Текст книги "Танцы на минном поле"

Автор книги: Владимир Свержин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 25 страниц)

Глава 22

Майор Повитухин в этот день чувствовал себя именинником. Он был радостно возбужден, и даже напевал себе под нос что-то по– гусарски залихватское. О причинах этого веселья никто из сотрудников не расспрашивал, С одной стороны, это было не принято, а с другой, каждому и так было ясно, что в расставленные контрразведкой сети попала какая-то дичь. Судя по сияющему лицу Степана Назаровича, не малая. Ожидая, когда начальство вернется с утреннего совещания, майор сел за свой стол и нежно, словно кладоискатель, получивший из верных рук истинную карту Острова Сокровищ, разгладил пришедшую с утренней почтой ксерокопию письма внука генерала Лаврентьева любимой девушке, проживающей в Ржеве.

“Милая Лена, – гласило послание, – прости меня, ради Бога, что так долго не писал. Ты, наверное, решила, что я скрылся и забыл тебя. Поверь, это невозможно… – Повитухин немного поморщился. За долгие годы службы ему приходилось интересоваться частной перепиской ничего не подозревавших о том лиц, но нельзя сказать, чтобы этот аспект службы доставлял ему удовольствие. Он пробежал глазами почти детские заверения в любви и преданности и остановился, споткнувшись взглядом на фразе – “… все из-за того, что у моего деда произошли какие-то неприятности со службой. Спроси, какие, не скажу, сам не знаю. Дед об этом говорить ничего не желает, и вопросы на эту тему в нашем доме считаются верхом неприличия. Вообще же, за последние годы он стал очень подозрительным, и я уже беспокоюсь, не началась ли у него паранойя. В любом случае, все связи с родиной он запретил раз и навсегда. К счастью, теперь я почти вольная птаха. Представь себе, я переехал в Париж и теперь учусь в Сорбонне, в самой настоящей Сорбонне! – Дальше следовали восторги по поводу старейшего университета, и их Повитухин также опустил. – С адресом моим еще непонятно, потому пока что пиши мне, если, конечно, хочешь: Париж, Молодежный отель Мобюиссон, рю де Барр, 12, Поль Шитофф (так меня нынче зовут)…”

Неизвестно, чем уж ответила на это пылкое послание парижского Ромео Ржевская Джульета, но майор контрразведки Степан Назарович Повитухин вцепился в этот адрес, как черт в грешную душу. – Отлично, – думал он. Теперь можно играть. Кто-нибудь мог назвать везением появление письма, копия которого лежала сейчас перед Повитухиным, но … Когда б не это письмо, могла бы всплыть купчая; не купчая, так материалы светской хроники. Не перечесть всего, чем может засветиться человек.

Повитухин занялся составлением ориентировки для коллег из парижского центра, когда в дверь постучали. – Степан Назарович! Геннадий Валерьянович просил вас зайти к нему.

– Хорошо, хорошо! – ответил майор Повитухин, начиная складывать бумаги. – Иду!

В этот день рабочее совещание у генерала Банникова длилось несколько дольше обычного. И, хотя ничего нового полковник Коновалец на нем услышать не расчитывал, присутствие на подобного рода мероприятиях было обязательным. Сидя возле генерала на месте “младшего лидера” он, невнимательно слушал начальников, повествующих о том, как нелегко работать в стране, победившей разум. Сейчас его больше интересовало другое. Это другое было прислано утром в его кабинет майором Жичигиным и лежало, запертое в сейфе, в ожидании возвращения полковника. Это другое было видеокассетой, содержащей материалы допроса Альберта Мухановского, и Геннадий Валерьянович с нетерпением ждал, когда же закончится совещание. Вернувшись, наконец, в свой кабинет, он распорядился вызвать к себе майора Повитухина, и, вытащив из сейфа кассету, вставил ее в видеомагнитофон. Съемка велась скрытой камерой, расположенной так, чтобы фиксировать лицо допрашиваемого, оставляя следователя за кадром. Обстановка апартаментов, в которых велась съемка, была более, чем скромна. Два стула и стол, привинченные к полу, вот, собственно, и все, что там было. На стуле сидел молодой человек, затравленно оглядывая помещение, в котором он оказался. Того, на чьи вопросы он должен был бы отвечать, в комнате не было. Не было уже долго, больше часа. Коновалец усмехнулся. Метод был старинный, известный, но, вместе с тем, оправдывающий себя. Взятый на горячем Мухановский был привезен в следственный изолятор и посажен к образцово-показательным заключенным. Нет, это не была пресловутая “пресс-хата” с матерыми уголовниками. Это был театр одного зрителя, и этим зрителем был начинающий шпион Альберт Мухановский. Самая придирчивая экспертиза не нашла бы на теле Альберта Федоровича ни малейших следов насилия, но все пятьдесят четыре часа до вызова на допрос, он провел в состоянии поминутного опасения за свою жизнь. Теперь же, в ожидании следователя, изнуренный и психологически сломленный, Мухановский имел время оглядеться по сторонам и, упершись взглядом в голый бетон, убедиться в безнадежности своего положения. И встать, да что встать, бегом побежать по пути полного чистосердечного раскаяния и всемерного сотрудничества.

Наконец, дверь комнаты отворилась, и в помещение вошел исполняющий роль следователя майор Жичигин.

– Добрый день, Альберт Федорович,

– Коновалец представил, как в этот момент он снимает и вешает на спинку стула штатское драповое пальто, протирает рукавом запотевшие стекла очков, представился весь невоенный вид майора Жичигина и полковник невольно усмехнулся. После камеры и ее враждебных обитателей это самое: “Добрый день, " – было бальзамом на раны и светом в оконце.

– Прошу простить меня, я был вынужден задержаться, – продолжал Жичигин. – Скажите, Альберт Федорович, – усаживаясь на стул спиной к камере, спросил контрразведчик, – вы хотите чаю? Лично я – очень.

– Да, – выдавил из себя Мухановский, видимо все еще не веря, что человек, сидящий напротив него не собирается загонять ему иглы под ногти и зажимать гениталии в тиски. – Спасибо.

Жичигин нажал на кнопку вызова охранника. Тот появился в дверях тотчас же и, сурово посмотрев на пациента, глухо поинтересовался:

– Увести?

Эта сцена тоже была разыграна по нотам. При звуке такого вопроса в возбужденном мозгу недавнего дипломата тотчас же всплыла картина ждущих его возвращения сокамерников, и он с надеждой, как утопающий на соломинку, бросил взгляд на следователя.

– Нет, – покачал головой Жичигин, – если возможно, принесите сюда, пожалуйста, пару стаканов чаю.

– Ну что ж, Альберт Федорович, – выкладывая перед собой на стол чистые листы бумаги и авторучку, начал Жичигин, – давайте, пока суд да дело, займемся нашими проблемами. Думаю, не стоит вам рассказывать, что чистосердечное признание…

– Нет, – прервал его Мухановский. – Это лишнее. Я готов ответить на любые ваши вопросы.

– Вот и славно, – кивнул майор. – Вот и славно. А то ведь, что получается. У нас и у милиции на вас имеется по собственному зубу. Для контрразведки вы – американский шпион, а для органов Внутренних Дел – торговец наркотиками и соучастник в нападении на оперативную группу Управления по борьбе с организованной преступностью.

На лице Мухановского отразилось выражение глубокого замешательства:

– Я?!

– Ну, да, – бесцветно, словно сообщая подследственному, что в детстве он прогуливал школу, произнес “следователь”. – Нападение произошло возле ночного клуба “Фугас” чуть меньше месяца назад. Трое сотрудников милиции получили травмы средней тяжести.

– Да, но я… – начал было припоминать Мухановский. – Меня действительно задерживали… Для проверки документов.

– Ну, да, конечно. Дальше вы спокойно пошли домой и ничего о нападении не знаете.

– Так оно и было, – подавленно прошептал вчерашний дипломат.

– Предположим, что я вам верю, – согласился Жичигин. – В конце концов, к нашему делу это отношения не имеет. Но милиция располагает данными, что за несколько минут перед “проверкой документов” вы встречались с торговцем наркотиками из Нигерии Мабуно, который сейчас находится в следственном изоляторе. С ним вам стоило бы устроить очную ставку, потому что в РУОПе никак не могут понять, каким образом вы общались с Мабуно, если, как тот утверждает, никакими другими языками, кроме нигерийского, он не владеет. Но мы опять уклонились в сторону. Поймите меня правильно, я не пытаюсь вас запугать, я просто пытаюсь объяснить вам ваше положение. А оно усугубляется тем, что этот самый Мабуно, не желающий говорить, работал на крупного наркодельца Тахонгу, тоже нигерийского происхождения, погибшего в ту же ночь в результате теракта. Так что букет, как вы сами видите, у вас получается очень ароматный.

В помещение вошел охранник с двумя стаканами полупрозрачного чая.

– Благодарю вас, – произнес Жичигин, глядя на поставленные перед ним стаканы. – Угощайтесь, Альберт Федорович. Не Бог вест что, конечно, но, как говориться, чем богаты.

– Послушайте, – не обращая внимания на поставленный перед ним чай, нервно произнес Мухановский, – это же нелепо. Я не убивал Тахонгу!

– Вполне может быть, – согласился контрразведчик. – Но кто-то же его убил. И это был человек, имеющий на то достаточно веские основания. У вас такие основания были. Покойный знал, с кем пошел встречаться Мабуно, и вы первый, кого бы он сдал, начни милиция проверять связи Мабуно. Поэтому вы, что называется, главный подозреваемый, и коллеги из МВД требуют вас на растерзание. – И что же мне делать? – обескуражено пробормотал Мухановский. – Я уже сказал, что готов ответить на все ваши вопросы по моему делу честно и без утайки.

– По вашему делу, – усмехнулся Жичигин. – По вашему делу у нас вопросов почти что нет. Я повторяю, – у нас. Конечно, вы все изложите на бумаге: как и где происходила вербовка, сколько вы получили за переданные материалы, опишите, какие задания вам были еще даны… Тут я верю в вашу правдивость, тем более, что, действительно, это в ваших интересах. В принципе, у нас и так вполне достаточно документированных материалов для того, чтобы отдать вас под суд за шпионаж. – Что же вы хотите?

– Я хочу? Честно говоря, – прочувствовано произнес Жичигин, – больше всего я хочу сейчас пойти домой и отоспаться, но это, увы, невозможно.

Я глубоко уважаю вашего отца и мне очень грустно, что приходится беседовать с его сыном в подобных условиях. Если вы до сих пор не поняли, я попытаюсь помочь вам с наименьшими потерями выпутаться из того крайне гнусного положения, в которое вы угодили по собственной глупости. Поверьте, это очень сложно. Единственный выход для вас в этой ситуации, это дать полную и четкую информацию о круге лиц вашего общения с детальной характеристикой каждого из них, особенно это касается тех, с кем вместе вы работали в МИДе. Всех, без исключения.

– Вы хотите, чтобы я стучал? – заметно приуныв, произнес Мухановский.

– Тоже мне, диссидент, борец за идею, – хмыкнул полковник Коновалец, глядя на экран.

– Альберт Федорович, – укоризненно произнес на экране Жичигин, – если вы думаете, что мне из досужего любопытства интересно знать, кто с кем спит и кто о чем разговаривает, то вы глубоко заблуждаетесь. Я поставлен для того, чтобы охранять интересы и безопасность государства, которыми вы, как ни жаль, пренебрегаете. Возможность предупредить преступление, не дать ему состояться, для нас не менее важна, чем умение это преступление раскрыть. Давая нам, информацию вы, вполне может быть, спасете кого-нибудь из своих друзей от неприятностей, постигших вас. Кроме того, это дает возможность мне доложить начальству о вашей готовности сотрудничать с нами. А вы сами понимаете, что это совсем другие отношения. – Майор отхлебнул из стакана, для того, чтобы смочить горло. – В противном случае, как я уже говорил, вы получаете свою верхнюю планку за шпионаж. Плюс к этому, на вас вешают дело о соучастии в теракте, плюс нападение на сотрудников при исполнении, плюс торговля наркотиками, в общем, когда вы выйдете, если, конечно, выйдете, вам в лучшем случае придется просить милостыню где-нибудь в переходе метро. Так что, решайте сами…

Мухановский молчал, но полковника Коновальца не могло обмануть это молчание. В том, что вербовка завершена, можно было не сомневаться, теперь, окутав арест сотрудника МИДа пеленою слухов, можно было спокойно припрятать этот козырь в рукав и использовать при удобном случае.

– Хорошо, – прервал молчание Мухановский, – записывайте.

Появление майора Повитухина прибавило хорошего настроения Коновальцу. Слушая доклад, он улыбался загадочной улыбкой сфинкса, становившейся все более открытой по мере того, как Повитухин, карту за картой, раскладывал перед ним добытые результаты.

– Вот и славно – Геннадий Валерьянович положил руку на ксерокопию письма. – Как там говорил Карабас-Барабас, – еще сто тысяч ведер, и золотой ключик у нас в кармане. Надо будет пришпорить парижскую резидентуру, пусть для разминки раздобудут генеральский адресок, не все ж им в монмартрских кафе официанток вербовать.

– Молодец, Степан Назарович! – кивнул Коновалец. – Я тебе еще одну идейку подброшу, чтоб ты тут не скучал и не расслаблялся. Покрути, посмотри, может, вылезет чего. Давай, как ты умеешь. – Он встал, похлопал майора по плечу.

– Что за идейка?

– Ты слышал, что Жичигин раскручивал по шпионажу некоего Альберта Федоровича Мухановского?

– Это из МИДа, что ли? – задумчиво нахмурился Повитухин. – Что-то такое краем уха слышал вчера в курилке. Его, кажется, взяли на передаче сведений сотруднику американского посольства.

– Верно, – кивнул полковник. – Значит, слышал. А теперь – все внимание на экран.

Он вставил в видеомагнитофон кассету, которую просматривал перед приходом майора и включил ускоренную перемотку. На экране быстро-быстро задвигались фигуры Мухановского и Жичигина.

– Вот здесь, – изрек Коновалец, давая кадрам нормальную скорость.

– … Так вот, у Агиева примерно, с апреля девяносто третьего, был любовник-чеченец. – Старательно объснял Мухановский. – Он для него даже выбил квартиру где-то на Садово-Сухаревской и помог сделать ему документы, что тот беженец из Азербайджана и бывший сотрудник тамошнего МВД.

– Имя, фамилия?

– Имени точно не помню, фамилия Муслимов. По просьбе этого самого Муслимова с конца девяносто четвертого и где-то по июль этого года он сделал около сотни диппаспортов для различных людей, в основном чеченской национальности.

Коновалец сделал стоп-кадр.

– Обрати внимание, Степан Назарович, в основном. Значит, были и такие, кто под кавказцев не попадал никаким боком. Понимаешь, о чем я говорю?

– Конечно, товарищ полковник. Не было ли среди них этих лиц некавказской национальности нашего генерала Лаврентьева. Или как там его теперь, Шитоффа?

– Вот именно, Степан Назарович, вот именно, – повторил Коновалец. – А если он к паспортам этим отношение имеет, то не исключено, что и к боеголовкам от него ниточка протянется. Так что, даю я тебе этого Агиева со всеми потрохами. – Коновалец вновь пустил запись. – Ну, дальше не так интересно.

– … Вы говорите, что Агиев делал паспорта по просьбе Муслимова вплоть до июля этого года. Что произошло дальше?

– Они поссорились. По-моему, Агиев Муслимову с кем-то изменил. Во всяком случае, Муслимов, как я слышал, устроил Агиеву скандал с битьем посуды и ломанием мебели.

– Вы уверены в этом?

– Мне рассказывал об этом один наш общий приятель, бывший при этом. – Поспешил ответить Мухановский.

– Что за приятель? – последовал вопрос…

Коновалец убрал звук.

– Фу, противно слушать! Ладно, это их дела голубые, нам до них дела нет. Кассету я тебе дам, у себя досмотришь. Пока же, запомни, – Агиев в секретариате МИДа – фигура далеко не последняя, и, что самое для нас хреновое, женат на дочери одного из ближних кремлевских бояр. Понимаешь, о чем я говорю?

– Так точно. Пока всего фактажа на руках не будет, пальцем не трогать и голову не откручивать.

– Правильно мыслишь. А если откручивать, то исключительно нежно. А вот Муслимова можешь брать в оборот хоть сейчас. Пошли к нему для начала паспортный контроль и крути всю эту блат-хату со всем, что в ней найдется. – Понял, товарищ полковник, – широко улыбнулся Повитухин той самой улыбкой, которой встарь на охоте улыбались псари, спуская свору по волчьему следу. – Разрешите выполнять?

– Конечно, Степан Назарович, какие вопросы? Сделай этих ублюдков!

Париж остается Парижем, даже когда на улице зима, и над городом идет снег. Правда, такое случается не часто, и все остальное время великий город наполнен прозрачной грустью. Особенно поутру, когда столица отсыпается после вчерашнего, а улицы и площади ее еще не заполнены истинными парижанами, спешащими по своим истинно парижским делам и пронырливыми туристами, жаждущими увезти на свою далекую родину кусочек настоящей Франции. Порою кажется, что сонмище их взбирается на самую вершину Эйфелевой башни лишь затем, чтобы получше разглядеть со смотровой площадки, где и что можно прихватить с собою.

Для Анатолия Покровского, разрывающегося почти пополам между должностью сотрудника ЮНЕСКО и службой внешней разведки, вопроса, где и что можно взять в славном городе Париже, не было. Он работал здесь уже пятый год и считался старожилом в парижской резидентуре, а потому знал этот город не хуже любого местного Гавроша. Положение дипломированного гуманитария позволяло ему коротко общаться с французскими интеллектуалами, порою вхожими в весьма информированные круги и спешащими, как это вообще свойственно большинству интеллектуалов, выложить имеющуюся у них информацию всем, кто склонен предоставить для этого собственные уши. Из этого, однако, не следует, что все, с кем, так, или иначе, встречался господин Покровский, были тайными агентами российских спецслужб. Как и подобало всякому нормальному разведчику, большинство связей, заведенных им, относились к числу нейтральных, то есть, проходящих, более, по линии ЮНЕСКО, чем СВР. Один из таких контактов был мсье Жорж Балашов, преуспевающий адвокат и вице-президент общества “Русская Франция”, опекавшего последних выходцев из царской России, оберегавшего памятники российской истории во Франции, патронирующего парижскую Православную Церковь и устраивающего художественные выставки, музыкальные вечера и благотворительные балы, как и подобает уважающему себя культурному обществу.

Жорж гордился своим русским происхождением и, рассказывая о том, как его отец, сын врангелевского полковника Балашова, был вывезен во Францию вдовою полковника, не забывал упомянуть, что его прапрапрадед, кавалергардский ротмистр Балашов, похоронен здесь под Фер-Шампенуазом. С Покровским он сошелся быстро на почве любви к изящной русской словесности, и при довольно частых встречах они снабжали друг друга новинками книжного рынка, хорошим французским вином, чистейшей русской водкой, в общем, как говорится, чем богаты. Сегодня, получив предложение встретиться, мсье Жорж поспешил пораньше завершить свои дела и направился в облюбованный приятелями ресторанчик “Ле вье Пари” на улице Сен-Северин. Анатолий Покровский уже ждал его, наблюдая в окно за целующейся парочкой, и потягивал ароматный черный кофе.

– Добрый день, Анатоль! – присаживаясь к столу, бросил Балашов, слегка грассируя, на французский манер. – Рад тебя видеть в добром здравии.

Покровский подозвал гарсона.

– Капучино, – заказал Балашов, – пети.[7]7
  Петит – во Франции, если вы заказываете кофе, вам норовят принести самую большую и, соответственно, самую дорогую из имеющихся чашек. Поэтому, заказывая кофе, следует четко упоминать, что именно вы имеете в виду. Петит – маленькая.


[Закрыть]

Гарсон удалился исполнять заказ, и мсье Жорж откинулся в удобном кресле. Когда с расспросами о здоровье и благополучии домашних было покончено, Анатолий, улыбаясь несколько рассеяно, бросил, как бы невзначай:

– Послушай Жорж, у меня к тебе небольшая просьба, – он замялся, словно обдумывая, удобно ли ему отвлекать от дел столь занятого человека, но, дождавшись вопросительного взгляда, продолжил: – Надеюсь, это не составит для тебя большего труда.

– Я весь внимание. – Мои московские друзья собираются посетить Францию в качестве туристов и заодно навестить своих знакомых, выехавших некогда из Союза.

– О, это прекрасно! Однако чем я могу быть полезен?

– Дело в том, – чуть помедлив, произнес Покровский, – что один из этих знакомых в свое время был, как это у нас называли, невозвращенцем, и жил во Франции инкогнито.

– Теперь ваши невозвращенцы стали героями, – пошутил Балашов.

– Когда человеку вынесли приговор на родине, через несколько лет поневоле он начинает бояться собственной тени. – Грустно улыбнулся работник ЮНЕСКО. – Правда, эти приговоры никто не приводил в исполнение даже во времена КГБ, но, с другой стороны, приговор остается приговором, а отменить его как-то позабыли. Так что, – он развел руками, – сам понимаешь. Мои друзья хотели бы уточнить адрес…

Балашов насторожено посмотрел на своего визави.

– Анатоль, ты уверен, что все именно так, как ты рассказываешь? Я не хочу участвовать ни в каких темных историях.

– Полноте, Жорж! – махнул рукой Покровский. – С каких пор тебе везде начали мерещиться шпионские страсти? Страшные агенты КГБ живы только в голливудских боевиках.

Адвокат бросил задумчивый взгляд на открытое лицо Разведчика. Это лицо было эталоном честности и добропорядочности.

– Хорошо, Анатоль, – кивнул мсье Жорж. – Но чем я могу помочь?

– Внук знакомого моих знакомых сейчас учится в Сорбонне, и живет в Париже. Кстати, обрати внимание, его родители весьма состоятельные люди, и могли бы быть очень полезны вашему обществу. Мои друзья хотели бы уточнить адрес, по которому проживает его семья.

– А почему ты сам не сделаешь этого? – допивая свой капучино, поинтересовался Балашов.

Покровский пожал плечами.

– Не думаю, чтобы мне это было трудно, но какой же это будет сюрприз?

Адвокат усмехнулся:

– Да, ты прав. Хорошо, я помогу тебе. Не знаешь, родственники этого студента, (кстати, как его зовут?) живут в Париже?

– Студента зовут Поль Шитофф, а родственники, судя по фотографиям, которые они как-то передали с оказией, не в Париже. Скорее всего, где-то на Средиземном море.

– Ну, что ж, – произнес мсье Жорж, подзывая гарсона, – я постараюсь помочь твоим друзьям.