Текст книги "Камбрийская сноровка"

   Анастасия в платье выглядит непривычно. До сих пор ее приходилось видеть только в степном наряде, или вообще в поддоспешнике. А теперь… Суровая рамка, беспоясной негнущийся футляр из африканской парчи, алый военный плащ с поспешно нашитой шелковой вставкой. Что осталось от девчонки, которая пляшет с учебной саблей, аж башня вслед приплясывает, словно сама фехтование осваивает? Той, которая взахлеб читает все, что в детстве не успела – а здесь, на краю земли, оказывается, нашлось? Голова. Волосы. Непристойно обнаженные для гречанки черные струи оттеняет огневая шерсть плаща. Даже странно, как спокойно она приняла местную манеру.

   – Теперь ты мне не только сестра, но и дочь! Только не говори, что я теперь старше!

   Немайн молчит. Одно дело покровительствовать вере, спорить с церковными иерархами. Другое – объявить символ православной и кафолической веры как свое исповедание. Громко. Публично. Устами, которые, по поверью, не лгут. Врать бесчестно. Изворачиваться некуда. Хорошо тем, кого младенцами крестят! Насколько у них потом веры набирается, настолько и хорошо. А тут… Сказала было, что чувствует сомнение. Так не Пирр, не святая и вечная, что в крепости четыре года провела – Эйра отрезала:

   – Сомнение есть всегда.

   Вот так. Летом веселая, хоть и чуточку вредная девчушка, что не знает разницы между верить и дышать, получает сестру–сиду. Года не прошло – и кто стоит рядом? Суровое лицо, зрелые мысли. И – воля. Случись что, она ведь действительно удержит маленькую республику в кулаке, привычном к мечу и ложу ручной баллисты.

   Потом была купель… Патриарх, помнится, предлагал поступить наоборот: сначала признать сестру, потом креститься.

   – Я уже признала Анастасию, – сообщила Немайн, – церемония проводится для сильных людей Камбрии и послов. Так какая разница, что раньше?

   И вот теперь – вторая часть церемонии. Белые одежды новокрещеной становятся облачением хранительницы. Немайн всю подготовку пробегала по трактирам, пропировала с дружиной, проговорила с королями–соседями. Теперь должна слушаться подсказок: встань здесь, повернись туда… Вот тащат в алтарь: когда–нибудь его покроет роспись, но теперь храм в храме сверкает белизной. Патриарх в алых праздничных одеждах уже отслужил обедню. Сегодня для Немайн совершается все разом: крещение, миропомазание, потом будет и причастие. Мягкая масляная кисточка в руках Пирра ловко выписывает кресты – на лбу, потом – на глазах.

   – Печать дара Духа Святого. Аминь.

   Теперь – причастие. Сегодня никакой ложечки. Чаша. Обеими руками, прямо с престола… Точно можно? Да? Горячий дух вина – или крови Господней? Такова ты, мастерица говорить правильные слова. Дошло до веры – пуста, как выеденная скорлупа. Хорошо, протестантов, исповедающих очищение одной верой, на Британских островах еще не водится. Есть пелагиане, но эти считают, что, кроме веры, человеку для спасения важны дела и свершения. С такими можно и сговориться!

   Долгий глоток. Плоть просфоры. Ухо ловит голос короля Пенды:

   – Вот это глоток!

   Язычника позвали, и с обедни не вытурили. У языческих королей, добросердечных по отношению к христианам, свои привилегии. Церковь помнит, что участие нехристя–Константина в Соборах завершилось возникновением царства христиан.

   Голова кружится. Вино? Вера? Стыд? Совесть? Теперь неважно. Теперь осталось просто стоять – как повернули, лицом к западу, стороне дьявола. Встречать зло с открытыми глазами, а освященное миро и молитва священников должны открыть зло, если оно попробует пробраться в императорскую фамилию под личиной сестры.

   Анастасию подводят, медленно, так, чтобы свет непременно падал на лицо. Символизм? Практичность? Все перемешано, не различить. Вдруг стало скучно. Стоять, ждать сигнала, когда можно будет сказать сестре, что она – это она… Вот для чего хороша репутация древней сиды. Никто в Камбрии и спрашивать не будет, почему римскую императрицу должна опознавать именно гленская хранительница. Остается стоять и рассматривать ту, которая может оказаться настоящей сестрой. Сущности не рассчитывали на то, что Немайн появится. Задание – в ее теле – должен был выполнить другой. А что взяло свое? Безумие? Не хочется верить. Древние легенды? Глупости! Теплящаяся в теле базилиссы Августины жизнь могла прорваться сквозь любую инженерию. Такое случается. То трубы на атомной станции ракушки забьют, то железобетонный свод в подземном туннеле продырявят крохотные существа, похожие на комочки слизи. Да и хочется верить именно в это! Только менее приятные версии со счетов сбрасывать тоже не стоит…

   Глаза в глаза.

   У нее тоже серые – и кажутся большими. Небольшой, резко очерченный рот – а ведь не пудрится и не мажется, тоже не по–гречески – старательно выговаривает слова. Язык империи – латынь. Смысл – молитва. Знакомая! Немайн потревожила память, свою, непристойно нищую, и чужую – обильную. Нет, слышать такого не приходилось. Тогда читать?

   Воспоминание оказалось цветным, солнечным: комната в трактире «Голова Грифона» – верховном заезжем доме королевства Дивед. Мешок – ох, и тяжелый! Грамоты, которыми Сущности подменили положенные игровой священнице свитки с заклинаниями. Заголовки: «О здравии», «В морскую бурю», «Во одоление неприятеля». И – «Признание»! Все запоминающий взгляд, еще не принадлежащий нынешней Немайн, скользит по строкам. Вот эти значки… ударения? То–то у Анастасии выговор странный, эту молитву следует читать особенным образом. А ну как собьется? У нее–то память не абсолютная!

   Когда губы сестры шевельнулись, Анастасия не удивилась. Голос базилиссы, в одиночестве бившийся о стены собора, затерялся в звенящем металлом сопрано. «Голос–нож», – слышала она от учениц Августины. «Голос–меч», – с почтением говорили рыцари, ходившие в зимний поход. Но здесь, под сводами, назначенными для чтения и песнопений, это был голос–столп. К беленому своду вознеслась колонна булатной стали, и речь самой римлянки превратилась всего лишь в одну из деталей узора. Красивую и органичную, если продолжать говорить без запинок и по–особому произносить слова.

   Так, как учили с детства.

   «Вдруг потеряешься». «Так тебя не подменят на двойника». Позже прибавились объяснения: «У любого эпарха будут первые строки. У экзархов и патриархов – весь текст. Но как его проговорить, знаем только мы!»

   «Мы» – это родители. Братья. Сестра. Пирр, которого она тогда считала мудрецом и не числила трусом. Половина семьи – отец Константа и его жена знали почти все… но – почти. Его боязливое святейшество удивлен. Думал, ему доверили все? Нет, и правильно поступили. Теперь звучат слова, которые во всем мире теперь известны лишь двоим. Главное – не сбиться, и все будет хорошо. Потому что сестра – вспомнила!

   Странный ритм, смещенные ударения… Немайн поняла – она почти поет. На людях! Никто не боится, никто не одергивает. Чудеса! Последнее слово. Неужели все? Еще хочется! Но теперь не следует ничего говорить, только выйти из алтаря и обнять Анастасию.

   Обнять… Снова реветь? Такое у Немайн свойство. Побочный эффект чего–то, который Сущности не потрудились устранить. Стоит обняться с женщиной, как из глаз слезы ручьем, да желание взять под крыло еще одну сестру. Уходят гнев, злоба, зависть. С другой стороны то же самое. Женской дружбы не бывает? С сидой и после обнимок – еще как!

   Пореветь подруге в плечико дело приятное. Другое дело, что высшее должностное лицо республики, на людях разводящее слезы и сопли – непристойность. Не двадцать первый век, когда власти предержащие из кожи вон лезли, чтобы показать: они тоже люди. Здесь и сейчас – все наоборот. Правитель немного не от мира сего.

   Что делать? А взять сестру за плечи. Осторожно, боясь прикоснуться тяжелыми складками белых одежд к алой шерсти военного плаща базилиссы, наклониться. Прижаться щекой к щеке, хотя хочется чмокнуть в кончик носа или слизнуть набежавшую в угол глаза капельку. Три раза. Вот и все. Обряд окончен. Или нет?

   – Дщери мои, – возглашает Пирр, – теперь я могу вернуть вам ваше. Аки диакон, что помогает облачиться епископу… Примите!

   На вытянутых руках патриарха – две полоски полотна. Пурпурные! Императорское достоинство создает не золото и сверкающие камни венца. Достаточно повязки на лоб – пурпурной, в римской традиции, или белой – в греческой. С этого и начались слухи об императрице – с ушей, которые захотелось прижать, чтобы больше походить на человека. Если бы тогда под руки попалось не белое полотно!

   Анастасия принимает скромный венец. Теперь не видно, что у нее уши круглые. Годы в башне никак не способствовали румянцу и загару. И если прикроет веки, чтобы не было видно белков… Как в зеркало смотреться! А она так и улыбается, с прищуром.

   – Ты вспомнила! Я рада. Нет! Я счастлива.

   Сил оттолкнуть руки, прячущие неправильные уши, не находится. А слова…

   – Я только хранительница Республики!

   Спасли ли они Цезаря от кинжалов?

   Палуба достаточно велика, чтобы не терять времени. Сестер нужно учить бою. Приемам, которыми ее наделили Сущности – просто за то, что игровой эльфийке положено владеть мечом. Год назад толку от этого было немного: сил не хватало. Сида и теперь не слишком сильна, несмотря на все благочестивые тренировки. Ежедневное потение на лично сконструированном тренажере в седьмом веке никто не воспринимает иначе как умерщвление плоти. Какая разница? Подражатели появились. Глядишь, появится новый вид аскета–христианина, здорового разом и телом, и духом. Что, если припомнить поговорку полностью, большая редкость.

   Сейчас Анастасия только смотрит, Эйра и Немайн показывают.

   Сида застыла: одна рука за спиной, в другой меч. Не любимая шашка – тупая железка в два раза тяжелей. Не на весу, слишком тяжело держать, рука устанет. Клинок удобно расположился на плече, тускло поблескивает – словно высматривает мгновение, когда следует сорваться с места навстречу другому железу. Не враждебному – парному. Сопернику в состязании, другу по пахнущему сосной ящику, партнеру в лицедействе – наглядном представлении науки смертоубийства.

   Эйра нападает первой.

   – Хха! – на выдохе. Нанесенный всерьез и настоящим оружием, удар развалил бы сиду пополам – правда, в сече на ней была бы покрытая алым лаком броня. Может, и спасла бы. А может, и нет… От удара тупой железякой у Немайн, несмотря на поддоспешник, ключица бы хрустнула. Но учебный клинок замер – в пяди от увечья.

   Эйра отбрасывает со лба светло–русую прядь. Выбиваются волосы, не слушаются – с тех самых пор, как девушка укоротила косу в знак траура по отцу.

   – Понятно? Три раза показали.

   – Да…

   – Повтори.

   Анастасия вовсе не уверена, что ей понятно.

   – Я боюсь, что не удержу руку… И – мы же на воде. Корабль покачивает…

   – Ничего страшного, Майни ловкая… А чтобы тебя успокоить… Смотри! Хха!

   Снова удар. Эйра быстра, как тигрица, но сида в последнее мгновение отшатнулась, ее рука выпрямилась – чуть быстрей, и глазом не поймать! – и вот учебный меч навис над спиной не успевшей выпрямиться противницы.

   – А зачем тогда?

   – Не всякий сможет уклониться. И не всякий будет ждать – от римлянки. Так, стоишь уже правильно. Ну!

   Самое трудное – удержать разбежавшееся оружие. У Насти получается. Хорошо, значит, можно показать, как защитить себя в случае, если удар не достиг цели. Только – позже… От обеих сестер валит жар, еле дышат. У самой ноги гудят. Так что желающие задать вопрос только кстати.

   – Перерыв. Могущественный Эмилий, у тебя ко мне разговор?

   Быстрый взгляд Анастасии – искоса, из–под ресниц. С этим тоже нужно что–то делать. Девочке шестнадцать лет, но впервые за четыре года она чувствует себя защищенной. Оттаивают, поднимаются из глубины сердца чувства – и те, каких прежде не было. Что ж, если это первая любовь – счастливой ей не быть. То–то римлянин, заметив девичий взгляд, деревенеет. Превращается в уставного истукана.

   – Святые и вечные, радуйтесь! Будет ли мне дозволено поговорить с хранительницей Республики?

   Он всегда говорит – «Республики» и никогда – «республики Глентуи». Не оставляет надежды, что Немайн однажды сорвет воск с рубина на пальце, сожмет кулачок и скажет: «Римом правлю я!»

   Не дождется. Пусть она допустила оплошность, ненароком превратив признание Анастасии в двойное признание, империя ей совсем не нужна. Немайн хочется жить – удобно, так, как ей нравится. Уютный и безопасный дом для себя и сына, любимая работа – крупномасштабное строительство, хорошие люди вокруг… Хорошие в ее понимании, а не по понятиям седьмого века. Этого хватит. А для этого хватит хорошего, сильного города. И никаких империй!

   Впрочем, это вовсе не означает, что римлянин в ее мире – лишний. Наоборот. Один из тех, кого она рада видеть рядом.

   Сейчас Эмилий вытянулся в струнку… а ее ноги еле держат. Приходится опереться на фальшборт. Сделать вид, что ползущий мимо берег – очень интересен.

   – Слушаю тебя.

   – Почему ты учишь святую и вечную именно так?

   Немайн разглядывает ползущую мимо сетку из полей. Здесь, в низине, все уже боронованы и засеяны. В иные семена легли по старинке, разбросанные рукой. По иным прошли сеялки. В другое время кланы отвергли бы новизну, но теперь рвут сеялки и жатки из рук – за серебро, за расписки, в долг под будущий урожай.

   После зимнего похода за Северном их ждет общая земля. Земля, которая, по традиции, станет чьей–то, только разрыхленная бороной и зазеленевшая всходами. Каждому клану хочется ухватить побольше! Особая сладость – сделать это из–под носа у переселенцев, даже у родичей–бриттов из Бретани, Думнонии и Стратклайда, или ирландцев–десси.

   Последних больше всего: на родине их считают за народ второго сорта, потомков побежденных, здесь, в Камбрии, за королевский клан. Оттого первое, что делает десси, переселившись на новые земли – шьет себе штаны, чтобы показать: он камбриец, пускай и ирландских кровей…

   Немало приплывает и римлян из Африки. Эмилий тому примером. Год назад явился как товарищ купца. Потом – взялся помочь со снабжением армии в походе и скупкой трофеев. Когда он прирос к холмам? Скорее всего, в тот день, когда не смог отдать врагу мост, на котором лежала искалеченная камбрийка. Эйлет, сестра Немайн. Тогда маска купца слетела, и рыцарей Уэссекса встретил разведчик–трапезит. Воин, сотня которых приравнивалась по силе к ополчению крупной провинции. Лучший из таких воинов. Как раз – сотник, жалованием и положением равный легату в обычном войске.

   Он пытался спасти легенду – потом. Сочинил байку: мол, это сестра древней сиды – героиня, а я так, раны ей перевязал. Обманул всякого, кто верит в древнюю сиду. А значит, не Немайн!

   И не ее сестер. Эйлет рассказала все, как было. А о чем промолчала, сказали глаза и жесты, напряженная спина и внезапная рассеянность. Признаться любимому не решилась, а тот взял и уплыл. Прощался холодно, как с чужой, будто и не стояли рядом – сперва в одном строю, потом спина к спине, потом – он над ней, как утес, укрывший застигнутую грозой странницу. Слез не было, только тихая скорбь: «Кому я нужна, однорукая?»

   Немайн, которую римский разведчик уже тогда счел за базилиссу Августину, он говорил иное.

   – Я не уверен, что вернусь, но поступить иначе – не могу. Не могу жить под личиной – с единственной, которой готов доверить спину. Не могу нарушить присягу и служить тебе, притворяясь, что верен другому императору. Потому явлюсь в Карфаген, скажу, что мне нужна отставка, и будь, что будет. И если от прежней службы меня избавит железо – скажи сестре, что бессердечный чужак из Африки не стоит ее слез…

   Возвратился. Живой, веселый, свободный – радостной и пьянящей волей, которая не от чего, а для чего. Сейчас от этой воли осталась половина. Эмилий снова на службе. У маленькой республики теперь есть магистр оффиций, который настолько ошалел от появления второй императрицы и признания первой, что безропотно присягнул обеим. Теперь вот смотрит, как две коронованные особы размахивают тяжелым и тупым с тем, чтобы научиться владеть изящным и острым. Солдатский способ! Но почему девушку в пурпуре следует учить, как рекрута?

   На лбу учительницы повязка белая. Как говорит сида – теперь, после нового крещения, даже для римлян – Немайн: «Жадная я». Британский пурпур дешевле средиземноморского, но на унцию краски все равно приходится извести тысячи моллюсков. Уши прижаты, глаза прищурены – обычный человек. И слова – обычные для правительницы. Разве что мудрые не по возрасту…

   – Человекоубийство, – говорит Немайн, – не должно стать для моей сестры любимым занятием, а искусство фехтования способно увлечь. Отвлечь от куда более важных и интересных наук. Так пусть останется скучной рутиной, набором повторяющихся изо дня в день приемов. Императрице стоит понимать простого воина, натасканного без изысков. Таких в любой армии – большинство… Ой, смотри! Подарки разбежались!

   Дверь, ведущая к устроенным в кормовой надстройке каютам, с тихим скрипом приотворилась. В щелку показалась черная точка носа, за ней последовала острая мордочка, покрытая короткой палевой шерстью, черные бусинки глаз. И, наконец, уши. Всем ушам уши! Мягкие, приминающиеся о препятствия – зато каждое с голову зверька. На их фоне и обычная лисья гордость, хвост, кажется малозначительной деталью.

   Зверек сел. Зевнул, показав набор острых белых зубов… почти как у сиды. Хищник, хоть и меньше кошки. Поворот, взмах пушистого хвоста – и вот игрушечный лис выволакивает на палубу то, что сразу через дверь протащить не сумел – крысу. Здоровенную, едва не больше его самого.

   – Не разбежались, – поправилась Немайн, – начали службу. Спасибо тебе за них, Эмилий! Лучше всяких кошек… А уж миленькие…

   Улыбнулась – так, что вся взрослость и серьезность осыпались, как акация в мороз.

   Новоиспеченный магистр оффиций пожал плечами. Немайн просила именно котов. Говорила, что камбрийская манера отпугивать диких крыс домашними очень повредила во время последней чумы. Ей лучше знать, но кошку в Африке оказалось не отыскать и днем с огнем. Египетская животина, а в Египте уже пять лет, как арабы хозяйничают. Эмилий справедливо рассудил, что пустынная лисичка, фенек, которую жители Карфагена держали как крысолова, подойдет не хуже. Не ошибся.

   Когда он поставил перед Немайн большую корзину с фенеками, та с минуту молчала, глядела, как ушастые лисята возятся друг с другом. Только руки на груди в замочек сложила.

   – Каваааиий…

   На почтительный вопрос, что значит это слово – не славянское, не аварское, не арабское, не персидское, выдала прищур и «понятный» ответ:

   – Ня!

   – А что такое «ня»?

   – Ня – это каваий…

   То, что местные жители называют сидовским объяснением. Фенеков немедленно окрестили «холмовыми лисами». За то, что такие же, как Немайн, ушастые! Здесь, на корабле, их почти половина – нужно раздаривать, парами. Глядишь, успеют размножиться до следующей большой эпидемии. Тогда зараза ударит по Камбрии и Мерсии гораздо слабее, чем по крысолюбивым народам.

   Лис может быть доволен: подвиг оценили. Серое–кровавое за бортом, зато охотника гладят в четыре девичьи руки. Уже не дети – те бы затискали до полусмерти. А так – всего лишь повод распахнуть пасть и лизнуть в нос черноволосый и круглоухий вариант святой и вечной.

   – Не забудь подарить пару лисичек моей старшей сестре.

   Эмилий кивает.

   Для него это означает – построй дом, который нужно было бы защищать от крыс. Введи в него хозяйку. И – будь счастлив! О которой сестре идет речь, переспрашивать не нужно. Ну, разве, чуть заметно мотнуть головой в сторону, откуда раздается веселое воркование.

   – Поговорю, – соглашается Немайн. Жест она поняла верно. – Не будет святая и вечная пытаться отбить тебя у той, что доброго мужа на поле боя выслужила. Просто… пойми ее. Ты – первый встреченный ею за годы верный римлянин. Не тюремщик, не предатель. Ты тоже выбрал нашу Камбрию. Общность судьбы. Любовь нам тут не нужна, а вот дружбу стоит вырастить!

   Резко повернулась, кричит:

   – Кто играет с лисятами, те не устали! Продолжаем занятия! Удар и уход усвоили, можно двигаться дальше.

   – А как можно… дальше?

   – По–разному. Мы женщины, потому для нас правильнее выбирать вариант, требующий скорее ловкости, обращающий силу врага – в свою. Вот, например… Эйра, играем?

   В ответ – тяжелый выдох и резкое движение меча. Снова мимо! Раз! Немайн уклонилась, бросила вперед руку с оружием – два! – но соперница на сей раз оказалась достаточно быстра, и клинок сиды с режущим ухо лязгом ушел к доскам палубы. Эйра развернулась – коса тяжело хлещет по плечам, острое жало, сбросив с себя чужую силу, рванулось к шее сестры – и замерло лишь тогда, когда Анастасия была готова кричать от ужаса. Три!

   – Рассмотрела?

   Кивок. На лице ни кровинки… Что, похоже на настоящий бой? Поняла, что им – обеим, лишь немного старшим – приходилось убивать, и не раз? Этого и тебе не избежать. Не сталью убьешь, так чернилами. Не чернилами, так словом. И – смотри. Все то же самое, только быстрей! Теперь острие отвернет, сбитое с пути рукой Немайн. Вот почему на боевые перчатки идет такая толстая кожа.

   Сида вскинула оружие. Вновь – несостоявшаяся угроза, остановленная смерть. Четыре!

   – Хорошо видно? Танцуем еще раз, сначала!

   Теперь продолжение – ближний бой. Захват, лезвие, подведенное под высокую грудь… Анастасия вспомнила – сестра кормит, хоть и не рожала. Пять! И, если начать сначала, а под захват нырнуть – уже другой меч окажется у иного горла. Шесть! Кажется, они могут продолжать бесконечно – пока хватит сил и воздуха в легких.

   Вот так же схватились Анна с Эйрой, когда пришло время решать – на кого оставить город, пока Немайн будет навещать в Кер–Мирддине родню и гулять аж на двух королевских свадьбах. Тогда вместо железа поединок шел на словах. И Эйре удалось провести атаку – правильную, но половинчатую. Уже теперь ей горько: только и удастся, что повидаться с мамой и сестрами да на свадьбах попировать. А потом – обратно в город, не стоит ему оставаться без принадлежащих к семье глаз. Немайн же еще погостит – ради политики и торговли, и тут к ней присоединится Анна. Поможет, а заодно и продолжит ненадолго прерванную учебу.

   Над рекой Туи стоит немелодичный лязг. Вокруг лежит мир – почти первозданный, почти не преобразованный. Опасный, и потому – нужно учиться убивать, а не красиво играть со сталью. На палубе – пока учеба. Здесь – безопасно, здесь кусочек Кер–Сиди и кусочек Камбрии. Впрочем, Камбрия следит за поднимающимся вверх по течению кораблем – странным кораблем без парусов и весел. Глаза передают странное сооружение, как эстафетную палочку – один оторвался, другой захватил.