Текст книги "Троянский конь"

Автор книги: Владимир Колышкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 22 страниц)

   – А так, знаете ли, романтичнее.

   – Действующий?

   – Кто ж его знает. По виду не скажешь. Теперь это пустое замерзшее здание. Наша с вами задача заключается в том, чтобы выяснить, когда его установили и, если повезет, то – кто? Я уже отправлял несколько беспилотников в Прошлое, примерно – на полторы тысячи лет, но камеры никакого движения не зафиксировали. Картина все та же... Теперь, наверное, придется прыгать до минус десяти тысяч или еще дальше – на миллион лет. Не исключены и пилотируемые полеты. Впрочем, на все воля профессора Глокенхаммера... Вы ведь уже знаете его?

   Илар кивнул, но сидящий впереди техник-пилот этого, разумеется, видеть не мог, пришлось отвечать: "Да".

   Он видел, но не общался с Томасом Глокенхаммером – долговязым англичанином, с редеющими волосами и серыми мешками под глазами, висящими, как уши гончей. Этот ученый муж был слишком озабочен своими проблемами, чтобы обращать на кого-либо внимание.

   – А какие будут инструкции, на случай, если я, допустим, встречусь с неведомыми строителями? – спросил Илар.

   – Стратегия поведения в этом случае еще не выработана, но профессор Глокенхаммер вам даст кое-какие инструкции.

   Они летели уже минут пять на высоте тысячу метров. Изредка над ними проплывали желтые клочковатые облака, а иногда и зеленые. Внизу стелилась белая скатерть снежного покрова, перемежаясь пространствами чистого льда. Илар понял: чистые участки возникают оттого, что там нет достаточных препятствий для задержки и накопления снега, и ветер сдувает его.

   Слева на грани видимости, на белом фоне виднелась узкая темная лента, которая, виясь меж снежных торосов, терялась вдали. Илар спросил об этом Ясона, и пилот охотно отозвался:

   – Это река.

   – Как река? – удивился новичок.

   – Река из жидкого аммиака, – буднично пояснил Ясон Аркадос.

   Ветер был встречным, и все крепчал, птер еле тащился, норовя сорваться в штопор.

   – В следующий раз поедем на вездеходе, – возясь с управлением, проворчал пилот – Эти птички не вполне надежны при большой скорости ветра.

   – А почему базу развернули так далеко от объекта? – поинтересовался Илар.

   Пытаясь оглянуться, чтобы видеть начальство, Ясон ответил:

   – Сначала "Тритон-1" строился как обычная исследовательская станция безотносительно к Башне. И лишь позже станцию передали в ведение ЦИТИ.

   – Можно было телепортаторы поставить.

   – Прогулка перед работой и после благоприятно действует на психику. Так говорит профессор Глокенхаммер.

   – Так говорил Заратустра, – усмехнулся Илар.

   – Кто?

   – Неважно. Долго еще?..

   – Уже прибываем.

   Птер чересчур охотно накренился на левое крыло, стал снижаться, почти падать и вдруг перед самой землей выровнялся, и тогда Илар увидел объект.

   Он походил на небоскреб, выстроенный в форме початка кукурузы. Коньковые полозья чиркнули по льду, машина замерла, Подернутые инеем крылья сложились. Только когда они приземлились у подножия сооружение, стало заметно, насколько оно огромно. Округлая макушка небоскреба возносилась не менее чем на стометровую высоту. Материал постройки по виду казался стеклом, но мог быть чем угодно. Стены из неизвестного материала покрывали ветвистые узоры изморози, кое-где налип снег. Здание стояло на неком фундаменте четырехугольной формы. Была еще деталь: кольцеобразное утолщение внизу, где корпус сходился с фундаментом, этакий бублик. Возможно, для того, чтобы придать постройке большую устойчивость.

   Учитывая здешние ураганы, аэродинамическая форма сооружения была выбрана неслучайно. Плоские стены имели бы большую парусность и вряд ли устояли бы под свирепыми напорами ветров. И все же было не понятно, для чего все это выстроено на краю человеческой вселенной.

   – Внутрь башни войти пробовали? – спросил Илар, вылезая из птера и направляясь к гигантскому артефакту.

   – Само собой. Там есть дверь, но она не открывается. Так и сяк пытались проникнуть. Даже сделали подкоп, чтобы пробраться снизу, но там непробиваемое днище. И стену долбили, тот же самый материал – не поддается ни лазеру, ни алмазным бурам и резакам.

   – А что думают по поводу этого сооружения кваки? – Илар задрал голову, разглядывая вершину.

   – Они же нам не докладывают, – хохотнул Ясон. – Но в дела Поста не вмешиваются. Исследованиям не мешают.

   – Так, может, это их сооружение? – рискнул предположить Илар.

   – Об этом подумали сразу, но профессор Глокенхаммер доказал, что башня не имеет ничего общего с архитектурой Лонгов... то бишь кваков. И вообще они ведь строят в основном под водой. На кой черт им эта башня?

   – Для доказательства своего приоритета. В смысле, что однажды застолбили территорию – и ушли. Теперь вернулись и заявили свои права на всю Солнечную систему...

   – Шеф, а вы, оказывается, умный человек, – без всякого подхалимажа сообщил Ясон. – Подобную же мысль высказал археолог Хопкинс.

   Илар испытал жгучий приступ стыда. Хорошо, что Ясон через стекло шлема не разглядит сильное его смущение. С каких это пор он стал присваивать себе чужие мысли? В данном случае – суждения Хейца. И хуже того – высказывать их как свои...

   Они обошли загадочную башню. Фундамент прорезался лестничными маршами с каждой из четырех сторон. Ступеней было ровно пятьдесят. Все под ногу человека – не выше, не ниже. Дверь была только с одной стороны. Она располагалась на "бублике", том самом утолщении, опоясывавшем здание. Дверь была в форме овала, разумеется, закрытой и если бы не располагалась в специальном углублении, то вряд ли была бы вообще видна – настолько все щели оказались забиты снегом и скованы морозом.

   Рядом с дверью имелся квадратный выступ, размером с книгу, и на этой плоскости виднелось углубление в виде круга.

   Илар выскреб забившийся снег, приложил ладонь. Пальцы, одетые в перчатку, плохо ложились в углубление.

   – Хотите таки образом открыть дверь? – добродушно усмехнулся Ясон. – Уже пробовали. Бесполезно.

   – Да нет, просто примеряю, – ответил Илар совершенно искренне. Конечно же, глупо надеяться, что механизм двери сработает, после тысяч лет бездействия. Но тут ему пришла в голову идиотская мысль, которую он тут же высказал напарнику:

   – А может, и сработает... если приложить ОБНАЖЕННУЮ руку.

   – Хм! – оторопел Ясон. – Эта никому в голову не приходило... Надо будет сказать об этом профессору... Если он выслушает...

   – Можно и без него попробовать, – предложил Илар и сделал движение, словно хотел снять перчатку.

   – Вы с ума сошли! – взвизгнул Ясон. – Извините... Но это абсолютно безумная идея. Потеряете руку. Материал стен имеет температуру окружающей среды – минус 150, 170 градусов.

   – А если быстро?

   – Даже не думайте, – переполошился парень. – Вы хоть и старший, но я не позволю... Ладонь примерзнет, не отдерете! Потом – полное обморожение... и сама обломится, как стекло. Подумать даже страшно!

   – Ладно, я пошутил, – успокоил напарника Илар, хотя на самом деле мысль захватывала его все больше, превращаясь в идею-фикс. Теперь, наверняка, он только и будет думать об этом.

   – В принципе, конечно, попробовать можно, – помолчав, сказал деловитый помощник. – Только надо подготовиться. Приладим сюда тамбурочек надувной, поставим тепловентиляторы... Да, но этого будет мало... Нужно будет как следует прогреть стены... Нет, это не выполнимо... Затратим прорву энергии, а результат может быть нулевым.

   – Ладно, там видно будет, – сказал Илар, замечая, что помощник быстро охладевает к его идее, как охладевает все сущее здесь.

   Они спустились с лестницы и прогулялись по округе. Местный пейзаж был все тот же. Камни, лед, снег из углекислоты. Ветер и холод. Илару показалось, или на самом деле, его слегка поколачивает дрожь. Неужто мороз проникает сквозь многослойную ткань скафандра и даже обогрев его не сдерживает? Да, ноги подмерзают. И руки. Не пора ли домой?

   Задрав голову, он последний раз взглянул на башню. И высказал, наконец, свою мысль. Простенькую, но свою:

   – Ясон! Знаешь, на что это похоже?

   – На маяк?

   – Нет. Эта штука похожа на член. Огромный такой половой член.

   Глава 9

   По вечерам собирались в кают-компании. Здесь отдыхали, в непринужденной обстановке обсуждались текущие проблемы, подводились итоги рабочего дня, планировались эксперименты. Зайти сюда имел право каждый, невзирая на должность и социальный статус. Это было единственным местом на станции, где все были равны. Этакий оазис демократии.

   Но в данный момент здесь собрались одни ученые.

   Археолог Хопкинс и физик Свенсен играли в шахматы.

   Энтони Хопкинс в свитере цвета хаки с кожаными налокотниками, загорелый, усатый, с прямым взглядом серых глаз, благостно улыбался, не подозревал, что коварный швед готовит ему сокрушительный удар через два хода.

   Юкос Свенсен, небольшой плотный человек с интеллигентным, очень добрым, можно даже сказать милым лицом. Но во взгляде его, вроде бы дружеском, ласковом, все-таки выражалось сознание своего превосходства. Потому Илар не спешил представиться как земляк, чтобы снискать его благосклонность.

   Доктор истории и археологии, профессор Глокенхаммер о чем-то разговаривал с планетологом Ватару. Идо Ватару – японец, лицо отечное, как у сердечника – отвечая, долго тянул "Са-а"* [*междометие, выражающее раздумье при ответе (яп.)].

   Глокенхаммера, очевидно, подобная манера говорить раздражала, он геморройно морщился, глядя в стакан с напитком, а может, напиток паршивый попался.

   Войдя в помещение кают-компании, Илар смутился, не видя себе равных по статусу. Покраснев, он полез в книжный шкаф, да еще на верхние полки по приставной лестнице. "Боже мой, что я делаю! – с жалостью к себе подумал старший техник-пилот. – Ведь мне на этих полках ничего не надо".

   От страха он оглянулся и увидел, что Глокенхаммер смотрит на него. Молодой человек чуть не упал с лестницы. Глокенхаммер отвернулся, уткнувшись носом в свой стакан. Ватару сказал очередное "Са-а".

   Было непонятно, о чем могли разговаривать эти двое, столь разных по специализации ученых, как археолог и астроном-планетолог. Разве что о свойствах грунта. Невольно прислушавшись, Илар с удивлением уразумел, что беседовали они о способах разведения цветов. Оказывается, они оба были страстными цветоводами-любителями. Наверное, предположил Илар, японец выращивал хризантемы, а Глокенхаммер – розы. Впрочем, это штамп. Может, как раз наоборот.

   Чтобы не стоять фонарным столбом, Илар потянул первую попавшуюся книгу, но она как назло не вытаскивалась из тесного ряда своих собратьев. Пришлось применить вторую руку и дополнительные усилия. В результате в руках у него оказалась целая пачка книг, вернее, целый блок. Приглядевшись, к своему стыду он понял, что это не книги, а пластмассовая коробка, их имитирующая. Ну конечно, откуда здесь могут быть бумажные книги, ведь это не историческая библиотека и не частное собрание. Книжный шкаф был декорацией, частью интерьера, чтобы создать уют, интеллектуальную атмосферу, в которой хорошо думается. Для хранения же информации существуют куда более компактные и надежные носители, чем книги.

   Илар, услышав за спиной добродушный смех Хопкинса, быстро поставил раскрашенный ящичек на место.

   – Молодой человек, – сказал профессор Глокенхаммер.

   – Да, сэр? – Илар спрыгнул с лестницы, подошел к научному руководителю.

   – Стало быть, вы считаете, что исследуемый нами объект похож на фаллос?

   У старшего техника-пилота перехватило дыхание, щеки полыхнули огнем. Впервые он подумал плохо о Ясоне: "Гад, предатель, стукач!"

   – Н-н-но это была скорее шутка, хм-хм... – он попытался оправдаться.

   – В каждой шутке есть зерно истины. Вы смотрели в корень. Интуиция вас не подвела, – и, обратясь к ученому собеседнику, Глокенхаммер продолжил: – Вот вам мнение незаинтересованного человека. Устами младенца, как говорится...

   – Что ж, уважаемый кёдзю [профессор (яп.)], это nes plus ultra ultima ratio [в высшей степени решительный аргумент (лат.)] любезно ответил японец и неприятно захихикал.

   – При всем уважении, профессор, – оторвавшись от шахмат, сказал Хопкинс, – не могу с вами согласится.

   – Да-да-да, – стал горячиться Глокенхаммер, – я продолжаю настаивать – это типичный лингам. И не просто лингам, а лингам-йони. То есть фаллос во взаимодействии с вагиной. Кольцо в основании сооружения – это символическая вагина, а квадратный фундамент символизирует четыре стороны света, то есть вселенную. Таким образом, мы имеем дело с типичным культовым сооружением...

   Далее профессор Глокенхаммер разразился лекцией, из которой Илар узнал следующее:

   В древнеиндийской иконографии лингам являлся обобщенным символическим образом мужского детородного органа (фаллос), как высшего воплощения созидательного первоначала, которое олицетворяет бог Шива, господин над всеми живущими. Это изображение фаллоса восходит к доисторическим культам плодородия, однако в пластике почти всегда изображается совершенно удаленно от натуры, а именно как округленный столб, который можно еще интерпретировать как ось мира.

   По сути, это концепция дуалистической системы, которая сводит полярность полов к высшему единству. Лингам-изображение в культе Шивы часто находится в связи с символом ЙОНИ. Вокруг основания каменного столба замыкается каменное КОЛЬЦО – все вместе это олицетворяет взаимодействие мужского и женского первоначала, на котором зиждется вся жизнь.

   До сих пор еще живо в Индии почитание бога Шивы Махалинги, чей детородный орган в пещере Арманат в Кашмирских горах посещается бесчисленными паломниками. Здесь, по преданию, в доисторические времена Шива явился в огненном столбе, который затем отделился и освободил образ Шивы. В самой пещере паломники могут созерцать сталагмит приблизительно фаллической формы. Согласно историческим документам средневекового государства кхмеров (Камбоджа) в индуистскую эпоху Ангкора в центре городских сооружений, которые отражают в форме квадрата систему мира, находился священный Шива-лингам.

   – Но откуда, черт побери мою ирландскую бабушку, – вскричал несдержанный Хопкинс, – на задворках Солнечной системы появился этот Шива-лингам!? Памятник типично земной культуры? Ведь мы имеем дело с артефактом внеземного происхождения. Судя по всему, чрезвычайно древним, установленным в те времена, когда на Земле, может быть, жизнь только зарождалось.

   – Ну и что? – ответил невозмутимый швед. – Неведомые строители специально оставили такой символ, значение которого мог бы легко расшифровать любой землянин. Что может быть проще, извините, хуя?

   От респектабельного шведа такого вульгаризма никто не ожидал. Впрочем, шведы они такие...

   – По-вашему выходит, они предвидели, каковы будут анатомические особенности человека? – горячился ирландец.

   – Почему именно человека, может, динозавра. И по размерам больше подходит...

   Все засмеялись, как будто это было не собрание ученых, а студенческое сборище.

   – Годзилла! – гортанно вскричал японец и словно бы про себя добавил. – Сутэкина опюицуки [блестящая идея (яп.)].

   Веселья прибавилось.

   Глокенхаммер серьезно продолжил:

   – Вы правы, Юкос. Что может быть проще и понятнее фаллоса... Это некий архетип, символ, понятный любому гуманоиду. И теперешняя находка подтверждает эту гипотезу. Таким образом, можно сделать вывод, что мы имеем дело с артефактом, строители которого были похожи на людей. Следовательно, Лонги, а по простому кваки, к этому никакого отношения не имеют. У них иные формы размножения.

   Пока все переваривали это сообщение, швед, довольно улыбаясь, объявил: "Мат!", и стал набивать свою трубку, уминая табак большим пальцем.

   – Puttana madonna! – экспансивный ирландец с проклятиями и грохотом перевернул доску.

   – Завтра утром подойдите ко мне, обсудим график запуска зондов и прочего, сопутствующего этому, – сказал Глокенхаммер Илару.

   – Хорошо, сэр, – кивнул головой старший техник-пилот и решился на вопрос: – Не планируется ли пилотируемый полет в Прошлое?

   Глокенхаммер опять геморройно поморщился и ответил несколько резковато, что пока в этом нет необходимости.

   Начальник еще что-то хотел сказать, но передумал и повернулся к своему коллеге-цветоводу: Илар понял, что может быть свободным.

   Он вернулся к себе в каюту с теплой симпатией к Глокенхаммеру. И вместе с тем он испытывал двойственное чувство. Где-то в глубине души вскипало раздражение. К его мнению прислушались, да. Но его самого, как личность, всерьез не воспринимают. Он для них по-прежнему не более чем камердинер или шофер для господина, который случайно, по глупости что-то там угадал. И не более того.

   Подобно многим молодым людям, Илар оценивал себя не вполне адекватно, как бы авансом – не за настоящие достижения, а за некие будущие заслуги. Пожилые люди, у которых большая часть жизни в прошлом, этой странной самооценки не понимают, отсюда часто и возникает пресловутый конфликт поколений.

   Острое недовольство собой переросло, незаметно для него самого, в парадоксальную форму неприязни к ученым. Это был типичный психологический перенос. С больной головы на здоровую, говоря попросту.

   "Почему они все такие напыщенные? – с обидой думал он. – Разве я букашка? Я могу такое, что не под силу им".

   И, не сдержавшись, громко воскликнул:

   – Я могу их в порошок стереть. Даже упоминания от них не останется!

   В дверь постучали. Сердце гулко ударило, и знобящая волна ушла в пятки. "Ерунда, стенки звуконепроницаемы". Он даже с неким вызовом нажал кнопку, отпирающую замок. Переборка открылась.

   – Аркадий Петрович Зарянский, – представился гость, переступая высокий порог, – биолог и заместитель начальника Поста по научной части. Но сейчас я пришел к вам не как начальник к подчиненному, а как сапиенс к сапиенсу. Скучно здесь, знаете ли...

   – Весьма рад, – пожимая протянутую руку, ответил Илар, необычайно польщенный вниманием важных людей к своей скромной персоне. Вот они, наконец-то, первые плоды повышения по службе!

   Про Зарянского он уже кое-что знал. Зарянский, контактируя с учеными, жил их нуждами, заботами, и все же он не принадлежал всецело клану ученых, оставаясь одновременно служащим Поста. Был он низкого роста, плешивый, со скромным зачесом поперек темени. Лицо овального покроя, с маленькой черной бородкой под самой губой.

   Илар не знал, куда посадить важного гостя – на кровать или на единственный стул. Но Аркадий Петрович не стал никуда садиться.

   – Не извольте беспокоиться. Я, собственно, от Гемборека, мы собираемся у него... Если припоминаете, он приглашал вас, но вы все чураетесь нашего общества...

   – Я не... чураюсь, – стесняясь и оправдываясь, ответил Илар, и приятная волна чувства собственной важности стала раздувать его как воздушный пузырь. – Все как-то не было случая... Пока входил в курс дела...

   – Ну так пойдемте скорее, а то уже налитый спирт выдохнется.

   – Ну что ж, извольте, – в тон гостю ответил старший техник-пилот, а про себя вдруг опасливо подумал: "Уж не пьяница ли он?"

   Аркадий Петрович был русским. По натуре мягкий, добродушный, чувствительный. Он производил приятное впечатление и беззлобным подшучиванием над собеседником, и тем, что с интересом его выслушивал, и тем, что прозорливо оценивал каждого.

   Гемборек благоволил к Зарянскому, потому что этот русский имел польскую фамилию, часто приглашал Аркадия Петровича к себе. Комната Гемборека была просторней, чем иларова каморка, просторнее и душевнее что ли. Тут были какие-то сверхъестественно удобные мягкие кресла, а на электрическом камине стояли рядками фотографии родственников и бронзовая статуэтка какого-то святого – по виду старинной работы. И несколько хромированных кубков – награды за спортивные достижения по гребле на каноэ. Гемборек пояснил: память о студенческой младости.

   Стены украшали дипломы Гемборека, с золотыми печатями, в темных рамках под стеклом. Оказывается, несмотря на кажущуюся молодость, он уже успел многое – получил диплом бакалавра медицины и магистра хирургии.

   Сам хозяин комнаты принял гостей радушно. Усадил за круглый уставленный яствами стол.

   – Прозит, – поспешил Гемборек, держа на уровне глаз рюмку с чистым, как слеза, спиртом.

   – Да! – подхватил Аркадий Петрович. – Теперь нашего полку прибыло. Выпьем же за это.

   Зарянский вкусненько пил, не морщась и совершенно не пьянея, обстоятельно и вкусненько же закусывал. Все он делал как-то вкусненько да уютненько. Так же и говорил. Он любил изъясняться поэтическим языком, вплетая в обыденную речь цитаты из стихов своих соотечественников. Например, о себе он говорил, что он – человек из России, "земли неслыханного страха". Впрочем, оправдывался он, о теперешней России такого не скажешь. Она стала нормальной страной, как и все... Или почти нормальной... Но, понимаете ли, сударь, прошлое не проходит бесследно, оно как бы всегда где-то поблизости; это как тень, оглянешься и увидишь её – тень прошлого.

   Общаясь с Аркадием Петровичем, Илар вскоре заметил, что он, как и Елена, как, впрочем, и все русские, был разочарованный жизнью человек, но тщательно скрывающий свою разочарованность за шутками и прибаутками.

   "Может ли быть такой человек "Музыкантом"? – спрашивал себя Илар. И не мог ответить ни положительно, ни отрицательно. Только подметил, что статус у него подходящий для того, чтобы состряпать фальшивое разрешение на пилотируемый полет.

   Такие посиделки стали повторяться почти ежевечерне. Не всегда со спиртом, но почти всегда с душевными разговорами. Злость на ясоново предательство у Илара прошла. Может быть, позвать парня, однажды подумал он, а то сидит у себя один, не с кем словом перемолвиться.

   Гемборек против Ясона не возражал. Аркадий Петрович встретил парня в свойственной ему манере. Он воскликнул, явно откуда-то цитируя:

   – А, наш Ясон, руна стяжатель золотого.

   – В каком смысле? – испуганно спросил тот.

   Ему ответили веселым смехом.

   Так парень стал иногда пополнять теплую компанию. Сидел в уголку и слушал умные речи А. П. или язвительные – Гемборека. А про свое "предательство" оправдывался перед Иларом – мол, не нарочно... случайно сболтнул, а Глокенхаммер...

   Захмелевший Гемборек встрепенулся, словно услыхал непристойное ругательство.

   – Глокенхаммер! Толстокожий сакс. Уж эти мне англичане. Их так и пучит от снобизма и запоров. Он, видите ли, из Оксфорда!

   Илар понял, что Гемборек не жалует и англичан.

   – А как вы относитесь к Жаку Пулену? – спросил Илар Гемборека.

   – Стервятник, – плюнул доктор.

   – А я его зову Connard, что по-французски означает "козел", он ведь француз, – засмеялся Аркадий Петрович и вдруг посерьезнел, сжал кулаки и, потрясая ими, ответил: – Я его ненавижу всеми фибрами души! Такие люди, как он, замучили моего предка в подвалах Лубянки.

   Илару показалось, что Зарянский, несмотря на мягкость и добродушие, может быть жестоким, как все слабохарактерные люди. Возможно, здесь кроется секрет русского бунта – кровавого и бессмысленного. Однако сам Зарянский вряд ли будет бунтовать, скорее уж подстрекать.

   Илар все чаще думал, не является ли этот русский тем самым скрытым агентом Сопротивления? Уж кому и быть революционерами, так это русским. У них это в крови. Илар поймал себя на мысли, что неосознанно пытается вычислить "Музыканта". А ведь это опасно. Праздное любопытство в таких делах до добра не доводит. А может, любопытство его не праздное? Может, он уже дозрел до.

   Иногда, когда на Аркадия Петровича нападал приступ русской хандры, он вздыхал и говорил: «Я как былинка в поле!» Или читал стихи на странно жестком и одновременно певучем языке, даже Ясон догадался, что – на русском:

   Далеко до лугов, где ребенком я плакал,

   упустив аполлона, и дальше еще -

   до еловой аллеи с полосками мрака,

   меж которыми полдень сквозил горячо.

   Но воздушным мостом мое слово изогнуто

   через мир, и чредой спицевидных теней

   без конца по нему прохожу я инкогнито

   в полыхающий сумрак отчизны моей.*

   [*стихи В. Набокова]

   – А теперь переведите, – требовал Гемборек.

   – Да-да, пожалуйста, – поддерживал Ясон.

   – Не буду, – упрямился А. П. – Это все равно, что вместо чистой водки подать самогон.

   – Ну, тогда выпьем чистый медицинский спирт, – предлагал Гемборек.

   – Русский язык – великий, – сказал Илар, не зная, с какого боку подступиться к Зарянскому. Выпив очередную рюмку, старший техник-пилот почувствовал, что совсем окосел.

   – Да уж, с интерязом, этим искусственным, кастрированным чудовищем, на котором мы с вами вынуждены общаться, не сравнить, – заявил Зарянский, оставаясь трезвым как стеклышко, хотя выпивал больше всех. – Наш могучий русак, он абсолютно великолепен!

   Илар решил воспользоваться этой идиллической для Аркадия Петровича минутой, чтобы спросить о главном:

   – Скажите, что означает для вас понятие "свободы"?

   – Это смотря кем вы себя чувствуете, – лукаво отвечал Аркадий Петрович. – Если – собакой, то вам нужен хозяин. Если кошкой, то вам нужна независимость. А если вы птица!..

   Зарянский, казалось, сейчас вознесется.

   – А если человек – свинья? – засмеялся Гемборек.

   – Тогда ему нужна грязь, – спустившись из-под облаков, ответил Зарянский.

   – Говорят, что кваки живут в болотах, – вставил Ясон. – В Откровении Иоанна Богослова упоминается о "казни египетской" в виде нашествия лягушек или жаб...

   – Выдумки, – отрезал доктор. – Отцы церкви намекали на жизнь в тине и кваканье лягушек как на символы дьявола или еретического лжеучения. Что касается кваков, то они живут в подводном городе – Акваке... А вообще, господа, у меня есть гипотеза, что кваки – далекие, выродившиеся потомки рыбообразных божеств Дандрама. В "Мабиногионе" – сборнике прозаических валлийских преданий – рассказывается о форморианах. Форморианы – это такие рыбообразные божества, мрачные морские гиганты, легендарные великаны, населявшие древнюю Ирландию. Люди и боги воевали против великанов, боги победили и загнали великанов в тартарары, на дно океана. А теперь вот они вылезли. Чтобы отомстить человечеству... Ясно ведь, что ни из какого космоса кваки не прилетали. Они были здесь изначально...

   – Любопытная теорийка, – уютно пощипывая бородку, сказал Аркадий Петрович.

   – А если я чувствую себя Человеком? – с пьяной занудливостью пристал Илар к А. П.. – нужна мне свобода или нет? В широком смысле... – он повел рукой, в которой держал стакан с тоником. Напиток плеснул через край.

   Зарянский отшатнулся, чтоб его не облили, и без привычной улыбки ответил и даже с раздражением, словно пытался отмахнуться от назойливой мухи.

   – Если вы спрашиваете, значит, нет. А вообще, на провокационные вопросы не отвечаю.

   Илар удивленно посмотрел ему в глаза. Глаза были светлые, как море под свежим ветром, взгляд твердый, однако настороженный.

   "Он, скорее, поэт, чем музыкант, – подумал Илар. – хотя ведет себя весьма осторожно... А я слишком прямолинеен.

   – Мой друг, – сказал Гемборек, обнимая Илара пьяной рукой, – не стоит обращаться к Аркадию Петровичу с наивными вопросами. Ответы на них давно известны: Свобода – это тоска по хозяину. Что ты еще хочешь знать? Ты молодой, тебя должна интересовать любовь. Пж-ж-жалуйста: любовь – это чувство, которое человек испытывает к самому себе. Хочешь, открою тебе еще тьму истин: жизнь – это стремление к смерти. Смерть – это выход на старт в очередной пульсации. Дежа вю. Истина в том, что ничто не истинно. Ву компрене? А теперь забудем всю эту муть, и будет говорить о более важном.

   – О чем? – встрепенулся Илар, стараясь сделать так, чтобы лицо собеседника не раздваивалось.

   – О милых пустячках, – ответил доктор.

   После разговора о свободе, Аркадий Петрович избегал Илара или отвечал односложно. Видно было, что он чего-то опасается. "Не хватало, чтобы меня посчитали провокатором, – подумал Илар. – С кем же мне тогда поговорить по душам? Ясон молод и глуп. Гемборек принципиально несерьезен. Только и остается А. П., но он как раз и не желает разговора на опасную тему. Кому же тогда раскрыть душу? К кому обратиться за советом и поддержкой? У кого спросить, не террорист ли имярек? Не у Пулена же?

   По законам детективного жанра искомая личность всегда тот, кто меньше всего вызывает подозрение. Но детектив – это одно, а жизнь – совсем другое. Если Пулен – "Музыкант", то при таком сообщнике вообще не нужны будут никакие разрешительные документы. Ведь он сам контролер.

   Если это предположение верно, то тогда понятно, почему Стервятник, грубый с другими, благорасположен к Илару? Не потому ли, что ему нужен пилот? Ведь сами контролеры не умеют пилотировать хроноджеты. Их этому не обучают. Их дело контролировать, предотвращать террористические акты во Времени.

   Но Илар совершенно не мог представить, как заговорит с этим монстром на скользкую тему. А если Стервятник никакой не "Музыкант" (Господи! Вот уж кому меньше всего подходит эта кличка!), то тогда это будет явный провал. Сорвется весь план. И под удар будет поставлены люди, причастные к заговору.

   – И почему ты, идиот этакий, – обругал Илар себя, – не настоял и не узнал у Хейца пароль или что у них там на сей случай запланировано? Какой-нибудь тайный знак, предмет...

   Глава 10

   По утрам Ясон раскочегаривал мощный японского производства вездеход «бофу» на воздушной подушке. Потом на борт, если была необходимость, загружалось оборудование, следом вскакивали ученые, и техник-пилот отвозил их на объект, а вечером привозил обратно. Целую смену ученая братия возилась со своими приборами, расположенными вокруг башни. Для кратковременного отдыха и смены баллонов с воздухом использовались надувные купола. Там создавалась временная атмосфера, и было относительно тепло. Но редко кто решался вылезти из скафандра. Обычно снимали только шлем, который при аварийной ситуации можно было быстро надеть.

   К удивлению и тайному стыду Илара, его глупую идею решили проверить на практике. Для этого впритык с башней, там, где был вход, соорудили надувной тамбур. Установили обогреватели, и вот уже два дня нагревают участок стены с отпечатком ладони неведомых строителей. Видать, ученые совсем отчаялись разгадать тайну башни, коль хватаются за такие сомнительные соломинки.

   За два дня температура стены стала на пару градуса выше окружающей атмосферы и больше не поднималась. Что и следовало ожидать. Потом случилось ЧП. Илар в это время был на стартовой площадке, готовил к запуску очередной беспилотный темпо-зонд. Аппараты забрасывались в Прошлое, и, скользя во времени к исходной точке, они выборочно проводили съемку местности. Таким вот утомительным способом надеялись засечь момент появления на Тритоне неведомых строителей Лингама.