Текст книги "Танцы на минном поле"

Автор книги: Владимир Свержин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 25 страниц)

Полковников насторожился.

– Вы говорите, один погиб. Это точно? Не два?

Надежда Ивановна помотала головой. Увлеченная своими мыслями, она даже не обратила внимания на осведомленность “следователя”, словно это было в порядке вещей.

– Нет. В начале все действительно думали, что двое погибли. А потом Гриша Кружилин вдруг объявился…

– Григорий Кружилин? Это один из группы, в которой ходил Родион. Он числился погибшим в автокатастрофе? Я вас правильно понял?

– Ну да, – кивнула женщина.

– Он появился у вас вскоре после своей, так сказать, гибели?

– Да, довольно скоро. Пришел как-то вечером. Я обмерла, глазам своим не поверила. А он Родиона вызвал, и они часа два гуляли, разговаривали, – вздохнула Надежда Ивановна, утирая скомканным платком угол глаза.

– Скажите, Родион вам что-нибудь объяснял по этому поводу?

– Нет, – со вздохом покачала головой Бейбутова. – Сказал только, что у Григория неприятности, что он ни в чем не виноват, и что, вообще, это не моего ума дело. Мы, собственно говоря, тогда-то и расстались. Слово за слово, поссорились. Я ему и кинула в сердцах, выбирай: либо я, либо горы. А он вдруг успокоился, как сейчас помню, посмотрел на меня так печально и говорит: “Да, Надежда, ты права. Сейчас нам лучше пожить отдельно. Рядом со мной сейчас, – сказал, – жить опасно”.

– Это было после посещения Кружилина?

– В тот же вечер.

– Поня-ятно, – протянул Алексей, потирая виски. – Значит, в тот же вечер. А вы не знаете, после этого Кружилин бывал у вашего мужа?

– Не знаю, – пожала плечами Надежда Ивановна. – Родион ко мне, в смысле, к родителям моим, приезжал довольно часто. Деньги привозил, с Ириной гулял. У нас ведь, как такового, и развода-то не было. А вот я к нему не ездила.

– Почему? – Поинтересовался аналитик.

– Он не хотел, – коротко ответила Бейбутова.

– Может быть, у него была другая женщина? – Высказал провокационную версию Алексей.

– Нет, – покачало головой женщина. – Во-первых, Родя однолюб. А потом, по мужчине ведь всегда видно, один он живет или с женщиной.

– Да, это верно, – улыбаясь чему-то своему, кивнул Полковников. – Всегда видно. Ладно. Будьте добры, расскажите мне все, что вы знаете о Григории Кружилине.

– Да что тут рассказывать? – Надежда Ивановна задумчиво посмотрела в какую-то неопределенную даль. – Они с Родионом до этого похода особыми друзьями и не были. Так, знакомые. Приятный мужчина. Очень вежливый, хорошо одевается. Статный такой. Язык хорошо подвешен. Ну, на то он и дипломат…

– Он дипломат? – Вопросительно посмотрел на Бейбутову Алексей.

– Да, работал в посольстве где-то в Латинской Америке.

“Вот, так вот!” – про себя усмехнулся аналитик. “Значит, дипломат”.

– Вы не знаете, он иностранными языками владеет?

– Ну, насколько хорошо владеет, я сказать не могу, но речь испанскими словечками пересыпать любит.

– Отлично. – Алексей свел пальцы в замок. – Теперь вот еще что, Надежда Ивановна. Не могли бы вы его описать?

– Ну, довольно высокий, глаза серые, пронзительные… Но у меня, вообще-то, с собой фотография его есть.

– У вас фотография?.. – Затаив дыхание, не веря в услышанное, переспросил Полковников.

– Ну да, – кивнула Бейбутова, доставая из сумочки-косметички маленький альбом с фотографиями. – Я тогда всю группу на вокзале сфотографировала на память. Каждый раз фотографировала, – с грустью пояснила она, – все боялась, что не вернется. А когда ваш сотрудник сказал, что это как-то связано с Родькиными походами, решила: дай возьму, может, пригодится.

– Надежда Ивановна, вы сами не представляете, как вы нам помогли!

– Вот он, – найдя нужную фотографию, указала Бейбутова.

– Надеюсь, вы можете нам на время одолжить эту фотографию. Я вам обещаю, что завтра же верну ее…

На столе, заверещал телефон.

– Да, слушаю! – Поднял трубку Полковников.

– Ну, что у нас плохого? —.

– Плохого, ничего, слава Богу. Но зато есть кое-что весьма интересное.

– Это хорошо. У меня тоже. В лаборатории дали заключение. В шприце лекарственное средство именуемое строфантином. Один кубик внутривенно, и мотору кранты. Обнаружить его потом практически невозможно, а уж если не знать, что искать, и подавно. Такие-то дела.

– Понятно, – нахмурился Полковников. – Ладно, я скоро освобожусь. Встретимся в конторе.

– Хорошо, – медленно произнес командир. – И не забудь предупредить дежурную медсестру, что сегодня ночью все было тихо и спокойно и, кроме непонятной поломки телефона на вахте, ничего не происходило.

Взлетела в белесое небо сигнальная ракета. Распустилась красной звездочкой. Потянулась к земле.

– Наши возвращаются, – удовлетворенно глядя на условный сигнал, вздохнул начальник штаба вертолетного полка. Последние годы каждый вылет был для него боевым, и каждый раз он с нетерпением ждал, когда застрекочет над склоном длиннохвостая камуфлированная стрекоза, когда коснется колесами шасси расчерченной кругами бетонки. Последний месяц был для него особенно тревожным. Каждый раз, когда очередная вертушка с группой полковника Данича на борту уходила “на ту сторону”, как уклончиво говорили в полку, он с замиранием сердца гнал от себя мысль, что, неровен час, не взлетит в условленный срок эта самая красная звездочка. Однако, неделя следовала за неделей, и каждый раз, оказавшись уже на своей территории, пилот выходил в эфир, обрывая тягостные часы радиомолчания: “Гнездо, я Чибис! Полет проходит нормально. Поставленная задача выполнена, возвращаюсь”.

– Ну, слава Богу! – Глядя туда, откуда должна была показаться вертушка, улыбнулся подполковник Николай Крутый.

За последние пару месяцев он похудел, растерял свой столичный лоск, черты лица его заострились. Сейчас он не шибко походил на иезуитствующего следователя. Нормальный строевой офицер, равный среди равных.

Пятнистое тулово вертолета показалось из-за скалы и плавно заскользило вниз, описывая ровную дугу. “Гнездо, я Чибис! Захожу на посадку”.

Первым на бетонку спрыгнул полковник Данич. Лицо его, поросшее седоватой щетиной, было средоточием угрюмой усталости. – Ну что? – Участливо посмотрев на него, коротко спросил Крутый.

– От мертвого осла уши, – отмахнулся Данич, поправляя автоматный ремень. – Полтора десятка “духов”, куча стволов, пара НУРСов[9]9
  НУРС – неуправляемый ракетный снаряд.


[Закрыть] и дуля с маслом.

– Понятно, – вздохнул подполковник, глядя на уставших антитеррористов, один за другим спрыгивающих на желанную твердь “своей земли”. – Без потерь?

– Бог миловал, – покачал головой Данич. – Ладно, пошли в штаб. Я бы с удовольствием чего-нибудь выпил. Да, и насчет бани надо распорядиться, а то с ребят одежу скоро ножами соскребать надо будет.

Полковник крепко пожал руку начштаба, провожая взглядом закончившего непременный доклад пилота.

– Ну и орлы у тебя, майор! Закончим дело, буду ходатайствовать о наградах. Медаль Нестерова, не меньше.

– А скоро закончите-то, а?

– Скоро, скоро. На днях или раньше. Пошли, Емельяныч, – полковник по приятельски хлопнул следователя по плечу, – Угощай гостей!

– Да какой же ты гость! – Пожал плечами следователь.

– Который хуже татарина, – усмехнулся Данич, – но это еще не повод меня не угощать.

Маленькая двухместная комната в бараке офицерского общежития, где квартировали Данич и Крутый, освещалась куцей сорокасвечовой лампой, дававшей света не больше, чем синяк под глазом. Полковник Данич, отдыхающий после трехдневного рейда по горам, полулежал в расслабленной позе на панцирной койке с красными цифрами инвентарного номера на ножке, и, вытянув длинные ноги к самодельному нагревателю, точил нож. Сопровождение мыслительного процесса чирканьем стали о точильный камень было его многолетней, намертво въевшейся привычкой. А думать было о чем. Прочесывание окрестных гор и ущелий давало пока что результатов не больше, чем игра в шахматы с местным зампотехом. Процесс из любви к процессу. Ни Санаева, ни чертовых “яиц” с килотоннами тротилового эквивалента не было и в помине. Одолеваемый подобными мыслями, Данич мягко повел точилом по тончайшей ниточке жала клинка. Им уже можно было строгать гвозди, но мысль, заветная, единственная и неповторимая, способная одним махом проложить дорогу к поставленной цели, словно смеясь над беспомощными попытками Данича залучить ее в свои сети, никак не приходила в голову. Полковник отложил точило, уселся поудобнее на койке, подкинул нож в руке, и коротким движением, подав плечо вперед, метнул кинжал в дверь. Обоюдоострое лезвие мягко вошло в древесину, и лишь легкое дрожание рукояти показывало, с какой силой был совершен бросок. Словно в ответ на это действие, в дверь постучали.

– Да, входите! – Прикрикнул Данич.

Это был сержант, дежурный по штабу. Он открыл дверь, поглядел на торчащий на уровне горла кинжал, снова закрыл ее и, оглядев с обратной стороны, восхищенно констатировал:

– Насквозь!

– В чем проблема, родной? – Хмыкнул Данич.

Сержант подтянулся и отрапортовал, как подобает:

– Товарищ полковник, разрешите доложить! Прапорщик Голушко просит вас принять его. Говорит, что у него к вам срочное дело.

Глава 27

Поселок Кирсаново в Московской области известен не многим. В колхозные времена пытались разводить в здешних живописных прудах карпов, да затея провалилась. Уже во времена перестройки попался этот дивный пейзаж на глаза одному ловкому малому. А уже через год и пруд был почищен, и лес ухожен, и выросли на месте старых бараков и сараев два десятка аккуратных домиков, не то, чтобы класс “люкс”, но для людей не бедных. Славный поселок вышел. Все в нем есть, что для отдохновения души требуется: и раздолье, и скрипы сосен корабельных, и плеск волны, и неизменная вежливость и обходительность хозяев здешних домиков друг к другу. Мир и единение с природой.

Последние метров сто до поселка дорога была аккуратно расчищена, что свидетельствовало о присутствии в нем постоянных обитателей. Словно в подтверждение этих слов, из ближайшего к дороге домика навстречу машине вышел мужчина средних лет с двустволкой в руках и лохматой кавказской овчаркой, державшейся у его бедра в ожидании команды. Вид у пса, надо отметить, был крайне недружелюбный.

Повитухин опустил окно автомобиля. Заметив это, пес приподнял верхнюю губу, обнажая клыки, и весьма недвусмысленно зарычал.

– Тихо, Рустам! – Скомандовал мужчина, хлопая пса по холке. – Вы кто такие будете, господа хорошие?

– Гости, – отозвался майор Повитухин, демонстрируя удостоверение.

– А-а, понятно, – протянул сторож, закидывая ружье за спину. – К Игорь Васильевичу, что ли?

– К нему самому. А как догадались? – осведомился контрразведчик.

– А кроме меня и его, никого в поселке нет. Отсюда третий дом направо. Вы езжайте, я сейчас Рустама на цепь посажу, подойду. А то ведь он сам и дверей не откроет.

Машина двинулась дальше и, проехав немного вперед, остановилась у аккуратного теремка с верандой, обращенной к пруду, пустующей в ожидании тепла, майских вечеров и чаепитий под неспешный разговор. Вместо ступеней на веранду вел пандус[10]10
  Пандус – плавно поднимающийся подъезд к зданию.


[Закрыть].

Вылезший из машины Коновалец, поглядев на него, припомнил слова сторожа: “А то ведь он сам и дверей не откроет”. Полковник подождал Повитухина, расставляющего людей вокруг дома, и они вместе поднялись по пандусу.

– Сейчас, сейчас! – Донеслось сзади, и, повернув головы, офицеры увидели давешнего сторожа, спешащего к домику. – Игорь Васильевич с кресла своего не встает, – пояснил он, приближаясь к контрразведчикам. – Весь день сидит за столом, пишет что-то. Я тут, выходит, и за сторожа и за няньку.

– Не встает? – переспросил Коновалец. – Он что же, болеет?

– Ну да, – недоуменно глядя на гостей, произнес “абориген”. – А вы что, не знали? У него же ноги парализованные. Летом он на каталке ездит, а зимой ездить особо некуда, вот и сидит, пишет. А я ему и печь топлю, и кушать готовлю, и в остальном помогаю, – говоря это, сторож полез в карман и достал связку ключей. Щелкнул замок, и дверь подалась вперед.

– Митрофанов, ты, что ли? – донесся из комнаты зычный голос.

– Я, Игорь Васильевич, я, – отозвался тот, кого голос именовал Митрофановым. – К вам тут гости приехали, из Москвы.

– Гости? – рыкнул невидимый собеседник. – Вроде не ждал никого. Что еще за гости?

– Мы сами представимся, – негромко произнес Коновалец, кладя руку на плечо дачного сторожа. – Добрый день, Игорь Васильевич, – сказал он, проходя в комнату. – Полковник Коновалец, Геннадий Валерьянович, Контрразведка.

– Коновалец из контрразведки, – глухим басом прогромыхал бывший военный советник, поворачиваясь в сторону вошедшего и откладывая в сторону авторучку. – Ну что ж, предположим, что день действительно добрый. Чем обязан?

– У нас к вам есть серьезный конфиденциальный разговор.

– Да-а? А я думал, вы сюда по грибы приехали, – усмехнулся Чаклунец. – Хорошо, поговорим, раз приехали. Митрофанов! – Скомандовал он. – Самовар ставь.

Сторож в нерешительности посмотрел на стоящего рядом с ним майора Повитухина.

– Пойдем, Митрофанов, пойдем, – тихо кивнул он. – Я тебе помогу.

– Итак, слушаю вас! – Бывший советник откинулся в кресле, словно давая контрразведчику получше разглядеть себя.

Это был мужчина, что называется, гренадерского телосложения и немалой силы. Крупные, пожалуй, даже тяжеловатые черты лица, мрачный прямой взгляд из-под мохнатых бровей не оставляли сомнения, что “беспомощный калека”, сидящий перед ним, обладает нравом крутым, как склоны Эвереста.

– Присаживайся, полковник. Рассказывай. – Он произнес эту фразу, раскатывая букву “р”, что делало его слова похожими на рык крупного хищника.

– Вот у меня какое к вам дело, – выдохнул Коновалец, усаживаясь в кресло напротив. – Есть тут у нас одна неприятная история из разряда сора в избе. Полагаю, вы можете нам помочь осветить кое-какие детали.

– Ладно, – кивнул Чаклунец. – Выкладывай, что там у вас за история, раз уж не поленился ко мне в глушь забраться. Помогу, чем смогу.

– Заранее вам спасибо, – улыбнулся Коновалец. – Вы не возражаете, если будет работать диктофон?

Игорь Васильевич покосился на микрокассетник “Сони” в руках собеседника и махнул рукой:

– Да что там. Пиши!

– Мы сейчас расследуем обстоятельства бегства за рубеж бывшего генерала КГБ Лаврентьева Павла Семеновича. Вы знакомы с этим человеком?

– Да как сказать, – скривился бывший советник. – Сказать, не знаю, – совру, а знаю… Знаешь, полковник, есть такие знакомства, от которых бы и рад откреститься, да никак.

– И все-таки, если можно, поподробнее. Какие отношения между вами и отставным генерал-майором Лаврентьевым? – Коновалец мягко вернул разговор на деловую стезю.

– Никаких особых отношений у нас не было. Он работал в Афганистане в восемьдесят пятом – восемьдесят шестом годах. По большей части, ошивался в Кабуле, терся по штабам. Так что, несколько раз встречались, – отрубил Чаклунец.

– Ясно, – кивнул Геннадий Валерьянович. – Вы несколько раз встречались в Кабуле. И все же, насколько я понял, у вас о нем сложилось нелестное впечатление.

– В войсках, полковник, – прокатывая желваками, начал Чаклунец, – есть такая старая пословица: “Армия, что доменная печь, – в нее все приходят рудой, а выходят либо сталью, либо шлаком”. Вот Лаврентьев – тот самый шлак.

– Почему вы так думаете? – Делая удивленное лицо, спросил контрразведчик.

– Те, которые выходят сталью, из гибнущего Отечества не бегут. Это их земля и они ее никому не уступят. Ну, а насчет Лаврентьева, до Афганистана он протирал штаны в московских кабинетах и по бесталанности своей к пятидесяти годам дослужился до подполковника. В Кабуле он одно время контролировал наградные бумаги, и в течение года получил и очередное звание, и два боевых ордена. И все это, заметьте, не выезжая из столицы. Потом против него возбудили дело о том, что он берет бакшиш с офицеров за предоставление к чину и продвижение по службе. Дело вскоре замяли, а новоиспеченного полковника послали руководить особым отделом одной из дивизий. Но там он прогеройствовал что-то около месяца, потом срочно заболел. По-моему, гепатит. В общем, вывезли его за речку, а там Москва вспомнила о таком ценном специалисте. Не знаю, как у него там складывалось, но когда мы из Афгана выходили, он уже высвечивал генеральскими эполетами. – Чаклунец недобро сверкал глазами и, словно на барабане, выстукивал пальцами в такт словам по столешнице.

– Скажите, пожалуйста, Игорь Васильевич. Из ваших слов я понял, что после Афганистана вы еще встречались с Лаврентьевым.

– После выхода из Афганистана я, в основном встречался с лечащим врачом и медсестрами. До Лаврентьева мне дела не было, – отрубил бывший советник. – А вот с кем бы я действительно с радостью повстречался, так это с нашими мудрыми руководителями. Чтоб они, прежде, чем американскому президенту задницу вылизывать, полетали со мной с обледенелого перевала. Знали бы тогда, козлы, что такое выводить из Афганистана армию зимой!

– Это тогда? – Понизив голос, Коновалец кивнул на инвалидное кресло, в котором сидел его собеседник.

– Тогда, тогда, – зло кинул Игорь Васильевич.

– Простите… – Коновалец запнулся.

– Да ладно, что там! – Отмахнулся бывший полковник. – Сам понимаю, работа.

– Работа, – со вздохом подтвердил Коновалец. – Тогда, Игорь Васильевич, извините, у меня к вам еще один неприятный вопрос. Ваш старший сын погиб в Афганистане?

Чаклунец нахмурился, насколько это было вообще возможно при его хмуром выражении лица.

– Погиб, – негромко произнес он.

– Да, – вздохнул контрразведчик. – Тогда еще вот такой вопрос. Вы, конечно, знали командира его роты?

Чаклунец с подозрением посмотрел на своего собеседника:

– Мы встречались.

– А фамилию его вы, часом, не помните?

– Нет, не помню. Что-то такое, типично русское. А что?

– Да нет, ничего, – покачал головой Коновалец. – Он ведь пропал без вести в том самом бою, когда погиб ваш сын.

Коновалец блефовал. Даты гибели одного и исчезновения другого, действительно, совпадали, однако, само по себе совпадение могло не значить ровным счетом ничего.

Чаклунец вперил в собеседника тяжелый немигающий взгляд.

– Да. Фамилия его, по-моему, была Булатов.

– Платов Андрей Дмитриевич, как казачьего атамана. Заметная фамилия. Кстати, если вас не затруднит, вы не могли бы рассказать, что это был за бой? – Он достал из кармана блокнот, открыл его на исписанных листах, словно готовясь сверять слова советника с уже написанным текстом.

– Проверяете, – хмыкнул тот. – Проверяйте, проверяйте. Мне скрывать нечего. Духи напали на колонну, в которой шла БМД[11]11
  БМД – боевая машина десанта.


[Закрыть] моего сына. Машину накрыли из гранатомета, боезапас детонировал. Ну вот, собственно говоря, и все.

– Именно так все и было, – покачал головой Коновалец. – После этого взрыва ваш сын погиб, а капитан Платов пропал без вести. Вас это никогда не удивляло? – Коновалец поднял глаза от блокнота, прямо встречая недобрый взгляд своего собеседника.

– А почему, собственно, меня это должно было удивлять? – Медленно спросил он.

– Да нет, – пожал плечами Коновалец. – Ничего. Но мне показалось странным: его нет ни в числе убитых, ни в списке пленных, переданном России после окончания войны.

– Это не значит ровным счетом ничего! – Громыхнул бывший полковник. – Он мог сгореть дотла, если ехал в БМД, мог быть взят в плен и расстрелян духами за отказ сотрудничать. Мог попасть в руки какой-нибудь группе местных отморозков, которые не подчиняются никому, кроме Аллаха, да и тому только по святым дням.

– Тут вы правы, – Коновалец сделал пометку в блокноте. – Действительно мог. Простите, я не слишком утомил вас своими расспросами?

– Честно говоря, утомили.

– Мне очень жаль, – огорченно вздохнул контрразведчик. – Ну, ничего, осталось совсем немного. Особым отделом дивизии, к которой был прикомандирован батальон спецназа, где служили ваш сын и капитан Платов, в момент их гибели, а я полагаю, что Платов тоже погиб, командовал полковник Лаврентьев?

Это было очередное допущение, базировавшееся скорее на шаткой версии о том, чем могли шантажировать бывшего генерала. Видимо, существовало нечто, о чем знал бывший капитан-спецназовец и о чем он, скорее всего, поведал отцу своего убитого подчиненного. Что-то такое, разоблачение чего грозило Лаврентьеву лишением не только званий и наград, всего этого он лишился, бежав во Францию, но и самой жизни, а возможно, и жизни близких.

– Да, – выдавил Чаклунец. – А к чему вы все это спрашиваете?

– Просто уточняю для себя картину происшедшего, – развел руками контрразведчик.

– Дело в том, что нам в руки попал документ, в котором генерал Лаврентьев объясняет свое бегство тем, что Вы и капитан Платов шантажировали его. Вы можете как-нибудь прокомментировать это заявление?

– Ах, вот вы о чем! – Зло рассмеялся Чаклунец, хлопая ладонью об стол. – Обвиняет, значит, недоносок! Тут я вам ничем помочь не могу. Ни Лаврентьева, ни Платова я с войны не видел, и не общался. Так что, пусть Лаврентьев сам вам все и комментирует.

– Да, это был бы оптимальный вариант. Беда в том, что Павел Семенович Лаврентьев, он же мсье Поль Шитофф, скончался несколько дней назад во французском городке Вальсарен-сюр-Мер при очень странных обстоятельствах.

– Понятно, – усмехнулся Чаклунец, и лицо его заметно оживилось. – Ночью я вышел на дорогу, словил попутку до Франции, прибил этого сукиного сына, а утром, тем же макаром, вернулся обратно.

– Нет, Игорь Васильевич, – покачал головой Коновалец. – Судя по обстоятельствам его гибели, он умер от страха.

– И поделом, – процедил бывший полковник. – Собаке – собачья смерть.

В коридоре кто-то тихо кашлянул.

– Митрофанов, ты, что ли? Заноси самовар! – Рявкнул Чаклунец. – Не откажитесь, господин полковник, со своими приятелями чаю со мной испить. Вы мне принесли самую радостную весть за последние годы.

– Хорошо, Игорь Васильевич. Вот только, – контрразведчик обвел глазами комнату, – телефона у вас тут нет?

– Нет, – мотнул головой хозяин дачи, – мне он здесь ни к чему. Мне никто не звонит. Да я никого особо слышать и не хочу. У Митрофанова, вон, есть.

– Да ничего, – махнул рукой контрразведчик. – У меня в машине есть. Я, кстати, и шоколада к чаю принесу. – Коновалец улыбнулся и, поднявшись из кресла, вышел в коридор. – Пошли-ка, Назарыч, у тебя там где-то шоколад лежал. – Он положил руку на плечо стоявшему в сенях Повитухину.

Майор, понимавший мысли начальника, что называется, с лету, изобразил на лице готовность завалить шоколадом весь поселок, и вышел вслед за шефом.

– Кремень-мужик, – вздохнул тот. – На мякине не проведешь. Насчет Лаврентьева он, правда, прокололся, утверждая, что почти с ним не знаком, но в остальном, – круговая оборона.

– Ну, а насчет Лаврентьева что? – Поинтересовался Повитухин.

– То, что этот Лаврентьев дерьмо, это мы и сами знали, но вот тут какая история. Оказывается, Лаврентьев руководил особым отделом дивизии, к которой был прикомандирован тот самый батальон, где под командованием капитана Платова служил погибший сын Чаклунца. Похоже, каким-то образом он связывает смерть сына с деятельностью Лаврентьева в Афганистане. Но с фактами напряг. Вот если бы удалось отловить Платова, тогда другое дело. Тогда можно было бы поиграть, а то полный бред получается. Чаклунец, конечно, не вставая со своей инвалидной коляски, с группой Дунаева расправиться не мог, так что на роль Артиста он никак не тянет. А вот капитан спецназа Платов, если он, как утверждает Лаврентьев, жив, вполне мог и вполне подходит на роль. Так что, теперь остается установить, существует ли реальная связь между номером первым и номером вторым. Платов что заканчивал, Рязань?

– Нет, Новосибирск.

– Это хуже, потому как дальше. Ну, ничего, затребуй из архива фотографию. У нас где-то имеется его фоторобот, точнее фоторобот Артиста, посмотрим, не совпадут ли они. Ладно, у тебя-то что? Давай, выкладывай побыстрее, а то хозяин, поди, заждался. – Заторопил Коновалец, подходя к машине.

– В общем, так. Живет Игорь Васильевич здесь безвыездно. Никто к нему не приезжает. Писем, телеграмм не получает. Очень редко звонит бывшей жене, но более никуда. Книги и свежую прессу ему из города привозит Митрофанов. Я так понял, он у Чаклунца что-то вроде ординарца на добровольных началах.

– Хорошо, – кивнул Коновалец. – Надо бы проверить, кстати, что за птица.

– Займемся, Геннадий Валерьянович. Так вот, этот самый Митрофанов сообщил, что каждую неделю, по поручению Игоря Васильевича, он посылает письмо в Звенигород на один и тот же абонементный ящик.

– Имя, фамилия получателя, – поинтересовался Коновалец.

– Абоненту восемьдесят шесть.

– Понятно, – вздохнул полковник. – Не абы что, но другого нет. Попробуем дернуть за эту ниточку, авось объявится золотая рыбка. Ладно, доставай из загашника шоколад, я видел, у тебя в бардачке коробка лежит, и пошли с любезнейшим Игорем Васильевичем чаи гонять.

– Игорь Васильевич, – произнес Коновалец, когда третья чашка крепкого душистого чая заливалась кипятком из начищенного тульского самовара, – позвольте мне полюбопытствовать, о чем вы, собственно, пишете?

Чаклунец пожал плечами.

– Сейчас все пишут, кому не лень. Но мне, конечно, научных изысков по разворовыванию России не написать, для этого не в инвалидном кресле, а в правительстве сидеть надо, но вспомнить есть о чем. Так что, графоманствуем понемногу, ваяем мемуары военного советника. Авось, кому пригодятся.

– Эт-то точно, – согласился Коновалец. – Мемуары штука хорошая. Читали бы у нас записки генерала Ермолова, глядишь, и с Чечней бы разобрались. А добрались бы до англичан, может быть, и в Афгане дров не наломали бы.

– Верно говорите, – склонил свою тяжелую голову хозяин поместья.

– Игорь Васильевич, у меня как раз об этом просьба к вам есть. Не могли бы вы мне вашу рукопись на пару деньков дать почитать. Я не зачитаю, будьте спокойны.

Лицо бывшего советника помрачнело:

– Интересуетесь, или все еще землю носом роете? – С плохо скрываемой неприязнью спросил он.

– И так и так, – честно признался контрразведчик. – Для себя – интересуюсь, а для работы, сами знаете, цельную картину можно составить, лишь воссоздав, как можно более точно, событийный ряд интересующего нас времени. Здесь, как в мозаике, эпизод за эпизодом, глядишь, уже что-то связное получается. Сам по себе факт может ничего и не значить, а в связи с другими, – может, что интересное и проклюнется.

– Красноречиво вещаете, Геннадий Валерьянович, – насмешливо скривился отставной полковник. – Ладно. Поскольку мое “нет” в данной обстановке прозвучит, мягко скажем, неубедительно, скажу вам “да”. В остальном же надеюсь на вашу порядочность. А теперь, господа хорошие, прошу простить меня, мне пора ко сну. Честь имею, – отрубил он.

– Что ж, благодарим за чай, – усмехнулся Конавалец. – Нам тоже время возвращаться. У меня к вам убедительная просьба, оставаться на месте вплоть до окончания дела Лаврентьева. Сами понимаете…

– Сейчас вскочу и побегу! Мне ехать некуда, да и незачем. Я здесь как дуб корнями в землю врос, только молния меня и своротит. Так что езжайте с Богом, никуда я отсюда не денусь.

Черная «Волга» неслась по заснеженному лесу, возвращаясь обратно в Москву.

– Значит так, – Конавалец повернул голову к сидевшему рядом Повитухину. – В Звенигороде на абонементном ящике надо ставить с засаду. Если действительно Платов и Артист одно и тоже лицо, он непременно придет за письмом. Вероятнее всего, Чаклунец у него что-то вроде диспетчера, через него идут связи с заказчиками и вся необходимая оперативная информация.

– И все же, Геннадий Валерьянович, я не могу понять, – печально вздохнул его собеседник, – заслуженный боевой офицер, и вдруг такое… Как ни крути, а он преступник и подлежит аресту, ну и все прочее.

– Арестовывать его пока не будем, это может вспугнуть Артиста. Насчет же остального, не забывайте, что Платов тоже боевой офицер. И тоже заслуженный. В остальном же приходится признать, что все действия как одного, так и другого продиктованы логикой обиженного человека. Помнишь белогвардейских офицеров, которые в Париже такси водили? Примерно тот же случай, только они не в Париже, они здесь и сейчас. И планы у них явно другие.

Мужчина шел по скверику близ памятника героям Плевны, изящный и утонченный, словно лучик света. Глаза его были распахнуты, подобно воротам крепости, спешащей сдаться на милость победителя. Мужчина шел по скверу, и вся его женственная натура трепетала в ожидании завоевателя, грудь учащенно вздымалась, и сердце билось часто-часто.

– Можно вас на минуточку, – раздался сбоку от него голос, в котором жесткость смешивалась с непоколебимой уверенностью. Такими голосами разговаривают герои в голивудских вестернах и… Мужчина повернул голову туда, откуда доносился голос, и его губы осветила ласковая и трогательная улыбка, полная нежности и ожидания любви.

– Да, слушаю вас, – то ли проговорил, то ли пропел он.

Человек, стоявший перед ним, вполне соответствовал его голубым мечтам: высокий, широкоплечий, излучающий надежность и силу.

– Вы Агиев Руслан Альбертович, я не ошибся?

– Да, – зачарованно глядя на собеседника, негромко ответил мужчина, польщенный осведомленностью незнакомца.

– Добрый день. Я из ФСБ. Контрразведка. Нам с вами нужно поговорить.

О, срезанный цветок, обреченный на гибель! О, утлая ладья, опрокинутая житейским ураганом! Не спуская глаз с человека, протягивающего ему свое удостоверение, Агиев издал протяжный стон. Так стонет трепетная лань, схваченная за горло кольцами безжалостной анаконды. Впрочем, может, анаконды и не питаются трепетными ланями.

– Пройдемте, Руслан Альбертович. Не будем же мы с вами, в самом деле, разговаривать здесь.

И Агиев пошел вслед контрразведчику, как ходят списанные из гарема султанские жены за старьевщиком, ведущим их на рынок. И очи его были опущены долу, и сердце стучало о пятки при каждом шаге, мешая двигаться на ватных ногах.

Коновалец возбужденно расхаживал по кабинету, словно тигр, запертый в тесной клетке.

В дверях показался майор Повитухин.

– Давай, Степан Назарович, заходи. Заждался уж, – полковник в три шага преодолел расстояние, отделявшее его от Повитухина, и крепко сжал его руку.

– Честное слово, как только смог, сразу к вам. Докладываю по порядку. По капитану Платову: из Новосибирска факсом передали его фотографию из личного дела. При всех скидках на качество снимка и разницу в возрасте, лица на фотографии и нашем фотороботе не совпадают.

– Черт побери, новость не из приятных, – поморщился полковник.

– Верно, – кивнул Повитухин. – Но я отдал оба изображения нашим криминальным живописцам. Они на компьютере наложили изображения друг на друга…

– Ну-ну, и что? – Заторопил Коновалец.

– По всем контрольным точкам полное совпадение, – усмехнулся майор.