Текст книги "Посты сменяются на рассвете"

Автор книги: Владимир Понизовский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)

– А потом в Мадриде нам в спину ударила «пятая колонна»... Нет, мы не имеем права сойти с дистанции. Пока мы работаем на революцию, мы служим Испании. – Обрагон достал платок, высморкался. – Бессонная ночь. Выше голову! Сожмем кулаки!

– Сожмем! – поднял руку Варрон. – Но пасаран!

«Все живо...» – подумал Лаптев, почувствовал, как защипало в носу.

– Так зачем ты стащил меня с койки? – ворчливо спросил Педро. – Чтобы полистать пожелтевшие страницы?

– Да, – пригладил ладонью бороду капитан. – Разреши представить... – И отчеканил: – Коронель Артуро!

Варрон недоверчиво проследил за движением его руки, вгляделся в Лаптева – и рванулся к нему, свалив тяжелое кресло.

– Вот это встреча! Живой! Наш коронель!

Они обнялись.

– А я вижу: сидит кто-то, молчит... Что-то скребнуло... Но разве мог подумать!

Педро засиявшими, молодыми глазами разглядывал гостя:

– Да, да, вы!.. Надо же... Мне говорил Росарио, когда приехал... Но не надеялся, что снова увижу. Он говорил, вы – генерал?

– Теперь уже в запасе.

– Значит, сошли с дистанции?

– Возраст. Я ведь намного старше вас, мои волонтеры. И болезни. И раны. Да и недавно снял я погоны.

– А все эти годы – воевали, взрывали? – не скрывая восхищения, спросил Педро.

– Только в войну. А последние годы занимался совсем другими делами, работал за пределами Советского Союза, – уклончиво ответил Лаптев и замолчал.

– Артуро не сошел с дистанции – и никогда не сойдет, – убежденно сказал Обрагон. – Сейчас он привел на Кубу судно с тракторами и автомобилями. Но вы еще найдете время поговорить по душам. А сейчас я позвал тебя не только для того, чтобы обрадовать сюрпризом. – Он пододвинул досье: – Скажи, что ты знаешь о Бланке де Сальгадо?

Редактор мягко улыбнулся:

– Наша новая сотрудница. Очень способная и милая девушка. Моя дочь, наверное, была бы похожа на нее... Тоже рыжая.

Лаптев вспомнил: у Педро в Мадриде была семья. Значит... Он не стал спрашивать, чтобы не травить ему Душу.

– Не торопись сравнивать, – остановил капитан. – Что еще ты можешь сказать о ней?

Варрон задумался:

– Талантливая поэтесса... Стихи искренние и чистые... Сейчас она на распутье. Из богатой семьи, но не может идти со своим классом, потому что любит Кубу. Она уже была в Сьерре, в лагере учителей-добровольцев. Но еще не попала в переделку, когда нужно сделать окончательный выбор.

– Н-да, психологично... – Обрагон подошел, наклонился над редактором: – А если предположить, что она – враг?

– Нет, – отмахнулся Педро. – У тебя есть данные?

– И да и нет. Точных нет. Но косвенных – целая куча. Или она – милая девушка, случайно попавшая в опасную зону, или опытный и превосходно законспирированный враг, один из козырей в большой игре.

– Не могу поверить... – Редактор покосился на дверь. – Карлос?.. И все же наша сила в доверии, а не в подозрительности. Так?

Он повернул голову к Андрею Петровичу, как бы ища у него поддержки.

«Ты прав, в доверии», – подумал Лаптев. Та давняя история с лейтенантом Эрерро очень многому его научила. И в войну, и уже после войны, в не менее трудные годы, помогла удержать от непоправимых решений. «Да, факты, пусть их и куча, – еще совсем не все. Главное – что представляет собой сам человек». Но в этом споре он не мог встать ни на ту, ни на другую сторону – не знал, о ком шла речь. Мила? Талантлива?.. Это ровным счетом ничего не значит. Опытными врагами оказывались и юные красавицы, и даже подростки. Он промолчал.

Ответил Обрагон:

– Доверяй, но проверяй. – И сухо спросил: – Куда она поехала?

Педро рассказал: он послал девушку в провинцию Лас-Вильяс сделать репортаж на крестьянскую тему. Хочет, чтобы Бланка самостоятельно выполнила задание – так у нее больше ответственности. С ней только шофер Мануэль Родригес.

– Это какой Родригес?

– Тот самый, наш пулеметчик.

– Хорошо, парень надежный.

– Только, по-моему, влюблен в Бланку по уши! – улыбнулся Варрон.

– Это уже хуже...

– Я хочу верить!

– Дай бог, чтобы было по-твоему. Хорошо, старик, иди, отсыпайся.

Варрон поднялся:

– Теперь сон не затащишь на аркане. Поковыляю на работу. – Посмотрел на Лаптева: – Может быть, заглянете ко мне на радиостанцию, компаньеро Артуро?

– Обязательно.

У двери Варрон поднял кулак:

– Но пасаран!

Лаптев и капитан ответили приветствием, объединившим их навечно.

Как только редактор вышел, Обрагон вызвал дежурного:

– Хосе Васкеса – ко мне!

Васкес вошел, понуро остановился подальше от Обрагона:

– Мерильда де ла Перес скрылась... Я виноват, капитан.

Обрагон молча посмотрел на него. Глянул на Хосе и Лаптев. Маловыразительное лицо. Блестящие волосы, старательно уложенные волнами и покрытые какой-то жидкостью. Бриолином, что ли?.. Глаза настороженные.

Васкеса, видимо, встревожило молчание капитана и присутствие в кабинете третьего человека.

– Кто мог предвидеть... – начал он.

– Контрразведчик должен все предвидеть, – оборвал капитан.

– Клянусь, впредь!..

– Надеюсь, – снова остановил Феликс. – Поэтому и поручаю тебе новое задание. – Он подошел к карте. – Вот в этот район выехала корреспондент радиостанции «Патриа» Бланка Гарсия де Сальгадо. Двадцать два года, рост средний, волосы рыжие, глаза голубые. Машина «тонваген», гаванский номер 316-26. Шофер Мануэль Родригес. Слушай внимательно: вполне возможно, что Сальгадо – связная «Белой розы» и она воспользовалась командировкой для прикрытия, чтобы отправиться на связь с Маэстро. Твоя задача: найти ее, не отпускать ни на шаг. В случае необходимости – действовать по обстоятельствам. На шофера Родригеса можешь положиться – наш. Выезжай немедленно. С приметами человека, которого мы ищем, знаком?

– Да. Рост – сто семьдесят семь. Брюнет, глаза карие. На правой щеке родинка.

Обрагон кивнул:

– Возьми в отделе и фотографию. Выполняй.

Васкес круто повернулся. Лаптев успел увидеть, как лицо его расплылось в улыбке: пронесло, мол.

Зазвонил телефон. Обрагон снял трубку:

– Где?.. Сволочи! – Обернулся к Андрею Петровичу: – Сообщает уполномоченный районного отдела безопасности из Пинар-дель-Рио: перед рассветом банда гусанос подожгла в кооперативе «Либертад» плантацию сахарного тростника. Убит дежуривший в поле крестьянин-милисиано. Куда скрылись бандиты – неизвестно.

Он медленно положил трубку. «Как в первые годы нашей революции», – устало подумал Лаптев.

8

Солнце клонилось к закату. Бланка уже несколько часов была в пути. Она побывала в двух горных деревушках, затерявшихся меж кофейных плантаций, апельсиновых и лимонных садов, посадок ананаса и агавы. Агава – растение с трагической судьбой: раз в жизни расцветает и как только созреют плоды – погибает. Ей всегда было жалко агаву.

Бланка успела побеседовать с крестьянами в кооперативах, сделала записи на магнитофон на ферме, проинтервьюировала молодого администратора народного имения. А теперь дорога вела все выше и выше в горы, и уже далеко внизу остались последние клочки обработанной земли. Их машина карабкалась по каменистой тропе с трудом – она не предназначалась для столь неблагоустроенных дорог. Это был маленький тупоносый автобус «тонваген», специально оборудованный для звукозаписи. Кузов его, отделенный от кабины толстой стенкой, был превращен в салон с магнитофонами, пультом записи и диванами вдоль стен. Окна задернуты шелковыми занавесками, пол устлан пробковым матом – уютный передвижной домик, в котором можно вести радиорепортажи и отдохнуть в дальнем пути. Но Бланка предпочла расположиться в кабине водителя, обдуваемой ветром, обдаваемой пылью, но зато не мешающей глазеть по сторонам. Теперь девушка с интересом смотрела, как тропа медленно уползает под машину, будто автобус неохотно заглатывает ее.

– Куда мы едем? – спросила она.

– Увидите, – коротко бросил, не поворачивая головы, Мануэль.

В дороге он стал удивительно молчаливым и даже не смотрел на свою спутницу. Пыль припорошила его курчавую бороду. Вспотевшее лицо было покрыто, как индейской татуировкой, потеками грязи. Бланка заглянула в зеркальце над ветровым стеклом: лицо ее за день обгорело, волосы из рыжих стали пепельными. «Ничего себе красотка!»

Горы расступились – и открылась лощинка. Она была распахана. Зеленый, уже наливающийся желтизной, стоял стеной сахарный тростник. Крутые склоны горы поросли кустарником и деревьями. В стороне виднелся одинокий крестьянский домик – бойо, строение, своей формой напоминавшее древние индейские хижины. Каменистая тропа обрывалась у края поля.

– Дальше дороги нет! – воскликнула Бланка.

Мануэль все так же молча остановил машину; Девушка выпрыгнула из кабины. Огляделась. Прислушалась. Радостно улыбнулась.

– Как здесь красиво! Как тихо! Только цикады... – Она раскинула руки. Потом сложила ладони у рта и крикнула: – Ого-го-го!..

Горы отозвались удаляющимся эхом.

– Слышишь? Они отвечают нам...

Мануэль неторопливо вышел из машины. Посмотрел на Бланку. Отвел глаза в сторону:

– Там, за полем, – обрыв. По дну – речка. А еще ниже – водопад.

– Откуда ты знаешь?

Шофер молчаливо пошел к краю поля. Девушка догнала его. Действительно, лощина круто обрывалась вниз, и там пенился водопад. Бланка пнула камешек. Он, подпрыгивая, покатился вниз, плюхнулся в воду.

– А с той стороны – пещеры, – показал Мануэль. – Во-он, видишь? Маскировочка что надо!

– Ты здесь отдыхал?

– Я здесь воевал, сеньорита, – отчужденно сказал парень. Но все же, после паузы, начал рассказывать: – Три недели мы были в засаде в тех пещерах. Сидели, поджидали карательный отряд. Дождались! Батистовцы и думать не могли, что мы здесь. Спустились к водопаду, столпились, начали искать брод. А мы как ударили – пух полетел! Но у них оказался миномет... Там, на склоне, – две могилы, Хесуса и Джильберто...

Девушка оглянулась на него:

– Ты такой молодой, а у тебя уже такая большая жизнь!

– Ничего еще и не начинал. Только и умею: стрелять и крутить баранку...

Голос Мануэля был совсем не таким, как ночью, на посту. И вообще за этот день Бланка начала менять мнение об этом парне, ставшем ее нежданным попутчиком. Не так уж он самодоволен и самоуверен. Наоборот. Он даже чем-то симпатичен ей. Ее радовали эти маленькие открытия: когда люди вдруг оказывались иными, чем можно было судить о них по первым впечатлениям. И почти всегда – они оказывались лучше...

– А что ты хочешь уметь? – спросила она.

– Ого! Все хочу. А больше всего – плавать на большом корабле за моря-океаны, в самые дальние страны. И чтобы, когда возвращался, встречали меня на берегу рыжая жена и сынишка – вот такой! – тоже рыжий...

Бланка насторожилась:

– Разворачивай. Дальше дороги нет.

– Жук бабочке не товарищ?

– Поехали!

Он подошел к ней, посмотрел прямо в лицо:

– Извини. Я не хотел...

Она повела рукой:

– Зачем ты хочешь испортить эту красоту? Среди такой красоты все должно быть настоящее. Ради этого ты и воевал. – Она глубоко вздохнула: – А мне эти горы напоминают мой лагерь в Сьерра-Маэстре.

– Твой! Как же! – язвительно заметил Мануэль.

– Да, мой! Хоть этого теперь у меня не отнять! Мой лагерь был в Минас-дель-Фрио.

– Ого! – удивился парень. – Как раз там одно время стоял наш отряд. Местечко – у черта на самых рогах. Дожди и жидкая глина по колено.

– И мы жили там так, как до этого жили вы: под открытым небом, гамаки привязывали к соснам. И даже два раза взбирались на пик Туркино.

Мануэль с интересом посмотрел на нее:

– Скажи ты! Что-то не верится... А как вы, сеньорита, вообще попали в горы?

«Какое ему дело?» – подумала она. Но почему-то ей захотелось рассказать этому грубому парню обо всем, что с нею произошло. Зачем?.. Этого она не знала. Просто нужно было рассказать.

– Когда умер мой отец, мать стала собираться в Бостон, а мои друзья готовили паспорта в Майами... Они настаивали, чтобы я тоже уехала. А я колебалась. Ужасов о революции я наслышалась. Но ведь я сама видела, как весь город ликовал, когда в Гавану вступили бородачи, а Батиста бежал. Я сама помнила, как солдаты Батисты расстреливали студентов... И я решила сама узнать, так ли в действительности страшна революция... Я сказала друзьям: «Позвольте мне самой подумать и разобраться...»

– Сложная задачка!

Ее не остановил насмешливый тон Мануэля.

– Может быть, для тебя и легкая... Однажды я была дома, включила телевизор. Как раз выступал Фидель. Он говорил, что правительство объявляет новый набор в школы по подготовке учителей-добровольцев в горах Сьерра-Маэстры. И я решилась. Ведь учителя после подготовки должны будут рассказывать крестьянам о революции. А раз так, то нам-то уж должны разъяснить, что это такое... И я записалась.

– А дальше? – нетерпеливо спросил Мануэль.

– Нас было много, целый батальон девушек и парней. Одна даже советская – наполовину испанка, наполовину русская.

– Вот это да!

– Теперь она настоящая кубинка. В горном лагере все было необычно, дико и интересно. Я никогда прежде не думала, что между девушками и парнями могут быть такие товарищеские отношения.

– Как у нас в отрядах!

– Вот видишь... – Бланка покосилась на шофера. – И это было прекрасно! Мы учились. Строили в деревнях дома и школы, учили крестьян. А в свободные часы разводили костры, танцевали и пели.

– И сеньорита решила, что она – за революцию! – В голосе шофера снова зазвучала ирония.

– Нет, не решила, – сердито ответила она.

– Почему же вы сейчас здесь, а не в Майами?

Бланка подошла к самому краю обрыва. Из-под ног вниз осыпа́лись комья земли. Река шумела, и от нее веяло холодом.

– Мы учились, жгли костры, строили и пели песни... И вдруг однажды услышали по радио: «Народ Кубы!..» – Голос ее изменился. Он стал похож на тревожный голос диктора радио: – «Силы вторжения атакуют с моря и с воздуха различные пункты нашей национальной территории. Вперед, кубинцы! Дадим отпор железом и огнем варварам, которые не уважают нас и которые пытаются вернуть нас к рабству!..»

Мануэль встрепенулся:

– Точно! Это было семнадцатого апреля! Так говорил Фидель, когда интервенты высадились на Плайя-Хирон!

– Да.

– Ну и что?

– И я почувствовала, что я – кубинка... – ответила девушка.

– Ты воевала против интервентов? – недоверчиво спросил шофер.

– Нет. Все парни из нашего лагеря ушли на берег. Девушек не пустили. Только одной, Хозефе, той самой, советской, удалось... Но нам всем раздали оружие... Я пробыла в горах еще месяц, окончила курсы. Вернулась. Старые друзья еще ждали меня. Один сказал: «Ты задержалась, Бланка. Ну что ты теперь будешь делать?» Я посмотрела на него и подумала: среди тех, кто пытался высадиться на Плайя-Хирон, могли быть и мои прежние друзья. Наверное, были... И я сказала, что никуда не поеду. Он посмотрел на меня как на сумасшедшую: «В Сьерра-Маэстре красные отлично промыли твои мозги. А я уже получил паспорт и уезжаю в Штаты». Я ответила: «О’кей! А я остаюсь на Кубе навсегда!..»

Мануэль рванулся к ней:

– Ты же стала наша, компаньерита!

– Не знаю.

– Ты наша, я тебе говорю!

Бланка отступила от него:

– «Наша», «ваша»... Я не хочу быть ничьей! Я хочу быть сама собой, можете вы это понять? Я не хочу ни революций, ни контрреволюций! Я просто хочу, чтобы Куба жила без тревог!

Мануэль нахмурился:

– Без тревог – это невозможно... И Куба стала сама собой только после нашей победы. Поверь, быть революционером – счастье!

– Да, конечно: без ваших пистолетов и пулеметов счастья нет!..

– У тебя в голове каша, компаньерита... Сердцем ты уже с нами, а котелком своим никак не можешь понять этого.

Она сникла:

– Я тоже хочу быть счастливой...

– Все хотят.

Парень снова подошел к ней:

– Я хочу тебе сказать... Раньше мешало, а теперь...

Бланка покачала головой:

– Не надо...

– Погоди! Ты не думай, Грациэлла – это так...

– Не надо!

Он схватил ее за руки:

– Бланка!

Девушка рванулась. Мануэль держал ее крепко. Глава его потемнели.

– Не смей! Отпусти! – Она с ненавистью посмотрела на него. – Насиловать не будешь, герой революции?

Шофер отбросил ее руки:

– Дура...

Круто повернулся, зашагал к «тонвагену». Бланка, помедлив, пошла за ним. Открыла заднюю дверцу.

В это время на пороге хижины показался старик. Приложил ладонь к глазам. Пронзительно закричал:

– Э-эй! Куда же вы? – Быстро заковылял к машине, на ходу выкрикивая: – Здравствуйте! А я гляжу: автомобиль! Кого это, думаю, принесли черти? Неужто сына? Как же, жди! Дождешься этого паршивца!

Старик подошел к автобусу, подслеповато оглядел его, а затем Мануэля и Бланку:

– Диковинная машина... Дом на колесах – ишь ты! – И к Бланке: – Куда же вы? Заходите, гостями будете! Тоскую я тут один со старухой, без людей... Заходите!

Он выкрикивал слова так просительно, что девушке стало его жалко.

– С удовольствием, дедушка, – сказала она, захлопывая дверцу «тонвагена». – Мануэль, возьми магнитофон и пленки, пожалуйста.

– «Возьми, положи, отнеси, принеси – пошел вон»! – взревел шофер.

– Я же сказала: «Пожалуйста».

– «Пожалуйста»! – передразнил он. – Мне не пять лет.

Старик сочувственно покачал головой:

– Муженек твой?

– Не дай бог!

– Жених? Если до свадьбы так!..

– Ладно вам!.. – оборвал Мануэль, схватил магнитофон и сгреб в охапку коробки с лентой.

Гуськом по тропинке они направились к дому – жалкой хибарке, крытой пальмовыми листьями. В комнате была полутьма и прохлада.

– Мать, ставь все, что есть, – гости к нам! – закричал с порога старик.

Откуда-то из сумрака выскользнула маленькая старушка, молча поклонилась.

– Вы не обращайте внимания, – вздохнул крестьянин. – Она у меня немая, а все слышит, все. Хвороба у нее какая-то такая приключилась... – Он снова вздохнул: – Ох, как тяжко без разговору-то... Садитесь, садитесь!

– Вы не беспокойтесь, – попыталась угомонить его девушка.

– Помалкивай, внучка! И мне по такому случаю перепадет, – хитровато улыбнулся он. – А то держит в голоде, все для сыновей бережет, такая у меня мать зажимистая!

Старик все больше нравился Бланке. Настоящий крестьянин, не тронутый цивилизацией. «Проинтервьюирую и его», – решила она и открыла магнитофон, стала заправлять пленку.

– Что это у тебя за штуковина? – оживился гуахиро.

Девушка включила магнитофон:

– Не обращайте внимания, дедушка.

Но он не унимался:

– А может, как ж-жахнет – и прощай, старик, пиши старухе привет из царствия небесного?.. Вон как ж-жикает!

– Это магнитофон, дедушка, – начала объяснять Бланка. – Все, что мы говорим, он записывает. А потом можно по радио передать.

– Как это так? – удивился крестьянин. – А если я ненароком сболтну что не так?

– Мы потом вырежем, – успокоила она.

– Это ж как понимать? – ужаснулся он. – Язык вырежете?

Бланка рассмеялась:

– Да вы не беспокойтесь! Я буду спрашивать, а вы отвечайте – вот и все.

Старик засопел, почесал подбородок:

– Выходит, я должен говорить по-умному? – Позвал старуху: – Иди сюда, мать, на подмогу. Если я что не так ляпну, ты меня щипай. Только без выверта, с сочувствием.

Жена его подошла, стала рядом, сплела руки на груди. На старика она поглядывала неодобрительно: куда, мол, лезешь?

Бланка поднесла микрофон ко рту:

– Скажите, дедушка, как вам сейчас живется, при новой власти? Что изменилось? Легче вам жить стало?

Она установила микрофон перед крестьянином.

– Вот как легче! – косясь на диковинный предмет, начал он. – Ох, как тяжелей, внучка, как тяжелей! Раньше ж у меня ничего не было, ни кола ни двора. В болоте жил, как крокодил, только морда наружу. А теперь дом, поле, забот полон рот... Света белого не вижу. Все в землю смотрю: ковыряю, копаю, рублю, стучу, пилю... А как уборка тростника начнется – хоть ложись и помирай! И руби его, проклятущего, и грузи, и вози!.. Пот аж до нутра прошибает. Отмаешься, а бригадист уже тут как тут, с книжкой. Не отвертишься. Отдолбишь с бригадистом – ружье в руки и охраняй плантацию, чтоб гусанос не спалили...

Девушка сочувственно покачала головой:

– Выходит, хуже теперь вам живется, дедушка?

– Шут его знает!.. По-твоему, городскому, хуже?.. А скажи, внучка: четыре месяца в году работать, а восемь не работать – лучше или хуже?

– Конечно, лучше.

Крестьянин простодушно посмотрел на нее:

– А четыре месяца каждый день обедать, а восемь – живот веревкой подтягивать? Лучше?

Она растерялась:

– Хуже...

– А если не работать – откуда же на обед взять?

– Не знаю...

– А сахар какой лучше: горький или сладкий? – не унимался дед.

– Разве бывает горький сахар?

– Еще какой горький! – вздохнул он. – Вот оно как: «лучше – хуже»... Больше работы – всегда лучше. Что человеку надо? Дело. А если прохлаждаться, какой от него прок?

Мануэль, все это время с безразличным видом слушавший разговор Бланки со стариком, расхохотался:

– Да тебя, дед, в агитаторы определять можно!

Крестьянин все так же простодушно посмотрел на него, потом на Бланку – и широко, хитро улыбнулся, обнажив беззубый рот:

– Хе-хе!.. Так я ж и есть этот самый... агитатор!

«Ну и старикан! – подумала девушка. – А прикидывался... Чудо, а не дед!..»

Она перемотала на начало ленту с записью беседы со стариком, переключила рычажок магнитофона:

– Сейчас, дедушка, послушаете. Услышите свой голос.

– А ну-ка! – оживился он, пододвинулся ближе, шикнул на старуху, чтобы не громыхала тарелками.

Из динамика магнитофона раздался заливистый петушиный крик.

– Это я? – оторопел старик.

Мануэль захохотал во все горло, даже слезы брызнули. Бланка смутилась, но тоже не смогла сдержать улыбки:

– Нет, дедушка, нет. Это мы раньше петуха записывали в деревне, для фона.

Крестьянин ничего не понял.

– Вот те раз! Накукарекал! – то ли с обидой, то ли с насмешкой проворчал он.

За стеной дома заурчали подъезжающие машины. Донеслись голоса. Старик насторожился:

– Кого еще несет?

Дверь открылась. Пригнув голову, в избу вошел команданте – и с ним еще несколько человек в форме офицеров революционной армии. Команданте осторожно распрямился. Макушкой он едва не доставал до потолка. Приветственно взмахнул рукой:

– Салуд, отец! Салуд, мать! – Повернулся к Бланке и Мануэлю: – Салуд!

– О, здравствуй, команданте! – оживился, вскочил старик. Показал на скамью у стола.

Команданте прошел к столу. Присел с краю, положил рядом с собой шапку-каскетку. Протянул хозяину дома сигару в целлофановой обертке. Крестьянин взял, с видом знатока понюхал. Раскуривать не стал, а припрятал подарок в карман. Команданте улыбнулся:

– Специально заехал к тебе по дороге. Сын просил передать: жив, здоров.

– Еще б ему не жить-здороветь, – ухмыльнулся старик. – Большим начальником стал.

– Отличный у тебя сын, можешь гордиться.

– Как же не гордиться? Все в начальники лезут... Жду не дождусь, когда ты его из города в шею выгонишь.

Жена крестьянина уже выставила на стол миски с малангой, рисом, рыбой. По комнате потянуло душистым запахом кофе.

– Садитесь за стол, дорогие гости, – пригласил хозяин и прикрикнул на жену: – Все уж доставай, старуха, подчистую! Знаю я, какой там у них в городе харч по карточкам. – Он подмигнул команданте: – Аль для начальства – без карточек?

– По карточкам, отец. Для всех.

Команданте пододвинул миску с малангой, с аппетитом начал есть. Взялись за ложки и Бланка с Мануэлем. Девушка с любопытством и недоброжелательством поглядывала на команданте: «Играет в демократию, что ли?.. Уж ему-то – малангу...»

Крестьянин сам не дотрагивался до еды. Говорил, словно бы хотел насладиться беседой, запасти тепло живого общения на многие дни вперед:

– Вы мне там!.. А то ходил я к Антонио. Это когда еще только начали землю раздавать. Послали соседи, чтоб нас не обделили. Пришел в Гавану. Пока отыскал – уходился, аж ноги подгибаются. Зачем столько людей собралось в городе? В поле бы их всех... А автомобили – ж-жик, ж-жик!.. Того и гляди... Страшно подумать! А воздух как на пожаре. Разыскал паршивца. На горе он живет, в отеле «Гавана Хилтон». Как подошел, как глянул – оторопь взяла. Ну, думаю, вытолкают меня оттуда взашей. Кругом все блестит. Подхожу к дверям, а они сами распахиваются! Ну, думаю, попал... Внутри разгуливают-прохлаждаются такие все, в золоте. Ну, думаю, генералы! Оказывается – прислуга. Обошлись уважительно. Один вверх повез в ящике. Кругом зеркала, и в каждом – моя рожа и так и эдак. Ну, думаю... Не успел и подумать – ж-жик! – и под самым небом. Привел меня этот генерал, стучит, а оттуда выходит этакий хват, из всех карманов бумаги и карандаши торчат, на боку пистолет, морда аж позеленела. Гляжу, а это он, паршивец, Антонио! Вон как разбаловался!

Все за столом рассмеялись.

– Некогда твоему сыну баловаться, – успокоил старика команданте. – А у тебя, я вижу, и без нас гостей хватает.

Он повернулся и с интересом посмотрел на Бланку.

– Я корреспондент радиостанции «Патриа», – сказала девушка.

– Рад познакомиться, компаньера. Извините, что помешал вашей работе. О чем готовите материал, если не секрет?

– Беседую с крестьянами: что они думают о новой власти.

– О, это очень интересно и важно! От того, что они думают, во многом зависит судьба всей революции: нам теперь не страшна ни внешняя, ни внутренняя контрреволюция; нам страшен голод. Это самая острая проблема. Если не забудете – сообщите, когда будет ваша передача. Обязательно послушаю.

Он устало, широко и открыто улыбнулся.

«Удивительны встречи на дорогах! – подумала Бланка. – В них, наверное, главная прелесть работы журналиста. С кем не сведет дорога... Только подумать: в хижине у партизанской тропы – старик крестьянин – отец министра; сам команданте над миской маланги – такой, оказывается, простой и любопытный...» Его открытая улыбка подкупила Бланку. И теперь, чувствуя на себе его взгляд, она подумала: «Не подкрасила губы и вся в пыли...»

А он продолжал – с интересом к ней и к старику:

– Очень хорошо, что до него добрались! Замечательный дед! Четырех сыновей дал революции. И все – как на подбор. Хуана мы потеряли... – Он замолк, чуть склонил голову.

– После его смерти мать и онемела, – отозвался старик. – Да ты меня не нахваливай: хитрый какой нашелся! Это я ей в машинку пою, понимаю – политика. А тебе так и скажу: неважнецкие наши дела.

– Почему же? Выкладывай!

– Каждый начальник любит слушать только то, что ему хочется слушать. Но я тебе прямо скажу: дела – хуже некуда. Куда ты меня денешь за такие слова, а?

– Хватит шутить, – гулко положил на стол большую ладонь команданте. – Почему – хуже некуда?

Бланка почувствовала, что слова крестьянина больно его задели.

– Земли тебе отрезали?

– Отрезали, это правда. Да куда мне ее столько, этой земли, если всех сыновей начисто забрали? Один – в армии, другой – по кабинетам расседает. Третьего вообще за океан отправили... А кто будет землю ковырять? Разве ж оно само вырастет?

– Пойми, отец, – подсел к нему вплотную команданте, – нужны нам твои сыновья – и в армии, и в аппарате. И кадры специалистов нужны. Сейчас твой Рауль в Советском Союзе учится, а вернется в деревню агрономом.

– Как же, жди! – протянул старик. – И когда дождешься? Да разве у меня одного такое опустошение...

– Да, – вздохнул команданте. – Противоречия... Один на один ты не наковыряешь. Объединяться надо. Ссуду дадим, тракторы пришлем. Специалистов направим. Не приказываю, но советую – объединяйтесь. Без кооператива далеко не уедете... Как не стыдно тебе: отец министра, воинов революции – единоличник, мелкий буржуй. Договорились, отец? – Он похлопал старика по колену. – А что сыну передать?

– Пусть, стервец, ждет в гости. На митинг-то я приеду – послушаю, что ты там говорить будешь.

– Приезжай, послушай. – Команданте снова повернулся к Бланке: – Ну, не буду мешать компаньере корреспонденту. Надеюсь, не придется услышать: «охваченные небывалым энтузиазмом», «благодаря неустанной заботе» – и тому подобное? Народ-то вон как думает и говорит. – Его глаза хитровато блеснули в прищуре. – Лучше пусть сам старик расскажет о своих заботах и проблемах. Вы-то чем сами раньше занимались?

– Ничем... – растерялась девушка. – Училась. Писала стихи.

Она сделала движение, будто бы отбрасывая прошлое в сторону.

– Нет, – поднял ладонь команданте. – И теперь пишите.

– В последнее время почему-то расхотелось.

Бланка отвернулась. Глянула в окно. Оказывается, уже ночь. Так бывает в горах: минуту назад еще светло – и вдруг сразу темень.

– Пишите стихи, – повторил он. – Надо писать. Сейчас самое время писать стихи.

От него пахло пылью, потом, сыромятной кожей ремней. Запах солдата. Она снова подумала: «Как я выгляжу?..»

Команданте встал, направился к двери. За ним встали молчаливые его спутники.

– До свидания! Значит, отец, увидимся в Гаване?

Они вышли. Мануэль сорвался следом. А старик приосанился, кивнул на дверь:

– Видала?.. Вот как! Соседи и не поверят. Ну ладно, что еще тебе накукарекать, внучка?..

Мануэль остановился у машины команданте. Смотрел, как он садится, захлопывает дверцу. Команданте протянул ему руку:

– Салуд! – Задержал ладонь, вгляделся в его лицо: – Мы знакомы, комбатьент?

– Да. Я воевал в твоих отрядах. Если я тебе понадоблюсь...

– Обязательно еще понадобишься. Салуд!..

Машины отъехали. Шофер подождал, пока рассеется в горах шум моторов, подошел к краю обрыва. Внизу шумел водопад, и даже в темени сверху видна была его белесая грива. Но противоположный берег был черен – не разглядеть ни пещер, ни холмиков могил...

Мануэль постоял, потом вернулся к «тонвагену». Включил фонарик, ударами каблуков стал опробовать скаты – не спустили ли.

Со склона к полю, осторожно раздвигая ветви, спустился мужчина. Услышав хруст сучьев, шофер обернулся. Мужчина спрыгнул на тропу. В лунном свете Мануэль разглядел на нем форму бойца Революционной армии. Лицо незнакомца заросло бородой.

– Буэнас ночес!

– Буэнас ночес, компаньеро! – отозвался шофер.

– Который час? – спросил мужчина, подходя к машине. – Мои стали.

Мануэль сдвинул манжету, посветил на циферблат:

– Без двадцати...

Неизвестный выбросил вперед руку с ножом. Удар был точен. Без стона парень сполз на землю. Мужчина огляделся, подхватил его под мышки, поволок к обрыву. Пинками столкнул. За убитым зашуршали вслед комья земли. Внизу шумел поток. Трещали цикады.

Бородач секунду помедлил, вслушиваясь. Потом подбежал к «тонвагену», включил зажигание, нажал на стартер.

В этот момент с дороги донесся стрекот приближающегося мотоцикла. Луч света прорезал темноту.

Мотоциклист подъехал к автобусу. Соскочил, осветил фонариком номер.

– Ага, 316-26!.. Наконец-то!.. – облегченно воскликнул он и обратился к мужчине: – Из радио «Патриа»?

– Предположим.

– Ты – Мануэль Родригес?

– А ты?

Мотоциклист сунул руку в карман:

– Не беспокойся. – Достал удостоверение. – Я – Хосе Васкес, из управления безопасности. От капитана Обрагона. Ты должен его знать.

– Как же!.. Очень приятно.

– А Бланка Сальгадо в доме? – Васкес показал на светящиеся окна.

– Сальгадо?.. – переспросил бородач. – Можешь сам посмотреть.