Текст книги "Посты сменяются на рассвете"

Автор книги: Владимир Понизовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

14

Ксанти вызвал его в Мадрид.

Андрей поднялся по мраморным ступеням мимо строя грозных рыцарей, миновал анфиладу зал, потянул на себя бронзовую львиную пасть. Вспомнил, как совсем недавно впервые отворил эту дверь Виктор Гонсалес... «Не надо, не надо, не надо, друзья... Гренада, Гренада, Гренада моя!»

Команданте сидел за столом и пил крепкий чай.

И в самой комнате все было точно так же, как тогда... Да вот комиссара уже не было.

– А-а, герой! – Хаджи отставил в сторону стакан и, обменявшись рукопожатием, протянул вчетверо сложенную газету. – Последняя почта из Москвы.

Это был номер «Правды». На первой странице красным карандашом отчеркнут заголовок:

«Республиканская артиллерия уничтожила патронный завод в Толедо».

Андрей стал читать:

«Мадрид. 20 апреля. Сегодня республиканская артиллерия бомбардировала патронный завод в Толедо. Несколько снарядов попало в склад боеприпасов, где произошел взрыв огромной силы и вспыхнул пожар, за которым последовали взрывы в различных цехах завода. В результате бомбардировки и пожара значительная часть завода сгорела. Как полагают, уничтожено большое количество боеприпасов. Толедский завод – самый крупный патронный завод в Испании».

Кровь ударила Андрею в голову. Да, самый крупный – и уничтожен! Но только не артиллерией!.. Он вспомнил смрадную трубу, боль в пояснице, духоту в противогазной маске. Вспомнил белые губы Виктора Гонсалеса. Представил: под руинами погребены пикадор и его бойцы. «Это несправедливо!..» Наверное, мысли отразились на его лице.

– Главное – дело сделано, – сказал Ксанти. – Не вешай носа. Наступит время, когда все люди узнают, кто помогал Испании в борьбе за свободу, кто воевал на этой земле под именами Павлито, Доницетти, Антонио и о тысячах других советских добровольцев. И кто воевал под именем коронеля Артуро – тоже узнают. И как мы воевали...

– Ты не так понял, Ксанти... Разве я об этом!.. – Андрей остановился. – Все гораздо сложней.

– Да, я знаю. Но за каждую победу и за каждое поражение плата у солдат одна – кровь. – И без перехода спросил: – Есть сведения о группе лейтенанта Эрерро?

– Нет... Наверное, они не успели выбраться.

Ксанти достал схему, развернул.

– Они должны были заложить взрывчатку здесь? – Он ткнул пальцем в обозначение отдельного куста штолен на краю заводской территории.

Лаптев кивнул. Ксанти разогнулся и, все еще придерживая пятерней лист, не давая ему свернуться трубкой, проговорил:

– Так вот, дорогой: этот склад не уничтожен.

– Не может быть!

– Факты. Фотодокументы. – Он рассыпал по столу отпечатки кадров аэрофотосъемки. – Полюбопытствуй. К слову, комиссар Гонсалес предупреждал тебя о чем-либо?

– Да. Он подозревал, что Росарио – предатель. Я не поверил.

– Почему?

– Черт возьми! Да потому, что я верил пикадору!

– Верил или веришь?

Андрей не отвечал. Наступила тягостная пауза. Лаптев оперся ладонями о спинку стула.

– Хочу верить...

– Так вот, – холодно чеканя слова, проговорил Ксанти. – Служба безопасности проверила сведения Гонсалеса. Установлено: брат лейтенанта Эрерро – видный фалангист, офицер штаба генерала Молы, перед тем служивший в Астурии. Далее. Накануне взрыва завода контрразведкой был задержан франкистский агент. Он шел на связь с лейтенантом Эрерро по заданию его братца. Теперь что ты скажешь, дорогой?

Снова в комнате повисла гнетущая тишина.

– Вот так-то... Пора научиться различать лису не только по рыжему хвосту. Сколько нас секли – а все бегаем в коротких штанишках. – Он снова взял в руку стакан с остывшим чаем.

– Не укладывается в голове... Только подумать: Росарио!..

Но больней всего была мысль: «Что я скажу Лене? Как я смогу сказать ей?..»

– Откуда ты знаешь Лену, Хаджи?

– Очень важно? – прищурил один глаз товарищ.

– Очень, – не принял его насмешливого тона Андрей.

– Коль так, пожалуйста, – никакого секрета. Лена-подруга моей жены. Обе учатся в медицинском. Лена у них в институте комсомольский секретарь – то ли на курсе, то ли на факультете. Выведала у моей супруги, что я имею какое-то отношение к отъезду волонтеров в Испанию, – ох уж эти болтливые жены! Учти на будущее, злостный холостяк, – ну и пристала с ножом к горлу: «Хочу! Голубая мечта! И язык знаю, и ворошиловский стрелок!» Разве такой красотке откажешь? Не откажешь ведь, правда? – Он снова хитро подмигнул. – Так что, как говорится, дай тебе бог, Пеструха!

«Что-то ты, бог, все перепутал, – устало подумал Андрей. – И как нам, простым смертным, теперь распутывать? Что я скажу и ей, и ребятам?..»

Не ведая того, Ксанти пришел ему на выручку:

– В интересах дела ни один человек в отряде не должен знать об Эрерро и обо всем прочем. – И, не щадя, добавил: – Гибель группы – на твоей совести, коронель. А теперь тебя зачем-то срочно вызывает в Валенсию хозяин. Завтра утром и отправляйся. На обратной дороге жду. – Он отставил пустой стакан.

Андрей вышел из дворца. В парке, разбитая прямым попаданием, валялась скульптура конного рыцаря: отдельно – бронзовая голова всхрапывающей лошади, отдельно – рука с мечом.

На Гран-Виа чадил выжженными глазницами дом с затейливыми лепными украшениями по фасаду. Лепка была иссечена осколками. Меж двух воронок на тротуаре косматая старуха в черном платке жарила над очагом каштаны, и в воздухе стоял приторный, сладковатый запах.

«Что я скажу Лене? – пытаясь ступать в такт острым ударам маятника, снова подумал Андрей. – Но почему надо ей что-то говорить?..» И тут только всплыло: «хозяин». Почему Хаджи назвал Берзина хозяином, а не как привычно – Стариком?..

По дороге в отряд решил: всему батальону даст двое суток отдыха, а всем участникам операции – и увольнительную в город на этот же срок. После такого нервного напряжения необходима разрядка. И вино, и девушки. А главное – освобождение от жесткого распорядка. Вместо себя оставит Феликса Обрагона – он такой же колючий и требовательный, каким был Виктор Гонсалес. А сам за эти двое суток обернется...

В Море его ждали с нетерпением. Оказывается, весь его саперный батальон на нынешний вечер пригласила в гости бригада, дислоцирующаяся в городке над Тахо. В местном театре бригада давала концерт художественной самодеятельности. Командир бригады, седоусый кадровый офицер – команданте, пригласил в свою ложу Артуро, Обрагона, Хозефу и еще несколько командиров отряда.

Помещение театра было хоть и маленьким, но настоящим: с фойе, люстрами, с круглым залом – партером и амфитеатром, с расписанным фресками потолком и тяжелым занавесом на сцене. Зал был битком набит. В воздухе пластами колыхался тяжелый запах сигар.

Когда офицеры вошли в ложу, бойцы в партере и амфитеатре вскочили и, повернувшись к ним, остервенело захлопали в ладоши. «Ишь как любят своего деда», – подумал Лаптев. Но седой майор и его командиры повернулись к гостям и тоже зааплодировали.

– Хозефа, в чем дело?

– Это они благодарят вас за патронный завод.

– Откуда они узнали?

– Весь город уже знает. Наверно, Божидар и другие, чтобы не повторилась та гвадалахарская история с корреспондентом, позаботились о «медных трубах»...

Лицо переводчицы даже сквозь загар было бледным, и под глазами лежали синие тени.

«Черт побери! – Андрею было уже не до жгучих хабанер и хот, от которых сотрясались стены театра. – Не послушались!.. Придется немедленно переводить отряд на другой участок! Проклятые честолюбцы!.. Хорошенькую взбучку устроит мне Ян Карлович!..»

15

Отъехав с десяток километров от передовой, шофер переключил фары, и теперь их свет желтым инеем осыпа́л листву деревьев, плясал на глыбах, нависших над дорогой, обрывался, пропадал в пропастях на виражах. Андрей выехал затемно, чтобы успеть как можно скорее вернуться в отряд: «засветка» диверсантов его очень тревожила.

Машина неслась с огромной скоростью. Временами стрелка спидометра в бессилии билась о предельную шкалу. Лаптев уже привык к лихим повадкам испанских шоферов, а своему Педро доверял полностью.

«Зачем вызывает Старик? Что случилось? Новое задание?.. Он мог бы передать его через Ксанти, как делал уже столько раз. Хочет поблагодарить за толедский завод? Берзин не позволил бы гонять машину за сотни верст ради этого... Может, случилось что дома, на Родине?.. – Андрей терялся в догадках. Подумал: – Об Эрерро Ян Карлович уже знает. Сказать ему об отношениях пикадора и Хозефы?.. Зачем?.. Если уж Ксанти не сказал, а тот – друг Лены... Нет. Это ее личное дело. Ее беда...»

Он откинулся на спинку сиденья, прижался к дверце, чтобы не стеснять Лену. Закрыл глаза. Но сон не шел: перед глазами вспыхивали огненные зарницы, трассирующими пулями мельтешили пестрые мошки... Он посмотрел на спутницу. Лена сидела, напряженно изогнувшись, уперев, локти в колени и подбородок – в стиснутые кулаки. Светящиеся циферблаты панели приборов искорками мерцали в ее глазу – немигающем, огромном, сейчас темном. Призрачный свет обрисовывал ее слегка выпуклый невысокий лоб, профиль с милыми пухлыми губами, круглый подбородок, прижатые к нему кулаки.

Но вот однообразная дорога начала убаюкивать ее. Лена опустила веки. Вздрогнула, открыла. Снова смежила. Напряжение в ее фигуре спало, тело обмякло. Она отклонилась на спинку. И, уже ничего не чувствуя, на вираже прижалась к Андрею, даже повертела головой, удобнее пристраиваясь на его плече. Он старался не шевелиться, чтобы не спугнуть ее. Ее стриженые легкие волосы забивались в рот, щекотали ноздри. Они пахли томительно горько. Андрей осторожно высвободил руку и обнял Лену, чтобы ей удобней было спать. Она пошевелилась, что-то пробормотала, почмокала губами и прижалась к нему еще тесней. «Может быть, все образуется?.. Выветрится из головы романтический образ идальго-пикадора?.. Может быть, наперекор всему – судьба?..» От этой мысли, оставлявшей надежду, ему стало и тоскливо, и радостно.

Машину резко тряхнуло на выбоине. Лена проснулась. Вскрикнула. Отстранилась. И опять подперла кулаками подбородок. Лицо ее снова стало отчужденным. Андрей увидел у губы резкую скобку-морщину...

Снова – Валенсия. Неизменно бурливая, солнечная и веселая – будто обходили ее все грозы, гремящие над страной. Так же золотятся горки апельсинов на лотках. Ветер с моря колышет ветви старых пальм. Пестрят цветы вдоль тротуаров. Бездельники заняли все столики открытых кафе. Неиссякаема река людей... Не видно забот на челе города, нежданно ставшего резиденцией правительства.

В двенадцать часов машина Лаптева остановилась у ворот виллы Старика.

В приемной, у двери в кабинет главного советника, сидел за столом светловолосый парень в полувоенной форме. Прежде Андрей его не видел.

– Доложите: прибыл товарищ от Ксанти. – Поправился: – Прибыл камарадо Артуро. Камарадо Доницетти меня вызывал.

Адъютант удивленно уставился на него:

– Вы опоздали ровно на две недели: генерал Берзин уже в Москве. – Заглянул в лежащий перед ним листок. – Артуро? Одну минутку. – Скрылся за дверями. Вернулся: – Пожалуйста, пройдите. Камарадо Григорович вас ждет.

Лаптев вошел в кабинет. За столом на месте Берзина сидел сурового вида немолодой мужчина. Смуглый и черноволосый, со столбиком коротко стриженных усов под массивным носом. Мужчина встал, поднял на Андрея большие черные глаза. Протянул руку:

– Будем знакомы.

«Где я его видел? – на мгновение сосредоточился Лаптев, пожимая жесткую ладонь. – Да на фото в наших газетах! Это же командарм Штерн!..»

– Слышал о вас много похвального, – густым голосом продолжал генерал. – Поздравляю со столь громким заключительным аккордом. – Сделал паузу. – Сожалею, что не буду иметь возможности работать с вами. Получен приказ: вы должны вернуться в Москву.

– А как же Испания! – воскликнул Андрей. – Войне не видно конца!

– Вы неправильно поняли. Мы не оставляем республику. Вы и многие другие советские добровольцы с честью выполнили свой интернациональный долг. Предоставьте возможность сделать это и другим. На место уезжающих уже прибыла замена. Я – в том числе.

– Товарищ генерал! Камарадо Григорович, разрешите? Всем известно: на стороне Франко воюют триста тысяч интервентов... Я не могу оставить своих бойцов!

Командарм насупился, пригнул голову. Теперь он смотрел на Лаптева исподлобья:

– Приказы не подлежат обсуждению. Выполняйте.

– Слушаюсь! Разрешите идти?

– Одну минуту. – Лицо Григоровича смягчилось. – Не беспокойтесь, товарищ: мы постараемся помогать Испанской республике не хуже, чем вы.

Он поднялся из-за стола, подошел к карте, висевшей на стене за задернутой занавеской. Отодвинул занавеску. Карта по линии фронтов была утыкана флажками. «Дома мы также прикалывали флажки...» – вспомнил Андрей, и особым звучанием наполнилось слово: «дома».

– Поедете по железной дороге – через Барселону, через французскую границу, – показал Григорович. – В Гавре сядете на пароход – и в Ленинград. На сборы – два дня. Кому из испанских товарищей можете передать отряд?

– Феликсу Обрагону, – убежденно ответил Лаптев.

– Тогда – все. У моего адъютанта получите проездные документы на себя и вашу переводчицу. Ее тоже отзывают. – Протянул руку. – Привет Москве.

Они ехали обратно – через горные перевалы, сквозь дубравы и сосняки, по одетым в пух зелени долинам. Всю дорогу и Андрей, и Лена – так же, как и он, врасплох захваченная приказом – были погружены в свои думы.

В его душе боролись два чувства. Неожиданно, как после дождя раскрывшаяся почка, вспыхнувшее чувство тоски по родному дому, – чувство, которое он беспощадно подавлял в себе все эти испанские месяцы. Теперь можно! Вспомнить мягкий шелест белорусских берез, веселый гомон Минска – место его службы до отъезда сюда. Представить, как будет спускаться по Тверской вниз – к Манежу, к Кремлю. Он соберет всех друзей, заставит бутылками стол – так, чтобы подламывались ножки. Он снова станет Андреем Петровичем Лаптевым. А его испанское имя? Забыть? Вычеркнуть из памяти, будто его и не было? И этих месяцев – тоже не было?.. Разве кого-нибудь он сможет забыть?.. Но как же он уедет, оставив их здесь? Приказ? Да, приказ. Только как объяснить им: Феликсу, Божидару, Лусьяно, Варрону? Они – солдаты. И должны понять: приказ. Но ему самому так трудно расстаться с ними. Будь в Валенсии Старик, Андрей убедил бы его. С командармом Штерном – бесполезно. Да и сам Ян Карлович вряд ли хотел уезжать. Отозвали. Приказ...

Чем ближе подъезжали к Мадриду, тем тяжелей становилось на душе у Андрея. А как относится к этому известию Лена? Она сидела впереди, рядом с Педро, высунувшись из машины, спиной к Лаптеву. Он видел только, как ветер рвет ее волосы. Всю дорогу она молчала. «Наверно, ей еще труднее... Но для нее так лучше».

В отряде все шло своим чередом. Если не считать, что Радмилович во время увольнительной снова набедокурил. Однако, хоть и получил увесистую сдачу от не любящих оставаться в долгу испанцев, до комендатуры на сей раз дело не дошло – в Море знали всех толедских героев в лицо. Теперь, с новыми синяками и пластырями, он слонялся по двору казармы, лишенный властью Обрагона увольнения на весь месяц, уповал на снисходительность «настоящего командира, коронеля, а не выскочки лейтенанта» и благодушно клял и всю Обрагонову родню, и Франко, – и самого господа бога вкупе с его святыми.

Андрей не решился в первую минуту сказать Феликсу о приказе из Москвы. Обрагон же не спрашивал о цели его вызова в Валенсию: если надо, коронель сам скажет.

Ночью Андрей собрал свои вещи. Они не заняли и половины маленького фибрового чемодана, купленного в Валенсии еще прошлой осенью: тогда Старик, убедившись, что, кроме носового платка, никакого имущества у него нет, приказал камарадо Артуро экипироваться. Что теперь делать ему с манто – ворсистым одеялом, столько раз надежно служившим ему и шинелью, и плащом, и собственно одеялом? Вряд ли в иных краях доведется воспользоваться им. Но оставлять жаль. Как истинная шинель, спутница походов, манто значило для него больше, чем верная и неприхотливая одежда. В чемодан не втиснешь. Как солдатскую шинель, он свернул одеяло в скатку.

Вторые сутки – почти без сна. Но спать не хотелось. Утихла головная боль. Андрей вышел во двор. У ворот казармы прохаживался часовой. В руке его тлел огонек сигареты. Луна была совсем молодая. Но даже ее света хватало, чтобы посеребрить неровные камни двора и чашу фонтана – такого же, как во дворе гвадалахарской казармы, но только действующего, шелестящего затейливой искристой струей. Около фонтана Лаптев увидел силуэт фигурки, которую принял за каменное изваяние. Подивился – как это раньше не примечал. Но фигурка шевельнулась. И он понял, кто это. Не подошел.

Утром во дворе казармы выстроился весь батальон. Феликс Обрагон объявил, что, согласно приказу командования, коронель Артуро переводится на новое место (он не сказал, что уезжает из Испании, – сам не хотел примириться с этим). Андрей крепко обнял и поцеловал каждого из своих бойцов.

Божидар по-медвежьи облапил, стиснул:

– Хоть ты есмь этот велик... как оно?.. бюрократ, но я тебя полюбил, мио мальчик. Возьми меня с собой.

– Это невозможно.

– Зашто?

– Невозможно, Божидар...

– Я же говорил: бюрократ. Тогда я с утра ухожу из этой компании.

– Не смей говорить глупости! – разозлился Андрей.

– Решено, мио друже, – спокойно сказал Радмилович. – Ухожу в еданесту интербригаду, к Клеберу, в батальон имени Эдгара Андре. У них тамо немцы и скандинавы, а югославов мало. Пусть будет на едан герой больше! – Он постучал себя по груди. – Но мы с тобой, друже, обвезан... обязательно увидимся!

Лаптев и Феликс снова стали перед шеренгами бойцов.

– Я желаю вам новых успехов и побед в боях за свободу Испании! – сказал Андрей, и Лена перевела его слова.

– А мы говорим вам, советский брат и советская сестра: мы и республика вас не забудем! Друзья узнаются в беде!

Андрей поднял над головой сжатую в кулак правую руку:

– Но пасаран!

– Но! Но! Но! – ответили солдаты.

– Пасаремос! – вскинул он снова кулак.

– Си! – стократно умноженным голосом рявкнул в ответ отряд, и над рядами грозной мускулистой стеной поднялся частокол рук.

И Андрей подумал в тот момент: пусть он не очень-то хорошо выучил за эти месяцы испанский язык, пусть немного ему довелось сделать для республики, но Испания и судьба каждого из этих парней стали частью его судьбы. Наверное, это и есть то чувство, которое определяется словом «интернационализм». И еще подумал: эти месяцы многому его научили. Опыт Испании обязательно пригодится в будущих боях с фашизмом...

Прощай, Испания!..

16

Привокзальная Комсомольская площадь была заполнена народом. Даже остановились трамваи. Где-то в центре площади ухал оркестр. Кто-то выступал с грузовика, затянутого по бортам в кумач. Над толпой покачивались флаги и лозунги.

Андрей читал: «Слава отважным хетагуровкам!», «Советскому Дальнему Востоку – тепло заботливых девичьих рук!», «Москва гордится вами, комсомолки!». И снова: «Да здравствуют последователи Хетагуровой!»

– Кто это такая, Хетагурова?

Парень, оказавшийся рядом, посмотрел на него как на марсианина. С подозрением оглядел необычное одеяние, берет, мохнатое одеяло через плечо.

– Ладно, разберемся. – Андрей двинулся сквозь толпу.

У входа в метро остановился. Спросил:

– Ты куда теперь, Лена? Может быть, я помогу, понесу твой чемодан?

– Спасибо. Он совсем легкий. – Взяла у него. Подняла на Андрея глаза. Они наполнились слезами. – Спасибо за все... Вот и все.

– Может быть, я позвоню тебе?

– Хорошо.

Она махнула рукой и быстро зашагала к эскалатору. Уже затерялась в толпе, когда он сообразил: она не дала телефон, он не знает ее фамилии.

– Лена! Лена! – Он бросился следом за нею. Но голубая лента, охватившая ее русые волосы, уже мелькала где-то в самом низу лестницы.

С площади под свод станции метро доносилась медь оркестра.

Андрей взбежал на третий этаж. Хотел позвонить, но дверь в квартиру оказалась незапертой. Он пошел по коридору, цепляя тазы, горшки и коляски. Открыл дверь в комнату.

За обеденным столом ополаскивала чайные чашки маленькая седая женщина.

– Здравствуй, мать!

Он отбросил в сторону чемодан, скинул с плеча скатку. Шагнул к ней, обнял.

Мать припала к нему. Затряслась в беззвучном плаче.

– Ну, мать!.. Вот я и вернулся. Кончилась моя командировка!

Она подняла заплаканное лицо:

– Здоровый? Не ранен?

– Что ты, мать! С чего ты взяла? Обычная поездка, только немного подольше...

– Знаю, сынок, какая обычная... Догадалась, когда стали приносить твое жалованье, а потом бесплатную путевку на курорт дали. – Она ладонями отерла глаза. – А сегодня и в газете прочитала...

– Что? Где?

Мать протянула ему «Правду».

Он пробежал глазами по заголовкам:

«Обзор военных событий в Испании: атаки мятежников отбиты на всех фронтах»; «Миллионная антивоенная студенческая демонстрация в США»; «Новые японские дивизии в Маньчжурии»...

Нет, не то.

«Девушки-добровольцы едут на Дальний Восток»; «Весенний авиационный праздник»...

– Вот же, вот! – Мать перевернула страницу.

И он прочел:

«О награждении командиров, политработников, инженеров и техников Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Постановление Центрального Исполнительного Комитета Союза ССР. За образцовое выполнение специальных и труднейших заданий правительства по укреплению оборонной мощи Советского Союза и проявленный в этом деле героизм наградить: « Орденом Ленина...»

И в колонке знакомых и незнакомых имен и фамилий он нашел:

« ЛаптеваАндрея Петровича, капитана...»