.

– Мне, старому коммунисту, фронтовику, будет даже очень удобно взглянуть в глаза врага. Да, да, именно вражеская рука дала тебе эту литературу! Собирайся, и побыстрей…

* * *

Давид Бартов, первый секретарь посольства Израиля, любил приезжать в Сочи. Официально эти поездки носили то развлекательный, то экскурсионный характер. Улыбающийся, подчеркнуто благожелательный, Бартов не жалел восторженных слов, особенно когда пробовал марочные виноградные вина.

На этот раз израильский дипломат решил разделить радость посещения Сочи со своей семьей – женой и двумя детьми. Так, во всяком случае, он указал в официальной просьбе о посещении курорта.

Возможность такая ему была предоставлена, и шумное семейство Бартовых, разместившись в номере «люкс» гостиницы «Приморская», почти все время проводило в людных местах города: в магазинах, пляжах, кафе, концертных залах. Казалось, дипломат увлечен только одним: желанием разнообразить отдых. Однако это было ширмой: и доброжелательная улыбка на лице, и золотистый загар на теле, и даже шумное семейство на пляже, – ширмой, скрывавшей тонко задуманную операцию, направленную на прощупывание настроений и знакомство с нужными ему людьми.

* * *

К себе в гостиницу Бартов возвращался в прекрасном расположении духа – ему удалось завязать несколько благоприятных прощупывающих разговоров, а в одном случае даже передать литературу. Паренек вначале смущенно отказывался, а потом небрежно сунул брошюры в сумку. «Раз взял, значит, и от второй встречи не уйдет», – подумал Бартов, осторожно переступая лужи, оставшиеся после буйного летнего дождя. Он уже подходил к подъезду гостиницы, как дорогу ему преградил пожилой мужчина с красным от волнения лицом. Прежде чем дипломат успел что-либо сообразить, под ноги ему полетели брошюры, журналы, те самые, что утром еще лежали в его портфеле.

– Зачем вы привозите этот яд в нашу страну? Кого вы хотите обмануть? – кричал старик. – Цена вашей демагогии хорошо видна по вашим поступкам – низости и подлости. Да, да! Совать эти книжонки людям, принявшим вас в гости, – это подло и низко!..

Вокруг собралась толпа. И когда стала ясна суть негодования старика, со всех сторон послышались возмущенные голоса.

Бартов, еле пришедший в себя от неожиданности, втянув в плечи голову, ринулся в гостиницу.

Случай у «Приморской» сразу стал достоянием общественности. Возмущенные граждане звонили в редакцию газеты, в горисполком, горком партии. Они требовали пресечь недостойное поведение израильского дипломата.

Газета «Черноморская здравница» писала по этому поводу:

«Стоит вспомнить, что граждане заявляли о том, что им на пляжах, в гостиницах тайно подбрасывали и вручали литературу, содержанием которой является тонко рассчитанная пропаганда буржуазного строя, сионизма.

Распространители тлетворной продукции часто вынуждены прибегать к всевозможным ухищрениям, тайно подбрасывать книжонки в чужие вещи на пляже, в сумки, вручать их обманным путем».

В отделе внешних связей горисполкома, куда Бартова пригласили для объяснений, он увидел солидную стопу сионистской литературы. Среди этой груды Бартов наверняка приметил и свои книжонки – истоптанные подошвами ног, они были изрядно помяты и порваны.

– Господин Бартов! – Голос представителя исполкома звучал сдержанно и строго. – Ваша деятельность в Сочи нарушает дипломатический статус и законы нашего государства. Распространение вами литературы явно враждебного характера…

– О какой литературе вы ведете речь? – изумленно прервал его Бартов (он обладал неплохими актерскими способностями).

– Я говорю вот об этой литературе, – столь же сдержанно продолжал работник исполкома, – которая доставлена сюда советскими гражданами, в том числе и теми, кому вы ее предлагали. Вам их представить?

– Не надо! – отрывисто бросил израильтянин. От его благожелательности не осталось и следа. Он ненавидящим взглядом смотрел в окно, за которым шумел, бурлил курортный Сочи, жизнерадостный, веселый город…

* * *

Израильское посольство в Москве являлось одним из пунктов, через который сионисты пытались проводить подрывную деятельность у нас в стране.

Бартов был далеко не единственным из израильских дипломатов, кто занимался распространением идеологически вредной литературы, основным содержанием которой являлось восхваление жизни на «земле обетованной», тонкая игра на национальных чувствах, откровенно расистские теории ненависти к другим народам, особенно арабским.

Бартов и ему подобные щедро бросали в почву отравленные семена в надежде, что где-нибудь да и взойдут они.

* * *

Израильский дипломат Раве Абрахам на встрече в московской синагоге с неким Бицзелем, жителем Краснодарского края, возглавлявшим запрещенную законом секту субботствующих пятидесятников, предложил следующий план. Секту Бицзель постепенно должен переориентировать в иудаистском, а затем сионистском духе. При этом, естественно, будут какие-то потери – пусть его это не смущает: в основном уйдут старые и немощные. Это даже лучше. Ядро должно быть молодым, здоровым и фанатично преданным Бицзелю.

В основу враждебной обработки членов секты должна быть положена идея соединения всех евреев на «земле обетованной» – в Израиле. То, что в секте нет евреев по национальности, – не беда. Надо провести обряд водного крещения и провозгласить всех прошедших его евреями. Когда будет достигнуто духовное обновление членов секты, надо вести работу в двух направлениях – агитировать верующих за массовый выезд в Израиль и активно распространять просионистские взгляды среди местного населения.

Хорошо владея приемами и методами оболванивания доверчивых людей, Раве и его коллеги использовали Бицзеля как инструмент для достижения своих целей. Тот в свою очередь, искусно играя на религиозных чувствах, сумел внушить большинству членов секты, что самая прекрасная жизнь для верующего человека может быть только на земле Сиона, самая правильная религия – иудаизм, самые избранные люди – евреи.

Но, несмотря на глубокую конспирацию истинных замыслов израильтян и их пособника Бицзеля, кубанские чекисты скоро располагали исчерпывающей информацией об их деяниях и планах. Практическую работу по разоблачению и пресечению организаторов идеологической диверсии возглавил Андрей Никитович Старцев, опытный чекист, терпеливый и вдумчивый человек. Он и его молодой помощник Игорь Панкратович Пантелеев глубоко изучили имевшиеся материалы и поняли, что подавляющее большинство людей и не подозревают, что уже давно являются пешками в грязной игре, которую ведут Бицзель и его ближайший помощник Шенгальс при подстрекательстве израильских дипломатов.

* * *

Капитан Старцев положил на стол фотографию и показал на самодовольную физиономию бородатого дяди:

– Это и есть Шенгальс. Он вторая фигура, наиболее хитрая и опасная…

Решение об аресте Шенгальса пришло не сразу, а после того, как ранней весной был обнаружен и арестован Бицзель.

Оперативное совещание было коротким, все детали будущей операции были продуманы и взвешены заранее. Через некоторое время председатель сельсовета ведет оперативных работников вдоль глухого тесового забора.

– Лет пять, что ли, назад он у нас появился, – рассказывает он по дороге. – Хатенку эту жена его купила, она первая приехала откуда-то с севера. Ну, думаю, люди они пожилые, вроде тихие, документы в порядке, живите себе на здоровье. Поначалу все было нормально, а потом стал замечать народ за ними некоторые странности. Принес как-то им в субботу инспектор налоговую квитанцию, не берут, говорят, сегодня нельзя, вера не позволяет. Забор вот отмахали… Люди какие-то часто и подолгу у них стали жить. Однажды поинтересовался – говорят, родственники. Оба нигде не работают, а живут в достатке. Впрочем, Виктор славится у нас как отменный печник. Правда, прежде чем сложить печь, обязательно поинтересуется, что за человек, чем занимается. Если там сельский активист, член партии или комсомолец – ни в жизнь не пойдет. Рассказывают, печь кладет, а сам на «божьи» темы соловьем разливается… Вот мы и пришли! – председатель громыхнул массивным засовом.

Ванда открывала ворота долго, многократно переспрашивала, кто это пожаловал в такую рань. Затаскивая в конуру злобно лающего пса, не переставала испуганно рассматривать незнакомых людей.

Шенгальса дома не было. Он, по словам жены, должен вот-вот подъехать.

Виктор Генрихович появился, чинно сидя на дамском велосипеде. Позвякивая притороченным к раме огромным бидоном, он неторопливо крутил педали, аккуратно объезжая рытвины и лужи. Увидев около своего дома группу незнакомых людей, он быстро справился с волнением и, нацепив очки, долго шевелил бородой, вслух читая постановление об обыске.

– Ну что ж, милости прошу! – и демонстративно вывернул карманы.

Затем сел в сторонке, стал хмуро перебирать страницы пухлого талмуда. Теплая шерстяная ермолка надвинута глубоко на уши. Маленькие, со слезливой поволокой глаза укрылись в толстых складках век. Часто моргая, он не без интереса следит, как оперативные работники перебирают книги, пачки старых газет, письма…

Капитан Старцев ходит по скрипучим половицам, рассматривает хозяев, вслушивается в их короткие диалоги, и его не покидает чувство, что, переступив порог этого странного дома, он шагнул во времена, давно забытые и нелепые.

Обыск не давал результатов. Судя по всему, Шенгальс давно к нему готовился. Семейный фотоальбом без единой фотографии, сберегательная книжка с давно снятым вкладом в тысячу рублей – вот, по сути, все, что было найдено.

– А где же фотографии? – спрашивает Старцев, переворачивая пустые страницы альбома.

– А где надо, там они, уважаемый, и находятся. – Виктор Генрихович щурился в хитрой улыбочке. Зная, что вещественных улик не обнаружено, он слегка наглеет.

Сейчас он уже сам с готовностью шарит по чердаку и запечьям, достает оттуда пыльную рухлядь и с удовольствием трясет ее перед понятыми. Правда, отпирая чулан, Виктор Генрихович проявил некоторое замешательство. Он долго хлопал себя по бедрам, морща в задумчивости неширокий лоб: «Ключи, к сожалению, исчезли». И лишь короткий ломик, вставленный в пробой одним из понятых, вернул Шенгальсу память.

Хорошо смазанный замок отворился без звука. И тут всем стали понятны истоки румяной упитанности хозяина.

Кладовая, делавшая честь среднему магазину, источала крепкий гастрономический запах. Окорока, колбасы и прочие копчености были развешаны с тонким пониманием этого дела. Дубовые стеллажи с трудом держали на своих плечах сотни консервных банок, баллоны с медом и маслом, янтарные глыбы сыров.

В отношении крепких напитков привязанность хозяина определить было сложнее. Батареи бутылок с этикетками денатурата и коньяка, «Черных глаз» и «Столичной» свидетельствовали о широком диапазоне потребителя. Картину венчал десятиведерный бочонок вина собственного изготовления.

Завороженное молчание нарушил тяжкий вздох. Да! Для Шенгальса это было, пожалуй, единственное «святое» место!

Старцев внимательно наблюдал за Шенгальсом. Время от времени тот бросал быстрый взгляд на жену. Ванда, поджав губы, сидела неподвижно, изредка посматривая в окно. Возникло подозрение, что где-то вне дома находится тайник. Предположения подтвердились. В огороде одного из членов «секты» был обнаружен тайник с несколькими стеклянными баллонами. Трехлитровые банки были туго набиты сионистской литературой, полученной из Израиля, фотопленками, множеством снимков, магнитофонных записей клеветнического и сионистского содержания. На одном из снимков зафиксирован момент, когда Бицзель присваивает членам своей паствы еврейские имена, а ведь среди них нет ни одного человека еврейской национальности. И он организовал этакую лотерею: сунул руку в шапку, вытащил записочку – и ты уже не Иван, а Явель, не Мария, а Хана и т. д.

Хранились в тайнике и карты Израиля с нанесенными на них пунктами, где якобы определено местожительство Бицзелю и его пастве.

В начале 1966 года Бицзель съездил в Москву и Киев. Он встречался с сотрудниками израильского посольства, имел несколько бесед с дипломатами, чей статус в общем-то был только прикрытием. Ему недвусмысленно было заявлено, что Израилю нужны в основном молодые и здоровые люди, способные носить оружие и при необходимости пользоваться им. Тогда уже готовилось вооруженное вторжение на арабские земли.

В Киеве, на международной выставке «Птицеводство», Бицзель и его израильские партнеры решали проблемы, очень далекие от повышения продуктивности домашней птицы. Под крышей израильского павильона Бицзель получил совершенно определенные инструкции относительно изменения форм действия – сугубо конспиративных на публичные. В частности, ему предложили, чтобы часть его людей подала заявления на выезд в Израиль. Встреча эта прошла, как говорится, в обстановке полного понимания, и в заключение Бицзель и компания сфотографировались на фоне израильского павильона…

* * *

В сентябре 1944 года в районе наступления 57-й гвардейской стрелковой дивизии был захвачен пленный, назвавшийся переводчиком организации «Тод» Куртом Рейтманом. В ходе дальнейшей проверки выяснилось, что Рейтман в прошлом – военнослужащий Советской Армии. В апреле 1942 года он дезертировал из рабочей военизированной команды Моршанска и с документами на имя Александра Кепурта оказался в Ростове. В прифронтовой комендатуре «Кепурт» заявил, что отстал от эшелона, и был направлен в действующую часть, откуда через несколько дней перебежал к врагу. У пленного были обнаружены документы на имя ефрейтора Советской Армии Тумашева Александра Петровича.

Десять лет получил тогда Рейтман, он же Кепурт, он же Тумашев.

А через неделю на глухом перегоне под Одессой охрана обнаружила в арестантском вагоне выломленный пол. Рейтман бежал. Вскоре его задержал военный патруль в прифронтовой зоне. На этот раз беглеца отправили в колонию для особо опасных преступников. И здесь он пытался бежать, а когда попался, то назвал свое настоящее имя – Виктор Шенгальс. Больше Шенгальс попыток побега не предпринимал, притих и, к удивлению, ударился в богоискательство. Отбыв наказание полностью, он приехал в Ханскую, где и стал правой рукой Бицзеля, его доверенным лицом.

В глухом горном лесу развернулся бивак лесорубов. С утра до вечера здесь стучали топоры, с гулом падали вековые деревья. И трудно было предположить, что бригада лесорубов, нанятая недавно одним из совхозов для заготовки древесины, сплошь состояла из членов секты Бицзеля. Под прикрытием густых крон он вовсю развернул сионистскую обработку верующих. Здесь регулярно прослушивались передачи «Голоса Израиля», изучался древнееврейский язык иврит, восхвалялась «земля обетованная».

В день нападения Израиля на арабские страны Бицзель организует в лесу демонстрацию под израильским флагом. Все это тщательно фотографируется и с нарочным передается в Израиль…

Распорядок дня в «бригаде» жесткий. Рано утром – подъем, физическая подготовка (Бицзель хорошо помнит указания Абрахама: «Учтите, нам нужны крепкие и здоровые люди!»). Затем на работу. Работать Бицзель заставлял до упаду – он был кровно заинтересован в хороших заработках. Все заработанные деньги Шенгальс отдавал Бицзелю, а тот оделял всех в зависимости от своего благорасположения, львиную долю забирая себе, якобы на нужды общины.

А вечером, сытый и бодрый, он собирал людей у радиоприемника, и до глубокой ночи далекий израильский диктор забивал плохо соображающие головы очередными порциями клеветы.

В своих посланиях хозяевам Бицзель сообщал о том, что значительная группа верующих готова к выезду в Израиль, что многие уже публично отказываются от своих гражданских обязанностей, в частности от службы в Советской Армии. Бицзель и Шенгальс мечтали увидеть свои портреты на первых страницах израильских журналов – портреты «политических» борцов.

Но получились из них лишь два обычных уголовника.

Оба они предстали перед народным судом Апшеронского района. В открытом судебном заседании шаг за шагом была вскрыта их преступная деятельность. Они, как клопы, тянули соки из простых людей, заставляли потворствовать их утехам, капризам. Многие из верующих только на суде в полной мере увидели ту духовную пропасть, куда тянули их два авантюриста, преследующие свои сугубо корыстные цели. Узнали имена истинных дирижеров грязной игры, в которой они были лишь пешками. Да и сам Бицзель в конечном итоге являлся жалкой фигурой в игре своих хозяев. Отбыв положенное наказание, он получил разрешение на выезд в Израиль, думая, что его там встретят с распростертыми объятиями. Но торжественной встречи не произошло. Для хозяев он был уже отработанный пар.

Так рассыпался еще один карточный домик антисоветизма. С какой бы стороны антисоветчики ни подступали к нам, результат всегда будет один – полное банкротство! Так примерно выразился старый коммунист Гавриил Данилович Даниелашвили.