Текст книги "Атаман Платов"

Автор книги: Владимир Лесин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 33 страниц)

Глава одиннадцатая
«С СЕЙ МИНУТЫ РОССИЯ СПАСЕНА»

Первые сражения

«Чем долее останется в Москве Наполеон, тем вернее наша победа», – настойчиво повторял Кутузов и делал все возможное, чтобы не убить в нем надежду на мир. Но всему приходит конец.

В начале октября Наполеон решил оставить Москву, а Кутузов – перейти в контрнаступление. Соотношение сил изменилось в пользу русского главнокомандующего. Он имел под ружьем 120 тысяч регулярных войск и казаков и столько же ополченцев. А французский император мог противопоставить ему всего 116 тысяч человек. Первый удар намечалось нанести до прибытия корпуса маршала Виктора, который, как считали в тарутинском штабе, уже выступил из Минска на соединение с Великой армией.

В то время когда армия Кутузова находилась в Тарутино, авангард Мюрата численностью до 20 тысяч человек беспечно располагался в шести верстах от него. Правда, правый фланг его был надежно защищен крутыми берегами Нары и Чернишни, но левый открыт для нападения. Редкий лес с этой стороны не мог служить преградой для русской кавалерии, поскольку французы не сделали в нем даже засек и не выставили сторожевых постов.

3 октября начальник штаба русской армии Беннигсен предложил Кутузову «без потери времени со всеми силами атаковать стоящего против» Тарутино Мюрата прежде, чем к французам подойдут подкрепления. Это необходимо сделать еще и потому, убеждал он, что Наполеон с гвардией пока находится в Москве и не сможет оказать помощь своему авангарду.

Кутузов назначил атаку на 6 октября. В сражении на берегу реки Чернишни французы потеряли 2500 человек убитыми, в том числе двух генералов, и 2000 пленными. Среди трофеев, взятых исключительно казаками, были знамя, 36 пушек, 40 ящиков со снарядами и весь обоз Мюрата.

Шумно и весело возвращались войска в Тарутинский лагерь. «Покой не шел им на ум, – писал свидетель и участник общей радости А. И. Михайловский-Данилевский, – как будто праздновалось воскресение умолкнувшей на время русской славы». Нравственное значение этой победы действительно трудно переоценить. Она подняла боевой дух русской армии и явилась «решающим толчком, заставившим Наполеона выйти из Москвы».

Победе над Мюратом радовались не только русские. Некий адъютант полковника Флао, узнав о поражении французов, сказал: «Это только начало, потом будет еще хуже». И предложил тост «за погибель Наполеона».

Не ошибся старый голландец, все сбылось: потом действительно стало еще хуже.

***

В то время когда авангард Мюрата, преследуемый казаками донского графа Орлова-Денисова, отступал по направлению к Спас-Купле, Наполеон производил смотр войск. В полдень он узнал о поражении Неаполитанского короля. «Император тотчас решил ускорить выступление и назначил его на день раньше, чем предполагалось сначала». С утра 7 октября Великая армия потянулась из русской столицы. Ее сопровождал огромный обоз в 10–15 тысяч повозок, в которые «были напиханы, как попало, меха, сахар, чай, книги, картины, актрисы Московского театра». По впечатлению Сегюра, французы «походили на татарскую орду после удачного нашествия».

Как ни была обременена Великая армия награбленным добром и запасом продовольствия, Наполеону удалось скрытно вывести ее из Москвы и двинуть по направлению на Калугу. Лишь 11 октября капитан Сеславин обнаружил колонны неприятельских войск у Боровска, увидел даже самого французского императора в окружении свиты.

Сеславин сообщил об этом генералу Дохтурову, прибывшему с корпусом для усиления партизанских отрядов, действовавших в районе села Фоминского, а тот – Кутузову.

Пытаясь убедить Францию и всю Европу, что уход из Москвы не означает отступления, Наполеон распространил очередной бюллетень: «Время прекрасное, но должно ожидать холода в первых числах ноября и, следовательно, должно заботиться о зимних квартирах; особенно кавалерия имеет в них нужду».

Письма Наполеона из России, адресованные жене, явно преследовали ту же цель – внушить парижанам и союзникам оптимизм и веру в несокрушимость Великой армии: «Мой друг, я в дороге, чтобы занять зимние квартиры. Погода великолепная, но она может измениться. Москва вся сожжена… Я ее покидаю и увожу гарнизон… мои дела идут хорошо».

Наполеон дурачил современников, но был не против подурачить и потомков. Дважды поверженный и сосланный на остров Святой Елены, он, вспоминая октябрьские дни 1812 года, утверждал: «Армия возвращалась в Смоленск, но это был марш, а не отступление».

О том, как воспринял М. И. Кутузов сообщение А. Н. Сеславина и Д. С. Дохтурова, поведал нам уже известный майор Д. H. Болговский. Вот что писал он в своих воспоминаниях несколько лет спустя:

«Ночь была теплая, лунная, очень быстро я достиг штаба… Коновницын, пораженный рассказом, пригласил тотчас Толя. Оба вместе, приняв записку, пошли будить фельдмаршала, а я остался в сенях. Кутузов потребовал меня к себе. Он сидел на постели в сюртуке. Чувство радости сияло в его глазах.

– Расскажи, друг мой, неужели воистину Наполеон оставил Москву и отступает? Говори скорей, не томи сердца, оно дрожит!

Я донес обо всем, и когда рассказ был окончен, он изрек:

– Боже, Создатель мой! Наконец ты внял молитве нашей, и с сей минуты Россия спасена!

Тут подал Толь ему карту, и Кутузов приказал Дохтурову не следовать, а, если можно, бежать к Малоярославцу».

В тот же час Кутузов приказал Платову немедленно «выступать со всеми казачьими полками», за исключением тех, что состояли в авангарде Милорадовича, и следовать с ними к Малоярославцу, чтобы прикрыть Калужскую дорогу до подхода основных сил русской армии.

Из Тарутино М. И. Платов выступил с 15 казачьими полками. На месте назначения, у Малоярославца, к нему должны были присоединиться еще четыре полка из корпуса Д. С. Дохтурова.

Вслед за полками М. И. Платова выступила армия. Ее движение замыкали казаки А. А. Карпова.

Малоярославец – небольшой город на берегу реки Лужи, через который проходила дорога на Калугу и далее через Медынь и Юхнов на Ельню и Смоленск. Отводя армию по этому пути, Наполеон мог, конечно, убедить Францию и Европу в том, что совершает переход на зимние квартиры, а не отступление, но для этого ему был нужен успех.

Платов, получив предписание Кутузова следовать в район Малоярославца, выступил по назначению и на рассвете 12 октября остановился севернее города.

Корпус Д. С. Дохтурова действительно не следовал, а бежал под проливным дождем по направлению, указанному М. И. Кутузовым. Вскоре после полуночи 12 октября он подошел к Малоярославцу, уже занятому «малой частью» французского авангарда, «и без всякого отдыха вступил в бой». Уже во время первой атаки погибли дивизионный генерал А. И. Дельзон и его братья. А у русских здесь получил тяжелую рану отважный партизанский командир И. С. Дорохов, навсегда покинувший армию. К 11 часам утра этот захолустный городишко Калужской губернии успел четыре раза перейти из рук в руки. А бой продолжался.

К Малоярославцу подтягивались главные силы Наполеона и Кутузова. В конечном счете город, восемь раз переходивший из рук в руки, остался за французами. Фельдмаршал отвел свои войска на две с половиной версты к югу и занял там новую позицию, чтобы преградить неприятелю путь на Калугу.

В 18-часовом бою французы потеряли до 5 тысяч солдат, русские – 6665 человек. Оба полководца не использовали свои главные силы, и ни один из них не одержал решительной победы. Наполеон овладел Малоярославцем, а Кутузов отступил к югу от города в готовности дать неприятелю новое сражение, о чем написал царю:

«Завтра, я полагаю, должно быть генеральному сражению, без коего я ни под каким видом в Калугу его не пущу».

А казаки, что делали они в этот день?

М. И. Кутузов – М. И. Платову,

12 октября 1812 года:

«Милостивый государь мой Матвей Иванович! Покорно прошу уведомить меня, что Вы сего числа со вверенными Вам войсками сделали; а как я полагаю, что завтра должно быть генеральное сражение, то не оставьте пояснить Ваше мнение на сей случай.

Князь Голенищев-Кутузов».

Как видно, и Кутузова интересовал этот вопрос. Но Платову пока нечего было сообщить главнокомандующему, ибо казаки и в сей день, «так сказать, не действовали», ограничившись наблюдением за дорогой, ведущей из Боровска в Малоярославец. Впрочем, не только они. Противники ввели в бой всего от 20 до 24 тысяч человек с каждой стороны. Однако русский полководец был готов возобновить сражение, а французский император колебался, хотя и понимал, что от исхода противоборства на берегу реки Лужи зависит судьба его армии. Вот как описал состояние Наполеона генерал его свиты Сегюр:

«Помните ли вы это злосчастное поле битвы, на котором остановилось завоевание мира, где 20 лет непрерывных побед рассыпались в прах, где началось великое крушение нашего счастья? Представляется ли еще вашим глазам этот разрушенный кровавый город и эти глубокие овраги и леса, которые, окружая высокую долину, образуют из нее замкнутое место? С одной стороны, французы, уходившие с севера, которого они так пугались, с другой – у опушек лесов – русские, охранявшие дорогу на юг и пытавшиеся толкнуть нас во власть их грозной зимы… Наполеон между двумя своими армиями посреди этой долины, его взгляды, блуждающие с юга на восток, с Калужской дороги на Медынскую? Обе они для него закрыты: на Калужской – Кутузов и 130 тысяч человек, со стороны Медыни он видит многочисленную кавалерию – это Платов».

Таким образом, казаки, не предпринимая атакующих действий, одним своим присутствием в тылу и на правом фланге разобщенной французской армии усиливали колебания Наполеона, усугубляли его «нравственное поражение», заставляли мучительно искать ответ на вопрос: что предпринять, пробиваться ли на Калугу или возвратиться в Боровск и отступать по Старой Смоленской дороге?

Французский император остановился на ночлег в городне, небольшой деревушке под Малоярославцем. После многочасового боя он собрал военный совет, чтобы выслушать мнение своих маршалов. Спорили долго. Одни предлагали атаковать Кутузова, другие – отступать по разоренной дороге и не искушать судьбу. Так и не приняв решения, Наполеон на рассвете следующего дня с небольшим конвоем отправился на рекогносцировку русской позиции. Его сопровождали Бертье, Коленкур, Лористон, Мутон, Рапп…

«В течение всего 12 октября, когда шло сражение под Малоярославцем, – писал А. И. Михайловский-Данилевский, – Платовым не сделано было наступательного движения. Раздраженный его бездействием князь Кутузов послал ему строжайшее повеление непременно произвести ночью вылазку».

Возможно, Кутузов действительно был недоволен Платовым, но в документах штаба армии и походной канцелярии атамана это не нашло отражения. Однако казаки активизировали свои действия, которые имели важные последствия в дальнейшем развитии событий.

В ночь на 13 октября М. И. Платов выделил из своего корпуса два отряда под командованием генерал-майора Д. Е. Кутейникова и полковника Г. Д. Иловайского и приказал им немедленно выступить: первому – к Боровску, второму – к Медыни. Он поставил перед ними задачу: «сильно действовать» на правый фланг и тыл неприятеля, не выпускать его из виду и «о всем примечательном давать знать» ему и его сиятельству князю М. И. Голенищеву-Кутузову.

Сам же М. И. Платов с оставшимися при нем казаками А. В. Иловайского и егерями П. С. Кайсарова переправился на левый берег Лужи и взял курс на Городню. В предрассветных сумерках казаки увидели неприятельскую артиллерию, тянувшуюся из Боровска к Малоярославцу. Полковые начальники собрались вместе и, переговорив, решили атаковать противника. Сначала донцы двигались шагом, потом рысью, наконец с гиканьем и свистом высыпали на тракт. Часть из них бросилась на орудия, другие, перескочив через дорогу, налетели на три кавалерийских взвода, стоявших неподвижно на месте. Это был конвой Наполеона, выехавшего на рекогносцировку. О событиях этой ночи М. И. Кутузову рассказал со слов атамана и по личным впечатлениям граф П. И. Апраксин. Официального рапорта Матвей Иванович не написал – не до того было. Но остались мемуары Ж. Раппа и А. Коленкура, сопровождавших императора, а также журнал военных действий русской армии, составленный офицерами штаба.

«…Мы сели на лошадей в половине восьмого, чтобы осмотреть поле, где происходила битва, – вспоминал генерал Жан Рапп. – Император ехал между герцогом Виченцским, принцем Невшательским и мною. Но едва мы покинули лачуги, где провели ночь, как заметили отряд казаков, выехавших из леса направо, впереди нас; ехали они довольно стройными рядами, так что мы приняли их за французскую кавалерию.

Герцог Виченцский первый узнал их:

– Ваше Величество, это казаки.

– Этого не может быть, – ответил Наполеон.

А они с отчаянным криком ринулись на нас. Я схватил за поводья лошадь Наполеона и сам повернул ее.

– Но ведь это же наши.

– Нет, это казаки; торопитесь!

– А ведь и в самом деле, это они, – заметил Бертье.

– Вне всякого сомнения, – добавил Мутон.

Наполеон отдал несколько приказаний и уехал, я же двинулся вперед во главе эскадрона. Нас смяли; моя лошадь получила глубокий удар пики и опрокинулась на меня; варвары эти затоптали нас. По счастью, они заметили в некотором расстоянии артиллерийский парк и бросились к нему. Маршал Бессьер успел прискакать с конными гвардейскими гренадерами: он атаковал казаков и отбил у них фургоны и орудия, которые они увозили».

К этому времени наступил рассвет, французы с ужасом обнаружили, что вся долина Лужи «кишит казаками». Вот что писал герцог Виченцский:

«Если бы казаки, оказавшиеся под самым нашим носом и на один момент окружившие нас, были более решительны и ринулись бы на дорогу, вместо того чтобы с ревом рубить направо и налево… то они захватили бы нас прежде, чем эскадроны успели бы прийти нам на помощь».

Но не ринулись. И не захватили. Казаки отступили, когда «большие массы войск обратились на них», и, вопреки утверждению генерала Ж. Раппа, «взяли пленных, тридцать пушек и одно знамя». «При сем случае понес огромную потерю уланский полк польской армии», – писал А. П. Ермолов. Правда, часть пушек пришлось оставить, поскольку изнуренные «неприятельские лошади не могли скоро их везти». Переправить через Лужу удалось только 11 орудий.

К спешке были причины. Маршал Бессьер, прискакавший с конными гвардейскими гренадерами, попытался отбить увозимую донцами артиллерию, но засевшие в кустах стрелки 20-го егерского полка Кайсарова встретили его плотным ружейным огнем «и тем способствовали переправе пушек через реку».

Как французы не сразу узнали казаков, так и казаки в сумерках наступающего дня не разглядели свиту Наполеона. Это и спасло императора от плена. По-видимому, отвлек донцов и обоз, возможностью поживиться которым никак не могли пренебречь корсары Платова. Об этом писал Михайловский-Данилевский.

Наполеон хотя и сохранил спокойствие и даже обнажил шпагу с решимостью постоять за себя, но вечером того же дня приказал гвардейскому доктору Ювану изготовить и дать ему пузырек с сильным ядом на случай опасности попасть в плен. Как видно, император французов потерял веру в свою звезду…

Между тем генерал-майор Д. Е. Кутейников, дойдя до Боровска, напал на неприятеля силами своих четырех полков, разбил его, взял в плен до 100 рядовых и несколько офицеров, в том числе двух полковников, захватил часть обоза с награбленным церковным серебром и документами штаба французской армии. Среди последних оказалась записка маршала Л. А. Бертье, свидетельствующая о намерении Наполеона отступать к Смоленску через Медынь, Вязьму и Ельню, чтобы миновать разоренную дорогу через Можайск.

Командир отряда Кутейников в рапорте на имя атамана Платова особо отметил урядника Власова, «своеручно убившего неприятельского генерала». За этот подвиг герой был произведен в очередной чин.

В то же время отряд Г. Д. Иловайского, следуя по маршруту, указанному М. И. Платовым, получил сообщение от А. И. Быхалова, что он под натиском в пять раз более сильного авангарда корпуса маршала И. А. Понятовского отступает по направлению к Медыни. Командир отряда устремился на помощь товарищу. На подступах к городу он устроил засаду, поставив два своих полка в укрытиях по обеим сторонам дороги. Казаки замерли в ожидании.

Когда авангард под командованием генерала Ш. Лефевра-Денуета, увлеченный преследованием, миновал засаду, Г. Д. Иловайский обрушился на него с флангов, а А. И. Быхалов, развернувшись, ударил с фронта в голову колонны. Казаки отбили у поляков пять орудий с боеприпасами «и сии последние обратили на самого неприятеля и принудили его ретироваться по той же дороге от города обратно к селению Кременскому». Началась безжалостная рубка бегущих.

Поляки потеряли убитыми не менее 500 рядовых, несколько офицеров и одного генерала. Пленных было немного, но в их числе командир дивизии Тышкевич.

Значение этой победы казаков трудно переоценить. Она убедила французское командование в невозможности обойти русскую армию на ее левом фланге и прорваться к Смоленску по местам, не истощенным войной. У французов осталось единственное решение. Однако далось оно императору нелегко.

Ускользнув от казаков, Наполеон вернулся в Городню, но в 10 часов утра снова выехал на рекогносцировку и довел-таки ее до конца. Вечером император еще раз созвал маршалов на совет. Сегюр вспоминал:

«Наполеон сидел перед столом, опершись головой на руки, которые закрывали его лицо и отражавшуюся, вероятно, на нем скорбь.

Никто не решался нарушить этого тягостного молчания, как вдруг Мюрат воскликнул в одном из порывов, свойственных ему и способных разом или поднять настроение, или ввергнуть в отчаяние:

– Остановиться нет никакой возможности, бежать опасно, поэтому нам необходимо преследовать неприятеля. Что нам за дело до грозного положения русских и их непроходимых лесов? Я презираю все это! Дайте мне только остатки кавалерии и гвардии – и я углублюсь в их леса, брошусь на их батальоны, разрушу все и вновь открою армии путь к Калуге.

Здесь Наполеон, подняв голову, остановил эту пламенную речь, сказав:

– Довольно отваги; мы слишком много сделали для славы; теперь время думать лишь о спасении остатков армии…

Бессьер, чувствуя поддержку, осмелился прибавить:

– Для подобного предприятия у армии, даже у гвардии, не хватит мужества… Мы только что убедились в недостаточности наших сил. А с каким неприятелем нам придется сражаться? Разве не видели мы поля последней битвы, не заметили того неистовства, с которым русские ополченцы, едва вооруженные и обмундированные, шли на верную смерть?

Маршал закончил свою речь, произнеся слово «отступление», которое Наполеон одобрил своим молчанием.

Ссора усиливалась… Император же, по-прежнему погруженный в задумчивость, казалось, ничего не замечал. Наконец он прервал молчание и это обсуждение следующими словами:

– Хорошо, господа, я решу сам!

Он решил отступать. Это решение было так мучительно, так оскорбляло его гордость, что он лишился чувств. Те, которые тогда ухаживали за ним, рассказывали, что донесение о новом дерзком нападении казаков… было последним и слабым толчком, который заставил императора окончательно принять роковое решение – отступать.

Замечательно то, что он приказал отступать к северу в ту минуту, когда Кутузов со своими русскими… отступал к югу».

На рассвете 14 октября Кутузов поднял армию и повел ее на юг от Малоярославца. На пути к Детчино он получил от Платова поздравление по случаю победы казаков над авангардом корпуса Понятовского. В то же время Наполеон развернул свои корпуса и двинулся к Боровску.

«Обе армии отступали одна от другой: французы – к северу, мы – к югу», – вспоминал декабрист В. С. Норов.

Действительно, замечательно! Едва ли не впервые в мировой истории войн противники после сражения уходили один от другого в разные стороны. Попробуй-ка определи, кто из них одержал победу под Малоярославцем? Думаю, прав Н. А. Троицкий, признавший тактический успех за Наполеоном, а стратегический – за Кутузовым.

То ли Понятовский не отказался от мысли прорваться к Калуге, то ли по приказу отвлекал внимание Кутузова от главной армии Наполеона, уже повернувшей к Боровску, чтобы отступать через Можайск, только на следующий день после поражения авангарда Лефевра-Денуета он отправил из Вереи обоз в четыре тысячи повозок с провиантом под охраной значительных сил польского корпуса. Платов, получив «верное известие» об этом, приказал графу Орлову-Денисову следовать с полками Ягодина и Траилина на Медынь, принять там под свое начало казаков Быхалова и Иловайского «и действовать обще с ними на неприятеля».

Как выяснилось на месте, обоз прикрывали две польские дивизии, за которыми шла еще часть французских войск. Могли ли пять казачьих полков, пусть укомплектованных в Тарутино, остановить такую силу? Сомнительно.

Выходит, и через двое суток после боя у Малоярославца опасность обходного движения частей наполеоновской армии через Медынь или севернее ее сохранялась. Поэтому главнокомандующий приказал атаману усилить наблюдение за их перемещениями и одновременно направил для усиления В. В. Орлова-Денисова Нежинский драгунский полк и 26-ю пехотную дивизию И. Ф. Паскевича, поставив перед ними задачу воспрепятствовать стремлению неприятеля идти по дороге на Калугу.

Кутузов и подумать не мог, что Наполеон добровольно откажется от генерального сражения и поведет свою армию по дотла разоренной дороге через Можайск. Поэтому, оставив село Детчино, он отошел еще дальше на юг к Полотняному Заводу, где получил возможность держать под контролем все пути на Калугу и Медынь. Но император решил не искушать судьбу и на три дня оторвался от русских.

15 октября Платов, получив донесение, что Великая армия «от Малоярославца ретируется по большой дороге, послал господина полковника Кайсарова узнать о том обстоятельно». Вскоре пришло подтверждение. Атаман снялся с места и двинулся со всеми полками вслед за неприятелем, чтобы действовать на него с тыла, попросив дежурного генерала Коновницына доложить об этом главнокомандующему.

Кутузов выразил сожаление, что сообщение об отступлении неприятеля получил с опозданием. Ему стало ясно, что отход армии к Полотняному Заводу оказался бесполезным: Понятовский повернул к Верее и вступил на Старую Смоленскую дорогу, Наполеон сумел оторваться и до самой Вязьмы находился вне пределов досягаемости своих преследователей. Однако вряд ли имеет смысл одобрять или осуждать распоряжения главнокомандующего, как это нередко делают историки. Фельдмаршал поступал сообразно обстоятельствам и той информации, которой располагал. И все-таки стратегическая инициатива перешла в его руки.

Начался период истребления и изгнания агрессора. «Воины! – взывал главнокомандующий в приказе по армии. – Потщимся выполнить сие, и Россия будет нами довольна, и прочный мир водворится в неизмеримых ее пределах!»