Текст книги "Испытание на верность (Роман)"

Автор книги: Владимир Клипель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 33 страниц)

Аплодисменты на этот раз гремели долго, и Горелов поднял руку, призывая к тишине.

– Окончательное решение за Верховным Советом. Наша задача заключается в том, чтобы не уронить престижа дивизии в будущих боях, не запятнать чести сибиряков, чести красноярцев, которых мы представляем на Калининском фронте.

Генерал вскоре уехал из полка, и Крутов, попросив разрешения отлучиться часа на три-четыре, отправился в Новинки.

* * *

Крутов торопился. Радостное чувство гнало его в Новинки будто на крыльях. Три километра – не расстояние, и он надеялся повидать не только Олю, но и своих друзей по роте. Прежде их, а уж потом в санроту. Ближе к вечеру.

Столько новостей в один день: приезд командира полка, присвоение звания гвардейцев (он ни на минуту не усомнился, что звание такое им присвоят. Кому тогда и присваивать, как не им!), наконец, залп «катюши». Он наблюдал издали, как машину вдруг окутали клубы дыма, а потом она выбросила огненные стрелы – мины. Их было видно в воздухе – длинные, сигарообразные, с хвостовым оперением. Они вылетали одна за другой, почти мгновенно, с каким-то воющим свистом. Красота! Охрана никого не подпускала к машине и на сто метров, но все равно видно было хорошо. Деревня, по которой сыграла «катюша», тут же вспыхнула, как факел, а машину укрыли брезентом, и она укатила.

Надо обязательно рассказать ребятам, ведь они тоже видели, как горела деревня с немецким штабом, но едва ли даже догадываются почему. Разведчики, ходившие за линию фронта, говорили, что немцы всех жителей деревни выселили, чтоб вблизи штаба не было ни одного русского, так что жители не пострадали. А дома не жаль. Пусть сгорели, зато и фрицы заодно.

Самую же главную новость он прибережет под конец: с пополнением вернулся Кузенко. Только теперь он не политрук, а строевой командир и на рукаве звезды у него уже нет. Ровно месяц проходил он переподготовку на курсах при штабе фронта. Крутов первый, увидев, подошел к нему, поприветствовал, и между ними состоялся короткий разговор:

– Ну, как вы тут, все живы?

– Половины не досчитаетесь. Газин убит.

– Кто за него теперь Коваль?

– Что вы! Коваль сбежал, как только укрепрайон оставили.

– Значит, дезертир. Не думал… Плохо мы еще людей знаем.

– Плохо, – согласился Крутов. Припомнилось ему пережитое, хотелось спросить: теперь-то вы поняли, что не по словам надо о людях судить, или нет?

– Вот получу на роту назначение, возьму тебя к себе помкомвзвода, – сказал Кузенко. – Пойдешь?

За Крутова ответил старший лейтенант Морозов, зачем-то подошедший к ним в эту минуту:

– Вы, товарищ лейтенант, не переманивайте моего писаря. Ему месяц-два подготовки – и его можно смело рекомендовать на штабного командира.

– Что ж, я не настаиваю, – пожал плечами Кузенко. – Будешь в роте – привет передавай…

Так и расстались. Вот будет дело, если назначат на четвертую! Надо предупредить ребят, чтоб знали…

Все новости были хорошие, и они веселили душу. Лишь где-то подспудно, хоть Крутов и не признавался, таилось тревожное чувство ожидания встречи с Олей. Как она на него смотрела! Не зря тогда смеялся Лихачев над ним, мол, лопух, девка по нему сохнет, а он…

Крутов еще ничего для себя не решил, но помимо воли стремился на эту встречу. «Что Оля? Просто встретились на трудной военной дороге, чем-то пришлись друг другу по душе, только и всего. Встретятся, поговорят, как хорошие знакомые, на том и делу конец. Ведь не сегодня-завтра придет письмо от Иринки, и все станет на место. А здесь просто дружба», – думал Крутов, хотя в душе зрело, накатывалось радостными волнами чувство более глубокое, и он ничего не мог с собой поделать.

«Я ей прямо скажу, – думал Крутов, – что у меня есть Иринка, а мы можем быть только друзьями – не больше».

Он пробуждал воспоминания, мысленно рисовал перед собой портрет Иринки, но поверх, наслаиваясь, ложились черты Оли. Густые черные волосы из-под ушанки, широкие брови вразлет, глаза. Они глядели и словно обволакивали его, подчиняли себе, куда-то звали…

Крутов прибавил шагу, потом побежал. Что тащиться шагом, когда за плечами крылья! С такой легкостью бегать приходилось во сне, но мать объясняла это прозаически: растешь, сынок, в детстве и мне снилось, что летаю…

В это время он услышал гул. Летели самолеты. Крутов задержался на месте, чтобы вернее уловить, откуда они идут, и увидел их. Тремя звеньями «хейнкели» шли на восток. «Наверное, куда-то к Москве», – подумал он. Но самолеты вдруг сделали крен и стали пикировать на Новинки.

Вот черные точки отрываются из-под фюзеляжей, и темные клубы дыма вырастают по всей деревне. Бомбят. Еще один заход и самолеты повернули обратно.

– Вот гады, – сквозь стиснутые зубы шепчет Крутов, сжимая кулаки. – Знают, что там ни одной зенитки, ни одной установки, пикируют чуть не до крыш… Это в отместку за разгром штаба. Сволочи! Скорей туда, скорей! – подгоняет он себя, а тревога стискивает сердце до боли.

Он бежал до Новинок, что было сил, и еле переводил дух. По деревне зияют огромные воронки от двухсоткилограммовых бомб, многие дома разбиты вдребезги, и красная кирпичная пыль, мусор и сорванная щепа застилают еще такую чистую вчера снежно-белую улицу.

Повсюду снуют озабоченные бойцы: одни растаскивают развалины, другие что-то ищут, может, свои скудные солдатские пожитки, брошенные впопыхах. Бомбы легли вдоль улицы, чуть наискосок, одна за другой, потому что самолеты заходили на бомбежку в кильватер друг другу.

Дома чернеют глазницами выбитых окон, как черепа. Те, в которые угодила бомба, похожи на груды хлама, прикрытые щепой и соломой. Во все стороны торчат доски, бревна, брусья.

Возле санроты толпа. Он пробился сквозь плотную степу и замер: дом, в котором работала Оля, был разбит. Бомба пробила крышу возле угла, вырвала боковую и заднюю стены и все, что там находилось, выбросила наружу. Среди обломков кирпича, досок, бревен, вперемешку с простынями и одеялами, в нательном белье, как лежали на трехъярусных нарах, теперь валялись трупы бойцов, находившихся в санроте на излечении. Наверное, их не успели вывести или подумали, что самолеты пролетят мимо, как не раз случалось. Среди тех, кого успели извлечь из-под обломков и уложить на снегу рядком, Крутов увидел женщин – санитарок, сестер. Они лежали в халатах, порыжелых от пыли, испачканные своей и чужой кровью и неузнаваемые. Но у одной из-под косынки выбивались густые черные волосы. Еще вчера они выглядели такими шелковистыми и текучими, как волна.

Кровь отхлынула от сердца, все поплыло у Крутова перед глазами. Шатаясь, как пьяный, он повернулся и пошел прочь, чтоб не видеть этой страшной картины. Туман застилал глаза. Не было ни чистой снежной целины, так ласкавшей вчера взгляд, его цепкий взгляд художника, ни черного леса, стеной подымавшегося за Деревней, ни переклички галок, потревоженных бомбежкой, не было дня. Серый непроглядный туман плыл и струился перед глазами, будто он смотрел через мутную текучую воду. И еще – камень на сердце. Когда-то, в Аяре, собираясь на эту проклятую войну, он думал, что для настоящей драки не хватает злости, ненависти к врагу зримому, чтоб стоял он перед тобой на пути и ни обойти его, ни объехать, а только убить, иначе не жить самому. Теперь всего этого было столько, что не давало дышать. Столько, что каменели кулаки.

А вдали, над черной полоской леса, впервые за много дней высветлилось небо перед закатом, красное, как свет горячих углей, предвещавшее на завтра, а может, опять на недели, непогоду, ветер, вьюги и колючий, режущий кожу снег в лицо.