Текст книги "Камбрийская сноровка"

   Дорогу в страну сестры Анастасия перенесла, как сказочный сон. Люди, страны… Она выросла в городе, что считал себя большей частью мира – и зло ошибался. Мимо проходили просторы – бескрайние, люди – необычные. Сменялись языки, непонятные и разные, словно и не человеческие вовсе: синичье щелканье, собачий лай, змеиное шипение. Названия королевств, ведомых, верно, лишь самим себе. Изредка – искореженные имена знакомых городов: Страсбург, Вормс, Кельн… Жалкие домишки внутри обветшавших римских стен, грязь – местами по колено, местами выше головы. Мычат коровы, хрюкают свиньи. Наморщишь нос – услышишь исковерканную латынь:

   – Дитя степей. Не понимает цивилизации! Вот мы, франки – почти римляне…

   Хоть смейся, хоть плачь, а лучше вовсе не сходи с идущей по Рейну барки. Неужели сестра живет среди такого? Тогда и правда, лучше степь и рука храброго воина с кривым клинком на боку. Баян еще ухитряется что–то покупать. Объясняет:

   – На остров нужно везти вино. Саксы виноделием не занимаются, у бриттов так холодно, что лоза не живет. А они христиане, им для причастия надо. Я притворяюсь купцом – как я могу не брать товар? Ничего не возьму или возьму неверный – заподозрят. Теперь же мы похожи на настоящих торговцев…

   Анастасия испугалась. Куда они плывут? Куда же занесло Августину? Что это за земля, где и лоза мерзнет? Край вечного льда? Вспомнились карты, что показывал учитель: круг тверди земной, Иерусалим в середине. Восток и Райский сад сверху, слева – тьма и лед, справа – жар и песок. Внизу, повыше обители зубастого, о пяти хоботах и шести фонтанах, Левиафана – два острова. Британия и Гиберния. Сестра обосновалась на большем, на нижнем краешке. И там, оказывается, люди живут. Больше того. И там когда–то стояли легионы.

   Ирландское море опасно, но кормчий был весел. Говорил, что от Пемброука до Думнонии самый страшный враг – деревянная ладья пиратов из Хвикке. Этим даже рабы не нужны, режут всех. Резали! Теперь королевства саксов–язычников больше нет, спасибо героям Британии, и Немайн–холмовой. Холмовая, видимо, потому, что всех земель у нее один холм. Немайн – имя, под которым скрывается сестра. Один холм… немного – но оба великих Рима стоят всего на семи, а славному Амальфи хватает лишь склона.

   Баян, будто всю жизнь провел в морях за торговлей, рассказывал, что с исчезновением Глостера и Бригстоу пиратство не сошло на нет: камбрийцы и ирландцы тоже шалят, но с ними рискуешь больше деньгами, чем жизнью: даже если нет денег, ирландцы позволяют выкуп отработать. Сам святой Патрик пять лет пас свиней одного из прибрежных кланов. Если кельты возьмут корабль…

   – Кричи: «Выкуп!», и все будет хорошо. В худшем случае придется терпеть дурное общество около года. И латынь, и греческий сойдут: это слово морские разбойники отлично знают. Увы, в этих морях остались саксы Уэссекса. Если нападут и ворвутся на палубу – кому доверишь честь тебя убить?

   Страшные слова, но – правда. Дочь Ираклия не может быть запятнана! Значит… Но доверить право решить свою судьбу одной из девиц с саблями, что приставили в степи? Тем, у кого для нее находится изредка ломаное греческое слово: «Нельзя», «Не следует», «Не надо»… Отцовская кровь – персидских царей и римских граждан – требовала кинжал. Уже не маленькая, сама обязана! Но погубить душу? Сказала:

   – Тебе. Ты спас от неволи.

   – Тогда, если что, держись рядом. Чтобы я успел.

   Помяни черта, он и явится! Когда позади показалось три корабля под желтыми флагами, она и встала рядом с воином, хотя было страшно – так, что из головы все молитвы вылетели, даже «Отче наш». На губах осталось только: «Спаси меня, Господи…» На подходящую смерть смотреть не стала. Уставилась на доски палубы, старалась не слышать панических команд и ждала – удар, боль, смерть. Быструю, короткую, милосердную…

   Смерть медлила.

   Сначала к страху примешалась обида: как же, умереть в нескольких часах пути от сестры. Потом – злость. Августина–Ираклия, значит, армии бьет, а для Анастасии три жалких корабля – гибель? Вот что значит – четыре года ничему не училась! Вот что значит – вместе с матерью посмеивалась над сестрой, что аварский клинок рядом с постелью пристраивала и схемы боевых машин разбирала… Но если нет умения, чтобы выжить или биться, то храбрость от силы не зависит.

   Она подняла голову – как раз, чтоб увидеть: по волнам бежит крутобокий корабль под невиданными треугольными парусами. Ветер клонит его борт к волнам – напряженный скрип снастей и обшивки, что не уловить ушами, слышат глаза! Сердце колотится: перевернется! – а парусник идет вперед, волны разбиваются о лишенный тарана нос брызгами зеленого стекла. Саксы забыли о добыче, рвутся навстречу более опасному врагу – быстрые, хищные. Вдоль бортов ярятся под солнцем багряные щиты, щерятся с носов кабаньи пасти. Расходятся – не широко, не узко, как раз, чтобы напасть со всех сторон. Два с бортов, один с носа. Чьи бы вы ни были, храбрецы с высокобортного корабля – удачи вам! Вы враги – в море друзей не бывает, но вы займете саксов, и те на время забудут о медлительном купце, что ползет в сторону неведомой страны именем Камбрия. А саксы займут вас!

   – Если на парусном достаточно воинов, шансы равны, – заметил Баян, – Он невелик, выйдет трое на одного, но высокий борт, по сути, крепость. Сейчас сцепятся…

   – Нет.

   Анастасия сама удивилась обретенной уверенности. Но четыре года ее главным занятием было – корабли рассматривать, да припоминать, что о них некогда сестра щебетала. С башни над крупнейшим военным портом империи можно увидеть больше, чем с малопонятных рисунков в книге. На папирусе и пергаменте корабли даже не мертвые – нерожденные. В гавани – живые. Входят и выходят, становятся к причалу. Их вытаскивают на берег, переворачивают или накреняют. Чинят. И – испытывают! Боевые машины – тоже… Аварин смотрит, будто у базилиссы–беглянки крылья выросли. Вот только что – молитву Господню не помнила, теперь же показывает рукой на мачту ирландца:

   – Там! Видишь? Сейчас! Ну!

   Послушна девичьему крику, на мачте парусника поворачивается к ближайшей жертве стрела с тяжелым грузом на цепи. Удар кистеня размером в мачту – врагу в середину палубы. Брызги из щепы, воды и крови! Этому – не плавать!

   – Называется – «дельфин», – объявляет Анастасия, – Греческое изобретение!

   «Дельфин» – греческий, прочный дубовый форштевень – нет. Нос парусника не уворачивается от столкновения, наоборот, рыскнул навстречу, чтоб враг не ушел. Саксы не успевают осадить назад… Хруст, с которым смялась голова вепря – лишь в воображении, крики – настоящие. Над поверхностью моря торчит корма, и ту быстро дожевывают ненасытные волны: мешанина из брошенных и переломленных весел, суетящиеся человечки, что на расстоянии кажутся совершенно безопасными и даже смешными. Только что из–за них чуть дышать не перестала, потому – не жалко! Один прыгнул, уцепился за выступ на борту парусника, но через борт перегнулась фигура воина, солнце блеснуло на шлеме. Удар длинной пики, окольчуженное тело камнем уходит в воду. Так ему!

   По другому борту парусника отдельное сражение. Баллисты посылают вниз болт за болтом. Быстро! Куда быстрей, чем все, что доводилось видеть на Родосе. Катафракт из лука стреляет медленней! Над бортом – редкая изгородь из пик. Отголосок команды на чужом языке, короткой, четкой: «так–ТАК!» Самой хочется что–нибудь сделать, только непонятно, что… Фигуры воинов встают над бортом – как их мало! Прыгают вниз… Была ли схватка? Если была, так недолгая. Ладья показывается из–за борта ирландца, на ней все кончено – только пяток воинов склоняются, чтобы добить чужих раненых, перебрасывают бездоспешные тела в воду, снимают железо с вождей…

   Анастасия отвернулась.

   – Не для твоих глаз, – согласился Баян. – Жаль, что теперь победитель займется нами… Купцу не уйти. Да от такого и дромону не уйти! При ветре.

   Вот парусник подошел вплотную. Нападут? Над кормой взлетает квадратное полотнище – какой богач не пожалел шелка? Алое – сверху, зеленое – снизу. Вышитая серебром арфа.

   – Мы живы, – сообщил Баян. Анастасия услышала: «Ты жива», – Арфа, значит, ирландцы. Выкуп сдерут… С этим драться безнадежней, чем с теми тремя! На него не влезешь: саксов расстреляли сверху, как оленей.

   Скоро загнутый внутрь борт нависает сверху, оттуда гремит:

   – Кто такие? Куда следуете?

   Ответили: корабль из Австразии, в трюмах всего понемногу, идет в Глентуи и Дивед. Наверху обрадовались.

   – Будете в Кер–Сиди, подтвердите победу! Яхта «Бригита», клан О'Десси, на шестинедельной службе республике… Вам ничего не стоит, а нам за спасение торговца платят больше, чем за пиратский киль! Передайте в Жилую башню это… На нем арфа – наш знак!

   Палуба вздрогнула: в нее врезался дротик. Маленький, зато со свинцовым грузом.

   – В какую башню?

   – Увидите… С моря ее далеко видно!

   Плеск волн о нос – даже не поцарапан, скрип талей – поднимают остроносую гирю, чтобы была готова ударить пирата, если еще попадутся. Кормчий, чтобы не выказывать радость слишком уж явно, ворчит под нос:

   – Откуда у ирландцев такие корабли? Сколько помню, всегда на кожаных вонючках ходили… Видно, слухи не врут: начались в Камбрии чудеса, и закончатся не скоро.

   Анастасия молчит. Улыбается. Не зря сестра дала слово… Вот, спасла – второй раз! Скоро будет можно ее обнять, и поплакать, и рассказать, как было плохо одной и хорошо вместе… Только ветер стихает, и часы превращаются в ночь. С утра – туманное марево. Холод охватывает руки злыми рукавицами, норовит залезть за ворот. Сквозь туман проглянула скудная зелень берега – от сердца отлегло. Дубравы, овцы – никак не хуже страны франков. Очередной холм уходит назад и вбок, открывает устье полноводной реки. Не Дунай, зато над серо–стылой блестящей, как масло, водой – город.

   Сердце сжалось от вида ровных улиц, что разбегаются вниз с высокого холма. От вида желто–бурых стен, увенчанных прямоугольными башнями. У каждой наверху крылья, как руки, и эти руки машут, приветствуют подходящий к устью корабль. Моря зеленых и тростниковых крыш – дома не сбиваются в беспорядочную тесную кучу в тесном укреплении – стоят ровно и достойно, как гвардейцы–доместики на смотру. У подножия – длинные и округлые валы ипподрома. Муравейники строек выдают назначение, когда корабль огибает город на пути к речной пристани. У каменного здания стены лежат крестом? Собор! Легкие своды поддерживают крышу над открытой всем ветрам мостовой? Форум! И, скорее всего, рынок. Утро, а там толчея.

   Главное – на вершине. И башней не назовешь, так велика, а в лесах. Еще растет! К небу. На мгновение душу царапнуло – Вавилон! Нет, чуточку скромней. Продли чуть склоненные линии стен – сойдутся ниже рваных облаков. Предел, отпущенный человеку.

   – Прошлым летом был дикий лес, – говорит корабельщик, – холм, на котором кричал демон. А теперь так!

   Встал гордо, будто сам строил – город. Нет, неверно! Правильно: Город.

   На причале встречают воины, ничем не отличимые от солдат с Родоса. Клепаные шлемы, щиты, равно округлые со всех сторон, лишь узор на рубахах иной, да короткие копья загнуты крючком. Тут же – безусое лицо, широкий подол с десятком вставок, светлая коса поверх пестрой накидки – и уши у нее островатые! Но и у девушки – такое же копье и щит. Разве к поясу привешен не топор на длинной рукояти – железный клюв. Легче, наверное.

   – Здравия вам, гости, – греческий у нее старомоден и витиеват, – на земле республики Глентуи!

   Кланяется слегка – и теперь говорит мужчина. Все привычно: портовый сбор, пошлина. Есть и новое! Ни на Дунае, ни на Рейне, такого слышать не приходилось!

   – Если вы не собираетесь торговать в Кер–Сиди, а желаете подняться выше по реке, например, в Кер–Мирддин, пошлину платить не обязательно. Тогда вам опечатают трюм. Сорвете печати до отплытия – штраф. Если желаете пока прицениться, советую выбрать печати. Надумаете торговать у нас – оплатите пошлину, печати снимем… Не надумаете – серебро при вас останется.

   Баян сразу согласился на печати. У одного из воинов с собой оказалась маленькая жаровня. Маленькая, но хитрая: внизу деревянная чаша с водой, выше железный противень с углем, над тем глиняная чашка для воска. Девица сунула руку в прорезь широкой юбки, достала палочку воска. Увидела, какими глазами глядит Анастасия.

   – Карман, – пояснила на грубой латыни. – К разрезу изнутри небольшой мешок пришит. Очень удобно…

   Вояки и купцы отправились обходить люки. Печати должны лечь как следует. Потом появились дела на берегу – отдать тот же дротик… Баян отправился притворяться с ними, экономить истертый медяк, оставив талант золота под присмотром обычной охраны, «служанок» с саблями на боку. В степи женщина может оказаться правительницей: регентшей при сыне, единственной наследницей отца, молодой вдовой без детей… Правление – это война, не только в степи. То–то сестра «Стратегикон» учила старательней Псалтири! На самом деле охранницы вполне достойны августы, все из хороших родов. Жаль, больно суровы. Пока рекой шли – ни на палубу лишний раз выглянуть, ни поговорить с кем. «Тебе нельзя!» А поболтать после молчания в башне так хочется!

   Воительница осталась на корабле – ждать своих, присматривать за чужими. Оперлась на копье. Спросила:

   – А кто вы будете? Я таких нарядов ни разу не видывала… А нравятся! Где такое носят?

   По всей степи, неведомо какое столетие подряд. Ничего необычного. Аварский наряд в империи привычен, разве не на девицах. Камбрийка – рассматривает, и мелет, мелет языком. Глаза уставились мимо – на охрану. Купеческая дочь ей не интересна!

   – Длинная куртка – хорошо, но рукав шнуровать? Нет уж, лучше … – тут она замялась, не нашла латинского слова – а, увидите. И спереди на одном поясе держится! Не дело. Штаны – хорошо, а то в порту сыростью поддувает. Но всего одна рубашка? Послушайте совета, добавьте еще хотя бы по одной, не то пальцем на вас показывать будут… А вышивки у вас какие!

   В ответ – тишина. Для общения с восточными римлянами и торговли большинству авар вполне хватает греческого. На западном краю державы знают и латынь, но таких в охране не оказалось. Анастасия подумала – и вступилась за честь чужого народа.

   – Этот язык здесь понимаю только я… Но раз ты знаешь греческий, говори на нем, и тебе ответят.

   – Ой, привет тебе! Я вас греческим встретила, но эти несколько слов месяц учила! Глупая я, языки не даются. Ты кто?

   Пришлось врать. Заодно объяснить, что мир большой, и менять наряды в угоду обитателям любой его части – полотна не хватит. Не говоря про лен и шелк. Камбрийке мало:

   – А чего с отцом не отправилась? Новый город смотреть интереснее, чем топтаться по надоевшим за дорогу доскам! У меня–то служба, хоть и дешевая: за стол, наряд и угол. Я же не в дружине хранительницы, служу городу. Стража… как это… слово старое… О! Муниципальная!

   По старым понятиям, выходит, она вигил. Сторожить тюрьмы, тушить пожары, собирать для Церкви десятину, порядок поддерживать – не имперская забота, городская. Занятие вполне почетное… Церберы смотрят, но латыни не знают. Выговаривать за болтовню будут позже, с глазу на глаз.

   – Уйти без спроса? – как–то такая мысль и в голову не приходила. – Нельзя. Меня и так, видишь, охраняют!

   – Так прикажи охране! Или тебя с корабля не выпускают? Боятся, что в чужом городе что нехорошее случится?

   Анастасия кивнула.

   – Варвары… Значит, ты вещь? Или просто трусиха?

   – Я свободная и достойная девица! – дочери купца как раз, – а варварка ты. Ну, не римлянка же!

   – Римлянка, – отрезала воительница, – клан Монтови, мы все от солдат из холмовых фортов, тех, что не ушли с Максеном Магном…

   В истории императора Феодосия его соперника звали не Максеном, а Максимом, но перекрученные имена оказались такими же понятными, как и перекрученные слова местной латыни:

   – Значит, я варварка, а ты достойная? А если обидят, защитить себя сумеешь? Или прятаться станешь – за отца, за брата, за мужа? Если брякнешь честное, но злое слово – защитишь право говорить, как думаешь?

   Вспомнилось: заполнивший площадь сброд кричит матери, коронованной августе: «Ты не царица! Ты лишь мать императоров…» Мать тогда не смогла сделать ничего! Повернулась, ушла. А, правда, хорошо бы: вытащить крикуна из–за спин трусливой толпы, поставить в круг, нацелить смерть в глаза… Хороший обычай у варваров. Нет! У римлян. Рим никогда не стеснялся перенимать полезные обычаи соседей. Значит…

   – Я не вещь. Придет время… – легенду тоже следует соблюдать! – Возьму в руки кривой клинок.

   Даст Господь, доведется взглянуть в лицо племяннику–одногодку. Припомнить все… И вырванный язык матери, и истекших кровью братьев. Он меч не кровавил, приказы отдавал. Наверняка только пыжится хорошо, а дерется плохо.

   От предвкушения мести лицо стало мечтательным… Настолько, что камбрийка сменила гнев на милость.

   – Так ты еще ребенок! Ну, если так, ждать тебе недолго. Вон какая вытянулась! Кривой клинок, наверное, хорошо. У хранительницы тоже… – камбрийка аж глаза закатила, а слова для сабли в своей латыни не нашла. Вставила непонятное: «шашка». – Жаль, Лорн дорого просит за такое чудо: мне и за жизнь не скопить. Мастера попроще делают только прямые! Да и научиться владеть таким не у кого…

   Пригорюнилась. И сразу – вспыхнула:

   – Слушай, попроси отца! Пусть разрешит с нами клинками поиграть, с городской – ну их, сложные слова – стражей. Честью поклянемся – не обидим и защитим, как сестру… Ты научишься с прямым мечом скакать, нам покажешь, как изогнутым рубиться. А? Ну, соглашайся!

   Анастасия сама не поняла, как согласилась. Потом вернулся Баян – довольный. Сказал, что все дела уладил, можно спускаться на берег: в городе найдется удобное жилище.

   – Порядки тут странные, – сказал, – но мне нравится. Я заплатил и мне дали вот что…

   На свет показалась стопка деревянных кружков. На каждом – рисунок. Корабль и монета.

   – У кого есть это, имеет право на кров и стол в любом заведении, на вывеске которого такой же рисунок. Таких немало, и есть довольно приличные… Устроимся, разузнаем, как увидеть правительницу. Объявляться не будем. Сначала издали посмотрим…

   – Почему? – спросила Анастасия.

   – А если это самозванка?

   – Кем нужно быть самозванке, чтобы построить это?

   Рука обвела порт, и стены с башнями, на которых перестали крутиться крылья, и все крыши Города – зеленого камня и выцветшего тростника.

   – Языческой богиней? – предположил Баян.

   Ответом стало надменное фырканье наряженной в степной наряд римлянки.

   В трактире началось обычное: обед в комнату, все входят–выходят, переговариваются по–своему, только Баян изредка что–нибудь наспех перескажет. В путешествии у него дел не было, так сколько интересного рассказывал! А тут – скука. В трех шагах от свободы… Шаг к двери – окрик на плохом греческом:

   – Нехорошо.

   Анастасия остановилась. Да, это – ее охрана. Только как ее охраняют? Как во дворце, или как в темнице?

   – Нехорошо, – отрезала так решительно, как сумела, – но надо.

   Сделала шаг вперед – и ничего. Только ворчание за спиной. Рука легла на ручку двери. А на нее – чужая рука, сильней.

   – Подождать Баян.

   Как в тюрьме или как во дворце? В гинекее тоже не все разрешали. Требовали спросить маму. Только… Теперь Анастасии не двенадцать лет! Вырваться? Просто. Здесь считают себя римлянами. Достаточно заголосить на латыни, что тебя, свободную римлянку, похитили. Дальше аварам будет очень плохо. Особенно когда Анастасия сумеет доказать, что действительно является римской гражданкой… и не простой!

   Но Баян – действительно хороший. Или притворяется? Под сердцем нехорошо заныло.

   – Хорошо. Подождем.

   Ожидание. Наконец – уверенные шаги. Вот он остановился, увидел настороженные лица.

   – Что случилось?

   Спрашивает по–гречески. Значит, главный ответ – за ней.

   – Я хочу спуститься вниз к вечерней трапезе.

   – Зачем?

   Вот это она придумала!

   – Не в аварском обычае прятать дочерей. Получится подозрительно.

   – Но ты же боишься большого количества людей. Их будет много.

   Анастасия прокляла собственный язык! Да, за время путешествия аварин многое рассказал, но и узнал, оказывается, немало!

   – Я не могу прятаться всегда. Надо привыкать… И мне будет проще, если на меня не будут обращать излишнего внимания.

   – Будут.

   – Почему?

   Аварин вздохнул.

   – Ты красивая. Вот почему, когда мы уплывали – лучшие женихи лучших родов обещали ждать решения твоей старшей сестры…

   – Есть долг. Иначе гречанки бы в степь редко выходили.

   Четыре года назад она бы сказала «никогда». Но многое переменилось. А Баян – не шутит! Неужели, правда – красивая? Кровосмесительное чудовище?

   – Есть долг. И есть радость, что долг может связать с красивой и умной девушкой, а не с тупой уродиной… Здесь тебя сочтут дочерью купца, трактир купеческий. Не передумала выходить?

   Помотала головой в стороны. Баян снова улыбается:

   – Помнишь, у болгар это «да»?

   – Помню. Не передумала… Ох, дай мне сил, Господи!

   Сил хватило. Ступни сами вспомнили правильную походку… сколько учили: «у базилиссы нет ног!» Теперь же, как плавно ни шагай, всяк увидит мягкие сапожки. Но – дошла до места, села рядом с поддельным отцом, который и выбрал заказ:

   – Местная кухня! Но такая, чтобы грек переварил.

   Анастасия смотрела в стол. Чтобы стало страшно – ушей достаточно. Пиршественная зала гудит, мелькают обрывки разговоров. Вот кто–то возмущается:

   – Представьте, добрые люди, только с барки схожу – суют какой–то лоскут и предлагают заплатить! Я, конечно, кожу им обратно, в морду. Кто знал, что это знак… Подергался по городу, возвращаюсь – а в порту говорят: для вас уже особая цена. Вдвое выше прежней. Хранительница де велит грубость терпеть, но цену набавлять… Хамы! Неужели в городе нет заведения, в котором кормили бы просто за деньги? Без всяких глупостей.

   Значит, Баян предусмотрителен, а страна – действительно необычна. Деньги и в империи значат многое, спорят со спасением души, а уж в землях варваров… Расслышать бы ответ! Когда голос не налит праведным гневом на людей иного обычая, в трактирном гаме его не вдруг различишь.

   – …пытались … маленькую булочную … рабочих, что строят … нет! … толпа! Но никого не убили! Лилась бы кровь, если бы не рыцари Немайн!

   – Почтеннейший, здесь полагают, что абы кто не имеет право кормить людей. Нельзя доверять всякому проходимцу желудок… Может, правы?

   – И все равно… Я из Испании, сам не гот, больший римлянин, чем эти варвары! Но гостиниц для подобных мне… Ну, пусть достаточно. Но ведь не пускают туда, куда сами ходят!

   – А германцы везде ходят. Им только за красный флажок нельзя.

   – А это что?

   – «Опасность». Упасть, значит, что–то может на голову – никаких извинений, сам виноват! Или под землю провалишься…

   – В преисподнюю, что ли? – хохот.

   – А лучше в преисподнюю. Видел, улицы чистенькие? Заметил решетки по краям? Я спрашивал, зачем… Внизу галереи, туда вся грязь проваливается. Высокие, чтоб чистить. Человек, говорят, не наклоняясь ходит – если ног при падении не сломал. Потом лежи, жди, пока нечистоты поднимутся, закроют рот, потом ноздри… Страшная смерть! И позорная. Так что за флажки нельзя. Даже саксам! Странно: думал, местные с ними воюют.

   А вот и человек из–за стойки вмешался в разговор. Тоже латынь, но выговор иной. Мягче. И слова произносит медленней.

   – Позвольте заметить, почтенные, что помянутые вами германцы – из королевства Мерсия. Никакие, в Аннон, не саксы! По большей части англы, а на добрую треть и вовсе наш народ. К тому же у них это есть!

   – Что?

   Пришлось поднимать взгляд – поверх голов, в красующуюся над стойкой копию вывески. Там значок торгового гостя нарисован, но не один. Рядом множество других.

   – Такой знак! «Друг Республики». Их везде пустят, конечно, но мой трактир – рекомендован. Так что вас, любезные гости, никто не обидел. Мой трактир из лучших. А я сам хранительнице… Ну, не родня, но из того же клана! Привилегия у нас – королями быть не можем. Не наше это – приказывать. Зато помочь людям сговориться – умеем.

   – Это так?

   – Просто. Вкусно накормим, настроим беседу на мирный лад – сами не заметите, как все споры добром разрешатся. Сытый с сытым, и волки не грызутся. Да и встретить нужного человека проще, если на вывески заведений поглядывать. Кому куда по чину…

   Баян щелкнул пальцами, словно мысль, как комара, прихлопнул.

   – То есть, если на пивном доме изображены только дерево и топор, то туда могут войти лесорубы, но честного купца выкинут?

   Трактирщик просиял.

   – Ты понял! Пойми, малые люди тоже имеют право на общество себе подобных. Свободный человек должен служить под чьим–то началом, таков мир. Но где–то должна быть вольная воля, и только плечо равного рядом? Так почему не в пивном доме?

   – Разумная система, – согласился аварин. – Есть место для достоинства. Есть уважение к положению. А знаки не подделывают?

   – А как? Ну, разве Робин Добрый Малый сумеет. Видишь ли, тут есть защиты…

   Слова, слова… Людей много, а тебя словно и нет. Даже кожаный кружок не помогает. Сейчас это хорошо. Получается, что и люди вокруг – и есть, и понарошку. Не так страшно! Можно осторожно опустить взгляд… Снова не на людей! На первую перемену. Кожаный мешок… и это можно съесть?

   – Ножом, ее, – голос из–за плеча, – она мягкая. Позволь, покажу, как…

   Словно стольник за трапезой настоящего отца… Только в Большом Дворце мясо не грозило брызнуть соком при неловком движении. Просто жареные куски, наваленные на большое блюдо. А тут… Из раны в боку бурдюка ударил ароматный пар.

   – Старинное блюдо из Гвинеда… Для приезжих в самый раз: и в обычаях страны, и ничего, что показалось бы незнакомым. Всего лишь мясо трех видов, вареное в свиной шкуре. Немного моркови, репы, лука…

   Вот кожаный мешок превратился в заполненную густым мясным варевом мягкую чашу. Ничего, с чем не управились бы нож и ложка! Анастасия подхватила ножом кусок посимпатичней – пальцы обожгло даже сквозь перчатку. Горячо! Но если приноровиться… вкусно. Глядь, а нож уже донышко царапает.

   – Достойная дева народа уар ест, как камбрийка! – хвалит трактирщик, – И благородный господин от нее не отстает… Позвольте спросить – какое масло вы бы предпочли к иным блюдам? Оливковое – от лучших карфагенских рощ, но пережившее трудный путь по морю? Или местное, свежее – но сливочное?

   Животное масло? Ужас! А Баян спокойно сообщает:

   – Хозяева придунайской пушты всегда любили плоды своих стад… Пусть будет сливочное. Но у вас маленькая страна – откуда скот?

   Ну, пусть авары его едят – Анастасия к варварскому яству не притронется… Но что несет трактирщик?!

   – В стойлах держат, – объясняет, – траву сеют, как хлеб. Сеяный луг не дикое поле, зелень поднимается в полтора человека. Потом все это скашивают – и коровам. Свиней пасут в лесах, овец в холмах… А масло у нас отменное. Опять же, именно от нас берут в Башню, к столу хранительницы. Бочонок всякий день.

   У Анастасии холодок по спине пробежал. Ее сестра ест холодный белесый жир? Бочками? Или на холме, и верно, обосновалась демоница с ослиными ушами и круглыми глазами ночной птицы?

   – Человек столько не съест, – сказала она.

   – Ты права. А Немайн ест меньше обычного человека. Но у нее ученицы, сестра, дружина… Помогают.

   Да, она вошла в чужую семью… Интересно посмотреть на ее новых сестер. Не приревнуют ли? Но к чему бояться раньше времени? Выйдет, как с маслом – только что сердце приостановилось, теперь смеяться хочется. Дружина! Десяток–другой воинов и два бочонка варварского яства приговорит, не заметит. На столе появляются новые блюда: камбрийский сыр с гренками, напиток из корней цикория… Что? Она научила? Наверное, вычитала в одной из книг. Действительно, согревает и успокаивает. Люди победней готовят из ячменя? Интересно. Да был ли знаменитый «ячменный отвар» Цезаря пивом? Может быть, на деле имя ему было – «кофе»?

   Меж столов – новое явление. Высокий лоб, умные, чуть насмешливые глаза, смоляные усы свисают к белой, расшитой переплетенными алыми кольцами мантии. Серп на поясе.

   – Дозволит ли почтенный купец обратиться к его дочери? Я филид, запоминатель второй ступени посвящения, я знаю больше сотни больших историй и малых без счета… Прекрасная дева скучает! Быть может, интересный рассказ будет к месту? Не позволишь ли ей задать тему моего рассказа?

   «Отец» кивает. Можно. Все уставились. Хочется стать невидимой, чужое внимание жжет душу. Избавиться, поскорей! А из сердца рвется сокровенное:

   – Про хранительницу этих земель. И не старинное, свежее!

   Услышать, увериться, успокоиться.

   Человек в белой мантии отвешивает поклон.

   – Отличный выбор, о мудрая дева. Обычно мы, филиды, пересказываем старину, а свеженькое излагают случайные свидетели… или даже участники событий, которые, может, и видели все, да каждый со своего места. Я же могу выслушать всех и сложить общую историю, правдивую, интересную и полную. Это работа, и небыстрая, потому мне придется умолчать о том, что вовсе уж близко.

   Полились рассказы, в которые, по очереди, и верилось, и не верилось… Как пришла сестра в одной рясе, а ее из–за ушей за нечисть приняли, а она от такого прозвища не отказалась! Раньше… То–то и дело, что раньше. Тогда, четыре года назад, и то жаловалась: вон, у дяди Григория дочь в броне и с копьем на коне скачет, а я августа – мне нельзя! Потом из–за этого звания стало нельзя даже книги читать и с сестрой разговаривать. Да и титул немного переиначили: «кровосмесительное отродье», вот она кто теперь! Как и Анастасия… Только в ней что–то жительницу холмов узнавать не торопятся. Уши маловаты?

   Так и спросила.

   Филид – так и ответил. Да, маловаты!

   Приложил к голове собранные лодочками ладони, поболтал.

   – У сиды вот такие.

   Зло. Но Констант когда–то и не так передразнивал. Сестра ему как–то пообещала оторвать именно что уши – специальной ухоотрывалкой. Даже ящичек показала: мол, почти доделала… Или он предпочитает отсечение носа? Всего лишь патрикию за оскорбление святой и вечной августы меньше не положено. Зловредный племянник убежал жаловаться отцу… сам получил взбучку, отстал.