Текст книги "Найти и обезвредить"

Автор книги: Владимир Понизовский

Соавторы: Виктор Лебедев,Григорий Василенко,Павел Иншаков,Валентин Михайлов,Александр Дергачев,М. Трофимов,Алексей Бесчастнов,Б. Шамша,Василий Александров,Владимир Андрющенко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 32 страниц)

– Есть.

– Не было ли Пуханову задания с кем-то встретиться на Кубани?

– Нет. Говорит, что случайно видел на улице в Краснодаре одного офицера, которого встречал там, но больше о нем ничего не знает.

– Установили?

– Пока что нет.

– Надо найти.

– Есть.

– Какой нам следует делать вывод из дела Пуханова? – прохаживаясь по кабинету, спросил начальник отдела. Крикун понял, что вопрос к нему, и тут же высказал свои соображения о необходимости перехвата связей и путей заброски агентуры на Кубань по возможности на дальних подступах, когда еще только замышляют операцию.

– Поразмыслим, – выслушав Крикуна, сказал начальник отдела Фролов. – Теперь уже не из Крыма, а вон откуда залетают к нам перелетные птицы. Согласен, что лучше кольцевать их там, когда они готовятся к перелету к нашим берегам. Не мешает побывать в тех краях и посмотреть своими глазами… Как думаешь?

– Не мешает, – согласился Крикун.

– Тогда готовься. Как следует.

– Я?.. – удивился Андрей.

– Ты. А что?

– Меня же вся контра знает. Как увидят… сразу разбегутся, – пошутил уполномоченный, хотя в этих словах была правда. Его знали многие на Кубани.

– Ничего. Знают Крикуна, а ты поедешь Бабичем на том же «Эттихаде». Как?..

2

С большим трудом в марте 1922 года Мацков добрался до Краснодара. Измотанный дальней дорогой, постоянной тревогой за свое нелегальное положение и подложные документы, он раздумывал, к кому же направиться и как объяснить свое появление в городе.

Из всех адресов он предпочел полученный от атаманши. На улице Пластуновской проживала ее сестра – Зинаида Никитична Беловидова. Поздним вечером Мацков постучался к ней. Она приняла его не с распростертыми объятиями, но предложила на время остановиться у нее, хотя и опасалась больше за себя, чем за пришельца. Уже в первый вечер, потушив лампу, в чуть протопленной комнате они вели тихий разговор, как два заговорщика, доверяя друг другу свои тайны, определявшие их дальнейшие взаимоотношения.

Беловидова поведала Мацкову о своей работе машинисткой в Кубсельхозсоюзе, где у нее были близкие знакомые и поклонники, бывшие офицеры, скрывающие свое прошлое. Они ее не выдавали как родственницу бывшего атамана. Этот негласный союз поддерживался еще и тем, что она оказывалась полезной для своих знакомых, выполняя разные их поручения. Об этом она намекнула с легкостью болтливой женщины, за что сразу не понравилась Мацкову, прислушивавшемуся к каждому шороху, но выбора у него не было.

Мацков опасался расспрашивать, что конкретно она имела в виду, хотя уловил ее осведомленность о некоторых уцелевших чинах из белогвардейского «Круга спасения Кубани». Этого ему было достаточно, чтобы осторожно поинтересоваться:

– Где мне найти Бориса Феськова?

– Феськова?.. Не знаю. Могу навести справки.

– У кого?

– У нашего начальника ночной охраны – капитана Мити Ждановского, моего хорошего знакомого. Его жена частенько забегает ко мне с разным рукоделием, чтобы прикрыть нашу связь. Я для него кое-что печатаю на дому. Митя – человек надежный.

Мацков знал Ждановского как однокашника по военному училищу, и у него чуть было не вырвался восторг от услышанного. Но он тут же спохватился и просил Беловидову не наводить справки через Ждановского, хотя поинтересовался, где живет Митя и как найти его контору.

– Можно попробовать устроиться к нему на работу, – предложила Беловидова. – У него там вся охрана из офицеров, всякого рода унтеров, подхорунжих и вахмистров. Они все горой за него…

Мацков слушал Беловидову, а сам уже продумывал, где ему встретиться с Ждановским – на работе или дома. Он еще раз попросил ее пока не говорить с тем ни о Феськове, ни о своем появлении, так как он прибыл на Кубань нелегально.

Беловидова была несколько удивлена такой осторожностью Мацкова, но промолчала и стала расспрашивать о сестре и Букретове, не скрывая своей зависти тому, что им удалось выбраться за границу из кошмарной России.

– Ах, как бы я хотела быть там вместе с ними, – откровенно высказалась она. – А что же вас оставили? Сестра столько мне рассказывала о вас…

– Приказ, милая Зинаида Никитична, приказ… Да и судьба, – вспомнив, как все неожиданно изменилось для него в Батуме, сказал Мацков. – От судьбы никуда не уйдешь.

Разговор незаметно перешел к былым временам, увлечениям, которые пришлось оставить, так как смута, охватившая Россию, все перепутала в жизни благородных людей, к которым они себя причисляли, остались одни воспоминания. А еще недавно Беловидова посещала литературный салон своей знакомой актрисы, где молодые поэты читали стихи, от которых она летала как на крыльях. Да и сама как-то незаметно увлеклась русскими сонетами, о которых много говорила, стремилась обратить на себя внимание своей оригинальностью.

Беловидова обхватила голову руками, помолчала, словно отрешаясь от всего земного, и прочла наизусть:

 
Все осталось томительным мгновеньем;
Мятежно верю зову вечной воли.
Хочу, чтоб ты горел моим гореньем!
Хочу иной тоски и новой боли.
 

– Вам, мужчинам, не понять этой боли, – добавила она.

От сестры Беловидова знала, что Мацков тайком пописывал стишки, но не надеялась, что до него дойдет ее настроение.

– Великолепно! – восторженно сказал он. Откинув голову, он что-то припоминал, затем ответил ей словами, которые отыскал в своей памяти, и удивил ее:

 
Играет ветер тучею косматой,
Ложится якорь на морское дно,
И бездыханная, как полотно,
Душа висит над бездною проклятой.
 

Беловидова словно очнулась. Стихи усилили ее боль от безысходности своего положения в этом мире. Она уставилась на гостя пронизывающим взглядом, все так же крепко сдавливая ладонями виски. Вдова Беловидова была еще молода, но считала, что жизнь прошла, и поэтому все крайности, которые она позволяла себе в минуты отчаяния, тут же сама и оправдывала внутренним монологом, как молитвой перед неизбежной кончиной. Ей почему-то захотелось в эти минуты переодеться в длинное платье из вишневого панбархата, в талию, с длинным рукавом, слегка собранным у плеча, с воротником стойкой, и покружиться в упоительном вальсе с мечтательным офицером. А потом хоть потоп…

Мацков сидел перед ней уставший и никак не был похож на того офицера, который ей представлялся, да и мысли его заняты совсем другим. В беспросветной тьме мартовской ночи он не увидел, как по ее лицу скатились слезы, которые она тут же смахнула, решительно встала, сказав, что утро мудренее вечера…

Встреча с Ждановским, к которому Мацков пришел под предлогом поступления на работу, ничего хорошего не дала.

Однокашник не только был удивлен рискованному его появлению, но и в назидание грубо высказал несколько советов по части конспирации.

– Пойми же ты, дурья твоя голова, что ЧК разгромила «Круг». Феськов и многие другие арестованы. Извини, но принять тебя на работу не могу, потому что новый человек сразу же привлечет внимание и начнут копаться – кто ты и откуда такой взялся. Бывает, что я сам дома не ночую…

– Что же мне прикажешь делать?

– Ты кто? – спросил его в упор Ждановский.

– Как кто? Подполковник Мацков Василий Леонтьевич, адъютант.

– Ну и наивный же ты, братец, ничему не научился… Впрочем, не обижайся – все штабные на один фасон. Букретов давно не атаман, никакой ты не адъютант и не подполковник. Ты теперь только гражданин Мацков и даже не можешь называть себя своим собственным именем, которым тебя окрестили.

Мацков кое-что понял после этого разъяснения и сказал тихо:

– Я Зимин Александр Иосифович…

– Вот, вот… Советую с этого везде начинать.

Мацков тут же показал документы на имя Зимина, но и после этого Ждановский продолжал ему разъяснять, что время открытых выступлений против Советов прошло, хотя станичники и недовольны продразверсткой. Советы это учитывают и разрешили частную инициативу, организуют кооперативы.

– Значит, ты за Советы?

Ждановский ядовито улыбнулся такой прямолинейности интеллигентного Мацкова. Ему не понравился этот упрек, но он сдержал себя и сказал:

– Надо выждать. Посмотреть… А пока помогать тем, кто в горах и в плавнях, находить преданных людей, поддерживать в них дух «ледяного похода». Если ты пришел ко мне за советом, то ничего другого не могу предложить, кроме как уходить к зеленым и как можно быстрее, иначе тебя поймают, как куропатку.

В планы Мацкова не входило связываться с зелеными. Он намеревался как можно быстрее вернуться к Букретову, но для этого нужно было все же собрать кое-какую информацию о положении на Кубани и поэтому беседу с Ждановским пришлось продолжить.

– А твои идут к зеленым? – поинтересовался Мацков, имея в виду его подчиненных.

– Недавно я пригласил одного сотника и хотел ему поручить ходку к Рябоконю. Кое-что передать… Подвожу его издалека к этому поручению. Знаешь, что он мне ответил?

Мацков даже рот раскрыл в ожидании.

– «Я занимаю приличное место, – говорит он мне. – Службой дорожу. Я идейный кооператор, а посему мне Соввласть приемлема. Она в самых широких объемах проводит в жизнь и развивает кооперацию». Это говорит сотник! Ясно? Пришлось взять грех на душу. Послали мы его в «командировку». Чрезвычайка все же заметила, ищет…

– Ну а как можно оценивать наши отряды в горах? Их боеспособность, оружие, боеприпасы? – допытывался Мацков.

– Я замыкался на Феськове. А вообще, устраивают фейерверки в станицах, – улыбнулся Ждановский. – Отправляйся к Рябоконю, все узнаешь. Правда, за ним ЧК гоняется, но волков бояться – в лес не ходить.

Про себя Мацков отметил, что его устраивало исчезновение Феськова. Это освобождало адъютанта от главного поручения Букретова, а к Рябоконю никаких заданий он не получал и не собирался пробираться к нему.

Мацков и Ждановский договорились еще встретиться. Прощаясь, адъютант извинился за визит, дав понять, что у него другого выхода не было, поблагодарил однокашника за дельные советы. Затем поторопился к Беловидовой, прожил у нее еще больше недели, покидая ее жилище только для того, чтобы послушать на улице кубанские новости, которыми он стремился запастись для доклада Букретову.

Пришел день, когда торопившийся с отъездом Мацков пришел к выводу, что больше он ничего добыть не может, в России его ничто не удерживает и ему пора отправляться в Константинополь. Об этом он доверительно поделился с Беловидовой и поинтересовался, не знает ли она надежных людей, которые могли бы оказать ему содействие в его планах. Зинаида Никитична вначале хотела связать его условием, что он возьмет ее с собой, но потом одумалась. Мацков показался ей не тем человеком, которому можно было целиком вверить свою судьбу. Беловидова дала ему адрес своей школьной подруги Эллы Данассис, балерины, выступавшей в портовых питейных заведениях Новороссийска перед иностранными моряками. По слухам, гречанка пользовалась большим успехом. Ее отец служил переводчиком в порту, бывал на иностранных судах и поэтому, как представлялось Беловидовой, мог помочь Мацкову.

3

Двое русских, врангелевский полковник Лебедев, еще недавно занимавшийся заброской агентуры из Крыма на Кубань, и его агент подъесаул Малогутий нисколько не заботились о том, что их может кто-то подслушать в захудалой пивнушке в Константинополе. Они не обратили внимания на одиноко сидевшего в углу немца и не заметили, как он прошел мимо них к стойке, а затем к выходу.

Говорили они о России, и один из них, помоложе, собирался вернуться по морю на Северный Кавказ, а другой пока предпочитал оставаться в Константинополе. Они обсуждали варианты заброски на Черноморское побережье Кавказа нелегальной группы из русских эмигрантов во главе с полковником Орловым. В нее входил и подъесаул Малогутий.

Полковник Лебедев, напутствовавший Малогутия, монотонно, по отработанному трафарету повторял то, что не раз говорил своим агентам, которых он посылал еще из Крыма на Кубань. Он знал, что мало кто из них возвращался с докладом о выполненном задании, но врангелевская разведка, в которой он служил, настойчиво направляла тогда на Кубань одиночек и группы с задачей поднять казаков против Советской власти. Знал, что авантюра с высадкой десанта на Кубани провалилась и не помогли посланные агенты. Но Малогутия он вновь призывал к активной борьбе с большевиками и опять высказывал надежду на восстание на Северном Кавказе. Подъесаул слушал его внимательно и верил полковнику.

Когда закончился скучный инструктаж, Лебедев предался воспоминаниям о былых временах, называл своих родственников и знакомых, оставшихся на Кубани, и наказывал Малогутию, если представится возможность, заглянуть в Краснодар и дать знать о том, что он жив и здоров. Подъесаул обещал полковнику исполнить просьбу и, почувствовав его сентиментальное настроение, позволил себе поинтересоваться, не собирается ли полковник сам на Кубань. Малогутий и в самом деле считал, что Лебедев мог организовать какую-то вооруженную вылазку на побережье.

Полковник долго раздумывал, как бы уйти от прямого ответа.

– Видите ли, подъесаул, у военных принято перед наступлением провести глубокую разведку, а уж потом, и это неизбежно, все мы будем на Кубани. Там остались преданные нам люди из вашего и нашего, конечно, «Круга спасения Кубани». В горах и в плавнях. Они ждут нас.

Малогутий куда больше знал о «Круге», но так же надеялся, что кто-нибудь из уцелевших обрадуется его появлению на Кубани и присоединится к нему.

В тот момент, когда хозяйка пивной меняла им бутылку, в дальний угол прошла новая пара – жирный турок в феске и красивая женщина, по виду из эмигранток.

– Лидия Павловна? Не может быть! – привстал Малогутий и горящими глазами показал вслед вошедшим. – Вы узнали ее?

– Лидию Павловну? Как же, как же, знаю. Жена полковника-артиллериста. Он служил в Добровольческой армии. Слава богу, выбрался из Новороссийска со своей прелестной супругой. Знаю, знаю, – с каким-то странным спокойствием кивал полковник.

В Константинополе, где скопилась масса разного люда, бежавшего из революционной России, надо было добывать деньги на жизнь, на пропитание. На турецком берегу, в большом разноязычном городе, где все испокон веков покупалось и продавалось, надо было иметь особые качества, чтобы не утонуть в водовороте знаменитых приливов.

Лидии Павловне пришлось поступиться некоторыми своими представлениями и вкусами. Она придерживалась изысканной офицерской публики, но раздумывать долго не пришлось. Довольно скромный номер дешевой гостиницы, который она занимала, требовали освободить. Муж ничего не мог ей предложить, кроме лагеря русского воинства, в котором он жил. Из ценностей, что они привезли из России, почти ничего не осталось.

– Я не могу здесь оставаться и видеть, как она продает себя! – сказал подъесаул Малогутий. – Представьте – мой идеал продает себя… Понимаете, полковник, до чего мы дошли, до чего мы довели наших дам. Я ей ничего не могу дать, но и видеть ее не могу.

– Этот офицер-турок устроил ее в ресторан «Чершикоку» с условием, что она будет выполнять обязанности агента турецкой полиции, ну и… – полковник выразительно прищелкнул пальцами. – Она ведь немного изъяснялась на турецком языке. Научилась в Ялте, у родственников, где подолгу жила в окружении богатого общества, меняя свои модные туалеты.

– Вы мне скажите, полковник: как же она, сойдясь с турком, продолжает жить с мужем? Он ведь знает о ее связи. Какой же он жалкий, этот дворянин… Это мы с вами довели женщин до такого падения. Турки пользуются этим. Я бы на месте мужа застрелился.

Полковник Лебедев, бывший порученец Врангеля, пил пиво и молчал, окуривая себя прозрачным дымком. Теперь он, умело лавируя между монархистами и казачьими атаманами, старался укрепить свои связи с французской разведкой в Константинополе, так как от нее он получал хотя и небольшие, но реальные деньги. Присматривался к жизни в Константинополе, кое-что знал и делился с Малогутием, предлагая ему держаться теперь подальше от таких «баб», как Лидия Павловна.

– Вы мне об этом не говорите. Не хочу слышать. С меня достаточно. Я отправляюсь к зеленым в их берлоги в горах и оттуда буду совершать набеги на большевиков. Я хочу им отомстить за Лидию Павловну, – громким шепотом сказал подвыпивший подъесаул.

– Мстить надо за Россию.

– Господин полковник, извините, но вы ничего не поняли. Лида – это Россия!

– Может быть, может быть, но… – Тут Лебедев, сославшись на слова какого-то эмигранта Гаспринского, сказал Малогутию, что Лидия Павловна активно используется контрразведкой, и не только турецкой, но и русской колонии в Константинополе.

– Гаспринский все знает, – сказал Малогутий. – Плут он… Турки что? Здесь крепко окопались наши союзники – французы и англичане. Да и немцы на берегах Босфора всегда были, как дома. Вот они, как я понимаю, тоже будут охотиться за русскими.

– Виновата, братец, во всем, что произошло в России, русская литература. Она долго готовила все то, что мы сейчас здесь пожинаем, – после небольшой паузы сказал Лебедев.

– Точнее… Я как-то об этом не имел случая подумать.

– Изволь! Тургенев, граф Толстой, Чехов, Горький и другие, помельче, блестяще изображали пороки людей нашего общества. Пороки, а не положительные стороны. Они все сделали, чтобы обнажить эти пороки, выставить их перед русским народом напоказ. Если им поверить, то выходит, что у нас с тобой в государстве Российском ничего хорошего и не было. Что ни книжный герой, то с изъяном, пессимист или нигилист, никчемный человек, прожигающий жизнь. Такая вот литература подготовила русскую революцию.

– Революцию подготовили большевики, – выслушав довольно пространные рассуждения собеседника, упрямо сказал Малогутий.

– Большевики лишь умело воспользовались настроениями тех, кого подготовила литература. Да и сам большевик зародился где-то на ее страницах. Можно сказать – он воспитанник русской литературы. С другой стороны, литература воспитала безвольного русского интеллигента-нигилиста, не знающего, чего он хочет. Много рассуждавшего о чести и долге, вздыхавшего, но не сумевшего защитить себя! Почитай произведения наших писателей, и на тебя нападет такая беспросветная тоска, что ты будешь, как в мареве! Нет уж…

Они вышли из пивной, и перед тем, как расстаться на углу узкой, кривой улочки, полковник Лебедев протянул руку Малогутию:

– С богом… В добрый час, подъесаул.

4

Бело-зеленые банды, на которые так надеялись царские полковники и генералы, бежавшие за границу, не находили поддержки у казачества Кубани, но белогвардейская эмиграция продолжала засылать на Юг России своих офицеров.

С благословения монархистов и высокого русского воинства они отправлялись на Северный Кавказ все с тем же наказом: собрать остатки недобитых бело-зеленых банд, совершавших разбойничьи набеги на хутора и станицы Кубани, сколотить вокруг них казачье войско и поднять восстание на Кубани.

Посланец Лебедева Малогутий свое дело находил проигранным. Но при этом он считал долгом отчитаться перед тем, кто его послал. Не доложить по начальству он не мог. Ему очень хотелось, чтобы знали о нем. На недолгих лесных стоянках он пространно описывал свои похождения и складывал записи в полевую сумку. В расчете на то, что его донесение может в конце концов попасть в руки заинтересованных лиц за границей.

«…В мае месяце 1922 года, – выводил старательно подъесаул, – была получена телеграмма Лебедева на имя полковника Орлова, чтобы он явился в город Трапезунд для получения инструкции. Взяв с собой есаула Лаштабегу, Орлов отправился туда. Оставшаяся в г. Ризе команда ожидала дальнейшего приказания. Не получая от Орлова десять суток никакого указания, я натолкнулся на разные размышления. От старших чинов уже получались недоразумения, хотя я со своей стороны не допускал, чтобы полковник Орлов мог пойти на предательский шаг. Всегда высказывал свое мнение, что может стрястись несчастье. Но полковник Козликин и чиновник Строкун возбуждали в команде недоверие и сбивали ее отправляться в путешествие хотя бы пешком, лишь бы не ожидать. 4 июня получаем сведения, что полковник Орлов уже на пристани, на судне, и чтобы мы были готовы к погрузке вечером. Тихо в тот же день погрузились и с богом отправились, куда все стремились. Когда отошли от берега, полковник Орлов объявил причину своего молчания и почему он долго задержался в Трапезунде. Нужно бы Строкуну и Козликину попросить извинения, но этого они не пожелали. 6 июня вышли на берег около местечка Гудаут. Благополучно расспросивши дорогу, пришлось идти ночами до селения Пеху. Как впоследствии оказалось, Строкун с есаулом Лаштабегой послали расспросить дорогу у встречного монаха, но он их обманул. В Пеху, к нашему счастью, я встретил казака Бондаренко, родного племянника моего друга. Он состоял на службе у сельского комиссара. Отнесся гостеприимно, снабдил продуктами на дальнейшую дорогу, познакомил с одним есаулом. Этот есаул состоял на должности сельского учителя, оказался сослуживцем по полку войсковому старшине Ковалеву и полковнику Козликину. Через него послали первое донесение за границу. Бондаренко указал нам кратчайшую дорогу через перевал на Лабу, где находились зеленые под командой Козлова. Спустившись по реке Лабе до хутора Псемена, повстречали казака станицы Псебайской Чепурного. Его рекомендовал нам Бондаренко. Чепурной бежал от товарищей красных, повел нас к Козлову через Лабу. Строкуна Василия Яковлевича сбила вода, и он утонул. Все мы воротились обратно. Остались ждать от Козлова проводников. На седьмой день прибыли к Козлову, ознакомились с обстановкой, написали донесение. Послали его через Козлова и есаула, находившегося в селении Пеху. Отдохнувши трое суток, шесть человек во главе с полковником Орловым двинулись под станицу Баговскую, где должны были отыскать группу зеленых. Полковник Козликин и войсковой старшина Ковалев остались в Лабинском отделе. Не доходя до хутора Псемена, Орлов послал проводника, казака Чепурного, с целью разведки. Возвратившись, Чепурной доложил о благополучности. Там мы встретили казака Бледных, узнавши от него, что два человека без документов были задержаны чекистами и отправлены в Майкоп. По описанию наружности задержанных мы признали в них полковника Кравченко и войскового старшину Назаренко. Они были посланы впереди нашей группы.

Хуторской комиссар нам предложил, чтобы мы на хуторе задержались, а он пошлет отыскать зеленых. В этом мы узрели западню. Держали его как заложника. Мы послали своего человека, который через восемь суток прибыл с зелеными, они привели для нас лошадей с седлами.

Полковник Орлов назначил меня возглавить зеленых в Майкопском отделе. Ознакомившись с группой, я назначил себе помощников: хорунжего Сапожкова и подхорунжего Супрунова. Людям приказал им подчиняться. Казаки исполнили мое распоряжение. Через несколько суток я с полковником Орловым отправился под Майкоп, чтобы установить связь с городом и выйти на связь с заграницей.

За время нашего отсутствия есаул Лаштабега завел переговоры под станицей Баговской с советскими представителями, приехавшими из Майкопа.

Мы возвратились под станицу Даховскую, окруженную высокими горами, где решили отыскать старых зеленых, которые знакомы с обстановкой. Полковник Орлов поехал за реку Белую отыскивать есаула Шумакова, а меня послал под станицу Благовещенскую отыскивать в горах подхорунжего Терского. Потом я прибыл под станицу Баговскую и передал приказание есаулу Лаштабеге связаться с грузинскими организациями. Отправился обратно под станицу Даховскую к полковнику. Прибывши, доложил, что сделал и что с грузинскими организациями можно связаться через скотоводов имеретин, которые находятся в горах. Вторично отправились с полковником под город Майкоп. При нашем отъезде полковник послал проводников: подхорунжего Шрамова и урядника Нестерова в Екатеринодарский отдел. Под Майкопом мы прожили около месяца, но никакой связи не установили. За это время пришлось убедиться, что представляет собой Советская Россия.

1. Власть. Возглавляют ее в Советской России малограмотные мужики.

2. Войсковые части. Хотя и вводится в них дисциплина, но ненадежны для власти. Воспитаны плохо, обмундированы отвратительно.

3. Население. Ужасно угнетено. Молодое поколение развращено до безумия, отношение к власти отвратительное. Болезни среди населения процветают, средств для лечения нет.

4. Налоги. Власть без налогов жить не может, потому что финансовые отношения Советской России быстрыми шагами идут к банкротству и советская монета ничего не стоит. Служащие все получают натурой.

5. Отношение населения к нам, приехавшим из-за границы, очень недоверчивое, потому что Кубань пережила много всяких восстаний. Без оружия нам тут жить нельзя. У нас спрашивают, верно ли, что мы из-за границы, и не думаем ли мы поднимать восстание. Вера в него подорвана. Непременно здесь нужен человек из старых и известных генералов, который пользуется популярностью и доверием.

Из-под Майкопа мы с полковником Орловым отправились обратно в горы, под станицу Даховскую. Зеленые заготовляли себе продукты для зимовки, потому что по всему видно, что переворота в скором ожидать не предвидится. У зеленых появились люди разного убеждения. Для более конспиративной жизни разделил их на мелкие группы. Ненадежный элемент тоже разделил на группы, назначив начальников групп. Предупредил Сапожкова, чтобы он был осторожен по отношению к ненадежным казакам, чтобы никто, за исключением меня и полковника Орлова, не знал, что предполагается на следующий день, где кто думает зимовать. Орлову я докладывал обо всем, мною замеченном и сделанном, и что предполагаю. Относительно есаула Шумакова докладывал, что таковой ни на какую должность не годится, потому что развращен до невозможности и самостоятельного у него нет ничего. Такой элемент лишний для жизни, в особенности среди зеленых. Полковник Орлов со мною согласен. Когда я кончил распределение команд и назначение начальников, с полковником было решено, чтобы я с группой отправился в горы и связался с грузинскими организациями и с заграницей. Решено было, что полковник напишет донесение за границу и оставит на указанном месте, и когда я возвращусь, отправлю за границу. Было установлено, где мы должны встретиться с полковником и решить окончательно, где будем зимовать. Полковник должен ехать под Майкоп, там достать себе документы для проживания в совдепии.

Я прибыл на место, где полковник должен оставить донесение, но такового не оказалось. Никто не являлся, и неизвестно, что случилось с полковником. Побывал я в нескольких местах, где бы мог его видеть, но никто не мог мне сообщить, где он есть. Из этого я заключил, что полковник попал под влияние Советов. Я стал продолжать заготовку продуктов на зиму. Посоветовался с полковником Сеоевым, как быть. Его группа всегда рядом с нами и самая дисциплинированная. Договорились держаться на зимовке вместе.

Зеленых распределяю на три категории: первая – казаки, скрывающиеся в лесах еще с 1920 года. Они надеются, что придут из-за границы и освободят. Сдаваться Советам не хотят, потому что много сделали против них. Их ждет только веревка, потому что они не подходят ни к какой, категории амнистии. Эти казаки превратились в разбойников за долгое пребывание в лесах. Вид таковых дикий, почти зверский и безжалостный. Вторая – бежавшие от советского правосудия, разного рода проворовавшийся сброд, все преступники, развращены, занимаются только разбоем, грабежом и воровством. Третья – это советские верные служащие, поступают к зеленым с целью разведки и расправы с влиятельными зелеными, внесения раздоров в группы зеленых.

Есть и женщины, которые приходят к зеленым. Их поступки отравляют нашу жизнь, приносят бедствие. Группу есаула Шумакова недавно подбила одна женщина на налет на станицу. Ограбили всю станицу, не разбирая никого, вопреки моим распоряжениям. Я приказывал больше брать у коммунистов и активистов. Мне были заявлены жалобы, что зеленые ограбили всю станицу. Через некоторое время группу Шумакова разбили красные под станицей Баговской, отбили всех лошадей с вьюками.

Создалось тяжелое, безвыходное положение. Чекисты день и ночь преследуют нас. Надвигается зима. Казаки стали сдаваться красным. Тогда я спустился с гор, чтобы справиться, что происходит, собрать остатки зеленых, но получил сведения, что меня ищут и во что бы то ни стало живого. Я подозревал некоторых, что они советские служащие. Расстреливал сам на месте. Шумаков, по моему предположению, тоже работал на большевиков. Он с темным прошлым. Брат его коммунист еще с 1905 года.

Зимой в горах я встретился с грузинами, но было поздно, чтобы отправить связь за границу, из-за снежных заносов главного перевала.

Во время поездки по отделу я узнал, что войсковой старшина Ковалев был пойман в станице Лабинской большевистской контрразведкой, но дальнейшего результата не знаю. В горах я узнал от имеретин, что на хуторе под станицей Псебайской были пойманы чекистами шестеро из нашей группы, прибывшие из-за границы: полковник Макеев, сотники Ильин, Кобань и казаки Федоров и Виртий. Имя шестого не выявлено, кто таковой. Пойман также войсковой старшина Назаренко и посажен в тюрьму в Майкопе.

Когда устроился я на зимовку в горах, посылал в разведку в станицы с целью узнать про полковника и его казаков – зеленых, но выяснить ничего не смог из-за усиленных облав и стремления поймать меня. Ждем от вас помощи».

Донесение Малогутия, конечно, было далеко не полным. Его автор ни словом не обмолвился о кровавых расправах со всеми, кто попадался в его руки.

Чекисты, преследовавшие банду, нашли тайник Малогутия, в котором он прятал архивы своей канцелярии, надеясь представить их чинам, укрывшимся за границей, чтобы доказать документально свое усердие в выполнении их задания. Некоторые свои дела он оформлял протоколами. В протоколе № 1 он записал:

«…1922 года, сентября 24-го дня. Махошевская дача войскового леса под станицей Кужорской.

Я, подъесаул Кубанского казачьего войска И. Ф. Малогутий, составил протокол по поводу поимки заместителя комиссара Майкопского отдела. Спрошенный мной показал:

Я – заместитель комиссара Майкопского отдела Кубанской области Сергей Смирнов, коммунист, на должность назначенный в Майкопский уезд административно из Краснодара, уроженец села Хорошева Костромской губернии, 28 лет, женат.

…В настоящее время Россия переживает большие трудности потому, что кругом блокирование как большими, так и малыми державами. Они в выжидательном положении войны против России. Могу сказать, что ничего у них не выйдет. Существовать эта власть будет, на что направлено все старание РКП(б).

Состав и расположение армии на Кубани не знаю. Больше показать ничего не могу. Смирнов.

Составил протокол подъесаул Малогутий».

В другом протоколе излагался допрос и дело казачки Марии Матвеевой, которую ночью на сеновале захватила банда бело-зеленых Романа Турецкого в станице Роговской. Ее заподозрили в намерении отравить бандитского главаря какими-то ампулами, которые у нее обнаружили.