Текст книги "Камбрийская сноровка"

   Корабли Немайн, даже деревянные, целиком не горят.

   Это открытие Мервин ап Андрас совершил сразу после пожара, еще до разговора с сидой – и ее решения. Наказанием назвать нельзя: сида ничего дурного команде не сделала. Просто оставила на прежней службе. При головешках? Ее право. Жалование отменила? Так работы нет, а довольствие оставила… А о нем поговорить капитан не успел, да и не особо торопился. Правильно делал!

   Все–таки водяная магия – есть. А как иначе объяснить, что под слоем угля и золы обнаружилось дерево тронутое не огнем – водой! И камни. Балласт. Таков был приказ Немайн – выбросив груз, закладывать ближе к днищу такое же количество камней. Иначе, мол, колеса из воды высунутся, а от воздуха они отталкиваться не могут. Верно, Немайн всегда заведовала текущей водой, никак не ветрами. Оказалось, это и от огня помогает. На дым ушли надстройки, большой кусок борта, верхняя палуба. Огонь сожрал шлюпки и канаты, мачту, вороты–кабестаны. Не пощадил даже оси гребных колес – самое волшебное из всего! Но широкое крепкое днище осталось. Осталась часть борта. Нижняя палуба. Трюмы. Занятые отнюдь не только балластом.

   Зерно. Солонина. Припасы на недалекое путешествие тронуты водой, но не испорчены! Поводи барки по реке хотя бы с год – поймешь, как хранить припасы на воде. Глиняный кувшин с зерном следует не только пробкой закрывать – забивать горлышко маслом. Даже прогорклое защитит от воды. Бочки – ну, тут нужно смотреть, чтобы сделаны были хорошо.

   Так что обед команда получила из корабельных запасов. За ложки взялись скорей потому, что – бесплатно. Когда отложили, разговоров о том, как добираться до Кер–Сиди, уже не было. Дошло – служба продолжается. Если бы вчера были умными, как сегодня… Да если б их капитану не нужны были часы раздумий, чтобы перевести то, что случилось с сидовского на человечий… Но лучше поздно, чем никогда.

   – Кто желает, может уходить, – говорил Мервин, – ни я, ни хранительница никого не держим. Думаю, и хлеб за вами останется. Приходите раз в месяц, забирайте… Только, думаете, сладко будет жить со славой команды корабля–головешки? Если бы сида нас выгнала и заплатила за отказ от кормления, другое дело – свободны. А так… У машин есть души, все слышали?

   Слышали все.

   – Расшива наша – именно машина. Значит, может обидеться, если мы ее бросим. Начнет мстить… Глядишь, скоро встречу на улице с одним из нас люди начнут считать за знак неудачи. Нам такое нужно?

   Так и вышло, что команда, отложив ложки, взялась за топоры. Наращивать шпангоуты да поднимать борта – работа привычная. Запасные канаты уцелели. Дальше?

   Как устроен кабестан, капитан не вспомнил – а зачем, если на корабле служат две ведьмы да ведьмак? Дал распоряжение, те посовещались голова к голове. Сказали: сделаем! Портовому начальству Кер–Мирддина машина понравитась понравилось, и обещания построить парочку хватило для того, чтобы нашелся лес, и хорошо просушенный. Запасные канаты сохранились – от воды лен только крепче становится.

   Без ведьм, а может, и тайной помощи богини ничего бы не вышло. Со всеми добровольными помощниками, вырывать у донного ила почти триста тонн – зря надрываться. Но волшебники не подвели!

   – У нас конспекты сгорели, – жаловались. И все равно – работали! Рисовали на песке и пергаменте подобия, вспоминали добрыми словами ректора – Анну. Признавались: во время учебы честили так, что услышь сиятельная – голову бы отрезала! После поединка по всем правилам, конечно. Или отчислила бы – с позором. Но ведь какое ретроградство – грамотным людям и христианам зубрить формулы и таблицы наизусть. Пусть большинство зарифмовано, все равно долго и скучно. Уверения его святейшества, что в университете Константинополя учат наизусть больше, и рифмами себе труд не облегчают, ничего не меняли. Прошел огонь, и пергамент пропал, а головы остались.

   Достаточно умные, чтобы сделать «простые волшебные вещи», именуемые блоками, полиспастами, ременными и цепными передачами. Простое это было волшебство или нет, а разгруженный остов расшивы покряхтел, поскрипел – и двинулся! Шаг за шагом, оборот ворота за оборотом – огарок судна выполз на берег, не пробыв под водой и трех дней. Это было хорошо, проведи он в речной воде неделю, в дереве поселилась бы гниль. Тогда и все, что можно было бы сделать для машинной души – разобрать на дрова, чтоб не мучилась.

   Пробегала сида, с ипподрома в «Голову», спать. Синее платье с цветочной вышивкой в пыли, на щеке свежая царапина, на локте – повязка. Там как раз новые колесницы собирают! Видно, испытывала, сверзилась. Цепкий взгляд обегает работы. Кажется – подойдет, скажет, что не так, как можно сделать лучше. Даже не хмыкнула! Только ухо дернулось, и широкие подошвы зашлепали – дальше. Сердце царапнуло – неужели все безнадежно?

   Мервин оглянулся на ведьм с ведьмаком – те улыбаются.

   – Видела, но молчит – значит, все правильно, капитан!

   Так и оказалось. Спустя два дня, как раз, когда пришлось ломать голову, откуда взять строевой лес, в порту бросила якорь яхта под флагами республики Глентуи и клана Монтови. Командир, старый знакомец, по–камбрийски поклонился – совершенно обычно, ни легковесней, ни ниже, чем всегда. По–римски стиснул руку – ни слишком легко, ни слишком крепко. Добрый знак!

   – Принимай груз, – сказал, – и подобия. Брусья для шпангоутов, доски для обшивки – в счет вашего жалования. Тубус с подобиями – вот. Распишись и палец припечатай. Лучше – большой.

   Капитан расшивы кожаную трубу принял. На всякий случай сообщил:

   – Я в подобиях не силен.

   – При чем тут ты? Леди Анна говорит, если твои ведьмы не разберутся – они ее неприятно удивят.

   Обоих капитанов передернуло.

   Неприятно удивить Немайн плохо, но сида бывает доброй, временами – слишком. Ученицы строже. Нион Вахан была языческой жрицей, из краев, где человеческие жертвы кладут да мертвецов поднимают. Во крещении осталась беспощадной, но и злиться не умеет. Если накажет – ровно в меру, засомневается – чуток недодаст. Такое у нее понимание христианского милосердия. Эйра – та вовсе своя, сколько отмерить, душой чует. Другое дело Анна. Не зря великолепную зовут Ивановной! У леди ректора порядок ведьминский, и самые малые кары обрушиваются на повинную голову не скоро и не медленно, а точно тогда, когда жертва полней их прочувствует.

   Только вот что–то в словах командира яхты не так.

   – У меня две девицы и парень, – уточнил Мервин.

   – Значит, две девки в юбках, одна в штанах. Колдовать – занятие женское.

   Так же, как прясть, ткать и вышивать. Общий предрассудок Монтови. Римляне, да… Если на их землях мужчина возьмется за женское ремесло, дураки будут насмехаться, пока пару голов на поединках не отрежешь. Потом да, уважение. Женщину, занявшуюся мужским делом, на прочность проверяют по–другому. Такой приходится числиться в худших, пока не взлетит в мастерстве выше большинства мужчин. Чаще всего «пока» превращается в «если», а годы не прибавляют шансы, а уменьшают. Народ растет, людей становится больше, пирог гильдейского ремесла приходится резать на более узкие ломти.

   Приходилось – пока не пришла сида. Только многие этого пока не поняли, и исключение делают только для города на холме – и для ремесел, традиционно общих – гончаров и ювелиров. Так сложился обычай, хотя мешать глину – труд нелегкий, а варить ювелирные клеи и подбирать сплавы – сущее колдовство!

   В Кер–Сиди таково всякое ремесло. Везде рыжей рук не хватает, а уж голов…

   Так что, не будь капитан расшивы погорельцем, он, пожалуй, напомнил бы доморощенному римлянину о Мерлине, да свел все к шутке. Теперь…

   – Я ведьмаку передам, – сказал он, – и прикажу поддержать честь команды.

   – Так я ему голову отрежу. И грудь волосатую, ха!

   – Я не про поединок говорю. Он говорил, что самого Харальда слушал. О хульных нидах. Вот сложит – у тебя борода от огорчения вылезет. Посмотришь, кого бабой прозовут. Чье бы копье ни оказалось острей…

   – Со смертью колдуна… – начал было капитан яхты. Потом сплюнул, – Пожалуй, возьму свои слова назад. Не думал, что ты такой щепетильный.

   – Может, и не был бы щепетильным, – вздохнул капитан расшивы, – да получил дорогой урок насчет дотошности в отношениях с людьми.

   – С сидами, – поправил Монтови.

   Капитан–погорелец помотал головой.

   – Нет, приятель. С людьми. Если ты не научишься считать Немайн человеком, рано или поздно тебе придется искать не только новую службу, но и новую страну для жительства. Она странная, очень – но с людьми старается вести себя по–людски…

   О том, что получается не всегда, промолчал. Умный поймет. От погони хранительница правды отказалась – ладно. Пообещала бы отплатить поджигателям по–свойски, все бы поняли. Но нет. Простила, а угрозу направила тем, кто, по обычаю, в стороне.

   В голове словно щелкнуло. В стороне – по обычаю. А по правде? Кто уважаемого на реке человека на сиду науськал? Кто решил во время войны развлечь холмы охотой братьев – на брата? Монтови говорят: сделал тот, кому выгодно. Немайн и назвала – получивших выгоду. Что до отступления от обычая, так если бы он всегда совпадал с правдой, не нужны были бы ни писаные законы, ни императоры, короли да хранительницы.

   Мервин довольно потер руки – оказывается, и он кое–чего сообразить может. Вернулся к заботам, благо, стройка их подкидывает во множестве. Изменения, изображенные на подобиях, означают – прежняя расшива превратится в совсем иной корабль. Парень–ведьмак разобрался в смысле переделок первым.

   – Борт высокий, сильно завален внутрь. Вместо колес – шверты, мачты высокие, с реями. Сдается мне, не судьба нам больше по реке ходить.

   Девицы удивились.

   – А что, по земле будем ползать?

   – Или летать по воздуху?

   Говорили совершенно серьезно. От сиды можно ждать и не такого!

   – По воде, но не по реке, – улыбнулся тот, кто, наконец, снова стал капитаном в полном смысле слова, – Несмотря на недостроенный корабль, хранительница правды нам снова верит. Готовьтесь повидать мир. Нас ждет океан!

   В «Голове» – перемены, для семьи чуточку грустные: Эйра уехала. На той же яхте, что привезла пиленые доски для перестройки расшивы в когг – и Луковку. Анна прислала пространный отчет, из которого следовало одно: ей не выбраться. Слишком много забот. Зато ученице магистра оффиций следует сделать начальству доклад, который ни коже, ни доске не доверить. Глэдис вышла, вместе с дочерьми, что от дел сумели оторваться, провожать–встречать. Сердце кольнула ревность, когда приблудница аннонская повисла у дочери на шее, причем не у ушастой.

   – Прости меня, Эйра–ригдамна! Я тебя вредной числила, минуты числила, когда Немайн тобой, не мной занята. Но без тебя пусто! Без тебя грустно! Без тебя никак нельзя!

   – А Немайн? – спросила Эйра.

   Та, о которой речь, глаза распахнула пошире да уши расправила. Внимает.

   – Как я могу быть без Немайн? Как могу быть не рядом? Но видеть ее глазами и слышать ушами – счастье! Здравствуй, Немайн! Я это ты.

   Поклоны, обнимки, рев на троих. Фигурка в белом церемониальном платье, машущая с кормы – аж пока ветер и течение не уносят яхту за поворот. После этого приходится выделить совещательную комнату – небольшую, на троих – и оставить там дочь, ее жрицу и будущего зятя. Эйлет сунулась было к двери, но жених ее придержал.

   – Должность, – сказал, – извини. Мы… ох, боюсь, долго проговорим. Но потом я снова весь твой.

   Торопливо поцеловал в щеку. Вот как далеко могут позволить себе зайти два человека, убивших не по одному врагу, вошедшие в песни и легенды. Что позволено крестьянам – бык телочку проверил, будет ли приплод, чего тут такого? – не дано великим. На них страна смотрит пуще, чем на королей! После того, как римлянин официально, перед городом и девятью королями сделал предложение, а Глэдис позволила не достигшей двадцати лет героине согласиться, бой на мосту превратился в одну из трех великих легенд о любви. Эмилий с Эйлет – Тристан и Изольда сейчас. Барды поют… а Глэдис страшно. У таких историй не бывает счастливого конца. Хорошо, если судьбе хватит иссохшей левой руки, да не верится. Разве Немайн сестру длинным ухом прикроет! Может, уже и прикрыла. Может, этого прикрытия и не хватило – Дэффиду.

   Стукнули два засова – обеих дверей. Тишина. Тоже Немайн придумала: через одну проще прослушать, зато если две, да обитые войлоком… В общем, обсуждать тайные дела серьезные люди ходят в «Голову». Лучшее место, разве что на королевском подворье не хуже… Глэдис смахнула слезу.

   – Мама ты что? Хорошо все.

   У Эйлет левый рукав так ловко привязан, что кажется – руку за спину заложила. Как Немайн, когда показывает приемы для одноруких – повернется боком, ловко, словно именно так и нужно драться, а левая рука вовсе не нужна. Правой хватает и на атаку, и на защиту. Глэдис шагнула к дочери, дернула узел… Эйлет повела плечом, скрывающий иссыхающую кисть рукав заколыхался.

   – Мам, так некрасиво! Болтается!

   – Ну и что? Зато видно, что ты свою долю горестей получила. А то вдруг судьба добавит?

   Редкий случай: Эмилий ошибся. Немайн вылетела из переговорной едва не вместе с запорами. В три прыжка – к себе, в три прыжка – вниз. В руках ивовый посох, на лице – страх опоздания.

   – Я в Сенат… Остановить! Магистр, легат – со мной! Дежурные – тоже. Сэр Ллойд… Спит? Будить, дружине тревога раз, всем к Сенату, форма парадно–боевая… Анастасию поднимите. Скажите, что ее сестра в Сенате, святую и вечную очень ждет!

   Исчезла, домашних аж ветерком обдало. Эмилий и Луковка, аннонский ужас, вылетели следом – так их хоть глаз различил.

   – Опять неприятности, – сказала Глэдис, – опять матери не говорит.

   Вздохнула, и тут же улыбнулась – заметила, что манеру переняла от младшей дочери.

   – Она на пожар не так бежала…

   – Значит, – сказала Эйлет, – случилось что–то более плохое.

   Запрокинула голову, заорала:

   – Тулла! Сестрица, э–эй!

   Та не выскочила – выплыла. Платье расставлено, чтобы на живот не давило.

   – Ну? Кстати, Луковка никого из своих ведьм не прихватила? Нион с Майни насчет детей серые, а вот иные из ее девиц хвалились, что могут узнать – мальчик будет или девочка…

   – Не привезла, увы тебе. У Кейра сегодня какая повестка?

   – В Сенате? Наша! Первым же вопросом. «О деньгах на кампанию против Уэссекса». Вы не бойтесь, он пробьет. Так что беготня по купчишкам дело лишнее!

   Выпад в сторону Гвен с мужем, взявшимся обеспечить взносы ремесленных и торговых гильдий. Глэдис нахмурилась.

   – Опять наперегонки бегаете, как в детстве. Когда вырастете? Когда поймете, что наша семья теперь – это ваша дружба? И твоя с Гвен! И с Майни! Древняя владычица и та не задается. Умная …

   Стражу спустя она так не говорила.

   Склонила голову, не смея смотреть в глаза старшей дочери.

   Кейр – лица нет, тога… Не приспособлено парадное одеяние с широкой пурпурной полосой по краю для того, чтобы в нем ходили, пошатываясь. На вопрос:

   – Что стряслось?

   Махнул рукой, осел в кресло у камина. Немайнино! Рванул фибулу, алый плащ в руках мнет.

   – Что случилось, говори!

   Тулла схватила мужа за плечи, рукой по спине провела, словно боясь, что у него в спине торчит рукоять приметного ножа… а то и просто кинжала. Убили же в сенате Цезаря.

   – Тулла?

   Мотнул головой, словно только узнал. Встал. Плащ под ноги полетел, словно тряпка. Зато жену обнял – осторожно, сбоку, чтобы животу не повредить.

   – Прости меня, – сказал, – но так уж вышло. Я более не принцепс!

   Тулла двинула локтем – отлетел в сторону, оступился… чашки на столе подпрыгнули.

   – Не смей так шутить!

   Кейр оперся на локти, медленно сел.

   – Я не шучу. Меня сняли. Абсолютное большинство… вотум недоверия… Наверное, мне эти слова больше не пригодятся. Вот так…

   На шум выбежала Гвен – из кухни, не может за поварами не присмотреть, и второй зять – от стойки. Вот бы кому по морде, но лицо держит каменное, а за взгляд бить… Можно! Тем более, у дочери такой же. И в уголках рта змеится… Получат, оба, но не кулаком. Словом.

   – Не смейте горю сестры радоваться, оно и ваше. Завидовали Кейру? Что ж, передавайте стойку и кухню старшей родне, – сказала Глэдис, – Если Кейр без новой службы остался, вернется на прежнее место. Не я верну – другие люди найдутся.

   Помолчала. Подняла голову. Зять играет желваками – дошло. Гвен как вдохнула, так никак не соберется выдохнуть. Для нее заезжий дом с хозяйством – жизнь. Мать – слушает, Туллу – не будет. Да и проиграет хозяйство под Туллой, а Кейр не может быть разом в двух местах… Но есть главный аргумент, его и выкладывает глава семьи:

   – Дэффид Кейром за стойкой был доволен. Значит, будет так!

   Все знают, это правда. Это подтвердит всякий уважаемый в Диведе человек. Толстушка Гвен уже ревет мужу в плечо. У нее есть опора. Тулла на свою зверем смотрит. Не за то даже, что вернулся – так. За то, что от одной мысли о возвращении в прежние, до внезапного величия, времена – улыбнулся.

   – Ты что натворил? А ну, рассказывай. И если там торчат короткие рыжие патлы и длинные уши…

   Кейр сидит на полу. Ощупал себя.

   – Ребра как будто целы… Аккуратно дерешься, жена.

   Всегда называл любимой. От свадьбы и до сих пор. Глэдис вспомнила рецепт сиды. Лекарство от любви: пяток лет супружеской жизни. Один прошел, эффект есть… Работает. Теперь, когда надо бы наоборот!

   – Рассказывай, – повторила Глэдис вслед за дочерью, – Все. По порядку. Подробно. Закончишь – будем решать, как выбираться из неприятностей. Семьей!

   Добавила про себя: «Семьей Дэффида ап Ллиувеллина». Пока есть семья – и сам хозяин заезжего дома стоит за спиной тенью, и не вдовой себе кажешься – женой. Не мужней, равноправной, которой привычно брать под руку все хозяйство и семейные неурядицы. Даже такие, как теперь. Особенно такие как теперь. Сенат создал ее муж, и Глэдис намерена оставить за семьей ее законное место и статус. Не столько ради дочерей и зятьев, сколько ради того, чтобы земной мир не покинула еще одна частичка Дэффида…

   Двери. Скрещенные копья перед носом.

   – Прости, великолепная. Нельзя. Даже королям, если не вызывали. Сенат – один во всей пятине, и старше королей. А ты хоть и сида, но даже не королева. Закончат сенаторы решать закрытый вопрос – проводим, со всем почтением к ивовому посоху.

   Немайн оглянулась, словно ища поддержки. Эмилий лаконичен.

   – Первая из граждан.

   Нион – тоже.

   – Не просто сида.

   Четыре глаза. Выбор, от которого не открутиться. Потому, что там, за колоннами, за высокими дверями, в полуциркульной зале, отделанной лучшими сукнами Камбрии, в неудобных – не спать, сенаторы! – курульных креслах сидят люди, занимающиеся не своим делом. Люди влиятельные, люди гордые… Если успеют сделать ошибку – у них не хватит сил ее признать. История сдвинется на прежнюю колею, в которой хрустнут и исчезнут, словно не было – жизнь человека, чьей памятью, как своей, пользуется сида и ее мечта об уютной жизни. Здесь как раз беды особой нет – пока дышишь, никогда не поздно начать сначала. Беда в том, что из–за ошибки, которую совершила родня, может перестать дышать слишком много людей. Большинство – совершенно незнакомых, поменьше – виденных мельком, Немайн и этих не забыть! Но могут погибнуть друзья. И – родные. Сами виноваты? А что это меняет?

   Если бы оставалась надежда… Но могущественный Эмилий не фенек, ловит не мышей! Разведка его и Луковки стараниями работает, как хорошо смазанное водяное колесо.

   Достаточно хорошо, чтобы сидящая в Кер–Сиди Нион знала то, чего не ведает Немайн в Кер–Мирддине. Достаточно, чтобы Эмилий принял идущую из дома хранительницы интригу за официальную политику – и испытание его способностей разом! Потому до последней минуты молчал, а потом похвастался успехами. Сообщил, что знает, как проголосует каждый из сенаторов! Выложил список. Того, что игра – не против Немайн, а как–то вбок – ведется за ее спиной, и в мыслях не имел. Теперь… счастлив!

   Сначала – потемнел. Его невеста, оказывается, в заговоре… Немайн не приняла отставку. Сказала:

   – Эмилий, здесь Дивед. Не империя! Моя родня в своем праве, Анастасия – ребенок… То, что они натворили – это не преступление, это ошибка.

   К счастью, Эмилий с перлами опытного христопродавца Талейрана не знаком. Вновь рядом, вновь верен. И – ждет. Пожалуй, даже с недоумением от того, что императрица медлит.

   Луковка тоже ждет, иного. Богиня обычно скромничает, но настало время показать силу! Что–нибудь, что и с церковью не поссорит, и покажет, кому людишки с пыркалками пытаются заступить дорогу. Ей интересно, что будет. Столп света, как над Бригитой при крещении? Или? В древности собрания кланов всегда обращались с просьбой о даровании мудрости к богам. Как не посмеют пустить ту, чьим именем тысячи лет освящали рощи?

   Немайн сжала кулак – в пальцы врезался патрицианский перстень. Вдохнула – точно готовилась запеть.

   Выбор.

   Когда–то другой человек дал ей имя – Немайн.

   Сущности – дали тело. Искореженное, но узнаваемое тело базилиссы Августины. От урожая до сева, и даже два месяца сверху – вот сколько ты выкручивалась, рыжая–ушастая. «Та самая, которая не та самая, а вовсе эта!» Теперь ты должна сказать точно. И тогда либо миф, либо старый римский устав распахнут тяжелые створки.

   Выбор сделан.

   Посох – в руки Эмилия. Кинжал наголо. Треск ткани. Повязка на лбу – впервые наложена своими руками с осознанием значения. Кровь рубина – к лицу часового. Слова, старомодные и чересчур напыщенные.

   – На нас диадема!

   Копья разомкнуты. Голос начальника караула догоняет уже под сводами, и чуть не сбивает с ног.

   – Святая и вечная императрица Рима следует в Сенат!

   В места, из которых возвращался отнюдь не всякий цезарь. Да еще набитые камбрийцами, а все камбрийцы – потомки Брута! Хорошо хоть, не того самого…

   Немайн снова спокойна. Проект в работе, о личном она вспомнит позже. Голова занята другим. Обычно в местном Сенате утверждаются решения, принятые в других местах, а зачастую – и другими людьми. Такой порядок завел Дэффид, ему было проще вести дела привычным порядком, а тоги с пурпурным краем и прочую римскую мишуру держать для престижа. Так должно было случиться и сегодня, но ход вещей придется сломать. Заставить сенаторов превратиться из машин для опускания шаров в урну в политиков. Превратить ритуал во властную процедуру. Иначе говоря – совершить революцию!

   Времени на подготовку – сколько требуется на то, чтобы дойти до зала заседаний. Короткий коридор после входа, достаточно широкий, чтобы сенаторы не устраивали давку, расходясь по домам, и достаточно узкий, чтобы караул мог задержать нападающих. Широкая зала – для переговоров и посетителей. Синяя обивка – Эмилию по плечо, Луковке по макушку. Выше – известковая побелка. Пачкается? Все лучше, чем свинцовые белила. Среди камбрийских сенаторов явно будет меньше лысых, чем среди римлян. В Константинополе наверняка мрамор, но здесь такой не водится. Можно было бы пустить на отделку сланец – любого оттенка, и розовый гранит из ледниковых глыб, и серый «портландский» камень. Красиво смотрелся бы и полированный дуб – но цвет считается важней материала.