Текст книги "Танцы на минном поле"

Автор книги: Владимир Свержин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

– Они ехали на «Урале»? – следя за ходом мысли своего собеседника, переспросил следователь.

– Угу. У нас в Афгане их называли "полтора метра жизни". Я, кстати, проверил – «Урал» на месте. Никаких видимых повреждений, или следов ремонта нет. Номера на шасси и двигателе соответствуют.

– Понятно, – вздохнул Крутый.

– Хорошо бы еще с водилой переговорить, – продолжал полковник, – но здесь, извини, пока ноль. Он уже года полтора как на дембеле.

– Срочник?

– Нет, – покачал головой Данич, – контрактник. По службе характеризуется отлично. Судя по разговорам, в гараже был что-то вроде боцмана. Трезвый, рассудительный. Водитель, что называется, от Бога.

– Час от часу не легче, – вздохнул Крутый. В дверь тихо постучали.

– О, вот и наш чай, – Данич убрал ноги с нагревателя и прикрикнул, – Давай заноси!

Однако он ошибся. Это был не чай. В кабинет бочком втиснулся хозяйственно – технического вида прапорщик с выражением крайнего недоумения на лице. Видимо, он никак не мог взять в толк, что ему следует заносить.

– Разрешите войти, товарищ полковник, – с нескрываемым почтением глядя на созвездия, украшающие плечи борца с террористами, нерешительно осведомился он.

– Да уж вошел, – совсем не по уставу хмыкнул «волкодав», в кои-то веки, для простоты общения с армейскими чинами, обряженный в собственную форму. – Кто такой, с чем пожаловал?

– Прапорщик Голушко, – вытягиваясь в струнку, доложил вошедший. – Начальник штаба приказал прибыть в распоряжение подполковника Крутыя.

– Все с вами понятно, – сохраняя грозный вид, прогремел Данич. – Николай Емельяныч, это твой подопечный?

– Разрешите об…

– Да обращайся, обращайся, – выходя из образа грозного полковника, махнул рукой старший по званию.

– Прапорщик Голушко? – Крутый включил свою память. – А, художник.

– Ну, не то что бы, – замялся ГСМщик

– Да ладно, чего ты ломаешься, как сдобный пряник, – приободрил его развалившийся в вальяжной позе полковник. – Тебе ж не конный портрет товарища следователя рисовать! Нет, Николай Емельянович?

– Нет, – обнадежил тот. – Подойдите к столу – попросил он. – Вот перед вами несколько фотографий, кто-нибудь из тех, кого вы видели в день вылета группы подполковника Дунаева, похож на людей, изображенных на этих снимках? – Крутый разложил на столе несколько снимков.

– Я попробую узнать, – неуверенно вздохнул Галушко, – Все же, три года прошло

– Да уж, попробуйте, – прогрохотал за его спиной Данич.

– Виктор Юрьевич, – укоризненно посмотрел на него следователь, – не будем отвлекать товарища прапорщика.

Молчание длилось минуты две.

– Вот этот похож, – полковой художник ткнул пальцем в один из снимков. – Тот, правда, с усами был, – добавил он.

– Понятно, – вздохнул Крутый. – Дунаев.

– Только, я извиняюсь, товарищ подполковник, – замялся прапорщик, – на фотографии – это не он. Похож, – верно, но не он.

Немая сцена, возникшая в кабинете, могла бы привести в трепет самого Николая Васильевича Гоголя вместе с той его редкой птицей, которой, вдруг, удалось долететь до середины Днепра.

– А кто? – выдохнул Данич, опомнившийся первым.

– Н-не знаю, – ошарашенно наблюдая действие, произведенное его словами на двух старших офицеров из центра, пробормотал Голушко.

– Голушко, дорогой, как тебя звать – то? – беря инициативу в свои руки, ласково произнес Данич, проникаясь к незадачливому прапорщику почти отеческой любовью.

– Федор Афанасьевич, – едва не переходя на шепот, пролепетал объект возвышенных чувств охотника за террористами.

– Федор, – тщательно произнося каждую букву, пророкотал Данич. – Это хорошо. Федор – значит Божий дар. Расскажи-ка мне, пожалуйста, друг мой Федор, что ж в этом портрете не так? – он повернулся к все еще приходящему в себя следователю. – Николай Емельянович, надеюсь, ты не возражаешь?

– Да, – кивнул Крутый. – В смысле – нет.

– Ну, вот и славно.

– Я, если позволите … Я. … Вот карандаш бы, и кусок бумаги, – все еще робея от неожиданной перемены, пробормотал Голушко. – Я бы попробовал изобразить …

– Это мигом, – оборвал его Данич. – Коля выдай ему бумагу. А карандаш, – он распахнул дверь. – Дежурный! – рявкнул полковник, и от этого крика где-нибудь высоко в горах, возможно, сошла лавина, – Птицей мне сюда карандаш и резинку! Да, и вот еще. Там, на камбузе, грозились угостить нас чаем. Я не знаю, то ли они там трением огонь добывают, то ли воду из снега топят, но чай уже полчаса как должен быть здесь. Так что, распорядись, чтоб три чашки доставили в кабинет стремительным аллюром. Все понял?

– Так точно! – восхищенно глядя на грозного полковника, закрывающего могучими плечами входную дверь, отчеканил сержант. – Разрешите идти?

– Давай, дружище. Только так, чтоб одна нога там, а другая, как сказано в уставе, здесь.

Процесс творчества занял минут пятнадцать. Все эти минуты Крутый пожирал взглядом прапорщика и портрет, выходивший из-под его руки. Он следил за ним так бдительно, как будто ожидал, что рисунок вот-вот оживет и начнет отвечать на его, следователя военной прокуратуры по особо важным делам, неприятные вопросы. Однако время шло, а рисунок не оживал.

– Шедевра, мать ее, – хмыкнул Данич, глядя через плечо прапорщика на получающиеся произведение искусства. – Феномен. Петр Палыч Рубенс. Ты, Федюня, зря такой талант в скалы заколачиваешь. Тебе не здесь вертолетам винты крутить, тебе в Москву надо. По тебе, небось, академия художеств горюет. Так что, приезжай в столицу, если что, я о тебе словечко замолвлю.

– Да ладно вам, товарищ полковник, – беззлобно отмахнулся Голушко. – Вот, где-то так он выглядел.

– Вот так вот он выглядел, – моментально посерьезнев, произнес полковник, придвигая портрет работы неизвестного прапорщика к фотографии подполковника Дунаева. – Ну что, Николай Емельянович, разница заметна?

Разница действительно была заметна, и никакими косметическими ухищрениями нельзя было убрать эту разность в строении лица двух изображенных мужчин. Крутый молча кивнул. В голове у него крутился какой-то сумбур из непосредственных впечатлений и обрывков собственных теорий, но ничего связного не приходило ему на ум.

– Вот такой вот каламбур получается, – вздохнул Данич, пристально рассматривая рисунок. – А знаешь, Федор Афанасьевич, – он положил на плечо прапорщика тяжелую руку, – сделай-ка вот что: вот эти вот усы и эту родинку сотри-ка, на фиг.

Выполнение его просьбы не заняло много времени.

– Ну конечно, – усмехнулся он широко, словно старому знакомому. – Можно было и раньше догадаться. Кто же еще мог такое учудить! Поздравляю тебя, Николай Емельянович, в этом приключении нас ожидает еще много веселых минут, – он обнадеживающе похлопал прапорщика по плечу, словно тому предстояло сопутствовать его группе в ее дальнейших странствиях. – Это Артист!

Как обычно, в условиях, приближенных к домашним, утро Ривейраса начиналось с гимнастики и водных процедур. Вдоволь размявшись, он открутил кран и, в ожидании, пока нагреватель доведет воду до температуры, пригодной для бритья, начал с удовольствием строить себе рожи или, как выражался отец-командир, тренироваться в искусстве торговать мордой. Его лицо в зеркале, подвешенном над умывальником, принимало выражение то устало-задумчивое, то непреклонно-решительное, то исполненное благожелательного внимания. С той поры, как старший лейтенант Ривейрас попал в учебную группу "Центра по усовершенствованию", подобные упражнения стали для него ежедневным ритуалом. Ему накрепко запомнились слова безымянного инструктора, обучавшего здоровых дядек утонченному искусству мимики и жеста. " Запомните, – говорил он, – искренность, порою, маскирует самое изощренное коварство. И в этом случае она должна быть отрежиссирована и сыграна так, чтобы ни у кого из окружающих или наблюдающих вашу игру в видеозаписи, что вовсе не одно и тоже, не возникало и мысли о возможном подвохе". Сейчас Ривейрас с улыбкой вспоминал фразу, как бы случайно оброненную Войтовским в беседе со штурманом: "… вот я, человек глубоко не военный…" Это была не фраза, это был целый спектакль для того, конечно, кто мог видеть и оценить. "Какой великий актер погибает!" – вспомнил он выражение, приписываемое римскому императору Нерону. При слове "погибает" плавное течение его мыслей прервалось, словно жизнь самого императора. "Бомба!" – он еще раз прокрутил в уме версию командира. Версия ужасала, подобно страшной сказке, рассказанной на ночь в пионерском лагере. Однако, в отличие от сказки, эта история не противоречила известным ему неопровержимым фактам не только ночью, но и при свете дня.

– Ребята! – послышался в коридоре мелодичный голос Женечки. – Пора вставать!

– М-да, – послышалось из комнаты напротив, – сейчас.

Ривейрас приоткрыл дверь, демонстрируя, что к нему эта команда уже не относится.

– А, Володя, – Пушистая одарила своего постояльца взглядом, ласковым, как черноморский прибой в июле. – Если ты мне поможешь с бутербродами, то минут через пятнадцать, как раз к подъему начальства, утренний чай будет на столе.

– Непременно. А насчет чая – Михаил Юрьевич любит покрепче.

– Это я уже заметила, – хозяйка наклонила голову, и легкие каштановые волосы, упав со лба, закрыли половину лица. Она с улыбкой вернула их на место, повторяя нараспев, – Михаил Юрьевич, совсем как Лермонтов.

– Для гусара ростом великоват, – терзаемый приступом внезапной ревности, как бы между прочим, сообщил Владимир.

– Это же здорово! – восхитилась Женечка. – И как поет! – И она начала спускаться по лестнице, мурлыча себе под нос: – "Бутылка красного вина – жена драгуна…"

Кровь южных предков взыграла в жилах Ривейраса, и, испытывая непреодолимое желание схватиться за наваху[2]2
  Наваха – длинный складной нож, национальное оружие испанского простонародья.


[Закрыть], он отправился вниз на кухню нарезать ветчину для бутербродов. Эта работа, выполненная с тщанием и усердием, несколько успокоила его, и через пятнадцать минут вся честная компания уже восседала за столом у камина в обеденной зале, попивая ароматный чай и заедая его горячими тостами с настроганной Ривейрасом ветчиной.

– А где Сережа? – поинтересовался Войтовский, взглянув на место, где вчера вечером сидел штурман.

– С утра пораньше умчался на корабль, – сообщила Женечка. – Ему надо было успеть до подъема флага.

– М-да, невесело, наверное, сейчас на корабле, при такой-то погоде.

– Да, уж чего веселого, – подтвердила хозяйка. – Но до весны, скорее всего, лучше не будет. Хуже – это сколько угодно.

– А я-то думал, на Черном море всегда тепло, – вздохнул Войтовский.

Ривейрас молча смотрел на своего командира, невольно восхищаясь его игрой. Поверить в то, что взрослый мужчина, немало повидавший на своем веку, может не знать, каково зимой на берегу Черного моря, для него было странно и смешно. Однако же тон, которым это было сказано, выражение лица, и тот обескураживающий жест, которым командир сопровождал свое сообщение, были так убедительны, что у него самого невольно закрадывалось подозрение, уж не говорит ли командир чистую правду.

– Женечка, вы не знаете, хозяин соседней дачи еще не объявлялся?

– Вроде нет.

– У меня тут мысль появилась: что, если нам с Володей на денек смотаться в Москву за теплыми вещами, потому как снарядились мы совсем не по сезону. Одному Богу известно, сколько нам еще времени здесь провести придется.

– Вы что, уже уезжаете? – огорченно спросила она.

– Угу, но через пару дней будем здесь.

– Ну, раз так, пойду, звякну на станцию, попрошу, чтобы оставили пару купейных билетов.

– Женечка, что б мы без тебя делали? – галантно пророкотал Войтовский.

– Ума не приложу, – вздохнула она.

Отсутствие хозяйки длилось минут десять, которые Войтовскому показались изрядным отрезком вечности.

– Ребята! – появившаяся в дверях Женечка улыбалась той самой улыбкой, которой улыбаются все очаровательные женщины, собирающиеся сообщить вам о своих крупных финансовых тратах из вашего кармана, или же иных, на их взгляд, прекрасных событиях. – Мне тут пришла в голову забавная идея. А не съездить ли мне в Москву вместе с вами. У меня там тоже кое-какие дела остались. Вы не возражаете?

Возражений не последовало.

Глава 12

– Черт, возьми, – Артист! Ну, конечно же, Артист! – полковник Данич сложил руки в замок и обхватил голову. – Вот так история! – Может, ты объяснишь, что все это значит? – не спуская недоуменного взгляда с боевого товарища, спросил Крутый.

– У-у, много чего значит. Артист – фигура колоритная.

Следователь смерил взглядом сидевшего перед ним художника:

– Товарищ прапорщик, вы свободны. Можете идти. Если еще что-то понадобится, вас вызовут.

ГСМщик перевел глаза на полковника.

– Ступай, Федя, – пробасил тот, – видишь, нам тут с господином подполковником пошушукаться надо. Чаепитие отложим до следующего раза.

– Давай, выкладывай, что тебе известно?

– Выкладывай! – криво усмехнулся Данич. – Это легче сказать, чем сделать. Он на то и Артист, чтобы по части выкладывания у нас имелись только пустые карманы. Имя его не известно. Вроде бы, бывший офицер. Опять же, по слухам, то ли десант, то ли спецназ – неизвестно. Одно можно сказать точно, во всех своих операциях этот парень действует исключительно грамотно. А с другой стороны, попытки установить личность Артиста по архивам военных училищ не привели ни к чему. Так что, остается только гадать, откуда он, такой, выискался. Участвовал едва ли не во всех локальных конфликтах на территории бывшего Советского Союза, причем в его действиях четко замечено несколько закономерностей. Первое – он никогда не действует с кондачка и всегда тщательно готовит свои операции; второе – он по сей день не провалил еще не одной операции; третье – он и его люди, что называется, появляются ниоткуда и исчезают в никуда. Установить местожительство хотя бы одного бойца из его отряда не удалось пока никому.

– Отряд велик? – делая пометку в своем блокноте, поинтересовался Крутый.

– По ориентировочным прикидкам, – обречено развел руками Данич, – человек сорок. Но все спецы, – не надо баловаться! Причем, заметь, народ у него постоянный, а поскольку работает он почти без потерь, слышать о новичках в его бригаде мне не приходилось. При всем этом есть еще одна особенность: до сегодняшнего дня не было ни одного случая, чтобы Артист воевал с Российской армией.

– Совсем?

– Несколько раз стычки были, но каждый раз, как только возникала возможность прервать огневой контакт, Артист уходил похлеще, чем та лиса.

– Так что же тогда получается? – медленно проговорил следователь, откидываясь на стуле и задумчиво постукивая авторучкой по блокноту. – Если принять за основу версию, что с аэродрома приехал не Дунаев, а этот самый Артист, тогда выходит, что группа Дунаева была уничтожена, где-то по дороге. Следовательно, что-то толкнуло твоего Артиста изменить своим принципам.

– Ну-у, Коля, здесь простор для домыслов. С одной стороны, три боеголовки, – куш, из-за которого многие решатся поступиться принципами, а с другой, – Артист никакие принципы не нарушал. То, о чем я говорил, верно для Армии, а группа Дунаева, как, впрочем, и ваш покорный слуга, не Армия, а ФСБ. Или по старому, по привычному, КГБ. Разницу ощущаешь?

– Понятное дело.

– Вот так-то! А с конторой, как мне почему-то кажется, у Артиста свои счеты.

– Например? – заинтересовано уставился на полковника Крутый.

– Ну, например, он сам когда-то в ней работал.

– Это предположение, или…

– Предположение, – хмыкнул Данич. – Но, изучая его дело, я не нашел ни одного факта, который можно использовать против этой версии. Да что я тебе говорю! Доберемся до аэродрома, затребуем из Москвы дело, сам увидишь. Все рано нам сейчас туда катить надо.

– Разрешите, товарищ полковник! – донеслось из-за двери.

– Ну, что там еще!

– Ваш чай, – на пороге показался дежурный с жестяным столовским подносом, на котором красовались три убогие фаянсовые чашки с отбитыми ручками.

– Вот спасибо, дружище! Ставь на стол. Да, одну можешь забрать себе. – И двигай в гараж, скажи, чтобы запрягали наш джип. Мы тут с товарищем подполковником выдвигаемся на аэродром.

– Так ведь, буран, – неуверенно начал дежурный.

– Буран, к твоему сведению, это космический корабль, и в Дагестане ему делать нечего. Так что, вперед, исполняй приказание.

Аэродром, куда направлялись высокие московские гости, был построен недалеко от столицы Дагестана лет двадцать тому назад и первоначально задумывался как военно-транспортный. Однако, после того, как он перешел в собственность республики Дагестан, военным на нем остался лишь обслуживающий персонал. Сейчас же, зимой, в пору низкой облачности и сильных ветров, аэродром пустовал. Лишь в редкие ясные дни сюда тяжело садились брюхатые транспортники, доставляя из метрополии продовольствие и медикаменты.

– Как вы тут живете? – ворвался в кабинет начальника аэродрома раскрасневшийся с мороза полковник Данич. – Вьюга на улице – смерть! По трассе шли, я думал, нас унесет вместе с машиной.

– Буран, – пожал плечами усталый мужчина в форме майора авиации.

– Да что вы ко мне прицепились, с этим бураном! – возмутился Данич. – Ладно, Ринат, не сердись. Знакомься– подполковник Крутый из главвоенпрокуратуры. – Он указал на входящего за ним следователя, похожего в эту минуту на обряженную в военную форму сосульку. – А это – хозяин здешних мест майор Ринат Чермоев.

Хозяин здешних мест пожал руки вновь прибывшим и, оценив опытным взглядом степень их замороженности, полез в шкаф за спиртом.

– Постой, Ринат, – поытался остановить его Данич, когда тот, достав наполненный прозрачной жидкостью графин, из тех, что было принято ставить на стол во время отчетных партсобраний, начал наливать спасительный напиток в граненые стаканы. – Мы к тебе по делу пришли.

– Вах! – делано удивляется майор. – А я то думал, вы приехали сюда узнать о здоровье моего троюродного брата Риваза, умершего в прошлом году.

– Хм, – усмехнулся Данич. – И как его здоровье?

– Во-первых, у меня нет и никогда не было троюродного брата Риваза, – задумчиво произнес Чермоев. – Поэтому я предлагаю выпить, чтобы все мы были живы и здоровы.

– Непременно, – кивнул полковник, беря стакан и накрывая его рукой. – Но прежде – давай, ты чуток повременишь с горским гостеприимством, и ответишь на маленький вопрос.

– Э, Виктор, какой еще вопрос, когда тост уже прозвучал! – укоризненно покачал головой начальник аэродрома.

– Маленький вопрос, малюсенький. Вот Николай Емельянович спросить хочет. Сам подумай, сколько километров по такой дороге проехал, только чтоб тебе вопрос задать.

Чермоев уважительно посмотрел на следователя:

– Ладно, дорогой Николай Емельянович, задавай свой вопрос-шматрос.

– Уважаемый Ринат…

– Максудович, – подсказал Данич.

– Уважаемый Ринат Максудович, – повторил Крутый, – посмотрите, пожалуйста, внимательно вот сюда, – он достал из подмороженного кейса фотографию Дунаева и портрет Артиста, нарисованный прапорщиком Голушко. – Перед вами два разных человека. Посмотрите внимательно. Кто из них больше похож на офицера, возглавлявшего группу, которая сопровождала груз из Чкаловска.

– Я сам вижу, что два разных человека, – удивился хозяин, внимательно всматриваясь в предложенные ему изображения. – Зачем говоришь, да? Вот этот, – он взял фотографию Дунаева и поднес ее к глазам, словно проверяя, не обманывает ли его зрение. – Точно, вот этот.

– Вы в этом уверены? – переспросил Крутый.

– Послушай, почему мне не доверяешь? Ты мой гость, ко мне пришел, как уважаемый человек к уважаемому человеку, я тебе говорю – вот этот, ты мне не веришь. У меня что, по-твоему, глаз нету?

– Простите, – смутился представитель прокуратуры. – Но этот вопрос действительно очень важен для следствия.

– Утихомирься, Ринат, – Данич подошел к майору и положил руку ему на плечо. – Верит тебе Николай Емельянович, конечно верит. Но переспросить обязан, потому как, ему так приказано.

– Другое дело, да, – успокоился начальник аэродрома. – А то понимаешь…

– Не сомневайся, Николай, это Дунаев, – вздохнул командир группы антитеррора. – И искать его надо где-то здесь, по дороге от аэродрома до вертолетного полка.

Вагончик тронулся, перрон остался, и было бы странно, если бы перрон станции Казарск устремился вслед за вагоном, провожая отчалившую в сторону Москвы троицу.

– Что за дела у тебя в Москве? – беззаботно глядя на очаровательную спутницу, спросил Ривейрас.

– Да так, все по мелочам, – уклончиво ответила она. – А вообще, что мне сейчас одной на даче делать? Хорошего дизайнера в Казарске не найдешь, а самой мебель таскать – совсем уж как-то уныло.

– Ну, так уж, и самой! – усмехнулся Войтовский, сидевший у окна с газетой "Меркурий", купленной в киоске на станции. – Охотники помочь такой прелестной даме всегда найдутся.

– Охотники-то, может, и найдутся, – слегка замедлив темп речи, проговорила Женечка и замолчала, не сообщив, что следует после подразумевающегося "но".

– Володя, посмотри, какие забавные вещи печатают, – Михаил протянул напарнику, газету.

– "Российские Рембо против ядерного террора" серым по желтому гласило название. Автор статьи, очевидно, многие годы подвизавшийся в какой-нибудь многотиражке, описывал, как где-то поблизости, на побережье, проходили учения лихих парней из секретнейшего подразделения по борьбе с ядерным терроризмом. – Да уж, занятная заметка, – Ривейрас вернул газету командиру. – Представляю, как вытянулось лицо руководителя операции, если он это читал.

– Интересуетесь ядерным терроризмом? – насмешливо, как бы невзначай, спросила девушка.

– Ядерным терроризмом? С чего ты решила?

– Так, – Евгения пожала плечами и отвернулась к окну. – Показалось….

– Кстати, дамы и господа, – осведомился Владимир, – какие есть мнения на тему чего– нибудь перекусить.

– Мнение имеет место быть, – немедленно оживился Войтовский… – Самое время подкрепиться.

– Тогда есть следующие возможности, – начал Володя, – номер первый: маршировать в вагон – ресторан; номер второй: приобрести в буфете каких-нибудь бутербродов и "Фанты", или же раскрутить проводника на чай.

– Ну, в вагоне-ресторане, положим, по зимнему времени, фирменное блюдо – килька под нефтяным соусом, – начала Женечка. – А насчет остального, – она достала из-под сидения объемистую сумку и плавными движениями, какими цирковой маг и волшебник извлекает зайцев из собственного цилиндра, начала доставать из нее шуршащие пакеты со всевозможной снедью. Последним на свет был извлечен трехлитровый термос: – У нас и у самих кое-что найдется. – Батюшки-светы! – всплеснул руками Михаил. – Ну, прям, ангел-хранитель!

– Телохранитель, – поправил его Ривейрас. – Что б мы без тебя делали?

– Давились бы, наверно, прошлогодней колбасой, – предположила Женечка. – А вообще-то, ребята, не в обиду будет сказано, но некоторый недостаток женского внимания в вас ощущается.

Так что, если в вашей фирме имеется место секретаря-референта, то, так и быть, до весны за разумное вознаграждение я согласна у вас поработать.

– У нас? – не совсем понимая, о чем идет речь, невпопад брякнул Ривейрас.

– Ну да, – почти искренне удивилась она. – Вы ведь представляете в России Скандинавскую туристическую фирму? Или нет? – добавила Пушистая, чуть понизив голос.

В купе воцарилась тишина, насколько это вообще возможно в скором поезде. – Женечка, – Войтовский положил свою мощную ладонь на изящную ручку своей спутницы, – один умный человек сказал: "Хочешь испортить отношения, – начни их выяснять". Но, похоже, другого выхода нет. А потому, давай начистоту. И от того, насколько хорошо мы поймем друг друга, зависит, расстанемся ли мы с тобой друзьями в Москве.

Девушка обиженно поджала губы, и в уголках ее глаз блеснули две слезинки. Однако слезам в этот день не суждено было пролиться.

– Ну и ладно, – осуждающе произнесла она. – Я что, по-вашему, ничего не понимаю?

– Что же ты понимаешь? – резко оборвал ее Войтовский.

– Я, когда билеты заказывала, вспомнила, что вам же надо будет поехать в милицию, сняться с учета. Думаю – чего лишний раз машину гонять? Позвонила начальнику управления, он отец моего одноклассника, и говорю: "Тут ребята у вас вчера отмечались по приезде, так они сегодня уезжают, надо бы их снять с учета". А он мне в ответ: "Это которые? ФСБшники из Москвы, что ли?" – Ривейрас и Войтовский молча переглянулись.

– М-да. – помолчав немного, произнес Михаил.

– И тут же меня как молнией ударило, – продолжала девушка, – два человека из ФСБ приезжают из Москвы в Казарск, маскируясь под бизнесменов, помогают мне двигать мебель, беседуют на всякие отвлеченные темы, а потом, вдруг, на следующий день срываются сломя голову в Москву. Похоже это на что-нибудь? Нет, не похоже. Вначале я думала, может быть, вам с этим штурманом встретиться надо было. Перезвонила одному знакомому в комендатуре, ан, нет, его действительно вчера задержал патруль. И выпустили его, действительно, минут за двадцать до встречи. Значит, очевидно, он, сам того не зная, сообщил вам нечто, в поисках чего вы сюда приехали.

– Может быть, ты даже знаешь, что? – настороженно спросил Войтовский.

– Не знаю, – честно призналась Женечка, – но, возможно, догадываюсь. Все это военное положение, паспортный режим, секретность, учения подразделений ядерного антитеррора, и вот теперь вы со своими шпионскими штучками, это о чем-то говорит? По-моему – да. По-моему, это говорит о том, что над нашим побережьем повисла какая-то угроза. Возможно, ядерная… – уже почти шепотом закончила она.

Молчание было ответом на ее слова. Спустя некоторое время, Войтовский взял термос и, открутив крышку, налил в нее крепко заваренный чай. Над кружкой моментально поднялось облачко пара. Он сделал несколько глотков.

– Ну что, товарищ старший лейтенант, – опуская чай на стол, поинтересовался он у Ривейраса. – Что делать будем?

– Ребята, поймите, – не давая Владимиру вставить слово, с новым жаром начала девушка. – Я люблю этот город! Я не хочу, чтобы с ним, не дай Бог, что-то случилось. Насколько я понимаю, вы работаете над тем же, и я сделаю все, что возможно, чтобы вам в этом помочь. А еще, не забывайте, в эту дачу на Ниловом люнете вложено почти все, что было у моей семьи и у меня. Я никогда себе не прощу, если не сделаю хоть что-нибудь, чтобы наш город и наш дом не пострадали. Так что, ребята, как хотите, а я с вами.

– Хорошо, – капитан Войтовский сделал еще несколько глотков и задумчиво уставился на парующий чай. – Я думаю, туристическая фирма "Енланд Райдотурс", или какая-либо другая фирма, контролируемая концерном, изыщет возможность предоставить вам работу секретаря с навыками телохранителя.

Серое трехэтажное здание, в котором размещалась контрразведка, не относилось к числу памятников архитектуры республики Дагестан. Но и автомобиль "Жигули, " на котором подкатили к нему трое неизвестных, не принадлежал к числу шедевров мирового автомобилестроения. Поэтому со стороны визит незнакомцев в это невысокое здание остался незамеченным. Зато прапорщик, дежуривший на входе, при виде вошедших встрепенулся и вытянулся в струнку, отдавая им честь.

– Товарищ майор, подполковник Рамазанов уже ждет вас.

Высокий, крупного телосложения мужчина, явно старший из этих троих, молча наклонил голову. Троица, решительно поднявшись по лестнице и прошагав по коридору, остановилась перед дверью, обтянутой черным дерматином со стеклянной табличкой, гласившей: "Подполковник Рамазанов Р.Р." Тот, кого дежурный назвал майором, для проформы постучав, толкнул дверь.

– А, заходите, гости дорогие! – донеслось из кабинета. – Давно вас жду.

Через минуту все четверо разместились вокруг рабочего стола,

– Вот скажи, уважаемый Степан Назарович, почему так получается, почему ваши товарищи с самого начала поехали к вертолетчикам на аэродром, а не к нам? Я так понимаю, что в Москве нам кто-то не доверяет. Как будто мы не вчерашние советские офицеры, а какие-нибудь душманы.

– Послушайте, Рамазан Рамазанович…

– Э, послушай, не перебивай старшего по званию! Вот скажи, нельзя прийти ко мне и спросить: "Рамазан, такое дело, помоги!" Как будто я отказался бы помочь! Это же наше общее дело. Мне вчера Ринат со своего аэродрома как позвонил, как все рассказал, я целую ночь спать не мог. Ну, хорошо, Ринат мне родственник, хорошо, он женат на моей сестре, и мы с ним каждый день пэрэговариваемся, а если бы нэт? Если бы не надо ему было вечером задэржаться, чтобы с товарищами вашими разговаривать? Я бы до сих пор вообще ничего не знал! – Хорошо, Рамазан Рамазанович, приношу свои извинения от своих товарищей и от себя лично, – прочувствовано произнес майор Повитухин, украдкой бросая многозначительные взгляды на сидящих рядом с ним офицеров. – Однако, давайте вернемся к делу. Вам что-нибудь известно о пропавшей группе подполковника Дунаева?

– О группе Дунаева пока ничэго не известно. Буран в горах уляжется, будем искать. А вот по поводу Артиста вашего кое-что рассказать могу. – Подполковник Рамазанов обвел слушателей победительным взглядом. – Не одни вы у себя в Москве работать умеете!

– Товарищ подполковник, мы остановились на Артисте, – прервал его Повитухин, морща лоб и хмуря брови, чтобы скрыть расширившиеся от удивления глаза.

– Так вот, этот самый ваш Артист незадолго до исчезновения группы Дунаева был замечен по ту сторону границы.

– В Чечне?

– В Чечне, – подтвердил подполковник. – В отряде полевого командира Резвона Санаева, бывшего участкового милиционера. По нашим сведениям, Резвон Санаев на протяжении нескольких лет был одним из бойцов отряда этого самого Артиста.

– Вот даже как! – майор потер перебитую в юношеские годы переносицу. Рамазан Рамазанович, у вас действительно очень важные сведения. Огромное вам спасибо! Надеюсь, вы можете нам предоставить досье на этого Санаева.

Президент стоял возле открытого окна и вдыхал морозный московский воздух. Он приятно холодил грудь и очищал мозги. Доставленное "консьержем" из МИДовского дома на Дубровской письмо гласило: "Уважаемый господин Президент! Я с глубоким уважением и пониманием отношусь к Вашим попыткам стабилизировать положение и покарать нас по заслугам. Однако, заслуги наши пока не столь велики, как нам бы того хотелось. И, поскольку речь идет о десятках миллионов людей, страдающих от наркотиков, мы не можем применять к себе то, что пошло именуется гуманизмом. Поверьте, нам крайне нежелательно нажимать на роковую кнопку, тем самым приближая час Апокалипсиса. Но вся ответственность за то, что может случиться, когда сотни ядерных килотонн взорвутся в глубине Черного моря, ляжет на Вас. Наш шаг отчаяния есть жестокая, но неизбежная необходимость хирургического вмешательства в существующую практику всемерного потворства наркодельцам. Мы еще раз требуем, и это наше единственное требование, уничтожить так называемый "Золотой треугольник". В противном случае, можете быть уверены, что Новый год в этом мире не наступит никогда. С неизменным к Вам уважением и надеждой, Ваш доброжелатель".