Текст книги "Испытание на верность (Роман)"

Автор книги: Владимир Клипель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 33 страниц)

Глава десятая

Помначштаба Тупицын сказал Крутову:

– Собирайся, пойдем в батальон.

Крутов не спрашивал зачем. При нем начальник штаба Сергеев распорядился поднимать второй батальон, чтобы контратакой выбить гитлеровцев из Толутино. Это необходимо сделать до темноты, пока там не закрепились. Что там, как там, никто не мог сказать определенно. Связи с первым и третьим батальонами не было, видимо, линии где-то перебило, ни Артюхин, ни Лузгин не докладывали о положении. Артиллеристы же утверждали, что видели, как гитлеровцы ворвались на окраину деревни. Бой идет…

– Разберетесь на месте, – напутствовал Тупицина Сергеев. – Приказ определенный: восстановить положение, выбить противника из деревни. Я Бородину все, что надо, растолковал, ваше дело проследить, чтобы они там долго не копались.

Разговор происходил в штабной палатке. Тут же комиссар полка Матвеев кричал по телефону – из-за плохой погоды слышимость была слабой:

– Але, але!.. Вы меня слышите?.. Принимаю меры! Лично прослежу…

На худом ожесточившемся его лице угольями сверкали глаза. Комиссар дивизии требовал ясности, требовал решительных мер, требовал обеспечить успех предстоящей атаки личным участием всех коммунистов полка. В выражениях не стеснялся. Перепало Матвееву и за доклад о том, что Исаков игнорирует его как комиссара: ты, мол, сам не можешь поставить его на место, пасуешь, вот и результат…

Нажим на командование полка дублировался по всем, каналам. Заскочил в палатку Исаков, метнул на Матвеева гневный взгляд, но ничего не сказал, только передернул плечами и сразу к Сергееву:

– Как там Бородин? Скоро он?..

– Ваш приказ передан. Посылаю штабных офицеров для проверки и уточнения. Тупицина – во второй, а Макарова – к Артюхину.

– Меньше копайтесь, быстрей… Лузгину прикажите: с места, где находится, всеми наличными силами атаковать. Сигнал – артналет.

– С ним еще нет связи.

– Связь на вашей совести, – отрезал Исаков. – Шевелитесь сами. А то чуть что, сразу: командир полка зажимает, игнорирует… – Камешек был предназначен явно в огород Матвеева, но тот промолчал, сделал вид, что не слышит. – Не знаешь даже, кто ты, – продолжал Исаков, – командир полка или нянька…

– Связь будет, – сказал Сергеев. – На линию высланы две команды.

Крутов не слышал, чем кончился разговор, потому что Тупицин покинул палатку. Он шел впереди Крутова, закинув автомат за спину. На нем каска, плечи его обтянуты ремнями полевого снаряжения. Хоть он и командир, но вид у него неважнецкий, будто у рядового бойца: небрит, шинель с обхлестанными полами, в глине. По ночам довольно холодно, а спать приходится где кто сумеет приткнуться: кто у костра, кто в окопчике, накрытом плащ-палаткой, кто в машине или на повозке. Уж которую неделю не снимают с себя шинелей ни бойцы, ни командиры. Война…

Шли к батальону лесом, напрямик, быстро, и ветки хлестали по телу.

В батальоне застали суету сборов, роты строились в походные колонны. Бородин стоял в окружении своих командиров, распоряжался, кому в каком порядке действовать. Голос зычный, далеко слышно, никому пересказывать не приходилось. Как и все остальные, он в каске, она затеняет его лицо, отчего глубоко посаженные глаза кажутся и вовсе провалившимися.

– До исходного двигаться ротными колоннами. В голове – Туров. Развертываться без особой команды, как только появится к этому необходимость…

Увидев Тупицина, Бородин кивнул ему едва приметно: мол, сам видишь, действуем!

В строю четвертой роты Крутов увидел своих друзей – пулеметчиков. Лихачев махнул, подзывая его к себе.

– Привет, Пашка! Смотрю, будто ты, будто не ты. Потом, когда ты повернулся лицом, узнал. Ты чего здесь, с нами пойдешь или как? – Хлопнул по-приятельски по плечу и сказал: – Повезло тебе, брат, что ты в штаб приткнулся. А тут, сам видишь, не сегодня, так завтра всем наведут решку.

Крутов был так рад встрече, что не обратил внимания на эти слова товарища.

– Братцы, ну как вы тут? Я так рад, что встретились…

Он чистосердечно признался, что, хотя работа в штабе интересная, без друзей одному скучно. Будь его воля, убежал бы обратно в отделение.

Четвертой подали команду «шагом марш!», Крутов тиснул руки приятелям: «До встречи в деревне!». Пулеметчики шли в роте замыкающими. Крутов проследил за ними взглядом, пока они не скрылись за деревьями. Надо идти, чтобы не потерять Тупицина. Народ вокруг Бородина зашевелился, связисты снимают телефон, чтобы двигаться за комбатом. Не мешкая более, Бородин пошел вслед за четвертой ротой. Шагал крупно, размашисто. Крутову вспомнилось, что вот так же он ходил в лагерях, когда, поднимали батальон по тревоге, так водил за собой роты на занятиях строевой подготовкой: шаг на все семьдесят пять сантиметров, так что задним приходилось то и дело переходить на рысь.

За комбатом устремились ячейка управления, связисты, и свита получилась порядочная. Предстояла решительная минута, когда всем без исключения придется идти в атаку. Всем. Командирам и рядовым, коммунистам и беспартийным. Волнение овладевает Крутовым, дрожь встряхивает все тело. Страха нет, но и оставаться спокойным он не в силах: уж такова его натура, наверное.

Телефонисты, несшие кроме оружия еще и катушки с проводами, разматывали на ходу «нитку», чтобы, как только комбат остановится, дать связь с полком.

Со стороны Толутино доносится стрельба, она говорит о том, что там есть наши, что кто-то еще держится в деревне, и это вселяет надежду на успех атаки. Главное – не попасть под внезапный огонь, когда подразделения еще не развернулись в боевой порядок. Туманная мгла, морось пока на руку подразделениям, они скрывают от противника сосредоточение сил на исходном рубеже.

Вот и опушка леса. Впереди маячат серые силуэты деревенских изб. Слева от наблюдательного пункта артиллеристов взвилась красная ракета – сигнал открывать огонь. Тотчас ударили орудия и минометы.

– Вперед! За мной! – Это командиры поднимают в атаку своих бойцов.

Команда прокатывается разноголосо от роты к роте, и нестройная редкая цепь батальона движется к деревне по открытому полю. Крайние теряются где-то в тумане, определить, много бойцов идет в атаку или мало, почти невозможно. Только возле командиров бойцы группируются более густо. Кто идет, приноравливаясь к шагу командиров, кто, более осторожный, – короткими перебежками, залегая и вскакивая. Противник ведет огонь пока по другим, автоматная и пулеметная пальба достигает ушей, когда вдруг возникнет пауза в артиллерийском обстреле.

Но вот над головами хлестко прошлась пулеметная очередь. Значит, и сюда противник обратил внимание. Зябко стало на душе. Крутов пригнул голову, но идет вровень с Тупициным, кося на него взглядом.

– Впере-е-д! Бегом… – Голос Бородина тонет среди участившихся разрывов. Наша артиллерия садит и садит по деревне, по той окраине, которая занята противником. Молодцы артиллеристы, без них было бы плохо. – Ур-ра-а!..

Цепь ломается, рвется местами, бойцы устремляются к домам, за которыми засел враг. Подгонять никого не надо, каждый понимает, что надо быстрей проскочить открытое место, а уж там, в деревне, легче.

Сам Бородин не бежит, он только прибавил шагу. В его кряжистой, плотной фигуре уйма силы, и Крутову кажется, что рядом с ним никакая опасность не страшна. Вот бы всегда так, чтоб командир шел рядом… Ему показалось, что правее метнулась поджарая фигура командира четвертой – Турова, что там, где бойцы скучились, непременно должен быть Лихачев со своими, иначе чего бы нм группироваться, как не возле пулемета.

Сознание, что он в одном ряду с товарищами в самую ответственную минуту, наполняет душу Крутова гордостью. А вокруг посвистывают пули; судя по характерному треску, с которыми они впиваются в землю, бьют из автоматов. Потом сыпанули разноцветными – трассирующими, наверное, указывали на цель, но уже гремело «ура!» повсюду, уже достигли более резвые бойцы строений, и гитлеровцы ударились из Толутино наутек.

В горячке боя Крутов потерял-таки Тупицина из виду. Кинулся вместе с остальными к деревенским избам, а там артиллерия наворочала, наломала, кругом валяются убитые гитлеровцы, да и своих, в серых шинелях, изрядно поосталось от недавнего боя. Разведчики в пятнистых халатах поверх телогреек обыскивают убитых гитлеровцев, собирают солдатские книжки, письма, все, что представляет интерес, а заодно и ценности – часы, валюту, ну и автоматы, конечно. Крутов уже видел, как сдавали в штаб груду бумаг, часов, орденов, вот только автоматы оседают в подразделениях.

Здесь, на окраине деревни, смешались люди разных подразделений, трудно даже разобрать, кто и откуда. По бегущим гитлеровцам пальба из винтовок и автоматов вслед. Крутов тоже не утерпел, пристроился за угол дома и начал бить с упора. И тут он стал свидетелем, как гитлеровцы из Некрасово ударили из пулеметов по своим. Широким веером прошли светляки-пули над головами объятых паникой солдат, прижали их к земле на полпути между деревнями. Из Некрасово выползли несколько танков и стали курсировать перед деревней. Гитлеровцы начали окапываться на рубеже, где их остановили свои пулеметы.

Все поле перед Толутино было усеяно трупами в темных шинелях и мундирах. Сотни… Дорого обходились гитлеровцам атаки.

Командиры рот и взводов наводили порядок, собирали своих бойцов. Неслись выкрики: «Пятая! Ко мне!», «Где восьмая? Кто видел, где восьмая?».

Только тут хватился Крутов, что надо и ему разыскивать Тупицина. Где ему быть, как не в штабе батальона. Самое верное – не расспрашивать, а отыскивать по линии связи. От дома к дому побежал он по деревне, пока не увидел провода. Все они пучком тянулись к наиболее уцелевшему дому. В избе полно командиров. У стола грудились старшие. Крутов увидел комбатов – Бородина, Артюхина, Лузгина, комиссара Матвеева, артиллеристов, каких-то еще незнакомых офицеров из политотдела дивизии. У них на рукавах вместо шевронов красные матерчатые звезды, указывающие на принадлежность к политсоставу.

Матвеев уточнял с комбатами, где находятся их подразделения. Оказывается, Лузгин, увидев, что Артюхина потеснили, оставил свои окопы юго-восточнее деревни и присоединился к нему, чтобы не потерять с ним локтевой связи.

– Почему не докладывали? – спросил Матвеев.

– Связи не было, – ответил Лузгин и, немного помявшись, признался: – Боялся, что могут отрезать от остальных сил полка, поэтому решил действовать с Артюхиным вместе.

Матвеев пожевал тонкими губами и ничего не сказал, видно, сам еще не решил, как это расценить – хорошо или плохо.

Тупицин находился тут же, уточнял, сколько осталось в подразделениях бойцов и техники. Собственно, общий опрос вел Матвеев, а Тупицин все это брал на карандаш. Состояние полка почти плачевное: еще один день такого боя – и можно оставшихся сводить в батальон неполного состава, в отряд, с которого и спрос соответствующий. Матвеев слушал, зло пошевеливая желваками скул, глядел на говоривших тяжелым колючим взглядом, словно они были в чем-то виноваты, да не хотят признаться. Однако не ругался, никого не распекал, понимая, что ничьей вины тут нет. Может, что и не так делали, как надлежало бы, но делали, как разумели сами, по совести. Теперь предстояло решить, что делать дальше. Слово за командиром полка.

Исаков позвонил сразу, как только дали связь. Артюхин предложил было трубку Матвееву, но тот сделал протестующий жест – докладывай сам. На правах хозяина Артюхин доложил обстановку, потом сказал, что у него находятся и все остальные, Исаков не пожелал больше ни с кем говорить, а просто приказал, чтобы все закреплялись в Толутино и ни шагу назад.

– Давайте решим, кому какой участок взять, – глухо сказал Артюхин и пригласил комбатов к карте.

Люди, примолкшие было пока Артюхин говорил с Исаковым, снова загомонили, выясняя каждый свое, и о чем совещались комбаты, Крутов разобрать не мог, но видел, что Тупицин виснет над их спинами, делает какие-то пометки на своей карте. К Матвееву, как к старшему, то и дело обращались за советом. Потом все стали подниматься из-за стола, расходиться.

Крутов ни на минуту не спускал глаз со своего помначштаба, и как только тот поднял голову, немедленно подошел к нему.

– Ты тут, это хорошо, – сказал Тупицин. – Время писать донесение. Укажешь, что общей атакой полк восстановил положение. Я тебе покажу на карте, где какой батальон, ты запомни, чтобы потом мог нанести обстановку на карту начальника штаба. Тут у меня записано, у кого сколько и чего в наличии, – сказал он, вырывая листок из записной книжки. – Я останусь, надо проверить, как закрепятся, уточнить сведения, а то комбатам на слово поверь, потом будешь хлопать глазами. В донесении так и укажи: сведения предварительные. Понял?

– Все понятно, товарищ старший лейтенант, – ответил Крутов, пряча листок в нагрудный карман гимнастерки.

– Ты вот что, раз уж в штабе, так заведи сумку, чтоб там было все: бумага, карандаши, карта, копирка… Ладно, я тут поищу сам, нашу полевую командирскую или трофейную. Беги, не задерживайся…

Сумерки уже окутали деревню довольно плотно, вот-вот станет совсем темно. Закинув винтовку за плечо, Крутов шел, всматриваясь под ноги, чтоб не попасть в воронку, которых наковыряли повсюду и наши и гитлеровцы. Впереди показались бойцы. Они окапывались. Велики были удивление и радость, когда Крутов узнал в бойце Лихачева.

– Пашка! – воскликнул тот. – Во нам везет сегодня на встречи! В штаб подался, да?

– А вы тут в обороне?

– Пока поставили здесь. Окопы отроем да надо поспать, а то днем едва ли удастся. Круговая оборона. Запомнят фрицы Толутино надолго. Я выходил за деревню, так их там как снопов наложили. Знатно дали прикурить…

– Видел и я… А Сумароков где?

– Послал за ужином. У нас никто не пострадал сегодня.

– Ладно, завтра увидимся. Мне теперь по всему полку бывать приходится. Будь здоров. Тороплюсь.

– Что ж, служба. Не забывай, – тряхнул руку на прощанье Лихачев. – Два года вместе, это не фунт изюму…

Над деревней Некрасово взвились первые ракеты. Их свет еле пробивался сквозь мглу до Толутино, лишь чуть трогая темное небо. Крутов вышел на проезжую дорогу, которой к батальонам подвозили боеприпасы и еду. Сзади погромыхивали по стылой к ночи земле подводы. Он оглянулся. В деревне занялся огнем какой-то сарай, пламя жадно лизало соломенную крышу, выныривая из-под стрехи длинными языками. В багровом свете подводы и люди, сидевшие на них, казались черными. Ездовые нахлестывали лошадей. Повозки промчались мимо, и не знал Крутов, что на одной из них, стиснув зубы от боли, лежит его знакомый – Танцура. Знал бы, побежал бы рядом, только бы поглядеть, проститься с товарищем, перемолвиться словом.

Позади, на свет пожара, тянулись из Некрасово трассы пулеметных очередей, словно нанизанные на нитку красные, зеленые, желтые звездочки бежали, догоняя друг друга. Лишь потом, секунды спустя, доносилось приглушенное расстоянием клокотание выстрелов. Ночь не принесла тишины.

* * *

Утром двадцать седьмого октября машины отвезли в полк Исакова снаряжение и боеприпасы, а на обратном пути заехали в санроту за ранеными. И тут, уже при выезде на основную дорогу, их обстреляли. Кто – шоферы сказать не могли, потерь, к счастью, тоже не оказалось. На всякий случай шоферы доложили своему командиру.

Когда эта весть дошла до Горелова, он не очень-то этому поверил: у страха глаза велики. Какой-нибудь разгильдяй мог в порядке пробы запустить очередь из автомата, не думая, куда пойдут пули. Все части стоят на своих местах, откуда тут взяться гитлеровцам? Наверняка что-то напутали. Можно было б допросить раненых, но Горелов не счел нужным их беспокоить по такому пустяку.

Однако это сообщение почему-то прочно засело в голове и не давало ему покоя. Поразмыслив, он позвонил своему заместителю по тылу и приказал, чтобы следующую партию машин отправляли не разрозненно, а колонной, с охраной и под командой офицера из артснабжения дивизии.

Меры предосторожности не помешали: в полк колонна прошла, а на обратном пути машины были обстреляны из пулемета. Шоферы прорвались через опасное место на полном газу, не заглянув на этот раз в санроту.

Горелову стало ясно, что где-то враг нашел лазейку и, не сломив сопротивления фронтальными атаками, пытается взломать оборону дивизии изнутри. Но где? В Толутино, после вчерашних атак, противник активности больше не проявляет, теперь он сосредоточил все силы на другом участке: полком пехоты жмет из Курково на батальон Фишера и на Афонина. Полный, не битый еще полк против двух малочисленных батальонов.

Афонин принял полк пограничников после того, как в контратаках за Дудкино был убит командир полка майор Попов. Осталось тогда около двухсот активных штыков. Их-то и вручил Горелов Афонину, к этому времени оказавшемуся за штатом.

Афонин молодец, впервые командует полком, всего-то полмесяца, а не поддается панике, собрал вокруг себя все наличные силы и не дает противнику разобщить их. Бой идет в лесу, противник потеснил обороняющихся километра на два, но прорваться не может.

Горелову нравится, как ведет себя Афонии. Значит, не ошибся, когда рекомендовал своего бывшего командира разведывательного батальона на эту ответственную должность. Ничего, что полк у него малочисленный, пусть пока наберется опыта. Придет время, полк будет развернут до полного состава. За эти бои он присмотрится лучше к своим командирам, будет знать, кто на что способен.

Афонина Горелов знал давно, еще с тех дней, когда формировал свою дивизию. Приняв разведбатальон, Афонин активно взялся за сколачивание подразделения, за обучение личного состава. Он никому не давал поблажки, и эта требовательность к себе и к подчиненным пришлась еще тогда очень по душе Горелову. Приятно было посмотреть на Афонина. Когда бы его ни встретил, он всегда опрятен, подтянут, смуглость шеи подчеркивает белая как снег полоска подворотничка, черные, слегка волнистые волосы гладко зачесаны назад, в глазах живой блеск.

Горелов судил о командирах не только по впечатлениям от встреч. У него в военном городке был своеобразный наблюдательный пункт. Дело в том, что одно окно его кабинета смотрело в сторону плаца, и Горелов, работая, нет-нет да приподымал на нем штору и тогда мог видеть, как уходят и приходят с занятий подразделения, как они следуют в столовую, в клуб. Отсюда он мог безошибочно судить об их строевой, подготовке, дисциплине, о многом, вплоть до того, уважают своего командира бойцы или не очень. Иногда он покидал свой НП, чтобы перехватить «вольношатающегося» и узнать, по какой причине тот отлынивает от занятий, иногда чтобы просто потолковать с бойцом или командиром или учинить разнос, если боец не поприветствовал командира, а тот, в свою очередь, прошел мимо, не сделав замечания. Все это потом становилось предметом разговора на коротких совещаниях с командирами, и те порой удивлялись, как это генерал попадает именно на такие случаи. Только комиссар знал «тайну», но помалкивал. Уже в то время меньше всего разболтанности и нарушений было у Афонина. А теперь он проявил и боевые качества.

Цель противника для Горелова стала ясна: отрезать войска от переправ, окружить в лесу. Поэтому и автоматчиков заслали в тыл, на дороги, чтоб создать панику. Что греха таить, от одного слова «окружают» многие уже теряют способность трезво оценивать положение. Но одно дело, если автоматчики проникли на стыке полков близ Курково, и хуже, если нащупали слабо прикрытый левый фланг дивизии со стороны Даниловского. Тогда жди «гостей» еще, не последние.

Горелов вызвал к телефону Исакова:

– Что за стрельба у тебя в тылу? Машины не смогли пройти в твою санроту за ранеными.

– Не знаю, товарищ генерал. Мне никто ничего об этом не докладывал. Может, шоферы просто поленились заехать, а теперь выдумывают…

– Ты это брось! Я тоже так думал, когда мне доложили утром. А на этот раз машины шли колонной. Пробоины на бортах. Чего еще надо? Немедленно вышли туда надежного человека, да не одного, а с командой, и выясни, что там делается. Полчаса сроку тебе…

Напрасно ждал Горелов звонка от Исакова. Прошел положенный срок, генерал занимался другими неотложными делами, ставил задачу командиру своего резерва, надо было срочно поддержать Афонина, поэтому он только удивлялся, насколько разболтался Исаков.

С озабоченным видом вошел Бочков и доложил, что связь с полком Исакова прервана. И не только с полком, но и с батальоном Фишера, который держал оборону в лесу у большака. Судя но всему, не случайная потеря связи, а похуже.

– На линию вышли? – спросил Горелов.

– Ушли две группы связистов, но пока молчат.

Горелов потер лоб, пригладил ладонью бритую голову. Вот оно! Не зря он так беспокоился за свой левый фланг. Наверняка противник двинул автоматчиков из Даниловского навстречу своим из Курково, чтоб создать видимость окружения…

На улице взвыла сирена, оповещая о приближении вражеских самолетов – своих в эти дни ждать не приходилось. Горелов взглянул на начальника штаба. У того на лице полная невозмутимость: мол, как вы, так и я. Желаете продолжать служебный разговор, готов и я.

– Выйдем, посмотрим, – предложил Горелов. – Не стоит зря рисковать в такую ответственную минуту.

До десятка самолетов заходили на бомбежку, делая разворот над деревней. «Хейнкели» – пикирующие бомбардировщики. Все небо вокруг них было испятнано черными разрывами. Это работали батареи зенитного дивизиона, стоявшие у переправ. Кипела пулеметная стрельба счетверенных установок, белые пушистые трассы тянулись вдогонку за самолетами, но те ускользали от них, и со стороны казалось, что самолеты и взрослые люди на земле затеяли какую-то странную игру.

Вот первое звено самолетов резко клюнуло на нос и торчком пошло в пике. Надсадный вой резанул по ушам. К вою присоединился визг падающих бомб. Черные капли – бомбы – уже оторвались от фюзеляжей…

– В укрытие! – крикнул Горелов, толкнув вперед себя начальника штаба, который еще глядел на бомбы, задрав кверху голову. Они едва успели спрыгнуть в щель и упасть, как землю затрясло от громовых разрывов. Дым, пыль, комья земли, щепа и солома с крыш, бревна разбитых строений, доски взметнулись кверху. Хуже взрывов, свиста бомб действовал на нервы надсадный вой самолетов, вызывая в душе чувство безысходности и бессилия. Ну что он, Горелов, может противопоставить этому нападению с воздуха?! Батарея бьет, а им на это наплевать, бомбят. И ведь наверняка знают, паразиты, что в деревне штаб дивизии. Специально направили самолеты, чтоб дезорганизовать управление.

Отбомбившись, самолеты улетели. Из укрытий стали показываться бойцы и офицеры штаба. Почти никто из людей не пострадал от бомбежки, но дома были порасколочены. В доме, который занимал Горелов, повышибло последние стекла, хотя серьезных разрушений не было. Пришлось завешивать оконные проемы одеялами и плащ-палатками. Бойцы комендантской роты за десять минут справились с этой задачей, успели даже вымести битое стекло и глину, осыпавшуюся с печки.

Хуже всего была весть: разбита дивизионная радиостанция.

– Как же вы не смогли уберечь? – упрекнул Горелов начальника связи. – Надо было укрыть как следует, ведь не в первый раз бомбят.

– Машина стояла в аппарели, сверху замаскирована, но бомба упала рядом, и осколками изорвало весь кузов так, что о ремонте нечего и думать. Все перекорежено…

Телефонисты тем временем снова навели связь внутри командного пункта, срастили все провода, перебитые взрывами и осколками, и как только об этом было доложено Горелову, тот сразу опросил, вернулись ли с линии посланные группы.

– Уже бы пора им вернуться или дать о себе знать, – ответили с узла связи, – но почему молчат – неизвестно…

– Так чего ждете? – повысил голос Горелов, которого начала всерьез беспокоить и раздражать эта неопределенность. – Принимайте меры…

– Мы приняли, товарищ генерал. Вслед посланы еще две группы. Им дано задание подключиться и докладывать о состоянии линии через каждый километр пути.

– Чтоб связь мне была, – предупредил Горелов. – Учтите, там могут быть засады, и посылать одних связистов без прикрытия запрещаю. Нечего поставлять противнику «языков».

Опасения его сбылись раньше, чем он думал.

В штаб пришел раненый сержант из связистов Фишера, – командир полка принимал свои меры к наведению связи с батальоном, находившимся в лесу у калининского большака. Сержанта сразу провели к генералу, поскольку он говорил такое, во что трудно верилось: в тылу дивизии гитлеровцы, его группа нарвалась на засаду. Его товарищи побиты автоматчиками, а он уцелел просто чудом, потому что приотстал в этот момент от своих по небольшой нужде. Его тоже зацепило, он упал и затаился. Гитлеровцы думали, что со всеми покончено, и без опаски вышли из засады. Среди них один не то офицер, не то унтер все покрикивал на своих «форвертс» – вперед, мол, чего опасаться…

– Я его, гада, первым выстрелом положил, а уж потом по другим стал палить. Они, как стадо баранов, сразу – круть и назад, наутек, даже своего офицера бросили. Ну, а я тем временем тоже назад, назад и сюда, что было сил… Гады, моих дружков положили… – Сержант еще находился во власти пережитого.

– В каком месте засада? – спросил Горелов.

– Мы уже подходили к Ворошиловским лагерям, когда по нас вдруг огонь…

– Ладно, пусть там тебя перевяжут… Нет, погоди, я сам вызову сюда фельдшера. И спасибо тебе за службу, – Горелов пожал сержанту руку. – Мне нужны хорошие солдаты. Выздоровеешь, приходи прямо ко мне, я представлю тебя к награде. Вот видишь, записываю твою фамилию: сержант Григорий Житов – радист. Это чтоб не забыть. А ты напомни. Благодарю за хорошую службу, сержант Житов.

– Служу Советскому Союзу!

Положение не из приятных. Горелов не сомневался, что и с полком Исакова нет связи по такой же причине: на пути автоматчики, иначе, уже давно кто-нибудь пришел бы. Надо принимать какие-то решительные меры, а единственный резерв – батальон – давно уже в бою, брошен на помощь Афонину.

– Узел связи, – потребовал Горелов, как только услышал голос телефониста в трубке. – Вы там послали своих на линию, так вот, как только они откликнутся, прикажите, пусть немедленно возвращаются. Там впереди засады. Я сейчас прикажу дать вам в помощь взвод из охраны штаба, тогда пойдете…

Горелов вызвал к себе начальника штаба Бочкова:

– Укажите в боевом донесении, что связи с полком нет С четырнадцати часов. Я прошу помощи для прикрытия своего левого фланга, иначе автоматчики все у меня дезорганизуют. Положение дивизии крайне тяжелое…

Бочков быстро записывал, а Горелов диктовал, сосредоточенно глядя перед собой, словно воочию видел опасность. Дверь приоткрылась:

– Товарищ генерал, к вам…

Горелов хмуро глянул и продолжал ходить по избе.

– Кто там? Пусть подождет, я занят…

– Товарищ генерал, срочно…

– Срочно, так чего молчишь, не докладываешь? Давай…

В полутемную горницу вошел незнакомый Горелову лейтенант и, назвав свою фамилию, доложил, что он прибыл по приказанию начальника штаба армии Гулина. Генерал Гулин находится в Хвастово и просит Горелова прибыть туда для очень важного и срочного разговора.

– Хорошо, сейчас поедем, – сказал Горелов. – Адъютант, вызывай машину! А вы, Бочков, отправляйте донесение и добивайтесь связи с полками. Любыми путями надо к ним пробиться. Мобилизуйте на это дело разведчиков…

К крыльцу вырулила видавшая большие дороги и бомбежки полуторка, шофер распахнул дверцу перед Гореловым. Лейтенант, не ожидая приглашения, прыгнул в кузов, и машина помчалась по деревне мимо разбитых домов и глубоких воронок. Некоторые избы напоминали перезрелые грибы, у которых подгнившая ножка не выдерживает тяжести огромной шляпки. Так и крыши у домов прикрывали разрушенные стены и огромные русские печи. Среди этих развалин вынуждены располагаться и работать многочисленные отделы штаба дивизии, руководить войсками, ежеминутно ожидая новых налетов. Не дело. Надо, пока не поздно, добиться разрешения и перебросить штаб на левый берег.

Горелов потирал переносицу, думал, что приезд начальника штаба неспроста, опять надо ждать каких-то перемен, скорее нежелательных.

Машина быстро достигла переправы. Здесь Горелова уже ожидала лодка. Гребцы налегли на весла, и она пошла ходко, взрывая тупым носом холодную тяжелую воду. Цветом она была свинцово-серая, под стать небу, сплошь затянутому низкими облаками, которые наплывали откуда-то из-за темного леса, с северо-запада. На реке было много прохладней, чем вдали от нее, влажный воздух заползал под кожанку Горелова, лакированный козырек фуражки сразу отпотел.

Лодку подвели к береговому парому бортом, гребцы придержали ее в таком положении, давая возможность Горелову сойти.

И опять лейтенант резво выскочил первым и побежал по косогору наверх.

– За мной, товарищ генерал.

Он привел Горелова к хвастовскому монастырю. Там, за каменной оградой, под сенью громадной ветлы, стояла черная эмка. Навстречу Горелову от легковой машины шагнул генерал в шинели:

– Прежде всего, – начал Гулин, – я хотел бы узнать, в каком положении находится ваша дивизия? – Он взял Горелова под руку и повлек за собой в сторону, чтобы их разговор не достигал ушей шофера и лейтенанта. – Не возражаете?

– Пожалуйста…

Они остановились у дерева, Гулин отвел руки за спину и прислонился к шершавому стволу, кивком давая понять, что он готов слушать. Горелов вкратце обрисовал положение дивизии, не преувеличивая и не умаляя трудностей. Гулин не спускал с лица Горелова пытливого взгляда. Он знал его больше заочно, как командира дивизии, а встречался лишь однажды, накоротке, когда приехал в Махерово, чтоб подготовить дивизию к переброске на Можайскую линию. Тогда Горелов расстроил его и Маслова планы, добившись своего через Генштаб, оставив о себе не очень-то лестное впечатление строптивостью. Но это мимолетное, а настоящая оценка дается не по словам, а по делам, по тому, каков он в сложной, опасной обстановке. Вот и присматривался к Горелову, чтоб составить себе мнение по тону, жестам, по виду, придавая им не меньшее, чем словам, значение. Ему импонировали сдержанность и даже, пожалуй, чрезмерная суровость Горелова, его озабоченность судьбой дивизии, прямота, с которой он высказывал мнение, как надлежало бы планировать операцию, чтоб добиться успеха. И хотя в армии существовал иной взгляд на происходящие события, более верный, Гулин не перебивал, не поправлял Горелова. Он ценил в людях самостоятельность, цельность, без них никогда не получится большого военного специалиста. Слепому бездумному исполнителю никогда не блеснет удача, хотя, может быть, он более гарантирован и от ошибки, чем человек, ищущий новых путей.