355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Владимир Лесин » Атаман Платов » Текст книги (страница 32)
Атаман Платов
  • Текст добавлен: 21 октября 2016, 19:47

Текст книги "Атаман Платов"


Автор книги: Владимир Лесин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 33 страниц)

Перемена обстоятельств

Государь – в Петербурге. Атаман – в «скучной Аршаве», то есть Варшаве. А хотелось в столицу. Но никто не звал. Александр Павлович молчит. И от Марии Федоровны – ни строчки. В чем причина? Платов не знал. Жил воспоминаниями, отводил душу в письмах детям, друзьям, соратникам…

Старики обычно живут прошлым. Прошлое лучше настоящего хотя бы потому, что там осталась молодость. И удивительные встречи. А у Платова их было много. Самыми памятными оказались встречи с Суворовым. Вот и мучился в «скучной Аршаве», утешаясь приятными воспоминаниями «о том драгоценном времени, в которое имел щастие неоднократно служить под начальством сего великого полководца и созерцать бессмертную славу его».

С кем поделиться нахлынувшими воспоминаниями? Решил, что лучше всего с племянником Александра Васильевича, военным министром князем Алексеем Ивановичем Горчаковым, с которым нередко сиживал за царским столом в Зимнем дворце. Призвал секретаря, кое-как растолковал ему о впечатлениях от встреч с великим полководцем, тот привел в порядок негладкие мысли своего начальника и перенес их на лист бумаги:

«…С Суворовым не только проходили казаки пропасти, изумляли непонятною быстротою своею умы человеческие, но даже могли бы творить непостижимые смертным чудеса. Его слово вдыхало в них бодрость, повиновение и решимость на все; оно же, быв тогда для них законом неизменяемым, служит теперь и навсегда за лучший образец в добродетелях и доблестях ратных. Так много обязаны мы сему бессмертному герою, отверзшему нам путь к славе! Имя его и поныне подкрепляет дух во брани сражающихся и вселяет страх и ужас во врагов. Но не мы только благоговеем перед прахом его; память его благославляют все народы и племена; пройдут века, а имя Суворова, украшая отечественную историю нашу, не перестанет возвышать народную гордость и воспламенять дух поздних потомков… Ему вручен был от Бога дар управлять и располагать сердцами всех… От такого Росса вкушала блаженство вселенная и теперь имеет украшение история рода человеческого!..»

– Складно пишешь, – сказал Платов. – Молодец! Только добавь, что копию с сего письма и все письма его сиятельства ко мне я отошлю в город Новочеркасск для хранения с прочими памятниками о подвигах Донского войска.

Платов довольно часто задумывался над тем, какой след в истории оставят его воины. Еще раньше он поддержал капитана Петра Андреевича Чуйкевича, решившего написать хронику подвигов казаков в Пруссии в 1807 году. А теперь предложил Сергею Николаевичу Глинке издать все, что у него было напечатано о донцах в «Русском вестнике», и прислал ему на расходы 2 тысячи рублей. В результате в Москве вышла книга «Вера, верность и слава донцов». Надо думать, Матвей Иванович с удовольствием читал строки из нее:

 
Донцы! Суворов наш живет,
Его питомец вас ведет…
 

Может быть, эти строки и вызвали у Матвея Ивановича воспоминания о великом полководце, под началом которого он вел казаков на штурм Измаила.

А еще порадовал Матвея Ивановича в «скучной Аршаве» Михаил Богданович Барклай де Толли своим посланием от 24 июня 1814 года. Генерал-фельдмаршал вспомнил все: и сбор донского ополчения, когда «юноши, не созревшие еще в силах к понесению трудов военных… по первому воззванию монарха летели на защиту благоденствия и славы русской», и изгнание врага, и возвращение казаками богатств, похищенных в Москве захватчиками, и освобождение Европы и самой Франции… А завершил свое послание так:

«…Милостивый Государь мой, в сие достопамятное время не было ни одного случая, где бы герои донские не блеснули и подвигами военными, и подвигами патриотическими; не было битвы, где бы они не восторжествовали; не было трудов, которых бы они не преодолели; не было нужд, коих бы они не перенесли.

Теперь, когда они, возвращаясь на благословенную родину свою, несут с собою от берегов Сены до берегов Дона славу, мир и благоденствие, я не могу скрыть истинной признательности моей к бессмертным подвигам их. Конечно, и без моей признательности известна свету слава их; но почитая собственно для себя лестным передать в память потомства, что я имел честь быть свидетелем достославной службы их на пользу своего и чужих народов, я усерднейше прошу Ваше Сиятельство сие искреннее излияние чувствований моих принять как залог особенного к заслугам донских воинов уважения всей армии, над коею я по доверенности Государя Императора удостоился начальствовать. Пусть признательность сия будет также несомненным доказательством и отличного моего к вам почтения…»

Платов отправил письмо Барклая в Новочеркасск и предписал войсковой канцелярии довести содержание его до сведения всех донских жителей, дабы могли они «вкусить в душе своей сладостное удовольствие» от «благодарности господина генерал-фельдмаршала».

Комментарии здесь, как говорят, излишни. От той давней размолвки между двумя выдающимися современниками не осталось и следа. Примирила Победа.

Закончился беспримерный галоп по Европе. Еще в Лондоне государь распорядился оставить на границе 10 казачьих полков, а остальные отправить домой. Рыцари Платова, блеснув подвигами военными и патриотическими, стали возвращаться к своим очагам.

Пребывая в главной квартире, Платов хорошо знал о положении на Дону. Он гонял курьеров из Варшавы в Новый Черкасск, посылал предписания войсковой канцелярии и получал ответы на свои запросы. Проведал он и о том, как встречали победителей их матери, жены и сестры…

18 августа император Александр подписал благодарственный манифест к русскому народу за участие в войне. Вскоре и атаман Платов обратился к Войску с приказом, который поистине можно назвать гимном во славу донских женщин, сохранивших в лихую годину прежний «порядок и то же благоустройство», «верность и привязанность к мужьям своим, с коими столь долго были разлучены», вскормивших «оставленных младенцев, кои так же будут полезны Отечеству, как и отцы их». «Проникнутый сими чувствиями», он закончил так:

«…Я в сердечную обязанность вменяю себе по долгу звания… принести через сие всем женам донских воинов мою совершеннейшую благодарность за исполнение обязанностей их, за сохранение домов, семейств и имуществ наших.

Пускай верность и усердие их, а наши за то к ним признательность, уважение и любовь послужат в позднейшем потомстве примером нравственности для жен донских».

Если верить историку В. Броневскому, казачки не очень-то блюли верность своим мужьям, когда те отправлялись в поход. Но то было в мирное время. Похоже, в годы войны они выдержали испытание разлукой. И атаман отметил сей подвиг донских жен в приказе по Войску.

Платов не забыл и о самих героях, потрясших и приведших в «ничтожество» «тьматысячные вражеские силы». 1 декабря 1814 года он отправил в Новочеркасск печатное изъявление благодарности Войску, в котором клялся до конца жизни хранить в памяти мужество и храбрость донских воинов, удививших «целый свет» подвигами в сражениях «за веру, царя и Отечество».

Государь император с конца августа пребывал в Вене, устраивал приемы и банкеты, поражая западных современников «безудержным расточительством»; на балах кокетничал с партнершами по танцам; пикировался со вчерашними союзниками по вопросу о судьбе Польши и Наполеона, запертого на своем острове.

Наступил 1815 год. 23 января Платов обратился к царю с письмом, в котором сообщил, какую радость на Дону вызвало возвращение первых казачьих полков, и, ссылаясь на нездоровье, испросил разрешения съездить в Петербург подлечиться.

На самом деле Матвей Иванович хотел повидаться со вдовствующей императрицей Марией Федоровной. Буквально в те же дни он писал дочери и зятю:

«…Даю вам знать о себе, я, слава Всевышнему, здоров; здоровье мне дали воды германские и вояж по оной Германии. Но скучаю сильно, что я по сю пору проживаю в Аршаве в ожидании возвращения государя из Вены, иначе мне ехать никуда нельзя и как скоро я буду в Петербурге, неизвестно…»

Думаю, и император не слишком поверил в болезнь атамана, ибо на его просьбу не отозвался. А может, не до того было: Александр Павлович танцевал. «Он танцевал бы и во время пожара», – как выразился английский современник, участник Венского конгресса.

Миновал февраль. И трудно сказать, сколько пришлось бы атаману томиться от безделья в польской столице, не устрой Наполеон переполох на всю Европу. Низложенный император бежал с Эльбы в неизвестном направлении и перепугал до смерти и французского короля, и австрийского императора, и их канцлеров. Лишь Александр, узнав новость, без колебаний заявил, что готов снова взяться за оружие.

Начались знаменитые «Сто дней». 8 марта 1815 года Наполеон под восторженные крики парижан вступил в столицу Франции.

По новой договоренности между союзниками Александр I взял на себя обязательство выставить 150 тысяч человек и не складывать оружия до тех пор, пока общий враг не будет окончательно раздавлен. Русская армия, оставившая Францию год назад, получила приказ двигаться к берегам Рейна.

В Варшаву помчался курьер с высочайшим рескриптом от 9 марта на имя Платова. Император приказал атаману распорядиться, чтобы войсковая канцелярия немедленно выслала в Радзивилов 10 доброконных казачьих полков. Заканчивая свое послание, Александр писал:

«…На отбытие Ваше в Петербург, хотя и должен был я согласиться по уважению слабого здоровья вашего, но надеюсь, что настоящий случай переменит ваше намерение и вместо отдыха вы, как старый воин, сами не оставите явиться на открывающееся поприще к новой славе и последуете за армиею генерал-фельдмаршала Барклая де Толли…»

Конечно, Платов послал на Дон предписание, чтобы готовили полки к походу и отправляли их на Волынь, в местечко Радзивилов, где дано им будет новое направление. А сыну графу Ивану наказал поспешить к нему в Варшаву на почтовых.

Миновал март. Апрель был уже на исходе. Платов все еще находился в Варшаве, ожидая выступления армии Барклая де Толли. В конце месяца получил письмо от дочери Марии Матвеевны и расстроился. Она сообщила, что брат ее, граф Иван, здоровьем не так крепок, чтобы ехать к отцу на почтовых. Похоже, сын попал под опеку сестер, и те хотят оставить его на Дону. «Бога ради, – взмолился отец, – сего не делайте, я запрещаю – должен он следовать с Атаманским полком непременно!..»

Не было у графа Ивана тяги к военной службе. А отцу хотелось передать ему и опыт свой многолетний, и славу фамильную, чтоб нес он ее достойно и преумножал. 2 мая, уже на марше, Платов написал зятю Тимофею Дмитриевичу Грекову, шедшему во главе Атаманского полка: «Вы, как свой, приучайте его исподволь к командованию сотней».

Предстояла кампания в Бельгии. Веллингтон с 90-тысячной интернациональной армией был уже в Брюсселе, Блюхер со 120 тысячами пруссаков в Намюре. Крупные силы австрийцев и русских двинулись к границам Франции. После соединения союзники намеревались начать наступление.

Однако Наполеон вовсе не собирался ждать, когда союзники соединятся. 3 июня он отбросил англо-прусские войска при Линьи, но через неделю потерпел сокрушительное поражение под Ватерлоо. Русские и австрийцы не успели. Славу победы разделили между собой Блюхер и Веллингтон.

Наполеон вторично отрекся от престола и вступил на борт британского корабля, который увез его к берегам Англии. Платов был доволен. «Поделом вору мука за его злодейство, и придумать невозможно, какое бы сделать ему наказание», – писал он зятю Тимофею Дмитриевичу Грекову из Парижа.

Союзники придумали наказание. У него есть название – остров Святой Елены.

В том же письме от 12 июля атаман дал генерал-майору Т. Д. Грекову «особое повеление» – выбрать «самых лучших видом и ростом, также доброго поведения» сто молодых казаков для зачисления в гвардию и во главе с графом Иваном Матвеевичем отправить к нему. Отцу очень хотелось вывести сына в свет, но тот, кажется, упирался.

Во время пребывания Платова в Париже Лондон еще раз напомнил атаману о себе, прислав ему с героем Ватерлоо фельдмаршалом Артуром Уэлсли Веллингтоном саблю.

А. У. Веллингтон – М. И. Платову,

19 октября 1815 года:

«Сиятельнейший Граф, Милостивый Государь!

…Я не могу выразить, сколь лестно для меня быть изъяснителем чувствований удивления и признательности соотечественников моих к тем великим подвигам, коими вы достойно прославили себя при защите Европы!..»

В свою очередь и граф Матвей Иванович отправил мэру Лондона письмо, в котором благодарил его и «все высокопочтенное сословие» английской столицы, но оговаривался:

«…Приемля сей отличный и весьма лестный для меня знак с чувством истинной признательности, я не могу, однако же, отнести прямо к себе всю приписываемую мне оным славу. Но видя из сего искренность и доброжелательство, коими великая и знаменитая достоинствами своими нация почтила меня свыше заслуг моих… считаю себя счастливейшим, что Провидение и благость Всеавгустейшего Монарха моего дозволили мне участвовать в столь блистательнейшей для всей Европы эпохе…»

По случаю награждения Платова офицеры лейб гвардии казачьего полка устроили два праздника. Поводом для первого явилось общее производство, а для второго – день именин атамана, приходившийся на 9 августа. Матвей Иванович был весел, ласков, словоохотлив и походил скорее на отца большого семейства, чем на начальника. Он подзывал к себе повышенного в чине, поздравлял, вспоминал его родственников, называя каждого по имени и отчеству, описывал их подвиги воинские и добродетели повседневные, внимательно всматривался в лицо и говорил, например:

– Знаете ли, господа, я вам скажу, он очень похож на отца своего, я служил с ним еще в турецкую кампанию, очень храбрый казак был и собою такой молодцеватый.

А у другого неожиданно спрашивал:

– Пьешь ли водку?

– Никак нет, ваше высокопревосходительство.

– Это очень хорошо, я вам скажу; однако надо исподволь приучаться; бывают непогоды и вьюги, а казак все на коне и в поле; тут, я вам скажу, лучшее лекарство – чарка горчичной. Если пойдешь по отцу, то надежда большая!

И обращаясь ко всем, внушал по-отечески:

– Помните славу и добродетели, держитесь обычаев отцов своих.

28 августа (10 сентября по европейскому стилю) государь устроил грандиозный смотр русской армии на Каталунских полях в 120 верстах от Парижа с участием 7 кавалерийских дивизий, в том числе всех казачьих полков, и 11 пехотных, общей численностью 150 тысяч человек при 540 орудиях. Присутствовали иностранные гости: император Австрии, король Пруссии, герцог Веллингтон, князь Шварценберг, Блюхер, принцы крови, маршалы, генералы, приехавшие из европейских столиц.

Парад произвел ошеломляющее впечатление на союзников. Веллингтон в изумлении воскликнул:

– Никогда я не представлял, что можно довести армию до подобного совершенства!

– Я вижу, что моя армия – первая в мире, для нее нет ничего невозможного! – ответил сияющий радостью Александр.

Союзники стали сговорчивее…

Вскоре после смотра Платов укатил в Петербург, где, включившись в водоворот придворной жизни, пробыл восемь месяцев.

Конечно, были обеды за царским столом и встречи с обожаемой императрицей Марией Федоровной. Вспоминая это время, Смирный писал:

«Осыпанный снова благоволениями Монарха и лестными приветствиями двора и всей столицы, граф Платов насладился истинным сердечным удовольствием, которое, можно сказать, восстановило душевные силы его и уврачевало здоровье, столь многими тяжкими трудами расстроенное».

20 июня 1816 года император Александр подписал рескрипт, которым милостиво разрешил Платову возвратиться на Дон, и, еще раз выразив донцам свою признательность, поручил атаману объявить им свое благоволение и между прочим пообещал в недалеком будущем навестить его в Новочеркасске.

Наконец-то дома

По пути на Дон атаман остановился в Москве, встретился с Сергеем Николаевичем Глинкой. К сожалению, поэт, писатель и издатель «Русского вестника» не оставил воспоминаний об этом последнем свидании с другом, ограничившись краткой фразой: «Платов был воином-богатырем и прямым человеком на путях человечества».

Платов спешил на родину, гнал лошадей на юг. Позади остались Серпухов, Тула, Елец, Воронеж, через сутки-другие проехали леса. Впереди до самого горизонта расстилалась изумрудная степь, напоенная затяжными дождями. В первой донской станице Казанской встретил его непременный член войсковой канцелярии генерал-майор Марк Иванович Родионов, заранее отправленный из Новочеркасска. Старики поднесли атаману хлеб-соль, а казаки друг перед другом изъявляли ему свое усердие.

Смирный, сопровождавший Платова, вспоминал:

«Все сии знаки непритворной преданности и народной любви к нему граф принимал с чувством живейшей благодарности. Слезы умиления и душевного удовольствия невольно текли из глаз его».

До самого Новочеркасска подобные встречи услаждали душу Матвея Ивановича.

На Аксайской почтовой станции ожидали его прославленные атаманцы во главе со своим командиром генерал-майором Грековым. Под восторженные крики «ура!» Матвей Иванович вышел из коляски, поприветствовал всех, обнял зятя Тимофея Дмитриевича и тут же приказал трогать. Не доезжая до Новочеркасска, остановился у небольшого кургана, взошел на него, обратился в сторону сияющих золотом куполов городских церквей, отвесил три земных поклона и произнес:

– Слава Богу! Послужил царю и постранствовал довольно; теперь в краю родном, авось Всевышний благословит меня спокойно здесь умереть, – и, взяв горсть земли, порывисто приложил ее к губам.

В это мгновение пошел сильный дождь. Минут через пять он прекратился. Граф Матвей Иванович стоял на кургане. Ветер раздувал его заметно поредевшие волосы. Туча развеялась. Снова засияло солнце.

– Я вам скажу, господа: дождь и солнце – это хорошее предзнаменование!

Двинулись дальше.

У горы, на которой раскинулся новый город, его встретил наказной атаман Николай Васильевич Иловайский со всеми генералами, штаб– и обер-офицерами Войска, кратко доложил о состоянии края. В ту же минуту народ и казачьи полки, бывшие в это время в Новочеркасске, сверху приветствовали легендарного своего начальника криками «ура!» и громом артиллерийского салюта.

Обняв и расцеловав наказного атамана, граф со слезами умиления изъявил признательность всем встречающим. В ответ разнеслось раскатистое «ур-р-р-ра-а!!!».

Толпа раздвинулась. К атаману подскакал его 10-летний внук Матёша, ловко спрыгнул с лошади и, вытянувшись, крикнул:

– Здравствуй, дедушка! Наконец-то ты вернулся!

– Здравствуй, Матёша! Здравствуй, внучек! Слава Богу, вернулся. Не узнал бы тебя. Вырос ты за семь лет. – И обнял мальчика.

От городской заставы все двинулись к Вознесенскому собору, где атамана ожидало местное духовенство. Пройдя меж выставленных знамен и войсковых регалий, Платов вступил под своды Божьего храма и отстоял благодарственный молебен. По возглашении многолетия Александру Благословенному снова палили из пушек – аж 101 раз! Протоиерей Оридовский произнес приличествующую для столь торжественного момента речь. Атаман приложился к иконе Божьей Матери и вышел на улицу, где ожидали его казаки.

Войдя в образовавшийся круг, Платов произнес приветственную речь, составленную, очевидно, Смирным:

«Богу угодно было в достославную Отечественную войну открыть нам путь к доказательству нашей привязанности к Отечеству. Ваши труды, друзья, с лихвою награждены: вы покрыли себя неувядаемою славою. Я не сомневаюсь, что вы никогда уже не измените вашим врожденным чувствованиям и завещаете их детям своим, дабы они были столь же тверды и неколебимы в вере Богу и верности престолу, сколь сами вы показали то перед целым светом».

По окончании официальных торжеств Матвей Иванович поспешил на городское кладбище, где покоился прах его Марфы Дмитриевны, ушедшей из жизни еще в декабре 1812 года. Над могилой рыдал так, что его едва ли не силой увели от хладного памятника жены.

С кладбища зять, наказной атаман Николай Васильевич Иловайский, повел тестя в дом свой, где был приготовлен праздничный обед. Свидание с родными несколько развеяло его скорбь. Старика окружили сын Иван, дочери Анна, Мария, Екатерина с мужьями, пасынок Кирсан Павлович Кирсанов, невестка-вдова Мария Степановна с детьми Наденькой и Матёшей.

Обед затянулся до вечера. Дом наказного атамана был «прилично иллюминирован». Народ не расходился и до глубокой ночи, кричал «ура!».

В последующие дни с ближних и дальних станиц потянулись в Новочеркасск торговые люди с подарками для героя. Скоро, однако, жизнь казаков вошла в привычную колею. И у атамана она протекала довольно размеренно, с известной поправкой на роль барина екатерининских времен, которую он пытался играть.

Спать ложился перед рассветом, не раньше четырех часов, а просыпался в восемь, но оставался в постели до одиннадцати утра. Потом пил чай. Себе и уважаемому гостю, если таковой оказывался за столом, наливал сам. Кофе не любил.

– Кофе пить, я вам скажу, – кровь густить, – убеждал атаман гостя.

В 6 часов пополудни граф садился обедать, усаживая за стол всех, кто попадался ему на глаза, и потешал собравшихся рассказами до 10 вечера. Сам слушать не умел. И, как и раньше, не терпел, когда его перебивали.

Компаньонка атамана, мисс Элизабет, напротив, слушать умела, ибо по-русски совсем не понимала.

После обеда Матвей Иванович немного отдыхал, затем приступал к делам по должности, однако лишь усилием воли заставлял себя заниматься этой маетой. А перед сном снова пил чай.

И так каждый день.

Бывало, его сиятельство устраивал праздники себе и казакам – по случаю приезда важных гостей, по поводу именин или дней рождения членов высочайшей семьи.

Так, 8 ноября 1816 года, в день Архангела Михаила, Матвей Иванович устроил конское ристалище в честь младшего брата царя Михаила Павловича. В тот раз у него гостили генерал Николай Федорович Ртищев, к которому атаман с давних пор питал «особенное уважение» и чувство искренней дружбы, и некий английский путешественник Честертон, следовавший то ли в Индию, то ли из Индии.

Ристалище удалось на славу. По сигналу, данному выстрелом из пушки, десятки наездников сорвались с места и, поднимая пыль, устремились вперед. Казалось, земля стонет под ногами такого количества резвых скакунов. В четверть часа преодолели они 7-верстное расстояние. Победители были щедро награждены атаманом.

Заезжих гостей, местных генералов и офицеров угощали «роскошным ужином». Вечером был фейерверк. Небо сотрясал гром артиллерии. Не забыли и «простой народ» – накормили и напоили людей, чтобы помнили и царского брата, и его небесного покровителя, но прежде всего – своего атамана.

Читатель уже имел возможность убедиться, что все придворные праздники стали как бы личными праздниками Платова. Прежде он предпочитал отмечать их вместе с членами царской семьи. А если не удавалось вырваться в столицу, накрывал столы и в походных условиях. Теперь обострились проблемы со здоровьем, поэтому он вынужден был слать поздравления своим высочайшим покровителям ко дням именин, рождения, бракосочетания, гоняя курьеров с берегов Дона на берега Невы, и пировать с народом на месте – в Новочеркасске. И из Петербурга получал благодарственные письма и рескрипты.

В тот год пировали по случаю бракосочетаний великой княгини Екатерины Павловны, вступавшей во второй брак, и великого князя Николая Павловича. Но такого гульбища, какое устроил Платов в день рождения его императорского величества Александра Павловича, казаки не видели никогда. Только за столы атаман усадил 600 донских офицеров и генералов. За здоровье государя пили под гром артиллерии. Когда «согласный хор певчих» затянул «многие лета», «народ, угощаемый щедростью атамана», неистово кричал «ура!». Матвей Иванович плакал от умиления и насыщения «горчичной».

На том торжественном обеде Платов организовал сбор средств в пользу вдов и сирот, и сам отвалил две тысячи рублей. Кроме того, он заплатил за тех, кто попал в тюрьму за долги, и приказал освободить их.

Да, Платов был щедр. Своих долгов не считал, в том числе и царю. Транжирил с размахом войсковые деньги, и немалые. Казаки нищали, меж собою шушукались, осуждая атамана и за перенос донской столицы, и за наряд на службу вне очереди, и за расхищение войсковых земель, и за узкие мундиры, навязываемые силой, и за многое другое. А он все столы накрывал, тосты произносил, из пушек палил и слезы лил.

После царского дня рождения Платов долго лежал в постели, стонал, пил рассол. Вошел Смирный. Спросил:

– Как чувствуете себя, ваше сиятельство?

– То ли не видишь. Лихотит. Ломота во всем теле.

– Надо бы вам, Матвей Иванович, поберечь себя для Отечества, взять на некоторое время покой от должности.

– Как посмел ты говорить такое?! – вспылил Платов. – В кого ты хочешь превратить меня – в ребенка? На кого я буду похож, когда после таких несчетных милостей ко мне милосердного государя посмею испрашивать у него (даже на минуту) отдохновения от должности? Я скорее умру, чем решусь на это.

После столь энергичного протеста Смирному «не осталось ничего другого, как, взирая с сокрушением сердца на постепенное угасание сего заслуженного мужа, проливать слезы». Как видно, Николай Федорович тоже был чувствительным человеком.

Матвей Иванович, несмотря на непогоду, продолжал разъезжать по донским станицам и хуторам, проверяя, как исполняются его распоряжения.

Между тем прошло Рождество. Наступал новый 1817 год. Платов заранее отправил в Петербург поздравления их императорским величествам Александру Павловичу с Елизаветой Алексеевной и, конечно, Марии Федоровне, а через них и всем прочим членам императорского семейства, пребывавшим тогда в столице. В предпраздничную ночь отстоял Божественную литургию, сопровождавшуюся 101 выстрелом из орудий донской артиллерии.

Отпраздновав с возлияниями и Рождество, и Новый год, Платов стал готовить встречу царя. Приказал возвести две триумфальные арки. Стоят они теперь на въезде в Новочеркасск – с запада и с северо-востока – каменные, как в Москве и Петербурге, и напоминают нам не столько о посещении государем донской столицы уже после смерти атамана, сколько о тех временах, когда, по выражению Дениса Васильевича Давыдова, голова каждого русского «кипела отважными замыслами и грудь, полная обширнейших надежд, трепетала честолюбием изящным, поэтическим», напоминают о подвиге казаков в той великой войне и о неудержимом их галопе по Европе.

Александр Павлович тогда не приехал. Но дня именин государя Матвей Иванович не упустил – отпраздновал его так же шумно, как и день рождения. Приятно было погулять, порадовать преданных людей, но еще важнее – написать о том в столицу, напомнить о себе, чтоб не забывали.

А его и не забывали. В июле давний приятель по костромской ссылке и многим ратным походам Алексей Петрович Ермолов получил вдруг приятную возможность засвидетельствовать прославленному герою «чувства искренней привязанности». Встретив близ Тегерана начальника штаба Бомбейской армии полковника Джонсона, возвращавшегося через Персию и Россию в Англию, он рекомендовал его атаману как «человека отличных достоинств» и просил принять его.

Матвей Иванович не только принял английского гостя и показал ему во «всем блеске, что значит русский человек и донской казак», но и подарил ему отличной работы экипаж, предупредив его желание купить таковой.

В сентябре 1817 года, в праздник Воздвижения Животворящего Креста Господня, в Новочеркасск прибыл великий князь Михаил Павлович. Матвей Иванович устроил ему встречу, о которой потом с удовольствием вспоминали казаки. И всякий раз с новыми подробностями.

От границы Войска Михаила Павловича сопровождали генералы Максим Григорьевич Власов и Григорий Андреевич Дячкин. В пяти верстах от Новочеркасска великого князя встретили зятья атамана – Тимофей Дмитриевич Греков и Константин Иванович Харитонов – и сын Иван Матвеевич с конной командой. Сам Платов с донскими полками, выстроенными вдоль дороги, и многочисленными зрителями ожидал высокого гостя у городских ворот.

Михаил Павлович, не желая явиться перед донскими полками в коляске, потребовал выслать ему верховую лошадь. Матвей Иванович отказал, опасаясь, как бы лошади, перепуганные громом артиллерии и радостными криками встречающих, не выбросили царского братца из седла. Великий князь настаивал, еше два раза гонял офицеров свиты в Новочеркасск. Атаман был непреклонен.

– Ежели что случится, как явлюсь я к матушке-императрице Марии Федоровне, что скажу моей благодетельнице? Не дам! – сказал Матвей Иванович, как отрезал.

И не дал. Пришлось великому князю ехать в город в коляске. Палили пушки. Казаки кричали «ура!». Боевые генералы салютовали наградными саблями.

Михаил Павлович вышел из коляски и двинулся навстречу Матвею Ивановичу. Сблизились.

– Ваше императорское высочество… – начал было рапортовать атаман.

– Да будет вам, Матвей Иванович, – прервал его Михаил Павлович и обнял Платова. Растроганный старик заливался слезами.

Когда шум стих, к великому князю подвели лошадь под казачьим седлом. Дальше он поехал верхом.

У собора Михаила Павловича и членов его свиты – генералов Ивана Федоровича Паскевича, Александра Христофоровича Бенкендорфа и других – встречали протоиерей Иаков, местное духовенство, депутация от донского дворянства. Атаман рассказал гостям о войсковых регалиях, в разное время пожалованных казакам предками великого князя и выставленных перед входом в храм.

Ночевали гости в большом доме генерала Николая Васильевича Иловайского.

Утро 17 сентября началось с представления великому князю донских генералов и офицеров. Потом гости посетили канцелярию и экспедицию, госпиталь и гимназию. За городом наблюдали за артиллерийскими маневрами со стрельбой и учебными сшибками атаманцев с казаками других донских полков. В три часа был обед с тягучими льстивыми речами, а вечером – бал, открытый полонезом. Не зря атаман так часто и подолгу жил в Петербурге – многому научился.

На рассвете следующего дня Михаил Павлович в сопровождении казачьего полка верхом ускакал в Старый Черкасск, где встретил его хлебом-солью сам атаман, приехавший туда заранее. Сын Иван и внук Матвей стояли справа и слева от отца и деда и держали блюда с фруктами из собственного сада.

Завтракали в доме Алексея Васильевича Иловайского, человека воспитанного и образованного, авторитетного даже в столичных армейских кругах.

Осмотрев древнюю казачью столицу, Михаил Павлович и его спутники отбыли в Ростов «и далее по тракту к Таганрогу». Атаман «имел щастие к сердечному утешению… сопровождать Его Высочество до города Азова».

Матвей Иванович вернулся домой, сел за стол и отписал своей благодетельнице Марии Федоровне, что имел счастие созерцать великого князя Михаила Павловича, восхитился «кроткостью, благоснисходительностью и ангельской приветливостью» молодого человека, но в силу краткости визита не вполне успел насладиться «лицезрением» его высочества – 20-го числа из Азова тот «изволил отправиться далее в вожделеннейшем здравии».


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю