Текст книги "Камбрийская сноровка"
Автор книги: Владимир Коваленко (Кузнецов)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)
– Но ты ведь и есть августа! Помазание на царство вторым крещением не смывается. А удочерение вообще процедура светская…
Немайн пожала плечами – и поморщилась. Неприятно!
– Ты лучше меня знаешь, что я по римским меркам не гожусь в августы. Уши, глаза… А кроме этого…
Пирр аргумент не принял. Раскрыл ладонь, собрал лодочкой.
– Тебе дано, – сказал жестко. – Царем Ираклием, Сенатом и Народом – но попущением свыше. Подходишь ты под суеверие толпы, не подходишь, неважно. Ты назначена. Тебе в руку хлеб положен, не камень – так ешь, а не бросай наземь…
– Я не знаю, к чему я назначена, – пожаловалась Немайн. – Я не знаю, кто и что я есть. Меня видят по–разному, меня видят с трех разных сторон… Можно сказать, что римляне, камбрийцы и все остальные видят трех разных Немайн. Живущий на равнине видит, что мир – плоский, как этот стол, а удаляющийся всадник просто становится меньше, пока не исчезнет в ковыле…
– Так видит аварин, – улыбнулся Пирр, – или перс. А камбриец?
– Камбриец – и, кстати, армянин – живет меж гор и холмов, и мир его напоминает дно вогнутой чаши – до тех пор, пока не доведется взойти на вершину. Почему я пускаю всех к себе на башню? Чтобы видели – мир не замыкается их двором, их семьей, их кланом. Говорят, с горы Сноудон видна вся Камбрия – так, как Глентуи с верхушки моей башни. И я буду говорить, петь, проповедовать – до тех пор, пока не возникнет обычай, по которому каждому камбрийцу нужно хотя бы раз в жизни взойти на Сноудон. В ясный день, когда под ним раскроется мир… Лучше всего – в самой ранней юности, когда он – или она, тут никаких послаблений! – сумеет понять единство Родины сердцем, и когда все дела и свершения будут еще впереди.
На вопрос о римлянах у святой и вечной тоже ответ нашелся.
– Рим, – сказала она, – это земли, собранные вокруг моря – Нашего моря, римского! Грек – всегда немного мореплаватель. Потому среди греков всегда найдется желающий спорить с Аристотелем и доказывать, что мир выпукл. Иные мудрецы уверяют, что Земля вообще шарообразна – всего лишь из–за того, что уходящие за горизонт корабли скрываются постепенно. Сначала корпус, потом паруса, потом верхушки мачт. Третьи умеют налить вино в кубок так, чтобы держалось в нем выпуклым холмом, и говорят, что мы точно узнаем, что земля плоская, лишь когда кто–то вернется от края – и расскажет. А что круглая – если будет плыть все время в одну сторону и вернется с другой… Надо бы такой поход собрать, но денег не хватает. А кроме того, мне куда важней знать какой формы я сама! И доказать остальным.
Пирр кивнул. Медленно. Когда поднял голову – перед сидой оказался не политик, а священник. Не патриарх, а исповедник – не императрицы. Странной девчушки с острыми ушами и глазами–плошками.
– Ты изменилась, – сказал он, – не только внешне. Но и сестра тебя узнала не только по внешности. Я не могу и не буду спрашивать тебя о том, что было до признания – грехи, если были, вода крещения унесла, а остальное ты вправе хранить в тайне. И тебе самой придется соизмерять то, что тебе даровано – с даром иных людей, и догадываться, насколько тяжел будет с тебя спрос. Я только помочь смогу – если попросишь, когда расскажешь. А сегодня – утешу. В песне своей ты ошиблась. Пасха всегда и для всех, и для убитых в той же мере, что для живых. Именно потому, что воскресением Господним смерть побеждена! Так что, дочь моя, не все так плохо, как ты пела.
Ушел, осторожно прикрыл дверь – и до ночного сна страждущая пребывала в покое. Последней, уже под вечер, заглянула Сиан. Посмотрела исподлобья. Сказала:
– Сегодня ты мельтешила даже больше, чем обычно.
И убежала раньше, чем Немайн успела рот открыть.
А ночью ударили колокола – так, что мертвый вскочит и бросится на порог – в одной рубашке, зато с шашкой наголо. Просто так набат не бьют!
Триада четвертая
1
Над портом колышется зарево, жар бьет в лицо.
– Эйра, назад! Вивиан, Кей, прикройте ее! Остальные – за мной!
Доля наследницы – если сида рискует, самой на рожон не лезть. Из–за рыцарских щитов смотреть, как гибнет республика… Стоп. А как же Рождественский бой? Тогда на кону было все. А теперь, значит, только многое! Есть для чего беречь сестру.
Кажется, только что Эйра была в постели – за окном ласковый, теплый без духоты вечер, речные тинные запахи, рутинная перекличка стражи. Мысли – свадьбу отгуляли, пора возвращаться в Кер–Сиди, к делам, среди которых интересных больше, чем скучных. Там хорошо, но привычно, оттого чуть скучно. И не хватает мамы. И Сиан, и других сестер, хотя как же от них устаешь!
Злой голос колокола, реакция тела опередила мысль – проснулась уже в штанах, сапогах и стеганой куртке. Поживешь у сиды в башне, приучишься одеваться по тревоге. Осталось затянуть пояс с оружием – и вперед! Хорошо, у «Головы грифона» есть охрана. Не придется выскакивать биться в рубахе и мече наголо, но торопиться нужно. Иногда не хватает шага, чтобы успеть спасти своего и убить врага.
Во дворе – голос, который не узнать нельзя, звон пожарных упряжек. Пожар не война, но бывает хуже войны! Здесь не Кер–Сиди, здесь в предместьях на крышах – солома. Если полыхнет…
Что именно горит, Эйра поняла, уже когда ее отвели в сторону. Рядом возник Эмилий.
– Святая и вечная пусть гасит пламя. У нас иная забота…
Проверить – нет ли злого умысла. Оторвать от неотложного дела, допросить – с оглядкой через плечо. Там – гул огня, крученый полог дыма прячет от звезд разверзшееся на земле пекло. В пекле место чертям – и чертей в избытке! И во главе – демон! Пламя и зола превратили белые одежды в наряд обитательницы ада, по лицу, наискось – черная полоса, видно, рукой пот смахнула, волосы – присыпанная пеплом лава, уши торчат, как рога.
Белого осталось – клыкастая ухмылка.
– Ничего, наша берет! А ну, навались, ребята. Еще воды!
Ребята – вигилы славного города Кер–Мирддин. Этим что враг под стенами, что пожар в ночи, все едино. Насос готов угостить любого неприятеля, багры – развалить высокий костер, растащить и добить головни поодиночке. Тут и народ поможет – ведра идут по цепочке, вода плещет не в огонь – на все, что нужно защитить от летящих с дымом искр. На земле побеждают люди. На воде торжествует огонь.
От носа до кормы, от борта до борта, от волн до верхушек мачт пылает водоходная расшива. К небу взлетают искры – уже почти безопасные. Ее оттолкнули от причала, направили к другому берегу. Предместья в безопасности, убытки горожан – бессонная ночь да испуг.
Убытки Немайн… Считать ей, не пересчитать! Вот и плечи опустила. А ведь сам пожар – не худшая новость!
Искать и спрашивать не пришлось. Римлянин ждал сложностей… он их и дальше ищет, проверяет. Пусть. Эйре достаточно того, что в толстую чушку, за которую корабли причаливают, по самую рукоять вогнан нож. Особый, со значком на рукояти. Такой клинок готовят специально, месяцами носят на поясе – чтоб все знали – не подделан. Им не убивают врагов, не едят, не точат перья. Он только и годится, чтобы всадить его в дерево – по рукоять.
Оставить знак.
«Это сделал я!»
Тогда – клан не виноват и не платит виру. Кровной мести это не отменяет… но крови как раз и не пролилось! Поджог тоже карается смертью, но законом, а не обычаем. Зато преступника можно ловить – и нельзя прятать. Значит, нельзя терять ни мгновения, ни удара сердца!
Кто именно – люди вспомнят. Сегодня – Эйлет. Приучилась такое замечать, еще в походе – вот и вгляделась чуть внимательней в усатую рожу, пьющую за здоровье молодых. Хорошо хоть не в зале – во дворе. Значит, не вождь клана, не филид, не вассальный принц… Хотелось за плечи схватить, вытрясти – но она назвала главное: цвета клетки!
Имя назвали корабельщики. Сьярл ап Ислин ап Леу ап… неважно! Пришел не один, притащил бочки с жиром и – даже! – жидким греческий маслом… Сказал, сида купила. Сказал, надо на палубе закрепить. Поверили, и даже помогать поленились. Прошло совсем немного времени – и полыхнуло!
– Фитиль, – сказал Эмилий, – чтобы загорелось не сразу. И еще что–то…
Помянул земляное масло, серу. Пришлось махнуть на него рукой – мол, узнать точный состав смеси, которой зажгли корабль интересно – но потом. Сейчас есть имя – и право.
Право, которое истекает, как вода из разбитого кувшина!
Надо спешить, но Майни молчит. Смотрит в огонь, руки сцепила… Только жар шевелит красные лохмы. Значит, нужно подменить. Времени терять нельзя, а если сестра–ученица и ошибется – сида поправит!
Эйра метнулась к дому. Скороговорка распоряжений – все слушаются. Даже мать. Даже короли! Долг хозяина, долг гостя… Деваться им некуда! И вот старик Пенда целует жену, что смотрит на мужа обеспокоенно и восторженно. Он ей что–то говорит… Некогда подслушивать, что! Наверняка успокаивает: «Это же не настоящий поход и даже не набег… Так, развлечение для гостей!»
У многих камбрийцев лица вытянуты, но коней седлают. Иные, как Артуис Гвентский или Клидог Кередигионский, ворчат. Что? Неважно, раз в броне и седлают коней. Но до ушей доносится…
– Мы получаемся вроде свиты… Королей много, Ушастая одна… Не специально ли подпалили?
Но стоит услышать, почем обошелся водоходный корабль, умолкают. Такое богатство никто в здравом уме палить не станет! На деле все гораздо хуже, но это здесь знают только Майни да ее наследница. Расшива должна была сходить наверх хотя бы три раза! Тогда дешевая доставка товара снизу окупила бы и корабль, и зимний поход разом. Поднимать грузы на веслах очень дорого! Насколько?
Два дня тяжелого труда крепкого мужчины – на каждую бочку! Вот и выходит – вверх по течению что есть река, что нет ее! Ничем не дешевле мулов с вьюками. А большие грузовые повозки могут ходить только по римским дорогам.
Немайн высчитала: сплав вниз по реке увеличивает цену товара на четверть, подъем вверх по реке – вчетверо. То же самое и для дорог – римской и обычной торговой тропы. Потом смеялась над людьми, которые полагали, что римские дороги – это для легионов. Или даже – в первую очередь для легионов.
Дудки! Это легионы – для дорог! Для того, чтобы ни разбойник, ни варвар не смели тронуть артерии и вены, по которым течет кровь империи. Товар!
Тогда она была очень похожа на римлянку: на лице самодовольство, на плечах белая палла, в руках исчерканный свиток… Анастасия сияла, а Эйре стало грустно… Но сейчас с сиды наносная шелуха облетела! Теперь, когда она смотрит, как пылает ее очередное чудо: корабль, превращающий Туи в римскую дорогу, а подъем против течения – в сплав, в ней нет ничего римского. Просто ведьма, столкнувшаяся с «тьмой египетской» и проигравшая. Самая сильная из ведьм, да и играла – крупней некуда…
На саму Эйру родные руки уже набросили яркую кольчугу, ржут запряженные в боевую колесницу лошади, в руке – копье. На острие насажен кусок торфа, на который щедро плеснули маслом… Дым и пламя. Знак, который на острове знает всякий.
Погоня!
Погоня по горячим следам!
Значит – есть ночь до утра и день до вечера, когда можно врываться на земли кланов, переходить границы соседних королевств, требовать у холмовых крепостей слова, что в них не дали убежища злоумышленнику – и горе клану, который поймают на лжи! Настанет вечер – их воля, но сейчас действует не право клана, а право погони, и горе тем, кто его нарушит!
Дружина седлает коней, на ипподроме готовят колесницу. Сейчас – не имя клана, не имя государства. Эйра зовет – все, кто друг Немайн – за ней! И друзей оказывается много. Куда больше, чем думала ригдамна. Пожалуй, больше, чем мечтала!
Брешут собаки – верно, у Гулидиена добрая свора. Наверняка уже взяли след… наверняка идет к воде! Ничего, найдут и на том берегу. Ах, какая сегодня будет погоня! Одних королей и королев почти десяток, а принцев, графов, клановых вождей – не счесть, и поведет их Майни. Кому еще? Уже за ней следом пойдут доблестный Артуис, хитрец из Кередигиона, великий Пенда, и, конечно, Гулидиен – будущий верховный король Британии. И его королева–гордячка – тоже!
Ах, хорошо! В такой погоне ригдамне Эйре совсем не стыдно стать колесничей при сестре. Только… править лошадьми и сжимать в руках символ погони разом – трудно. Нужно передать сестре. Вот и Майни… нет, Немайн… даже Неметона! Ноздри расширены, словно след чует не хуже собак… а может, и чует! В глазах – отражение сигнального пламени, на голове – кровавая шерсть отобедавшей хищницы, в улыбке – клыки.
Это древней ирландских старин… Древней людей – ангелы и звери сотворены раньше.
У сестры изо рта рвется гортанное рычание, рука стискивает древко с пылающим торфом. Теперь одно слово, и…
Копье ткнулось в воду. Брикет недоуменно зашипел. В порту, несмотря на затухающий пожар, словно темней стало. Казалось бы – какой свет от куска торфа? Да в камине горит десяток таких, и то трапезную не осветят, приходится жечь свечи или факелы, а тут в полусотне шагов догорает костер, для которого нужна бы печь размером со всю «Голову Грифона». И все–таки сумрак опустился. Стал громче треск, с которым умирает водоходная расшива, зато человеческие голоса смолкли.
– Много чести – цвету Британии охотиться за кучкой скаредной дряни! – объявила сида, – Не время во время войны лить кровь братьев. Убитых нет, потому… прощу. Господь велел подставить другую щеку. Но и речные перевозчики, и горные кланы пусть знают: человек сотворен лишь с двумя щеками. Третью при желании не подставишь! Остальное – утром. А теперь ночь, и даже мне спать хочется…
Ухватила за локоток и потащила домой.
Только дверь за спиной хлопнула – маленькая, но сильная рука ухватила Эйру за шиворот, наклонила. Да, умерщвление плоти в храме явно идет сиде на пользу. Вот и кольчугу с сестры сдернула, будто льняную рубаху. Только тяжелый удар об пол и напомнил – сколько доспех весит на самом деле.
– Никуда мы впопыхах не поедем, – сказала. – Ночь – это случайность, а сегодня нам случайности могли и приготовить…
Опасаться тьмы велит сида, что видит ночью, как днем, а по знакомой дороге и колесницу проведет, на слух… Кто, кроме холмового народа, умеет готовить случайности – не то как суп, не то – как оружие к бою? У Немайн немало врагов среди старых богов: и Гвин, у которого она холм отняла, и Вотан, у которого храм сперва обокрала, а потом, забрав у саксов город, взяла себе и отдала под школу.
Хорошо, Немайн хватило раз взглянуть на обеспокоенное лицо. Успокоила.
– Скорее всего, ничего нет… Но у меня только два глаза и два уха. На всех не хватит! Помнишь, как в прошлую ночную погоню сэр Кэррадок головой стукнулся? О ветку?
На деле, как раз не о ветку, а о сиду… Из сестры волховство летит, легко, как ветер с гор, даже когда она не колдует, но Немайн совсем не нравится вспоминать о неосторожном от любви рыцаре.
– Да, – сказала Эйра. – Сэр Кэррадок чуть жив остался.
Несчастливый влюбленный пережил крепкий удар веткой дуба по упрямому лбу, но в Зимний поход исчез из переклички. Судьба? Проклятие? Случай? Кто знает…
– А тут бы поскакало с десяток одних королей, и не все друг друга любят. Ну, подумай, что будет, если кто–нибудь шею свернет?
– Ой…
– Ты права. Именно ой. Потому – спим. А об остальном утром подумаем!
Опустилась в любимое кресло, зевнула, почти как фенек, свернулась калачиком и закрыла глазищи…
Остальным оказалось как–то не до сна. Эйра припомнила одно из определений классического ведовства: инерция. Погоня не началась, но в мыслях люди уже разогнались. Теперь не могут сразу успокоиться, ходят, натыкаются друг на друга, разговаривают – все тише и медленней.
Вот и Эйру нерастраченная энергия выбросила в порт – провожать великих мира сего к городским воротам, благодарить за готовность помочь. Друг познается в беде, и вдруг оказалось, что у Ушастой друзей больше, чем и представиться могло! Только останется ли хоть один после того, как она показала смирение? Эйра жалеет, что у нее уши круглые, не умеют ворочаться и ловить больше одного разговора за раз. Приходится довольствоваться обрывками.
Вот Артуис ап Мейриг – ворчит, что забава сорвалась, но отчего так добродушно? Эйра не может услышать того, о чем король молчит. Но он не безумец – говорить при мерсийцах, что ему видеть, как англы будут резать камбрийцев, пусть и сколько угодно раз заслуживающих смерти – кость в горле! И он действительно благодарен сиде… и недовольство в его ворчании обращено не на нее.
– Если кто–то… хоть пальцем… пламя до неба и никаких горячих следов! И по стылому пойду, пусть только позовет. Кто вздумает в кровную месть играть – до седьмого колена изведу. Слово короля!
А слово, произнесенное при таких свидетелях, крепче, чем грамота с золотой буллой.
Вот Кейндрих – только что была зла, теперь растеряна:
– Почему? Почему она отказалась от погони? – и мужу, сердито: – Я понимаю, чему ты улыбаешься! Но почему?
Эйра тоже понимает, почему император Британии доволен. Случись погоня, быть бы ему, несмотря на титул, подручным – то ли при богине, то ли при императрице. Как барды споют, а они споют, как в голову взбредет. Всех на жалованье не возьмешь. Может, поэтому Майни и отказалась ловить поджигателей? Ей города с лихвой хватает, а править всей Британией… Если старательно – поспать будет некогда. Если спустя рукава – зачем браться?
Потому Кейндрих и не понимает, что злючка она. Взъестся, так скорей себе плохо сделает, чем и себе и сопернице разом – хорошо. Потому и теребит мужа – он доволен, значит, понимает больше. А ему что, ему Немайн друг! Вот, шепчет что–то жене на ухо. Объясняет. Наверняка до утра будут подробности уточнять… Ну и хорошо, королевству нужен наследник!
Пенда Мерсийский, похоже, тоже не выспится. Жена смотрится в него, как в зеркало… Господи, и как она его каждый раз в поход провожает? Отпускает – понятно, такого удержать – потерять. Но сама–то как жива остается? Зато теперь счастье. Король вернулся, не уходя.
Голоса, голоса… Если не слова, то хоть тон уловить! Короли и рыцари, аббаты и монахи, горожане, пахари с равнин, иноземные купцы и даже горцы с холмов – довольны. Хотя некоторые довольны по–злому!
– Теперь – не расплатится. Не править ей больше городом–на–холме!
Эйра хихикает. Всем застит глаза Рождественская битва, да боевая песнь, да осада Глостера… Успехи, каких сотни лет не бывало. Но они не слышали, как Майни клянет войну, как ревет в палатке у сестры на груди – и с каким удовольствием роет землю или строит машины. И верно – если бодливой корове Бог рогов не дает, кому достанутся самые острые когти и самые длинные клыки?
Книжнице, рукодельнице, певунье.
Самой домашней девочке из всех!
И уж она никак не допустит, чтобы такое хозяйство, как Кер–Сиди, ушло из семьи.
Немайн уже не спит. Глаза открыты, изучают потолок. Прожилок на балках не разглядеть – самое темное время ночи, неуютное даже для сидов. Сон не идет… В голове пустота. Что там может быть, когда случилось совершенно невозможное? Запах огня и воды, жажда погони, жажда крови, желание даже не вешать, резать или жечь – грызть и рвать когтями. При совершенно отрешенном сознании. Рычание, и то вышло спокойным и чуть деловитым: мол, дело есть дело, надо порвать кое–кого на клочки… не обессудьте. Но главное – память. Чья? Огонь, уголь, дым – хочется бежать, голосить дурным голосом. А еще хочется гнать добычу – летящим шагом, босой по снегу! Когда жертва завязнет или упадет от изнеможения, не спеша подойти, без гнева и пристрастия превратить чужую жизнь в свою – и сородичей. И если их, проглотов, рядом нет – лишнее спрятать на черный день, а самый сытный кусок принести домой, где ждут… Не маленький, не сестры и мать – кто–то другой, сильный, родной, понимающий.
Почему хочется вести родичей за собой против великана, способного прихлопнуть тебя одним точным ударом – и знать, что он никогда не будет достаточно точен, ведь ты маленькая, но ловкая, а твое оружие острей?
И почему все это появилось только сейчас?
Неужели там, в темной глубине сознания, прячется дух божества, решивший занять неудобную оболочку, от которой отлетела человеческая душа?
Немайн встала. Распахнула окно – слабый ветер сгоняет туман к реке, и у терпкой гари пожарища не выходит заглушить ароматы майской ночи. Вечерняя Луна уже зашла, утренняя еще не встала, влажное марево спрятало половину звезд, а оставшиеся – только для нее! – кажутся расплывчатыми болотными огоньками.
Греческая императрица, возможно, нашла бы небо – свидетельством могущества и благости Господней, а темные очертания крыш и крепостных стен – мило провинциальными. Инженер двадцать первого века припомнил бы расстояния до нескольких звезд, и, быть может, порадовался бы, что сомнительное сидовское бессмертие дает ему шанс когда–нибудь взглянуть на них поближе – если работа будет выполнена верно. Древняя богиня с наслаждением втянула бы ноздрями запах своей земли, пусть не породившей ее, но признавшей, несмотря на все перемены. Слушала бы музыку шорохов, и ее вряд ли сильно бы волновало, кто там развесил звезды на небе – ей хотелось бы не летать, а петь!
Немайн поняла – ей хочется петь.
Петь навзрыд, плачем, разрывающим сердца, и при этом не испытывать ни ужаса, ни радости – только бесконечное уютное довольство плещущей через горло души.
Порыв пришлось задавить. На смену ожиданию радости явилось холодное рассуждение. Шепот – мыслям трудней ускользнуть, если их проговаривать вслух.
– Я – не главное, что у меня есть. Маленький – важней, да! Но я – мой главный инструмент.
– Я не могу нормально работать, не зная, кто я. Сущности, кто бы они ни были, сделали больше, чем хотели и получили результат, который не просчитали. Но их интересую не я, а история – вот историю они и получат. А я должна заняться исследованием себя! Научным методом.
Оперла подбородок на сцепленные в замок руки. А петь все равно хочется! Только… вдруг и правда выйдет вред родительскому дому?
Осталось уставиться на мерцающие звезды и продолжить рассуждения.
– Итак, вопрос сформулирован. Осталось установить методику и план исследования.
2
Притихла «Голова грифона», захлопнула все пять дверей, заслонила окна ставнями. В заезжем доме никто не спит, хотя многие делают вид. Немайн, например, и вернувшаяся из порта Эйра. Разве Анастасия задремала – но в глубокий сон забытье перейти не успело.
– Святая и вечная? – требовательный шепот. Рука на плече.
Эйлет, Дева Моста, невеста магистра оффиций… Сестра говорит, она верная и храбрая. Таких обижать нельзя, на них и стоят царства. Или республики! Республика или царство Рим – толком не разберешь. Глентуи – тоже. Царство, притворяющееся республикой, притворяющейся царством, притворяющимся республикой… Меняется количество одежек, названия должностей, даже язык: латынь вечна, но подпоркой ей может служить и греческий, и пунийский – в Карфагене, и камбрийский, и даже ирландский!
Сейчас разговор идет по–гречески, и хорошо: спросонья слова малознакомой камбрийской речи не подобрать даже для самых простых фраз.
– Что–то случилось?
Однорукая присаживается на постель.
– Нового ничего. Старого достаточно: пламя Луну задевало! Но… ты называешь себя сестрой Немайн. Потому тебе должно быть интересно поговорить с нами, ее семьей – о том, как твою и нашу сестру вытащить из неприятностей! Мы уже собрались: мама, сестры, зятья. Нет только Майни и Эйры, пусть отдыхают. И вообще, они сами попробуют выкрутиться, без помощи. Гордые… – вздохнула. Улыбнулась, – особенно Эйра.
– Хорошо, – сказала Анастасия, и принялась собираться.
Значит, набросить нижнее платье, застегнуть ворот, рукава. Быстро! Полезная штука пуговицы. Дальше – сложней, собрание тайное, от увечной воительницы особой помощи не дождешься. Раз парадное одеяние сшить не успели, придется в шелк заворачиваться. Вот тот, что надевала на королевскую свадьбу – четыре локтя в ширину, тридцать – в длину. Для начала – ровно разложить по постели. Все не войдет, но главное, чтобы в ширину влезло. Дальше…
– Ты что делаешь?
– Одеваюсь! Если я нужна для разговора о государственных делах, я и выглядеть должна императрицей. Так, здесь собираем в складки. Раз я тороплюсь, подойдут крупные, к тому же они лучше подчеркнут рисунок… Так! Пояс здесь. Хорошо. Теперь…
Самое приятное: плюхнуться на укрывающий постель шелк, прижать, где следует, резко перевернуться – раз, другой… Забыла! Ну, здесь и однорукая поможет.
– Пояс давай!
– А?
– Пояс давай, скорей. Я складки руками держу и спиной прижимаю. Ну!
Пряжка застегнута. Все, можно встать и заняться драпировкой выше пояса. Сложить вдвое, обернуть вокруг шеи – раз. Отпустить складки, тряхнуть, чтобы ткань расправилась. Пропустить полотнище за спиной, под правую руку, бросить через левое плечо. Все. Рисунок лег правильно? Вот и хорошо, а что сзади еще на добрый локоть волочится, это легко поправить, подняв лишнее и засунув за пояс.
Все. Готова! Можно идти – в ночь, в мельтешение теней. К прячущимся по углам призракам Анастасия привыкла еще на Родосе, но там их хоть по именам не знали. Стоит придержать шаг, ткнуть пальцем – сестра сестры отзывается:
– Наверное, брауни. По ночам в главный зал пробираются, пиво за постояльцами допивают. У нас их много развелось: мы угольное варим. А на портер, говорят, они даже днем приходят… А вот…
Эйра остановилась.
– Шелковинка… Пьет. Тсс! Не спугни!
Темнота зашевелилась. Неужели – шелковинки, о которых столько рассказывали? Как можно жить в доме с нечистью, с душами неупокоенными? Сестра говорила – суеверие, нет ничего. Но – вот! Как раз около миски со сливками, которую им на ночь поставили… И что толку от учебного клинка на поясе против бесплотных духов? Всего оружия – знак креста, пламя свечи да невидимый щит помазания. Шаг вперед – и тьма отступает, зато вместо чудовища от оловянной миски поднимает мордочку цвета пустынного песка фенек. Розовый язык смахивает молочные капли с блестящего носа.
Вот и все страхи. Лисичка! Ну–ка, иди сюда…
– Да, – соглашается Эйлет, глядя, как святая и вечная подхватывает мышелова на руки, – правильно. Нечего шелковинок грабить! Еще уйдут… Рыжему и другой кусок найдется, а миску придется ставить повыше, чтобы лисята не добрались!
Фенек щурится на факел, словно обещает: куда не ставь, все равно влезу! И вылакаю все до донышка! А вы, глупые, все будете верить в своих шелковинок…
Комната для семейного обеда – за главным залом, с другой стороны камина. Здесь тоже огонь, домашний и уютный. Кажется, совсем другое существо, от которого дикое пламя пожара никак не может родиться. Увы, они одного племени.
Так же разнятся и сидящие за столом.
Усталый и мудрый взгляд Глэдис. Сестра согласилась звать эту женщину матерью. Почти случайно, но согласилась. Теперь становится ясно – почему.
– Я не дочери моей и вашей сестре предлагаю помочь, – говорит Глэдис, – по мне, мы были счастливей до всякого величия, с Майни за стойкой… да и она как будто тоже. Только вот за счастливой жизнью дождались бы мы чужого войска к воротам – не я с Дэффидом, не вы – так дети ваши. Выходит, что ее дело – дело всей Камбрии. Непорядок, если ей придется вести нашу войну на деньги короля англов, как бы хорош Пенда ни был. Деваться ей некуда, кроме как брать мерсийское серебро… или наше! Предлагаю – собрать ей достаточно солидов, чтобы не наемницей Пенды в бой шла, не сестрой королей, а полководцем народа.
Она улыбнулась.
Народное собрание – сила, но на эту силу наложена узда. Принцепс Сената, хозяин заезжего дома. И та, кому люди верят! Другой должности вне семьи у Глэдис нет, но эта – куда весомей прочих, хотя не подтверждена ни законом, ни обычаем.
Говорили почти стражу – кто и что должен сделать, чтобы все вышло. Чтобы короли мошну растрясли, чтобы кланы кровное выложили, чтобы гильдии сочли поход – добрым вложением. Старшие дочери Глэдис и их мужья стали спорить: кто больше людей уговорит, больше средств соберет. Эйлет молчит, разглядывает здоровую руку. Повернулась, спросила:
– А что бы сказал Эмилий? Я ему была только подручная, но и то поняла: на войне идут не куда хочется, а куда надо…
– Вот именно. Куда надо. А надо, чтобы англы не слишком много о себе понимали! В конце концов, мы – римляне, а они варвары.
Анастасия сжала кулаки. Это не ее семья! Спасли Августину? Молодцы, и, в принципе, можете числиться родней… но не решать за нее, как вести войну.
– Вы – римляне? – встать оказалось тяжело, и первые слова пришлось сквозь горло проталкивать, – Тогда, как смеете вы решать государственные дела за спиной августы? В Империи бывает всякое, но это всякое именуется мятежом!
Если терпит поражение. А если побеждает…
– Она моя дочь, – сказала Глэдис, – а сида, августа или кто–то еще – мне все равно. И если бы деньги были у меня – вот, в кошеле – я бы ей их просто отдала. Не в долг, так. Но у меня нет, и я думаю, где достать.
Сердитые взгляды старших дочерей. Разводит руками Кейр – принцепс Сената.
– Мне нужен крючок, чтобы зацепить кланы. Назло Мерсийцу – это неплохо. Знаете, многим уже поперек горла: Пенда Великий, Пенда Непобедимый…
Анастасия промолчала, но отметила: таким и сестра скоро комом в горле станет. Империи нужно на кого–то опираться, но лучше никакого костыля, чем гнилье!
Хозяин заезжего дома приподнялся навстречу сопернику.
– А мне нужна приманка, и лучше – золотая! Каждый купец знает: дело с Немайн – дело золотое. Но на войне она не зарабатывает, и это тоже знают все. Мне нужна прибыль. Показать – торговые гости друг другу бока помнут, так сиде помогать заторопятся.
– Купцы–ы–ы, – тянет Сиан. До сих пор сидела тихо, как и положено маленькой. Спину тянула. Радовалась, что разрешили надеть шелковое платье – почти без вышивок, зато работа тонкая… Сестра подарила. Загадка! Здесь с шелком работать еще не умеют, да и для Африки, пожалуй, слишком хорошо. Надо спросить – потом. Пока – объяснить ребенку, что к чему. Если поймет.
– Торговля – одна из опор процветания страны, – сказала ей Анастасия, – кто не заботится о купцах и ремесленниках, будет беден. Потому лучшие из этих людей стоят близ императоров. Но денег просто так не дадут.
