Текст книги "Посты сменяются на рассвете"

Автор книги: Владимир Понизовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 28 страниц)

11

Обрагон прислушался к бою курантов:

– Полночь... – Снова перевел взгляд на Хосе: – Ну и что дальше?

– Мальчишка сразу ее узнал. Сказал мне. Я – за нею. А она – прямо к тому дому на бульваре Пасео. Я ее и... Догнал и...

– И опять поторопился, – досадливо оборвал Васкеса капитан. – Немедленно возвращайся к дому Сальгадо. Проверь, у нее ли еще шофер Мануэль. А эту пусть введут.

Хосе вытянулся:

– Слушаюсь, капитан! – Круто повернулся, вышел.

Тотчас боец ввел в кабинет Мерильду. Женщина остановилась посреди комнаты. На ее лице застыло смешанное выражение удивления и брезгливости.

– Прошу, – показал на кресло Обрагон.

Она вскинула голову:

– Бывала здесь...

Подошла не к тому креслу, на которое показал капитан, а к другому, низкому, в углу, под торшером:

– Разрешите? Мое любимое.

Села. Закинула нога на ногу, достала сигареты, закурила.

«Снова – кто кого... – подумал Обрагон. – Эта штучка будет выкручиваться. Гонор, ненависть – и страх». Он положил перед собой стопку чистых листов бумаги, начал писать: «Мерильда Антонио де ла Перес...» Поднял голову:

– Возраст?

Женщина не торопясь затянулась сигаретой. Оттопырила губы, выпустила струю дыма:

– Вы плохо воспитаны. У дамы возраст не спрашивают.

«И она еще преподает мне уроки хорошего тона!..» Капитана начало это забавлять.

– К сожалению, на этот раз вы не на рауте, а на допросе у следователя, – насмешливо сказал он. И резко, тоном приказа, повторил: – Возраст?

– Двадцать семь, – передернула плечами Мерильда. – Хотя все давали не больше двадцати.

– Вас окружали лгуны. Место рождения?

– Мое – Гавана. – Она сделала паузу, – Моих предков – Мадрид.

«Вот как?.. Земляки... Это твои родичи стреляли нам в спину, а потом распинали на крестах... Впрочем, и здесь они занимались тем же самым. Родовая профессия...»

– Замужем?

– Вдова. С вашей помощью.

«Да, можно было и не спрашивать. Луис де ла Перес, жандармский генерал, садист, зверь «Ла Кабаньи», Сколько наших замучил он в тех склепах...»

– Прошлой ночью вас предупредили, чтобы вы не покидали своего дома. Но вы предпочли скрыться. Почему?

Мерильда снова глубоко затянулась. Он терпеливо ждал.

– Хорошенькое предупреждение! Этот хлыщ сразу стал меня лапать и тыкать в нос пистолет!

«Васкес? Вот как!.. Ну, милый...»

– Почему вы решили покинуть родину?

Она посмотрела на него с нескрываемым удивлением?

– Оставаться? Зачем? Что связывает меня с этим городом? Ни семьи, ни друзей, ни дома... – Она усмехнулась: – А завтра вы еще захотите послать меня на рубку сахарного тростника.

– Да, это будет ужасно. Скажите: хоть однажды за всю свою жизнь вы сделали что-нибудь полезное для людей?

– Как же! – повела рукой женщина. – Я постоянно давала работу моим портнихам. И пожалуйста, не читайте мне лекции по политэкономии.

«Конечно, вряд ли стоит рассказывать тебе о том, сколько людей должны были подыхать с голоду, чтобы ты могла давать работу портнихам».

– Я вообще не способна к учению – в колледжах у меня всегда были неуды, – продолжала она. – И я терпеть не могу политики. Политики вот так хватило моему мужу!

Мерильда провела ребром ладони по горлу.

«Что ж, если учение дается тебе так тяжко, не буду. Да и бесполезно. И почему уносишь ноги в Штаты, тоже не требует разъяснений: будешь обедать без карточек, по утрам принимать молочные ванны, а у нас не хватает молока детворе...»

– Кто из ваших родственников находится в Штатах?

– Уже никого... – Она спохватилась. – Ах, вспомнила: родной братец. Конрад.

«Почему она запнулась? Почему «никого»? Знает, что Ронка вылетел или отплыл сюда?.. Любопытно...»

– Давно вы не получали от него известий?

– Очень. Он ленив писать.

«Почему она отвечает так поспешно?»

– Говорит вам что-либо имя Бланка?

Мерильда насторожилась. Посмотрела на капитана. Отвела взгляд:

– Заурядное кубинское имя. – Сигарета сломалась в ее пальцах. – Не знаю! Не впутывайте меня! Я же сказала: политика – не моя сфера!

– К чему это вы – о политике? Я спрашиваю о вашей подруге сеньорите Бланке Гарсия де Сальгадо.

Она вымученно улыбнулась:

– Ах, о Бланке!.. Я не подумала... Конечно, Бланка – моя подруга детства.

Обрагон начал писать, в такт движению пера кивая головой. Чувствовал: женщина следит за ним. «Знает... Что-то знает...»

Он откинулся на стуле:

– Вот и отлично. Дело двинулось... Не просила ли ваша подруга детства передать что-либо брату?

– Неужели вас интересует лирика? Такие чувства, как любовь?

– Любовь и ненависть – родные сестры. А ненависть – как раз предмет нашего особого интереса.

Она загасила окурок в пепельнице:

– Бланка просила передать, что любит братца и ждет его.

– И только?

– Разве этого мало? – искренне удивилась она.

«Неужели действительно любовная история? Нелепо. Однако вполне может статься...»

– А когда и где ждет?

И по тому, как вздрогнула, напряглась женщина, он понял: попал!

– Хочу предупредить вас...

Мерильда вскочила. Сделала несколько шагов к нему:

– О, как вы все мне надоели! Капитан, выпустите меня в Штаты!

«Ага, не хватило выдержки!.. Не помог и апломб. Думает, что мы что-то знаем... Что же мы знаем?..» Требовались еще какие-то, столь же удачные намеки. Ища их, он начал тянуть:

– Полагаю, что до выяснения некоторых обстоятельств сеньоре придется задержаться... Отдохнуть на острове Пинос.

Она ненавидящими глазами посмотрела на него:

– Покойный муж возил меня туда, показывал... Очаровательное место! Вилла с видом на море, только рябит в глазах от решеток! – Женщина подступила к нему: – Надеюсь, настанет час, когда мы встретимся там с вами!

– Напрасные надежды.

Она подперла бока кулаками:

– Да, для вас Пиноса будет мало! Вас будут стрелять на улице, как бешеных собак!

Обрагон ударил кулаком по столу:

– Осторожнее, сеньора!

Как он ненавидел ее! Не меньше, чем она. «Такие ездили смотреть на казни республиканцев, как на спектакли».

Он перевел дыхание:

– Политика – не ваша сфера. Прочтите и распишитесь.

Он пододвинул к ней листки протокола. Мерильда взяла, начала читать вслух:

– «Протокол допроса...» – Подняла голову. – Звучит недурно. – Голос ее предательски дрогнул.

– Куда вы направлялись в столь поздний час?

Она все еще смотрела на листы:

– Бульвар Пасео – обычное место моих ночных прогулок.

– А если я подскажу вам адрес, по которому вы шли?

Она отложила в сторону протокол. Молча пожала плечами.

– А если я вам подскажу: ваша подруга детства только что вернулась из провинции Лас-Вильяс... – Он растягивал слова, нащупывая и чувствуя, как она цепенеет. – Вернулась и привезла...

– Нет! – выкрикнула она. – Не тяните из меня жилы!.. Если я скажу, что вам нужно, вы выпустите меня в Штаты?

– Содействие следствию подтвердит вашу невиновность.

Мерильда отошла к своему креслу, в угол комнаты. Села. Закурила. Обрагон увидел: она успокоилась. В чем он промахнулся?..

– Вы и без меня все знаете... – Она сделала затяжку. – Да, Бланка привезла с собой Конрада. И в эту минуту он находится у нее дома.

Феликс с огромным трудом удержал восклицание. Нагнул голову, закрыл глаза, чтобы подавить в себе желание вскочить.

Она же подумала, наверное, что это сообщение нисколько его не удивило:

– Видите, я сказала правду... Я свободна и могу уезжать в Штаты?

«Не может быть!.. Этого не может быть!.. Так просто...»

– А куда и зачем вы шли?

Мерильда поднялась, оправила кофту. Подошла к столу. Вынула из лифа записку:

– Вот, он сам написал. – Протянула листок капитану: – Пароль: «Аделанте», отзыв: «Фиалка». Я должна была передать – и получить устный или письменный ответ.

Обрагон взял записку, пробежал торопливо написанные строчки. «Текст зашифрован. Но почерк Маэстро. Адрес явки... Пароль... Да, кажется, правда».

За домом куранты пробили один раз. Звук медленно таял.

«Час ночи... Понадобился всего час, чтобы ты предала родного брата и подругу детства... Эх вы, герои!..» Эта женщина уже не вызывала у него ничего, кроме презрения. Он нажал кнопку звонка.

Вошел сержант.

– Уведите. И немедленно вызовите ко мне...

Его прервал телефонный звонок.

12

Бланка подняла руку. Перстень поблескивал на пальце.

«Он сказал: «Перед богом и всем светом!..» Как в сказке о прекрасном принце... – Она перевела взгляд на диван. – Брачное ложе?.. Сейчас... И мне совсем не страшно».

Посмотрела на него. Конрад молча стоял посреди комнаты.

– Ты, наверное, очень устал?.. Ты давно приехал?

Он огляделся:

– Мечты...

Провел ладонью по лбу. И словно бы стер рукой то выражение лица, которое было еще мгновение назад. Из мягкого, грустно-восторженного оно вдруг стало жестким.

– Мерильда почему-то не вернулась. Мне надо уходить.

И голос его стал другим. Резким.

– Я не улавливаю смысла в твоих словах...

– Я не имею права, Бланка. Извини, я дал волю чувствам. Я должен немедленно уйти.

«Куда? Почему? – Обида захлестнула ее. – Не любит!..»

– Не понимаю...

– Нам надо уходить, – решительно повторил он.

«Уходить...» – эхом отозвалось в ней.

– Мы пойдем с тобой вместе. Мы будем идти с тобой рука об руку – до конца.

«До ко-онца-а...» – повторило эхо. «Значит, любит?.. Зачем же уходить?.. Я ничего не могу понять!..»

– Не бойся, Бланка. Смелость, еще раз смелость, всегда смелость! – Он расправил плечи. – Да, это самое опасное задание. Но и льва узнают по когтям!

Она посмотрела на него. Что стало с его лицом!.. Оно заострилось. Глаза лихорадочно блестели. Он побледнел.

– Конрад, милый, о чем ты говоришь? Что это за странные шутки?

Он не слушал ее, продолжал о своем:

– Опасаюсь, что и здешние подлецы в последний момент поджали хвосты. Всегда лучше полагаться на себя одного. Но я выполню задание! К вящей славе божьей!

«Какой-то кошмар, бред...» – Бланка в изнеможении присела на край дивана.

Он подошел, положил руки на ее плечи:

– Так необходимо. И ты пойдешь со мной.

– Конечно пойду, и куда ты хочешь... Но куда? Какое задание?

Конрад отступил от нее. Лоб его покрылся испариной. Глаза исступленно горели.

– Ты умеешь стрелять?

«Святая Мария!.. Что случилось с ним, бедным?»

Бланка с жалостью посмотрела на него:

– Я начинаю понимать...

– И я уверен, ты будешь надежной помощницей до конца!

«Мерильда говорила: босс... А эти испытания сломили его разум. Бедный Конрад!..»

– Конечно, я буду твоей помощницей... Я пойду с тобой... Только успокойся, милый! Что с тобой? Ты был добрым, открытым, как ребенок, и мудрым, как египетский бог Тот...

– Бог! – воскликнул он. – Только не слюнявый египетский Тот, а Саваоф – грозный, мстительный и нетерпимый, требующий покорности и жертв!.. «Пусть ненавидят – лишь бы боялись». Каждый человек достоин того, чего он стоит. Ты, я, мы – соль земли. И мы не имеем нрава перед историей и богом допустить, чтобы эту соль растолкли и развеяли по ветру или чтобы гуахиро сдабривали ею свое варево!.. Четыре столетия назад наши предки-конкистадоры пристали с мечом и крестом к этим берегам, когда здесь еще бродили краснокожие с кольцами в ноздрях!.. Мы не имеем права раздать свое наследство этим бродягам!..

– Успокойся, милый!

Она протянула к нему руки. И тут только увидела: его куртка и брюки – в бурых пятнах и на руках темно-красные запекшиеся потеки.

– Кровь! – испугалась она. – Ты весь в крови! Ты ранен?

Он спокойно оглядел свою одежду, посмотрел на руки:

– Нет. Это его кровь.

– Чья?

– Того шофера.

Бланка отшатнулась:

– Постойте!.. Ничего не понимаю... Вас привела сюда Мерильда?

– Я приехал на вашей машине.

– А... А Мануэль?

– Он мог помешать нам, – спокойно сказал Конрад.

– И вы... Вы убили его?

– К сожалению. У каждого свой крест.

Он сделал шаг к ней.

– Не подходите!

Конрад с удивлением посмотрел на девушку:

– Тише, ты разбудишь весь город. Тут что-то не так... Сейчас мы разберемся. С кем же вы? С нами – или с ними?

– Оставьте меня!

– Не могу. Сейчас речь не обо мне. Поймите: или – или. И если вы еще не сделали выбор, я помогу вам.

«Выбор! И он тоже требует выбора! Боже!..»

– Замолчите!

– Наша любовь, наконец.

«И он говорит о любви!..»

– Как вы смеете! Убийца!

Конрад пригнул голову. Посмотрел на девушку в упор. Она содрогнулась под его взглядом.

– Вот как? Хорошо...

По его губам скользнула улыбка. Такая же жестокая, как взгляд.

– Не знаю, как тут все переплелось: ваша поездка в Лас-Вильяс, в тот квадрат; Мерильда, все прочее... Я думал, это подготовлено... Ошибся. Но сама судьба сделала за вас выбор: ваш шофер убит, на вашей машине я приехал в Гавану, и, наконец, я в вашей квартире... Любой из этих улик достаточно, чтобы вас признали сообщницей. У вас единственный путь – идти со мной.

– Нет! Нет! Нет!

– Да не кричите же! – Он подошел к балконной двери. – Та-ак... С Мерильдой что-то случилось... – Возвратился к Бланке: – Возьмите себя в руки. Нам нужно уходить. Одевайтесь.

«Боже!.. Уж лучше бы он сошел с ума!.. На что он поднял руку! Неужели нужно было все это, чтобы понять и сделать выбор?.. Боже мой, неужели нужно было все это!..»

Конрад направился к двери. Девушка вскочила, раскинув руки, встала перед ним:

– Убивать? Нет! Не пущу!

– Я не шучу. – Он сунул руку в карман.

– Не пущу! – Она загородила дверь.

– Ну что ж...

За окнами куранты пробили один раз.

Хосе Васкес оставил машину на углу авениды Уна и заспешил к дому Бланки. «Одно к одному! Одно к одному!..» Он испытывал досаду за все неудачи этих дней – когда, казалось, можно было проявить себя с таким блеском, И злость на капитана – за его тон, за то, что Обрагон прав, за то, что в его власти и отчитать его, и даже решить судьбу. А Васкес очень хотел работать в органах безопасности: не такая изнурительная служба, как в армии; жизнь в столице; власть не только над подчиненными бойцами, а над всеми смертными... «Хоть бы попался этот подлец Ронка в мои руки! Все бы отыграл!..» – тешил он себя надеждой.

В темноте у дома Бланки маячило несколько фигур. В маленькой и тонкой Васкес узнал Хуанито. Тихо спросил:

– Больше никто не выходил от красотки?

– Нет, командир.

– Лезь по трубе на балкон. Что-то шоферишка застрял у нее. Лезь!

Мальчуган ловко вскарабкался по трубе, спрыгнул на балкон. Остановился в дверях. Его рожица расплылась в улыбке.

– Я очень поздно, сеньорита? Вы приглашали меня на чашку кофе!

Он заглянул в комнату, увидел Бланку, преградившую путь мужчине. И в ярком свете увидел мужчину. Остолбенел. И закричал истошным голосом:

– Маэстро! Он здесь!

– А, проклятие!.. – Конрад выхватил пистолет и повернулся к Хуанито.

– Ребенка! – Бланка заслонила мальчугана.

– А-а, святая Мария! – Конрад выстрелил в девушку.

Она упала. Он выстрелил вслед исчезнувшему в темноте Хуанито. За стеной дома послышались крики. Он бросился к окну. Выпрыгнул. Стреляя наугад, побежал. Его преследовали голоса:

– Держи! Держи! Уйдет!..

Щелкали выстрелы.

13

Предводительствуемые Росарио, Лаптев и его команда ехали в провинцию Пинар-дель-Рио.

Как ни удивительно, но вчера, пусть и к позднему вечеру, вся программа экскурсии, задуманная Леной и ее решительной дочерью, была выполнена: и «Колумбус», где некогда находился прах открывателя Америки; и аквариум – огромная чаша-бассейн высотой в два этажа с иллюминаторами, в которые тыкались носами акулы, акулята, страшенные океанские черепахи и иные представители бездн, и, приплюснув к стеклу свой нос, можно было посмотреть им глаза в глаза; и роскошную авениду Пинта; и даже район новостроек Гавана-дель-Эсте, который кубинцы в обиходе нарекли гаванскими Черемушками, но, наверное, напрасно: протянувшийся до поселка рыбаков Кохимар, того самого, где Хемингуэй нашел своего Сантьяго для повести «Старик и море», он сохранял все своеобразие праздничной гаванской архитектуры.

Морячки Андрея Петровича не столько любовались архитектурными и инженерными новациями, сколько глазели на юных кубинок, танцующей походкой проплывавших по тротуарам. Было на что поглазеть: в открытых и затянутых до невозможности одеяниях, будь то униформы милисианос, бригадисток или пестрые платья, белые, красные, голубые брючки, они не скупились на улыбки в желании продемонстрировать все свои прелести. Темно– и светловолосые, бело– и темнокожие, негритянки, мулатки, метиски, креолки, с чертами европейскими, азиатскими, африканскими, они представали как олицетворенная красота женщин всего мира. Нигде в других странах Лаптеву не довелось видеть ничего подобного. Теперь он и сам краем глаза любовался кубинками.

Лена, уловив всеобщий интерес, как заправский гид, прокомментировала: когда Колумб причалил к Большим Антилам, здесь на островах жили одни лишь индейцы, В то время их было больше миллиона, только на Кубе обитали двести тысяч. Перед тем как поднять якоря и отправиться в обратный путь, дон Христофор записал в дневнике, что он «нашел то, что искал», – не золото, не жемчуга, а рабов. Через два года сюда нагрянула из Испании целая флотилия. Конкистадоры согнали на берег местных жителей, отобрали самых сильных и статных и заточили в трюмы каравелл. И так – год за годом. А потом на смену истребленным туземцам начали завозить из Африки негров, и за три столетия переправили на Кубу миллион невольников; потом заманили сюда тысячи китайских кули; а за последние два столетия судьба забрасывала на остров французов и итальянцев, немцев и евреев, поляков и американцев – волнами бурь, сотрясавших континенты, отголосками революций, контрреволюций, мятежей, войн. И среди населения Кубы все больше становилось мулатов и метисов, даже выходцы из Испании – креолы отличаются теперь от своих предков. Сложилась кубинская нация, этническими корнями связанная с четырьмя континентами земли. Известный ученый Антонио Нуньес Хименес написал так – Лена процитировала на память:

– «Каждая национальность привезла из-за моря свои обычаи, культуру и предметы обихода. Каждая из них внесла свой особый вклад в процесс формирования всего того, что называется теперь кубинским... Смешение испанцев и индейцев с африканцами, их детей с мулатами и китайцами, а позднее смешение всех этих групп стало противоядием от расовой ненависти. Связи, созданные человеческой любовью, оказались сильнее искусственных барьеров между людьми разных рас».

А от коренных жителей сохранились лишь форма жилищ крестьян, названия рек, гор, селений, растений и животных да тысячи слов в современном языке – куда больше, чем самих индейцев, – добавила она. – Кстати, знаете, как называется фирма, которая обслуживает в здешнем порту ваше судно?

– «Мамбисас», – сказал всеведущий комсорг Жора.

– Правильно. Это слово было боевым кличем индейцев.

Когда они шествовали по авениде Пинта, она процитировала апостола кубинской революции Хосе Марти:

– «Самым счастливым будет тот народ, который лучше всех обучит своих детей...» Когда первого января пятьдесят девятого года бородачи Фиделя вступили в Гавану и жители просили у повстанцев автографы на память, многие разводили руками: они не умели писать.

– А нынешний лозунг Кубы: «Чтобы быть свободными, надо быть образованными!» – вставила Хозефа и повела плечом с голубым треугольником бригадистки, подшитым к погончику.

Лаптев, выбрав момент, когда Лена отъединилась от группы, спросил ее:

– Ты счастлива?

Она удивилась:

– На такой вопрос можно ответить лишь в двадцать. – Задумалась. – Не так это просто – оторвать себя от всего... И столько повседневных проблем. И быт, как говорится, заедает...

Он подумал: т а  Лена не сказала бы ни одного этого слова.

Она спохватилась:

– У меня крепкая семья, интересная работа. А дочь! – горделиво посмотрела на Хозефу. – Мы дружим.

«Не та Лена... Другая. Деловита. Погружена в заботы семьи. Раздобрела... Что-то приобрела, наверное. Но уже не представить ее с голубой лентой в пшеничных волосах... – Оборвал себя. – Почему я так требователен к ней? Тоже мне, юноша! Поглядел бы на себя со стороны, пенсионер...»

Экскурсия по Гаване была вчера. На сегодня Лена оказалась занятой – операции в больнице. Поэтому опеку над Андреем Петровичем и его командой взял Росарио.

Не полагаясь на его пунктуальность – испанцы не знают цены времени, – Лаптев с утра пораньше поехал к Эрерро на службу.

В противоположность вчерашнему было ветрено. С Атлантики порывами налетал влажный солоноватый бриз. Насколько хватало глаз, от самого горизонта, он трепал море, разбивал волны о Малекон, выметал улицы, рвал голоса дикторов в репродукторах. Растрепанная и гулкая, Гавана под этим ветром была похожа на мучачу – озорную девчонку с огромными глазами.

На площади Революции, у вонзающегося в небо пятигранного обелиска – памятника Хосе Марти, вдоль которого тянулись каменные трибуны, радисты опробовали микрофоны. По площади гулко разносилось:

– ¡Uno! ¡Dos! ¡Tres!.. ¡Uno! ¡Dos! ¡Tres!.. [19]19
  Один! Два! Три!.. (исп.)


[Закрыть]

Лаптев понял: идут приготовления к митингу.

На краю площади, напротив обелиска, возвышался тысячеоконный квадратный небоскреб. По фасаду его были натянуты портреты Карла Маркса и Ленина. Не так давно в небоскребе располагались министерства Батисты. Сейчас у стеклянного вестибюля сидели на стульчиках девушки-милисианос с самозарядными винтовками на коленях. Лифт вознес Андрея Петровича на восемнадцатый этаж. Ветер и здесь гулко хлопал дверьми, сотрясая дом. В кабинете Росарио были полированные столы, кресла, обтянутые мерцающей зеленой кожей, белые телефоны и неработающий эр-кондишн. А над столом его красовалась табличка: «Говори короче – мы отстали на 58 лет!» Вот уж что не свойственно кубинцам, как и всем латиноамериканцам, – так это говорить коротко. Лаптева озадачила и Цифра:

– Почему – пятьдесят восемь?

– Ровно столько хозяйничали на Кубе янки.

Океанский бриз гудел и в кабинете, колебля жалюзи окон, вороша на столах бумаги.

Росарио сам, видимо, решил придерживаться энергичного лозунга над столом – поднялся, затянул ремень на животе, поправил кобуру:

– Нас ждут в народном имении в Пинар-дель-Рио. Поехали!

– Это далеко? Мы должны обернуться к вечеру – готовимся к отходу.

– Нет проблем!..

Отечественный, львовский, взятый в управлении порта автобус осваивал живописнейшую дорогу. Поехал даже боцман Храпченко. Комсорг Жора дирижировал, одессит Саша бренчал на гитаре. Все дружно пели.

Росарио, держа микрофон у губ, исполнял роль гида.

Шоссе оторвалось от моря, и теперь по обеим сторонам тянулись невысокие горы с возделанными по склонам полями, на границе земли и неба ровняли строй белоствольные королевские пальмы, а вдоль дороги, в кофейнях-кантинах, восседали на стульчиках перед стойками мужчины в широкополых шляпах.

Дорога – именно она создает представление о стране. Первое впечатление, которое остается самым ярким. Разве не запомнил Лаптев на всю жизнь ревущий грузовик с ящиками снарядов в кузове и испанца, метнувшего в Лену золотое ядро апельсина?.. Странно... Образ той гибкой девчонки с растрепавшимися волосами не желал совмещаться с нынешней Леной.

Андрей Петрович прислушался к голосу гида. Росарио рассказывал:

– Куба – это материк в миниатюре. На острове есть почти все, что характерно для обширных континентов: горы и равнины, леса и саванны, реки и озера, болота и пустыни. Год здесь не делится на привычные весну, лето, осень, зиму, а разграничен на два сезона: сухой, с декабря по апрель, и влажный – все остальное время. Кубу отличает постоянство температур. Средняя январская равна двадцати одному градусу, средняя августовская – двадцати восьми, а среднегодовая – двадцати четырем.

– Посмотрите налево! Посмотрите направо!.. Обратите внимание на цвет земли. Нет, это не битый кирпич – это матанса, краснозем, самая богатая почва в мире. Она так плодородна, что практически неистощима. На Гаити, в Перу и на Ямайке сахарный тростник дает урожаи три-четыре года, а здесь – восемь и десять лет. Есть плантации, где его посадили и сто лет назад. С той поры только и руби в сафру – срубил, жди следующего урожая. Представьте себе, если бы так можно было выращивать хлеб – не сеять, а лишь жать? Учтите к тому же еще и то, что кубинский тростник – самый сладкий в мире.

– Я читал, сахарным тростником одарил Кубу Христофор Колумб? – продемонстрировал свою эрудицию Жора.

– Совершенно верно, он завез это растение на Большие Антилы с Канарских островов, – подхватил Эрерро. – К середине прошлого века тростник стал здесь монокультурой, сама же Куба превратилась в главного поставщика сахара на мировом рынке. Однако этот дар природы оборачивался для кубинцев бедой: народ был чуть ли не самым нищим на всем свете, потому что все доходы от сахара заграбастывали янки.

Парни слушали внимательно. Молодец, Росарио, продолжай в том же духе!..

– И первым же своим декретом революционное правительство провозгласило закон об аграрной реформе. Вспомните один из первых декретов вашей революции... – Эрерро щедро повел рукой. – Теперь вся земля Кубы принадлежит народу. Фидель сказал: «Наша революция – это социалистическая, демократическая революция обездоленных, совершенная обездоленными для обездоленных». И тысячи кубинцев аплодировали его словам и кричали: «Вперед и вперед! А кому не нравится, пусть примет слабительное!»

Матросы захохотали.

Через час они достигли цели своего путешествия.

– И вот теперь, друзья, вы уже можете увидеть, что приносит обездоленным аграрная реформа. – Росарио первым вышел из автобуса, жестом хозяина пригласил за собой гостей. – Это народное имение Лос Пинос. Прежде все земли принадлежали сыну Батисты. На плодородных участках он разбил плантации тростника, а крестьян вытеснил в болота.

Поселок народного имения напоминал маленький город. Вдоль асфальтированной дороги, обсаженной молодыми деревьями, поднимались новенькие двухэтажные коттеджи. В распахнутых окнах появились женщины. Высыпала детвора. Здесь еще не привыкли к экскурсантам.

Подкатил голубой ободранный «шевроле». За рулем сидел молодой человек в шляпе ковбоя. Хлопнул дверцей. Расправил плечи. Смуглое лицо, обрамленное смоляной курчавой бородкой. На мягких сапогах – шпоры. Лаптев перевел взгляд на Росарио и снова посмотрел на юного кубинца: будто копия пикадора тех далеких испанских дней!..

– Познакомьтесь. Управляющий народным имением, – представил Росарио.

Управляющий начал показывать им свое хозяйство, повел на фермы, к легким навесам с загородками из жердей. Под навесами меланхолично пережевывали корм горбатые зебу и коровы.

– Здесь все для крестьян в новинку, – снова вступил в права гида Эрерро. – И дома, и фермы, и даже то, что коров можно доить два-три раза в день. Раньше здесь получали от коровы молока меньше, чем у вас от козы. Когда советские зоотехники организовали показательную вторую дойку, гуахиро приехали чуть ли не со всей округи.

Росарио легко перепрыгнул через загородку. Схватил за рога крепыша бычка и ловко, казалось, без усилия, повалил его на спину. Бычок беспомощно засучил в воздухе копытами.

«Ишь ты...» – посмотрел на бывшего пикадора Андрей Петрович.

Боцман Храпченко не удержался, перелез через ограду, подступил к другому бычку, вцепился в него, сопел-сопел, но побороть не смог:

– Ч-чертов сын!..

Подошли светловолосые парни. Они были в клетчатых рубахах, их носы на январском солнце обгорели до клочьев.

– А, морячки! Здорово! Есть ростовские? А харьковские?..

Так на фронте искали земляков...

Гурьбой вернулись в поселок.

– Красиво живут, – сказал комсорг Жора.

К стенам коттеджей были прикреплены таблички. Андрей Петрович поначалу не обратил внимания, но, приглядевшись, прочел надпись, повторявшуюся на каждом жилище: «Это и твой дом, Фидель!»

На стене одного из домов была вывешена фотография юноши. Траурная черная рамка. К стене прислонены охапки полевых цветов.

Управляющий стянул с головы широкополую шляпу и из бравого ковбоя превратился в курчавого юношу с погрустневшим лицом:

– Ольварес, мой друг. Недавно убили, когда сторожил плантацию. Гусанос переоделись в форму наших бойцов. Ольвареса убили, а тростник подожгли. Его мать сказала: «У меня есть еще четверо сыновей, и каждый из них готов отдать жизнь за свободу!».

Андрей Петрович подумал: мать этого Ольвареса похожа, наверное, на Пасионарию. «Лучше быть вдовой героя, чем женой труса». Это еще тогда, в Мадриде... А потом, в Москве, Долорес Ибаррури, мужественно приняв удар – весть о гибели своего сына Хосе под Сталинградом, – показала, что достойна своих слов... Да, Испания – Сталинград – Куба – звенья одной цепи...

Он огляделся. Как все здесь мирно, будто дремлет под солнцем. Но и здесь еще гремят выстрелы. А в Гаване, может быть, в эти самые минуты Феликс и кто-то из его парней идут под пули Маэстро.