Текст книги "Камбрийская сноровка"

   Добрый месяц Глэдис глушила горе хлопотами – и ничего, кроме хозяйства, видеть не видела. И все приговаривала, мол, хозяйство для семьи – главное. Но вот оглянулась – а семьи–то нет. Так, осколки, как от разбившейся чашки.

   Шесть дочерей – а толку? У стойки торчит непонятная чужая рожа. Муж Гвен… А свадьбу и не вспомнить. Просуетилась. И в зале, будто, все чинно, но кресло у огня стоит пустое, а старая ветеранская компания словно усохла вполовину, да двадцать лет накинула. Сидят, перебрасывают слова про болячки. Взгляды в кружках ковыряются. Вот один, отведя глаза от «угольного», сообщит негромко, мол, Кадуаллон был голова. Тут с кружек схлебнут пену. И другой старый воин напомнит: старый Мейриг тоже был голова, хоть и ошибся разок. Тут делают по долгому глотку. И кто–нибудь напустит суровый вид, и скажет, что Дэффид был всем головам голова, хоть и не король. Старину вернул, и битву выиграл. И тут–то пьют до дна.

   Потом берутся за молодежь. Первым поминают Кейра. Славный был парень, вежество имел, солидное общество почитал. А вот годовое колесо разок провернулось – и что? Это – Хозяин заезжего дома? Тогда кто за стойкой? Говорят, занят важными делами в Сенате. А по чести сказать – штаны протирает. Потому как все по–настоящему солидные люди собираются тут, у огонька. А никак не в деревянном строении с колоннами. Там – отребье. Гонцы. Которые послушают важничающего Кейра, послушают, да пошлют к старейшинам кланов. Чтоб те указали, соглашаться с очередной идейкой, или нет. А старейшины серьезный вопрос тоже не вдруг решат, с правильными людьми посоветуются. Вот как раз с теми, что греют немолодые кости у камина в «Голове Грифона».

   Так что, подопри Кейр стену рядышком с ними – пользы было б больше. Конечно, здесь он был бы не «сиятельный принцепс», а мальчишка, до времени занявший место убитого тестя. Да власти, настоящей, у него прибавится.

   А новенький за стойкой… Перво–наперво – гвентец. Гнется перед каждой серебрушкой, словно деревенский корчмарь. Купец заезжий ему важней правильного человека. Вот с ними он разговаривает. Разок–другой даже Сиан прислуживать посылал. Да, а она его в ответ. По–гречески, по–латински да по–ирландски. Ну и Неметониной дорожкой – полем, лесом, холмами да торфяником. А чего тот хотел? Кер–Мирддин не Кер–Вент. Порт! Тут дите и не такого нахватается. Так что подхватила девочка поднос, да отправилась честь оказывать тем, кого и отец обихаживал.

   Может, только ради этой белой головки компания еще и собирается. Была б парнем, не посмотрели бы, что лет мало. Обронили бы по вескому слову – один в долине, иной в холмах, третий у моря. И был бы к исходу месяца у заезжего дома настоящий Хозяин. Ничего толком не умеющий, да. Но способный учиться.

   А так есть два дурака: один в Сенате, один за стойкой. И кого из них меньше переучить встанет, неясно.

   Вторая дочь, которой бы по старшинству мужа искать, рядом сидит. В огонь смотрит. Руку искалеченную баюкает. Словно ей не двадцать, а все сорок лет война накинула.

   А Глэдис все суетится. Ну, горе у нее. Иные вовсе рассудка лишаются. Но сегодня – она идет к огню. Кланяется–здоровается, словно в былые времена. Будто и не случилось ничего, только седины в волосах прибавилось!

   – Простите, люди добрые, что почет вам долго не оказывала, – говорит, – да и вы меня поймите – надо ж бабе вдовство свое оплакать. Горевать по мужу я не перестану, ясно, но вида больше не подам. На людях – отвыла.

   Дождалась степенных кивков. Опустилась в кресло Немайн. Она мать, ей можно. Продолжила.

   – Меня тут, почитай, не было. Потому хочу вашего слова – есть ли у моего дома теперь Хозяин?

   – Нет, – отвечали ей.

   Вздохнула. Но лицом посветлела.

   – Не совсем, значит, слезы мне глаза занавесили. А вот скажите – если я на недельку–другую в Кер–Сиди отлучусь, королевство устоит?

   Про хозяйство слова не сказала. Вспомнила – пока Хозяин заезжего дома дело делает, кланы любой убыток покроют.

   – Так стоит же, – ей ответили, – а к Ушастой тебе съездить не можно, а нужно. Грех дочерей не проведать.

   Сиан, что с подносом примчалась, сразу закричала:

   – И я к Майни поеду! Возьми меня с собой.

   – И меня.

   Эйлет встала – и все годы, что ей война на плечи, как плед, набросила, вдруг на пол опали. Хватит. Набегалась! Вот посмотрит милому в глаза последний раз. И снова в бой, очертя голову. Правая рука цела, голова цела, клановая колесница ждет на ипподроме. Врагов – половина острова Придайн, пусть и меньшая теперь. А горе забудется, когда Майни на ее плечи сотую часть своих забот навесит.

   – Возьму, – согласилась Глэдис, – а больше и некого. У Кейра этот, как его, регламент. Тулла без него не поедет. На хозяйстве останется Гвен.

   – А за стойкой – невежа с востока… – буркнул один из старожилов. – Нет, Глэдис, зря вы с Дэффидом меньшую свою отделили. Земля землей, честь честью, но за стойкой рыжая сида смотрелась недурно. И с ушами весело выходило. И заведенный отцом порядок понимала.

   – Верно, – откликнулся другой, и почесал лысину, – я вот с первого дня, как Немайнин к нам заявилась, понял – приживется. Да, именно как она Туллу от любви лечила… Потом, правда, когда дошло, кого вы в клан затащили, чуть штаны не испачкал. Но вот уже скучаю.

   – Так навести ее на новом месте. От твоих земель до Кер–Сиди, наверное, ближе выйдет, чем досюда.

   – Твоя правда, хозяйка. Вот именно так и поступлю!

   Отсалютовал кружкой, принял ответный поклон. И, обождав, пока легкие, несмотря на возраст и горе, шаги затихнут, заметил:

   – Глэдис дело сказала. Немайн – голова. Нельзя королевой зваться, стала хранительницей. Глядишь, и с заезжим домом матери чего насоветует.

   Другой завсегдатай откликнется:

   – А Глэдис сама – голова.

   Третий возразит:

   – Но две головы – лучше…

   Вокруг – довольные кивки. Раз Глэдис сидит с ними у огня в кресле Немайн, значит, она и есть всему голова. Женщине нельзя зваться Хозяйкой заезжего дома, но дело не в названии, верно? А в том, кто по–доброму да по–умному поговорит с правильными людьми! Вот они – солидные, исполненные достоинства… А в те ворота, что повернуты к реке, уже вбегает – не человек, новость о двух ногах. Первым принести историю – не единственное счастье камбрийца, зато ценное: подворачивается не так уж часто. А больше всего оценят вести именно в «Голове». Даже если звучат они глупо…

   – По реке мельница плывет! Против течения. Сама. Ей–богу, не вру…

   Другая компания не поверила бы. Другая компания отправилась бы смотреть. Но здесь собрались люди мыслящие.

   – Если против течения, – говорит один, – значит, снизу.

   – Если снизу, – прибавляет другой, – значит, от Кер–Сиди.

   – А раз от города Немайн, – завершает третий, – то удивляться нечему.

   Лишь один прихватит кружку зубами – да так, что придется белые осколки сплевывать. Не зубы, те у камбрийцев, сыр любящих, крепкие. Куски покалеченной кружки. Когда–то ее слепили из лучшей белой глины, даже не местной – привезенной с юга, из Корнуолла. Хорошо хоть, там саксы не все завоевали. Получается, что испорчена хорошая вещь, но легко заменимая.

   От этой мысли владельцу пяти барок, что ходят по реке, доставляя товар, легче не стало. Значит, Ушастая не просто торговалась… Предлагала: новые корабли, больше товаров для перевозки, больше денег. Только умные люди от добра добра не ищут, и если ремесло сытно кормит – чего еще надо? Водиться со старыми богами, искать славы и величия? Гордыня. Язычество. А еще – верный шанс оставить жену вдовой, а детей сиротами. Тот же Дэффид… хороший был человек. И с сидой породнился вовсе не из желания прыгнуть выше головы. Однако – нет его на свете, а победы и песни плохая замена мужу и отцу.

   Вот возчики и сговорились: и корабли, и цены оставить прежними. А если сиде нужно дешевле за тонну и больше тонн, чем могут поднять все барки, что ходят по Туи – ее беда. Теперь вышло – не только ее!

   Вот и Кер–Мирддин! Все, кто не занят работой – наверху, высматривают знакомых и родных. Корабль ползет медленно, слух должен был опередить махину. Немайн и Эйра своих уже увидели, ладошками машут. Эмилий улыбается… значит, его воительница тоже пришла. Только как угадать в цветастой, машущей руками толпе встречающих – которая. Однорукую еще можно приметить, так у этой рука всего лишь сохнет. Интересно, будет ли она считать такой размен – руку на мужа – горем или удачей?

   Анастасия отвернулась, чтобы не смотреть на римлянина. Решено – чужой, значит, чужой. Базилиссы не волчицы, добычу из чужого рта не рвут. Даже сестра… хотя зверь, что сидит в навершии ее штандарта, не брезгует ни отобранным, ни недоеденным. Зато, говорят, походкой на нее похож!

   Сама Августина – нет, уже Немайн! – уши торчком, привстала на цыпочки – вперилась в берег. Кричит–поет:

   – Здравствуйте, здравствуйте, здравствуйте!

   Сердце кольнула зависть. У сестры еще кто–то на свете есть, Анастасии же Немайн – свет в окошке. На радость ее смотреть больно, и за боль эту стыдно. Что ж, можно не смотреть. Найти для глаз иное зрелище, чуть приевшееся, но по–прежнему интересное. На то, как работают другие люди, смотреть можно вечно!

   Перед носом корабля крутятся лодки – не очень большие. Вот одна подошла к борту, сверху спустили якорь. За якорем тянется канат, толще чем в руку. Все, лодка торопится вперед – сколько бечевы хватит. Завозит якорь. Ударили весла… Страшно подумать, как маленькая блестящая штуковина удержит огромный корабль. Да, греки умеют строить большие корабли. В любой из зерновозов, что заходят в гавань Родоса, влезет три–четыре расшивы! Но уже военного корабля больших размеров не назовешь. Главное – на тех кораблях служат сотни людей. А здесь… три лодки, на каждую три смены. Три смены к вороту–кабестану. Капитан. И, конечно, машинная ведьма с подручными. Если говорить по–гречески – механики!

   Якорь упал в воду. Над кораблем, носящим странное название «расшива», прозвучало:

   – Носовые колеса – СТОП!

   Колеса, которые вращает речная вода, с недовольным скрипом останавливаются. Останавливается барабан, на который наматывается бечева, подтягивающая корабль вверх по течению. Корабль тоже приостанавливается.

   – Средние колеса – ХОД!

   Колеса начинают крутиться. Первые обороты даются легко, но вот только что заведенная бечева натягивается стрункой. Корабль вздрагивает… и начинает новое движение вперед. Ровно до тех пор, пока не поравняется с тем якорем, который завезли раньше. Снова остановка. Команда:

   – Носовой якорь – поднять!

   Люди налегают на кабестан. Оборот за оборотом – и вот острая стальная игрушка, больше похожая на оружие великана, чем на якорь, пойманной на крючок рыбой повисла возле борта. Ненадолго. К борту опять подходит лодка – за носовым якорем. Забирает. А вода вновь крутит колеса, наматывается бечева на барабан. Двое суток нелегкого труда – и экипаж, числом не больший, чем на обычной гребной барке, поднял вверх по реке груз, который не утащить и полусотне местных суденышек.

   Анастасия оглядывается на сестру, что размахивает руками и радостно вопит. Недостойно императрицы? Какая ей разница! Ее империя у нее под ногами. Отобрали одну – построит новую!

   Для такого корабля и причала не нашлось. Так расшива и встала – завела все четыре якоря, три рабочих и запасной, вцепилась в дно речное, замерла напротив низкого берега. Дальше – лодки, и для людей, и для грузов. Сначала – личные вещи пассажиров, потом – товар. И тот, что в республике сделан, и тот, что из Африки привезли. Выйдет – как меньшая ярмарка. Даже хорошо, что до настоящей недолго осталось – многим уже невтерпеж, а тут на прилавках появятся новые яркие ткани,

   Все, чего в Кер–Сиди много и что идет задешево, здесь можно сбыть по выгодной цене. Например, африканскую пшеничку. В столице Диведа наверняка распробуют «гербовый» хлеб, пышную белую буханку со знаком циркуля на поджаристой корочке. Впрочем, здесь циркуля не будет, его заменит вздыбленный медведь Диведа – если керамические формочки для теста не разобьют при выгрузке.

   Меркантильным мыслям недолго держаться в рыжей голове – в Немайн врезается вопль:

   – Майни!!!

   А вслед за ним и младшая из старших сестер. Сиан. Ух, как выросла! И в носу щиплет…

   – Майни, ты чего плачешь?

   – От радости…

   И от эффекта обнимок заодно. Впрочем, самый сладкий рев впереди. У Немайн еще три сестры, и если с Туллой можно вежливо потереться щеками, с Эйлет и Гвен этот номер не пройдет. Все, до утра нет ни базилиссы, ни богини, ни хранительницы. Никого нет. Только счастье…

   И цепляющий спину горький взгляд. Анастасия! Разглядывает Глэдис. Шепчет:

   – Не похожа…

   Ну да. В глубине души, наверное, надеялась увидеть маму. Свою, базилиссу Мартину, пусть покалеченную почти до неузнаваемости. Надо что–то ей сказать… А что? Улучить мгновенье, подобраться, шепнуть:

   – У тебя есть я! А еще постарайся выспаться. С утра нужно к королю Гулидиену, иначе обидим. А вот до него – к тому, кто важней короля, весточку я уже отправила… Так что и встать до утра придется!

   Пусть гадает. Пусть помогает разобраться с грузом – хлопот хватит до вечера. Потом, за столом, она распробует стряпню Гвен… в Жилой повара хорошие, но не настолько. Понаслаждается вниманием – в узком кругу. Шестерых разом она переносит уже легко. Расскажет, как правильней распорядиться африканским шелком… А потом будет предутренняя тьма, распахнутое – снаружи – окно. Немайн, помогающая одеться, по очереди поторапливает и шикает. Почти побег. Для девушки, недополучившей четыре года детства – самое то!

   Черное небо без звезд. Луна с вечера была – закатилась. Все, что направляет в темноте – горячая ладонь сестры. Августина – нет, теперь Немайн – шагает медленно, словно ощупью, но уверенно. На взволнованный шепот ответила:

   – Я дорогу помню. Боюсь споткнуться или врезаться. Вдруг на пути что–нибудь положили?

   Остается верить. Глаза понемногу привыкают к темноте, но не видят ничего, кроме смутных теней, которые днем превратятся в деревья и дома предместья.

   Потом – косогор под ногами, сбившиеся полукругом острые колья, выхваченная рыжим факелом из тьмы каменная кладка. Ворота город ночью не откроет, но калитка для вылазок всегда готова принять человека, знающего верное слово.

   Гулкие шаги, ведущая со стен лестница…

   – Хорошо, – говорит сестра и повторяет: – Хорошо, что в этом городе я – своя. Хотя и строю новый…

   Внутри кольца стен – шаг шире. Сюда не пускают скот, здесь не держат кур, коз и свиней. Собаки, и те не всем позволены. Зато, не вступишь в нехорошее, и в городе будет меньше заразы. Здесь все еще помнят последнюю чуму, потому не ворчат. Считают, что заразу разносит дурной воздух. Сестра уверяет, что все зло от блох, но канализацию в своем городе провела и тоже не пускает на улицы живые инструменты. Права – пусть мудрецы спорят, какая зараза опасней, а ей, Анастасии, не по душе ни вонь, ни мелкие кусачие твари.

   Впереди крылом бабочки колеблется огонек. Потайной фонарь! Простенький: пять стенок и сальная свеча. А позади – мрак, который возле огня всегда гуще.

   – Привет, Тристан, – говорит сестра. В темноте не видно, но уши наверняка дернулись вперед. Теперь кажется, что они у нее всегда были, настолько подходят. – Вижу, мои рассказы пригодились.

   – Привет, Майни, – откликается темнота ломающимся голосом, – это что за взрослая с тобой?

   – Моя сестра, моя крестная, моя подруга… И она не настолько взрослая, чтобы с ней было неинтересно. Кстати, раз я здесь – приходи завтра на ипподром к третьему часу первой стражи. Буду учить бою тебя, ну и дружину заодно. Не передумал быть рыцарем?

   – Нет. Но отец все равно учит меня хирургии. Все время, что не ходит по вызовам и не корпит вместе с Брианой над книгой о тебе. Говорит, ты отличаешься – но не настолько, чтобы от этого не вышло пользы остальным.

   – Это хорошо… Дай–ка фонарь!

   Мерцающий и тихонько шипящий свет упал на мальчишку.

   – Возмужал, – констатировала Немайн, – в плечах прибавил. Пора браться за утяжеленный меч. Мулинеты освоил?

   – Ага. Показать?

   Свист рассекающей воздух палки. Быстрые удары в пустоту – туда, где могла бы быть голова противника, предплечья, сжимающие оружие кисти… Удары сверху, сбоку, снизу – градом. Вспомнилось, как на расшиве сестра уклонилась от удара Эйры. Но как уклониться от такого?

   – А еще я могу вот что!

   Палка перелетает в другую руку. И – то же самое, но левой! Дождался одобрения. Улыбнулся.

   – А ты тоже стала на взрослую похожа. Ну… статью.

   Не видно, но наверняка покраснел, как вчерашняя запеченная форель!

   – У меня сын.

   – Ага… А почему не подросла?

   – Я взрослая, Тристан. Вот такая маленькая, но взрослая…

   Дети – даже прошедшие войну и работу в полевом госпитале, неуверенность чуют за милю. Если это Тристан… Сестра рассказывала. Сын врача, желает быть воином, в прошлом походе помогал отцу. Теперь его учат на хирурга.

   – Совсем взрослая? Не верю!

   В ответ – печальный вздох. Августине до двадцати лет, полного совершеннолетия по римским законам, несколько месяцев. Что хуже – потерять в тюрьме годы детства или раннюю юность?

   – Взрослая. Но – сида! Кстати, отчего ты решил, что быть врачом и воином разом нельзя? Учебы больше, служба тяжелей… но ведь и чести больше!

   – Но ведь врачи не воюют…

   – Старый обычай. Времен, когда племена бриттов воевали между собой. Когда пленных щадили, а лекарь перевязывал раны чужим так же, как и своим… Теперь не так. При Честере с камбрийским войском было больше тысячи монахов. Братья собирались молиться за свое войско и помогать страждущим. Их пощадили? Сумело бежать не больше пяти десятков. Наступили иные времена, и врач на поле беспощадного боя будет выглядеть совсем иначе. Так, как бывало в иные времена…

   И полилась – сказка. Страшная! В ней поднимались к небесам кручи горных твердынь, шли в бой стрелки с самострелами, выпускающими десятки пуль в мгновение ока, ползали оснащенные баллистами чудища, ничуть не напоминающие слонов Ганнибала. Драконы со всадниками на них поливали землю огнем… Анастасия сначала испугалась, потом развеселилась. Это же сказка! В таком пекле не то что человек не выживет, черт окочурится.

   – Выживет, – сказала Немайн.

   Спокойно, буднично – словно не только по местным суевериям она холмовая сида, разменявшая четвертую тысячу лет. Словно видела и светило ярче тысячи солнц, и громовых птиц, взлетающих выше неба голубого – в небо черное!

   – Выживет, – повторила сестра, – но не всегда останется цел. Тогда и приходит время тех, о ком я и хотела рассказать. Врачей и воинов разом!

   Слова. Всего лишь слова, но глаза видят сквозь темень предутреннего часа. Пали с затянутых дымом небес винтокрылые – как это? – стрекозы. Враги, обступившие последнюю позицию израненных героев, отброшены пылающими стрелами.

   Сквозь гром, по трясущейся земле, спешат воины в шлемах с опущенными личинами. На черных одеждах – багряные кресты. Там, где они проходят, враг бежит. Тогда их ждет новая работа: тащить раненых к стрекозам. Чтобы вывезти из ада. Доставить в госпиталь… А чтобы дожили, в ход идут сталь хирургов, снадобья травников, ведьминские зелья.

   Госпиталь! Латинское слово! Значит, все–таки выдумка, вроде книги, в которой римская галера заплыла на небо и принимала участие в битве флотов Луны и Солнца. Можно выдохнуть… Хочется смеяться, но Тристан – серьезен.

   – Для меня было бы честью принять одежду с красным крестом. Эти воины – монахи?

   – Нет, – сказала Немайн, – многих дома ждали семьи. Но возвращались не все… И не всегда было, куда возвращаться.

   – Понимаю. Война.

   Тристан повернул фонарь к девушкам. Серьезный, недетский взгляд скользнул по лицу Анастасии. Потом огонек прикрыла заслонка, и будущий рыцарь превратился в тень на фоне сереющего неба. Проговорили, сказки прослушали – рассвет на носу, за городской стеной прячется!

   – Я понял, – сказал Тристан, – и я постараюсь. Когда–нибудь, Майни, я тебя вытащу.

   Хихикнул, совершенно мальчишески, и прибавил:

   – Или Анастасию. У нее тоже меч на поясе, пусть она и не воительница…

   С тем и разошлись. Надо успеть разойтись по домам и сделать вид, что выспалась. Сестре спать всю ночь нельзя, глупое местное суеверие, но она изобразит перебирание бумаг. Короля тоже ни к чему обижать.

   – Сам Гулидиен поймет, – нашептывала Немайн, – а вот его невеста… Очень самолюбивая и обидчивая особа! Хоть и воительница.

   – А как это быстро определить, воительница ты или нет?

   – По прическе. У воительницы – коса. Часто вплетают наконечник стрелы, но и самой косы достаточно. А ведьмы ходят с неприбранными…

   – Значит, косу мне нельзя. Ведьмой тоже быть не хочу. А что значат сложные прически?

   – Ничего не значат, кроме того, что женщина ничего, кроме прически, из себя и не представляет… Ах, да: в Кер–Сиди чиновницы–не–ведьмы повадились собирать волосы в хвост. Мол, служим Республике, но пером, а не мечом.

   – Ясно, – сказала Анастасия. – Значит, хвост – это чиновница? Пожалуй, самое то… Ленточка у тебя найдется? Волосы перехватить?

   В комнате почти светло – для больших глаз сиды. Прыжок, недовольное шуршание тюфяка… Все, врать не нужно, все сами увидят – спала! Ни мама, ни сестры ворчать не будут. Можно пристроиться на пятках у большого ларя, раскрыть чернильницу, обмакнуть перо… Но не начать работу: дверь осторожно скрипнула, приоткрылась…

   Что нужно, чтобы узнать ту, с кем делила комнату? Ту, которая когда–то схватила тебя за шкирку и заставила читать переведенный на камбрийский язык Новый завет горожанам – и они слушали, отставив кружки, ушастое большеглазое чудище – нечисть холмовую и проповедницу разом? Ту, которая была готова умереть на недостроенном мосту – ради того, чтобы к кому–то пораньше подошло подкрепление? Достаточно услышать один шаг и один вдох…

   – Эйлет, заходи. Я не сплю. Мне больше нельзя. Гейс.

   – Майни… Я не знаю, как так вышло, что ты оказалась римской базилиссой, с вами, ушастыми, всегда непросто… но это хорошо! Не смей отказываться!

   Немайн вздохнула. Если бы это сказала Настя, можно было бы понять… Но сестре–римлянке как раз все равно. Ей нужен родной человек, и только. Эйлет нужна императрица. И муж. А сиду можно спросить:

   – Ты мне сестра?

   Не боится, что в ответ прозвучит: «нет». Права. Странно, что вообще спрашивает!

   – Сестра.

   – Хорошо… Тогда слушай еще раз. Говорим серьезно, как ты учила.

   Значит, по–мужски. Не учитывая жестов и тона, не читая между слов недосказанное. Только смысл – четкий. Не допускающий толкования на двенадцать сторон.

   Села на пятки – так, что колени в колени, глаза в глаза.

   – Эмилий для меня – жизнь. Уйдет, руки на себя не наложу, не надо будет. Так засохну… как моя левая. Веришь?

   Голос спокойный, ровный. Рукав с парализованной рукой пристегнут к поясу, оттого кажется, будто сестра подперла бок и желает поскандалить. Правая, здоровая, рука поглаживает переброшенную через плечо соломенную косу. Медленно, размеренно. Словно успокаивает.

   – Верю. Но он не уйдет. Не теперь.

   – Теперь – не уйдет… Но жизнь долгая! А еще я лучше убью себя, чем сделаю его несчастным. Он счастлив, только служа Империи. Покажи ему, что ты и твой Кер–Сиди – и есть Империя. Это все, большего не надо.

   – Я с ним уже говорила. Он вполне доволен. Республика для него это я и Анастасия. Но я буду только хранительницей Глентуи, а не императрицей Рима. Я не хочу тащить на горбу все! Анастасия вырастет – решит сама. Захочет быть императрицей – станет.

   – Вот именно… Выйдет замуж, уедет куда–нибудь на континент! А Эмилий за ней… Я не хочу на чужбину, Майни. Даже в Константинополь.

   – Так и я не хочу, – сказала Немайн. – Видишь, как мы похожи? Сестры!

   – Значит, ты меня понимаешь. Вот и придумай что–нибудь. Ты умная.

   – Хорошо. Подумаю…

   Эйлет улыбается. Забывает, что сестра – сида. А к обещаниям холмового народа следует относиться осторожно. Исполнят неукоснительно, до словечка – а дальше, как сами поймут. Значит, думать будет. Вопрос – что ей в голову придет!

   Дверь снова распахивается. Быстро, широко… но грохота нет. Ручка зажата в крепких пальцах Гвен.

   – Ты не спишь, сестрица? Нам нужно поговорить. С глазу на глаз!

   Потом – все девичьи подробности: как живется с мужем, как хочется пожить для себя и не обзавестись сперва животом, а потом ребенком…

   – Как можно – маленького не хотеть? Тебе ведь помогут, не хуже, чем мне! Я ж не знала, с какой стороны за пеленки браться…

   Гвен отмахнулась.

   – Годик бы… Больше не надо, начнут говорить про бесплодную утробу, муж забеспокоится. А так… Я лентяйка! Во всем, что не касается готовки. Хорошо, все остальное любимый мой тянет, и в охотку. Только вот народ в зале все унылей, да и поредел. Что он делает не так – не знаю. Мама молчит. Я так думаю: раньше у огня сида сиживала. По вечерам Книгу читала. Так?

   – Было, – Немайн кивнула. – Я и сейчас у камина просушиться не против. А Книгу пусть кто–нибудь другой читает. Я свое дело сделала. Перевела. Дальше – другим подхватывать. Так что, если не пожалеешь сестре темного угольного…

   И шутка, и напоминание: хозяйство, не считая матери, на тебе. Ушастой–глазастой своих хлопот довольно… Висение на шее. Слезы.

   – Ты хорошая!

   Вот как мало надо для счастья! Так что ж ты, родная, еще горку наваливаешь да доливаешь – с мениском? Говоришь:

   – А еще устрой что–нибудь, чтоб они вспомнили, что ты – та самая Древняя! И что дела нужно решать у нас… а не в глупом новоделе, Сенате!

   И надо бы отказать, да не получается. А горло перехвачено, а из глаз – слезы. Не всегда «обнимки» – хорошо! Приходится Немайн самой себе напоминать: ты умная, это раз. Ты сида, пусть и не древняя, это два. Ты Немайн, это три! Значит, выкрутишься! Но стоит Гвен выскочить, взмахнув на прощанье золотистой гривой, как ей на место заступает следующее явление.

   Вместо старшей из камбрийских сестер – зять. Кейр ап Вэйлин, принцепс Сената и первый человек, проявивший к ушастому и глазастому существу хоть какое–то участие. Тогда, когда у сиды не было ни власти, ни родни, ни славы, а пожитки, не считая прикопанных в лесу золота и оружия, умещались в заплечном мешке. Теперь взлетел высоко… а наверху холодно, и ветер зол, и воздуха не хватает.

   Вот и получается – просит не о том, чего хочет на самом деле. Того, чего желать положено по мнению клана, семьи, жены. Почему сам? Не сошлась Немайн с самой старшей сестрой характером! Вот мужу и отдуваться… И сиде.

   Невелика шутка – непременно явиться в Сенат, и о делах разговаривать только там… или на пирах у короля, но уж никак не в заезжем доме. То есть – поступайте, соседи, не так, как я делаю, а как говорю. В Кер–Сиди–то все наоборот! В трактирах и есть средоточие дел, да и к сиде в башню последнее время вызывают «к завтраку» – как в ином мире и времени «на ковер». Даже шутка ходит: «За обедом и ужином Немайн людей не ест…» Иные иноземцы понимают буквально, им страх, горожанам веселье.

   Обычай завести пришлось. Человек, которому с порога вручают чашку кофе, может быть спокоен: разнос не перерастет рамок, которые дозволяет обычай по отношению к человеку, принявшему из рук хозяйки хлеб и питье. Не съедят, не заколдуют, не бросят в подземелье. Вот если чашку не предложат… тогда плохо. Но такое случалось редко, и наказанные были рады–радешеньки, что отделались штрафом или смещением с должности.

   И что теперь отвечать? Кейр уловил заминку, бормочет:

   – Если нельзя… Я понимаю… Жена же…

   Этот парень в Рождественском сражении командовал лучниками. Хорошо командовал. Потом – хорошо резался врукопашную. На войне выстоял. А дома?

   – Я обязательно загляну в Сенат, – сказала сида, – внесу вопрос, и дождусь решения…

   Зато какой вопрос задать, подскажут в пиршественной зале «Головы Грифона», у огонька. Принятие решения и его официальное оформление – вещи разные, но нужны обе. Не всегда хорошо, когда они совпадают. Не в Камбрии, которая разом неприступная для варваров крепость и уютный дом! Наружу должно сквозить имперской помпой, внутрь пусть идет домашнее тепло и вкусные запахи. Только…

   – А еще жена очень просит тебя показаться… как базилисса! Во всей славе. Мы с Туллой до сих пор не понимаем, как вышло, что ты оказалась девочкой с картины. Мы–то знаем, ты до фанфар не жадная. Я вот думаю: может, ты так желала, чтобы девочки спаслись с острова, что прошлое подстроилось? Но, как бы ни было, это очень нам поможет!

   Вот не сидела бы на пятках – со стула бы свалилась. Есть достоинства в обычаях времен, когда для бритта сохранить лицо важней, чем сохранить жизнь. Весь день ждала вопросов – никаких! Ни при встрече, ни за ужином. Оказывается – все решили за нее.

   – В Сенат, я, конечно, оденусь как римлянка.

   Вышитого шелка привезла достаточно, чтобы наспех с иголками не возиться. Драгоценная ткань ляжет старинными складками, соединив традиции Республики и Империи… Вот только на голове не будет ни платка, ни шапки: не столько ради местного обычая, сколько для того, чтобы всякий видел – на лбу сиды нет венца! Хорошо бы в приветственной речи Сенату напомнить легендарное происхождение бриттов. Хорошая шутка: «В стране потомков Брута нет места Цезарю!» Жаль, главный титул так называемого короля Артура звучит не иначе чем Imperator Britannia, да и Настю не хочется подставлять.

   Кейр то ли понял, что большего не выжать, то ли решил, что жене хватит, а самому не особо и надо. Торопливо распрощался. Дверь даже не скрипнула, так аккуратно притворил. Немайн взялась за пергамент, перо ловко выводит кружки и закорючки. Проблема волков и овец куда сложней задачи про волка, козу и капусту. Чем больше сторон, желающих разного, тем проще все сделать по–своему и никого всерьез не обидеть. Куда сложней решить, чего желаешь именно ты…

   Когда дверь обиженно крикнула, сида посадила кляксу – не на разрисованный лист, на платье Сиан. Самой младшей из старших сестер!

   – Застала врасплох! Ух ты! Вот тебе проигрыш: уши давай.

   Когда уши мнут и гладят, это неприятно. Как Немайн надеялась, что эту чашу до дна осушат фенеки… Увы, сестре сестру мучить слаще. Сначала мучить. Потом – радовать. Когда за ушами чешут – совсем другое дело! Умом можно понимать, что сладкое место за ушком досталась в наследство от четвероногой когтистой твари, которой самой толком его от блох не вычесать. А толку? Разомлела, веревки можно вить. Сестренка тоже сияет. Наверное, часть радости ей передается. Хорошая она, хоть и маленькая пока. Беречь надо!