Текст книги "Обнаженная модель"

Автор книги: Владимир Артыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 34 страниц)

– Я знаю Большой театр от машинного отделения под сценой, до колосников высоко над сценой. Я могу придумать, сконструировать и сама сшить любой театральный костюм, что мне, порой, и приходилось делать.

Когда мы за кухонным столиком пили чай, я обратил внимание на акварель с изображением жанровой сценки, висящую в рамочке под стеклом. Поинтересовался:

– А это кто из великих мастеров, что-то не узнаю?

– Нет, нет – она махнула рукой – это не из моей коллекции, это подарок Александра Адабашьянамоему сыну и его супруге, они в восторге. Сын повесил, пусть висит, спорить не стала. На кухне они чаевничают и любуются подарком. Говорят, этот Адабашьянн, не только сценарист, актер, художник, но и друг Никиты Михалкова.

Всю сложную технологию ремесла художника-декоратора и костюмера она знала от и до, что и пригодилось ей через много лет, после ухода из жизни Федора Федоровича. Нонна Федоровна восстановила целый ряд обветшавших, пришедших в плачевное состояние, а порой и утраченных полностью декораций и костюмов, созданных в свое время ее отцом. Было трудно: большие препоны в реставрации старых отцовских спектаклей чинили чиновники от культуры и отдельные руководители театра, считая, что старая сценография не отвечает современным требованиям. Но Нонна Федоровна, как верная дочь, любящая отца, восстановила спектакли в первозданном виде. Можно себе представить с какими трудностями она столкнулась, пробивая глухую стену чиновничества. По любезному приглашению Нонны Федоровны мне посчастливилось быть на этих премьерах. Она уже тогда была личностью легендарной и уважаемой в среде старшего поколения великого Большого театра.

Ежедневно на репетициях можно было наблюдать и слушать солистов концерта по вокалу: Елену Образцову, Тамару Синявскую, Зейнаб Ханларову, Марию Биешу, Георгия Виноградова, Александра Ворошило, – драматических актеров, читавших стихи: Михаила Ульянова, Георгия Жженова, Василия Ланового; солистку балета Людмилу Семеняка, исполнявшую фрагмент балета «На катке». Талантливая балерина незадолго до этого была отмечена Государственной премией СССР. В коротких перерывах между репетициями мне удавалось поговорить с Георгием Степановичем Жженовым. Мы вспоминали Таджикистан, нашу работу на фильме «Тайна забытой переправы», купание в реке Сыр-Дарье на окраине города Худжента, и гостеприимного старика таджика, угостившего московского артиста настоящим пловом, вкус которого Георгий Степанович не может забыть до сих пор, да и историю с рухнувшей декорацией в Гесаре, когда мы чудом остались живы. Михаил Александрович Ульянов с интересом слушал наши воспоминания и рассказывал курьезные истории о съемках фильма «Председатель».

Наступил день праздничного концерта. Впервые Генеральный Секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежневи члены Политбюро сидели в первом ряду партера, а не в специально отведенной правительственной ложе, как было заведено раньше. Это обстоятельство прибавило забот спецслужбам, отвечающих за их безопасность. На сцене все было готово к поднятию занавеса. Об одном уникальном номере концерта хочу рассказать подробно. На репетициях этот номер доставил много хлопот постановочной группе. Он заключался в следующем: на сцену, на полном скаку вылетала тройка белых коней с развевающимися гривами, впряженная в тачанку с пулеметом «Максим»и красноармейцами. Над тачанкой трепетало в лучах прожектора алое знамя; на облучке, крепко сжимая вожжи, красноармеец, а второй – у пулемета. Оба в краснозвездных буденовках. Тачанка делает полукружие по сцене и разворачивается вперед с большой скоростью на зрителей под музыку песни « Мы красные кавалеристы…». Зрелище необычайной силы и динамики, красочное и захватывающее дух было встречено бурными аплодисментами. После концерта нам рассказали, что во время этого номера Леонид Ильич, увидев скачущих прямо на него коней, привстал с кресла, слезы навернулись на его глазах, и он восторженно аплодировал: номер не только напугал, но и понравился ему. Как была достигнута иллюзия скачущих галопом коней? На одном из номерных заводов по специальному проекту был изготовлен плоский подиум, с тремя движущимися лентами для каждой лошади. Ленты приводились в движение электродвигателями, заставляя коней быстро перебирать ногами, каждая по своей дорожке, создавая впечатление скачущих галопом лошадей. Они были намертво впряжены в оглобли тачанки и подиумы, которые держали их, не давая выскочить из упряжки, создавали только иллюзию бешеной скачки. Все это сооружение было смонтировано на кругу сцены, который также вращался, усиливая эффект быстро мчащейся тройки. Во время первой репетиции произошел печальный случай: опробуя станок с упряжкой лошадей, цирковые дрессировщики, не имея еще опыта работы с этим станком, допустили ошибку, и одна лошадь сломала ногу. То ли скорость не была отрегулирована, и лошадь, не попав в ритм бегущей с большой скоростью ленты, сломала ногу, поставив тем самым под угрозу весь номер: быть ему или не быть, ведь каждая лошадь, взятая из цирка, стоила бешеных денег. Через некоторое время репетиции с тачанкой возобновились, и, к счастью, с лошадьми больше ничего плохого не происходило.

Во время концерта постановочная группа располагалась на сцене за кулисами, в так называемых карманах, сидя на стульях за столами, на которых были прикреплены таблички с фамилиями, согласно которым, рассаживались члены Президиума во время заседаний. После чего столы разбирали на секции и складировались в карманы, по обеим сторонам сцены. Нам было очень удобно смотреть оттуда на действие, происходящее на сцене, оставаясь невидимыми для зрителей, и держа под контролем сцену, и в случае нештатной ситуации срочно принять меры. На сцене сложные декорации, фоны, горизонты, вертящийся круг сцены, движущиеся фуры, реквизит и многое, многое другое, за всем этим машинисту сцены и его команде уследить трудно, вот и мы, художники-постановщики, понимая ответственность, также следили за четкостью работы всей системы декорационного оформления. Во время концерта к левому порталу сцены, за кулису, на которой висел городской телефон, подошел Александр Ворошило, набрал номер и взволнованно сказал в трубку:

– Мамочка, это я, вы смотрите телевизор? Через номер мой выход… Нет, я спокоен, да, буду исполнять «Песнь о Москве», смотрите, целую.

Исполненная им в праздничном концерте «Песнь о Москве» стала началом большой, звездной артистической карьеры.

Финал концерта был апофеозом всего грандиозного зрелища. Задуманный Моисеевым и Левинталем и великолепно выполненный в цехах бутафорский паровоз в натуральную величину с дышлом, которое убедительно крутило колеса, въезжал на сцену под знаковую песню:

«Наш паровоз вперед летит, в коммуне остановка, иного нет у нас пути, в руках у нас винтовка…»

Сцена и сам паровоз, были заполнены тысячным коллективом артистов – участников этого концерта.

После бурных аплодисментов зрителей и третьего поклона артистов, занавес окончательно сомкнулся. За ним опустился тяжелый противопожарный щит, который наглухо разделял зрительный зал и сцену. Все бросились к двум выходам, образовались пробки, возникла давка. В этот момент широким строевым шагом вошел полковник с мегафоном в руках в сопровождении трех офицеров. Раздался зычный командный голос:

– Стоять на месте!

Все застыли, как в немой сцене гоголевского «Ревизора». Сколько продлилась эта немая сцена, мне показалось, что целую вечность. Вошел еще один офицер и что-то сообщил полковнику. На этот раз из рупора мегафона раздалась уже более спокойная, но твердая команда:

– Артистам можно покинуть сцену. Спокойно, без толчеи. Постановочную группу и солистов прошу остаться и подойти ближе ко мне.

Как выяснилось позже, приказ: «Стоять на месте!» – был не случаен. До тех пор, пока члены Политбюро с Генеральным секретарем не покинут зрительный зал, на сцене все должны буквально замереть, и только после того, как полковник получит известие, что зал покинул последний из членов Политбюро, можно было расслабиться и освободить сценическую площадку.

Через несколько минут сцена опустела, остались только названные. Не знаю, как это получилось, но вся группа встала полукругом, лицом к полковнику. Он передал рядом стоящему офицеру мегафон и уже нормальным голосом сказал:

– Сейчас к вам подойдет кандидат в Члены Политбюро ЦК КПСС, министр культуры СССР, товарищ Демичев.

Действительно, на сцену вошел красивый седой мужчина в ладно сидящем костюме темно серого цвета, а за ним, как тогда было принято говорить, – сопровождающие его лица. Это были высокие чиновники ЦК профсоюза и министерства культуры. Петр Нилович поблагодарил постановочную группу концерта во главе с режиссером-постановщиком Игорем Александровичем Моисеевым и весь коллектив артистов от имени Леонида Ильича Брежнева, которому концерт очень понравился. Петр Нилович пожал руки Моисееву, Левинталю, другим членам постановочной группы, в том числе и мне, а также солистам вокала и чтецам. Пожимая каждому руку, он тихо говорил:

– Благодарю, вы будете отмечены всем, что в моих силах.

После этого Демичев подошел к Елене Образцовой, поблагодарил ее и поцеловал в губы. Следом подошел к Тамаре Синявской, Зейнаб Ханларовой, поцеловав их также. Около оперной певицы Марии Биешу Демичев задержался в поцелуе.

Елена Образцова подождав, лукаво переглянулась с Синявской, нарочито закашляла. Министр, оторвавшись от губ Марии Биешу, несколько смущенно сказал:

– Это от Леонида Ильича, он просил, лично, поблагодарить вас, Мария.

И уже обращаясь ко всем певицам:

– Вы все будете награждены и отмечены в пределах возможности министра культуры.

Пожали руки всем, стоящим на сцене, и сопровождающие министра высокие чиновники.

Прошел год. Министр сдержал свое слово, мне была вручена почетная грамота за участие в торжественном концерте в Кремлевском Дворце съездов 2 ноября 1977 года, посвященному 60-летию Великой Октябрьской социалистической революции, за подписью министра Демичева и председателя ЦК профсоюзов Пашкова. С грамотой я получил и конверт с вознаграждением, на которое можно было купить автомобиль «Жигули», что я и сделал.

Глава 11

Из разговоров старших – мамы и папы, сестер Жени и Сони – я уже знал, что в конце 1934 года моего отца, Аннакули Артыкова, перевели на работу в Москву и назначили постпредом Туркменской республики. Четырехэтажный дом постпредства находился на углу Филипповскогои Малого Афанасьевсогопереулков, рядом с церковью святого Филиппа, выходившей окнами в наш двор. Летом во время службы из распахнутых настежь окон лились чарующие песнопения церковного хора, в котором, как говорили шепотом взрослые, среди певчих были и артисты Большого театра. Не знаю, так ли это, но песнопения на меня, как и на моих сверстников из нашего двора, производили сильное впечатление. Мы располагались как можно ближе к окнам, под сенью больших деревьев, с удовольствием слушали хор и вдыхали аромат ладана, оставив на время беготню, шумные игры в казаки-разбойники и лапту. До начала Великой Отечественной войны оставалось совсем немного лет. Старшеклассница сестра Женя каждое утро отводила меня в детский садик, в переулок Сивцев Вражек. До сих пор у меня в памяти воспитательница Екатерина Васильевна, она мне казалась красивой и, почему-то похожей на мою маму, может быть потому, что часто брала меня на руки, целовала в щеку, вызывая ревность других мальчиков и девочек, которым тоже хотелось, чтобы их приласкала воспитательница. Иногда нас водили, построив парами, в соседний детский сад, что располагался недалеко, в особняке на Гоголевском бульваре. Там проходили совместные утренники. Один из них был посвящен гражданской войне в Испании. Дети читали стихотворения, пели песни, в одной из них были такие слова: «…Наш любимый Коккинакинад страною пролетел…»

Я не очень понимал, что такое «коки-наки» и почему они летают над страной, и только дома, сестры мне объяснили: Коккинаки – это фамилия сталинского сокола, летчика, героя страны. Воспитательница соседнего детского сада и Екатерина Васильевна под аккомпанемент рояля, держа в руках листок бумаги, заглядывая в него, дуэтом исполняли песню на испанском языке, которую мы, конечно, понять не могли, да и они тоже, но мы дружно хлопали в ладоши и смеялись. Потом пели школьники-испанцы, на них были повязаны пионерские галстуки, ребят специально привезли на этот утренник из Ивановского детского дома. На их головах красовались белые пилотки-испанки с красными кисточками. Вскоре и мы стали носить «испанки».

Помню печальный день, когда по радио сообщили о трагической гибели прославленного летчика Валерия Чкалова. В это морозное декабрьское время у нас гостил мамин брат, военный пилот Виктор Дроздовский. Сестры и я уже легли спать, а из открытой двери соседней комнаты был слышен разговор дядя Вити с моими родителями, он что-то им рассказывал. Они поминали Валерия Чкалова. Дядя Витя тихо говорил:

– Чкалов погиб нелепо. Он поднялся на самолете И-180, согласно приказа сделал круг над Ходынским аэродромом, и должен был сесть. Так нет же, видимо, решил сделать приятное товарищу Сталину, помахать крылом над Кунцевской дачей вождя, что он и сделал, возвращаясь обратно на аэродром… Вот здесь все и произошло, на Ходынке. Летуны говорят, что его доставили в Боткинскую больницу, где через два часа он и скончался.

Мне было хорошо видно маму в узкой полосе неприкрытой двери и кусочек ярко освещенной комнаты. Когда мама наклонялась к столу, угощая дядю Витю, видимо наполняя его рюмку, она исчезала из вида, потом появлялась вновь. Мама тяжело вздохнула:

– Давайте помянем Чкалова, царство ему небесное. Витя, закусывай, бери селедочку. Аннакули, съешь что-нибудь. Витенька, я тебя очень прошу, ты уж там аккуратнее в небе.

– Да что ты, Нин, у меня будет все в порядке, да и машина надежная, недавно только получили с завода.

Дядя Витя стал говорить тише, и теперь были слышны только обрывки фраз:

– Вы знаете, в моем авиаполку прошли аресты. Пострадали не только командиры… взяли и политрука…

Папа сказал:

– Витя, не говори об этом никому, будь осторожен. В прошлом году арестовали Тагана, моего среднего брата, а годом раньше Агабая, мужа твоей старшей сестры Веры, теперь она одна с маленькой дочкой Галей на руках, его расстреляли, а жену Веру назначили главным венерологом Ашхабада. А Таган сидит в лагерях Воркуты, дали десятку.

Мама вклинилась в разговор:

– Я тебя умоляю, Витя, будь осторожен, не говори лишнего, не забывай, что ты красный командир.

Она встала и плотно прикрыла дверь. Вскоре я уже видел сон, как мы с дядей Витей летим на огромном, многомоторном самолете, напоминающем «Максим Горький», паря высоко в облаках.

В весенние дни, часов в пять, шесть вечера, мальчишки и девчонки соседних домов выходили в Малый Афанасьевский переулок. Мы ждали, выстраиваясь на тротуарах, когда промчатся три черных легковых автомобиля, с зелеными слюдяными стеклами. Их клаксоны издавали пронзительный звук охрипшей кукушки. От этого звука у меня пробегали мурашки по спине, и я на мгновение замирал. В одной из машин находился Сталин, который проезжал по правительственной трассе с Кунцевской дачи. Его маршрут пролегал через Бородинский мост, пересекал Смоленскую площадь, продолжался по Арбату и, свернув направо, в Афанасьевские переулки, проезжал мимо нас, притормаживал перед Арбатской площадью, пересекал ее около памятника, тогда еще сидящего Гоголя, знаменитого скульптора Андреева, и далее – по улице Фрунзе, в Боровицкие ворота Кремля. Я изо всех сил старался увидеть Сталина, и однажды мне это удалось, а может, показалось, но ребята утверждали, что видели его, и потом обсуждали, какой он. Одни говорили, что был он в фуражке и кителе, другие, что придерживал трубку у рта, и даже клялись, что Сталин помахал им рукой и улыбнулся.

Живого Сталина я видел дважды, когда отец брал меня на гостевые трибуны Красной площади на первомайские парады сорокового и сорок первого года. В третий раз я увидел его в 1953 году, в Колонном зале Дома Союзов, но уже в гробу.

Мои дедушка и бабушка, Дроздовские, родители моей мамы, жили в приокском городе Белёве. Этот тихий, утопающий в яблоневых садах, город впервые, как и Москва, упоминается в 1147 году. Как пишут летописи: «В XIII веке город переходит под власть Великого княжества Литовского. С конца XIV – начала XV веков до 1558 года был центром удельного Белёвского княжества. В 1439 году у Белёва произошла битва между татарским войском под командованием Улу-Мухаммедаи русской ратью, в которой русское войско потерпело сокрушительное поражение. Нападения и грабежи крымскими татарами Белёва произошли также в 1512 и 1544 годах. Со второй половины XVI века Белёвская крепость входила в Засечную чертуна южных окраинах России. Иван Грозныйлично приезжал осматривать рубежи и побывал в Белёвской крепости и Спасо-Преображенском монастыре, возведенном удельными князьями во времена литовского владычества».

В Белёв, к бабушке Софье Николаевне, дворянского происхождения, и дедушке Александру Ивановичу, машинисту-железнодорожнику, меня и моих сестер привозили на лето в родовой дом, где собирались и мои двоюродные братья и сестры. Нас было много, от самых маленьких до школьников старших классов, но все размещались в довольно большом двухэтажном доме. Было шумно и весело, особенно когда на побывку приезжали старшие с семьей. Дядя Шура, дядя Витя – кадровые военные, дядя Миша – инженер тульского военного завода, дядя Коля – прораб-строитель. Взрослые приезжали ненадолго, оставляли детей. Получался большой детский пансионат во главе с бывшей учительницей гимназии всеми нами любимой бабушкой Соней. Она свободно говорила на французском и немецком языках, и безуспешно пыталась научить этому старших детей, хотя бы элементарной разговорной речи, делая упор на немецком, видимо, чувствуя приближение войны. Младшие ходили за дедом, наблюдая, как он поливает огород, собирает и засаливает в больших бочках огурцы и помидоры. На хозяйственном дворе росли два старых грушевых дерева, под которыми расстилался брезент, и Кока, мой двоюродный брат, ловко залезал на высокое дерево и тряс его. На расстеленный брезент падали спелые оранжевые груши, которые потом дети нанизывали на суровую нитку и гирляндами развешивали для просушки на штакетнике, который разделял обширную территорию на хозяйственный двор и огород, спускавшийся террасами вниз, к большому оврагу, извилисто уходящему вверх по ручью, у истока которого возвышался белокаменный монастырь.

Мы с бабушкой ходили туда навещать столетнюю слепую старушку. Некогда мощный монастырь, наполовину превращенный в складское помещение, был завален разбитыми телегами, оглоблями, колесами, санями-розвальнями и другими пришедшими в негодность вещами, походил на свалку, и только небольшой лужок перед крыльцом в богадельню, находившуюся в бывшей трапезной монастыря, был тщательно убран и покрыт зеленой травой. Просторное помещение бывшей трапезной с подслеповатыми монастырскими окнами было плотно заставлено железными кроватями, на которых сидели и лежали старушки. Воздух там был спертый, пахло кислыми щами и мочой. Бабушка Оля, к которой мы приходили, принося чистое белье и гостинцы, пожаловалась, тяжело вздыхая и смахивая слезы платком:

– Заведующий богадельней, Иван Сергеевич, безбожник, антихрист, украл у меня хранящийся на чердаке дубовый гроб, который я заранее заказала гробовщику Василию, накопив денег по копейкам. Не хотела быть обузой никому, тому же Иван Сергеевичу, и он знал об этом. И как только рука поднялась у столетней слепой старухи украсть и продать последнюю надежду быть похороненной по-человечески?!

Бабушка взяла меня за руку, и мы вышли во двор. На лужайке гуляло несколько кур с пестрым петухом и белыми шипящими гусями, которые норовили ущипнуть меня за трусики. Я отбивался от них хворостиной, отчего они еще больше вытягивали шеи и норовили ухватить меня, и тогда я прятался за длинный подол черного бабушкиного капота с белым вязаным воротничком. В это время в калитку вошел Иван Сергеевич, заведующий богадельней, увидев бабушку, он хотел было исчезнуть за калитку, но властный окрик Софьи Николаевны остановил его, он густо покраснел и пробормотал:

– Здравия желаю, Софья Николаевна!

– Ты что же, нехристь, обижаешь бабу Олю? У тебя совесть есть? Верни сейчас же ее гроб и положи туда, где взял. – Погрозила она ему пальцем. – Сделай это сейчас же, при мне, иначе я иду в милицию, а там по тебе давно соскучились.

– Что вы, Софья Николаевна, я его взял только малость подремонтировать.

– Подремонтировать? Новехонький гроб? Хватит морочить мне голову! Верни его немедленно!

– Софья Николаевна, украли у меня его. Что мне теперь делать и сам не знаю?

– Продал ты его, негодник, и пропил. Значит так, даю тебе сроку три дня, хочешь, заказывай, хочешь, сам делай, но чтобы гроб был на своем месте. У бабы Оли вымаливай прощения. Ступай сейчас же и успокой ее, дай слово, что гроб будет через три дня.

– Софья Николаевна, простите великодушно, все сделаю, как вы сказали. Иду к бабе Оле прощения просить. Вы уж, пожалуйста, в милицию не заявляйте. Внучек то у вас кудрявый, вылитый Пушкин, – елейным голосом пытался умилостивить Софью Николаевну. Он протянул руку к моим кудрям, но я ловко увильнул и спрятался за бабушку.

До революции город Белёв славился тем, что поставлял на царский двор яблочную пастилу. Дедушка, Александр Иванович, был большой мастер изготовления белёвской пастилы. Не знаю, от кого он научился этому довольно непростому делу. Большую часть просторной кухни с двумя окнами, смотрящими на хозяйственный двор, и дверями: одна в сени, ведущими к парадному входу с улицы, вторая – узенькая, во двор, а третья – в столовую, занимала русская печь с лежанкой. На большом кухонном столе, заполняя столешницу от края и до края, лежала толстым слоем пастила. Дедушка длинным острым ножом ловко нарезал темно-вишневые брикеты размером в его раскрытую ладонь, аккуратно складывая их в специальные берестовые туеса. Мы, дети, стояли вокруг в ожидании, когда туеса наполнятся, до нас дойдет очередь, и дедушка щедро угостит нас свежей пастилой, кладя каждому на блюдце увесистый кусок лакомства. А в это время бабушка наливала каждому из белого фарфорового кувшина по большой чашке парного молока. Мы ели пастилу, отщипывая руками кусочки, запивая молоком, а после, облизывали, ставшие сладкими, пальчики. Это было наслаждение! Вкус дедушкиной яблочной пастилы у меня на языке до сих пор, но отведать ее, мне в жизни, к сожалению, больше не довелось, утерян рецепт, ушли из жизни те немногие, кто знал тонкости изготовления знаменитой белёвской пастилы для царского двора.

Дом всегда был наполнен пением и музыкой. По воскресеньям устраивались домашние концерты. Бабушка играла на старинной фисгармонии, доставшейся ей по наследству еще от ее деда, Романовича Николая Александровича, младшего офицера, получившего Георгиевский крестза храбрость в русско-турецкой войне 1877–1878 годов. Дедушка, Александр Иванович, играл на скрипке, он был музыкант-самоучка; дядя Шура и его сын Кока – на балалайках; дядя Коля и его жена Клавдия играли на гитарах; дядя Витя – на мандолине; тетя Вера и мама пели народные песни и русские романсы. Приходил друг дяди Коли – немец Ганс, за светлые усы на верхней губе и вьющиеся волосы цвета спелой ржи прозванный Пушком, он играл на аккордеоне. Получался домашний инструментальный ансамбль. Все рассаживались кругом на венских стульях в гостиной с иконостасом в красном углу, в центре которого висела Владимирская Богоматерь в серебряном с позолотой окладе, с горящей лампадкой перед ней. У каждого из четырех окон стояли на специальных подставках в деревянных кадках большие олеандры и фикусы. В центре противоположной стены, сверкая белым кафелем и медной заглушкой, красовалась печь, зимой она обогревала три комнаты и была устроена так, что топка, куда закладывали дрова, находилась в специальном коридорчике, между двух спален, дедушки и бабушки. Окна гостиной выходили на мощенную булыжником улицу, а у тротуара, под окнами росли два огромных каштана, посаженные дедушкой после завершения строительства дома. Весной они цвели сладко пахнувшими белыми свечами. Бабушка иногда заводила патефон, она обожала романсы и русские песни в исполнении Ковалевой, Собиноваи Шаляпина. Моими любимыми пластинками были: «Три танкиста», «Катюша», «Загудели, заиграли провода», впрочем, эти песни любили тогда все, и дети и взрослые.

Дядя Коля женился на девушке Клавдии, жившей с матерью в слободе на окраине города, оттуда хорошо была видна излучина Оки с железнодорожным мостом. Иногда мы с бабушкой ходили в гости к молодоженам. Мне очень нравился вид на Оку с ажурным железнодорожным мостом, на закате он отражался в зеркале реки, и паровозы, тянувшие составы, подъезжая к мосту, давали протяжные гудки. Белые клубы густого пара, оседавшие на реку, остывая, расслаивались, и постепенно растворяясь, еще долго стелились над водой, смешиваясь с речным туманом. Потом, уже в Москве, я рисовал в альбоме цветными карандашами окутанный дымом паровоз, мчащийся по окскому мосту, мысленно представляя дедушку машистом этого паровоза, а в облаках рисовал самолет, за штурвалом которого сидел дядя Витя. Маме и Жене очень нравились эти рисунки, а Соня, почему-то, хихикая, говорила:

– Ну, Вова, быть тебе художником, от слова худо.

Я не обижался и продолжал рисовать. Тогда я не мог знать, что война уже стояла на пороге, и этому мосту выпадет необычная судьба.

Белёв, как и многие русские города, был оккупирован фашистами. Отступающие части Красной армии пытались взорвать железнодорожный мост, чтобы задержать наступление немецких войск, но то ли не успели из-за стремительного продвижения немцев, то ли еще по каким-то причинам, но мост не пострадал. К счастью, оккупация Белёва продолжалась недолго, стремительным броском частями Красной армии 31 декабря 1941 года город был освобожден, о чем уже 5 января 1942 года сообщило Совинформбюро. Теперь линия фронта проходила в 10 км от Белёва, и немцы с воздуха бомбили железнодорожный мост, пытаясь его уничтожить, чтобы не дать возможность развивать наступление частям Красной армии. Бомбардировщики Люфтваффесделали несколько пике над мостом и сбросили десятки бомб, но, ни одна не попала в цель. Белёвский железнодорожный мост через Оку выстоял, став символом стойкости древнего русского провинциального города!

Полностью от оккупантов Белёвский район был освобожден только 3 октября 1943 года.

Уже в конце октября маме удалось вывезти из Белёва в Москву бабушку, а в канун нового года, привезла и деда. В военные годы это было очень сложно, так как в Москву въезд был по особым пропускам, тем более из районов, только что освобожденных от оккупации, но все же, отцу удалось добиться получения московской прописки Софье Николаевне и Александру Ивановичу Дроздовским. Но мама все равно не могла быть спокойной, так как ее братья: Шура, Витя, Коля, племянник Кока, – сражались на фронте, а средний брат Миша, инженер, в самом начале войны, эвакуируя Тульский военный завод в Новосибирск, заболел тифом и скончался. Беспокоилась она и за судьбу папиного брата Гельды, который также воевал, а в Ашхабаде оставались его жена и дочь Газель, моя двоюродная сестра, и за репрессированного Тагана.

Дедушка и бабушка рассказывали, что в их доме в Белёве, во время оккупации были расквартированы пять немецких офицеров, они заняли все комнаты, разрешив старикам жить на кухне за печкой, возложив на деда обязанности исправно топить печь, а бабушке убирать в доме, мыть посуду и стирать им белье. Немцы, увидев в доме иконостас в гостиной и иконы в других комнатах, узнав, что бабушка говорит по-немецки, в какой-то степени смягчились в своем отношении к старикам. Однажды, когда из четырех офицеров в доме остался самый молодой, белокурый Курт, который любил поговорить с бабушкой, иногда даже поколоть дрова, аккуратно складывая их в сенях, объясняя бабушке, что для него это физическая зарядка, и что до войны он был профессиональным спортсменом, он подошел к этажерке с книгами. Ему попался в руки учебник истории СССР, оставшийся от внучки Людмилы, дочки старшего сына, кадрового офицера Александра, которого я звал дядя Шура. Офицер стал перелистывать книгу и, увидев портрет Сталина, подозвал бабушку. Софья Николаевна обмерла от страха, укоряя себя за то, что не сожгла учебник раньше. Ее охватил ужас, что теперь будет с ней и Александром Ивановичем. Его и так уже несколько раз выводили во двор на снег, угрожая расстрелом за его постоянную дерзость и строптивую непокорность, и только она, бабушка, могла вымолить прощение по-немецки у офицеров и это, несомненно, спасало жизнь деду.

Бабушка подошла к офицеру и увидела, что на столе лежал развернутый учебник с портретом Сталина во весь лист. Курт вытащил из бокового кармана маленький календарь с портретом Адольфа Гитлера и положил его рядом, повернулся к бабушке, постучал пальцем по портретам. Лицо его изменилось, оно стало жестким и, понизив голос, он сказал:

– Вот, мать, кто виноват, что мы здесь. Я этого не хотел, а вы, тем более. Это все их политические игры, а страдать приходится и вам и нам. Но вы не бойтесь, я ничего плохого вам не сделаю, а вы помалкивайте.

Он прижал палец к губам, положил календарь в карман кителя и протянул книгу бабушке. Та быстро подошла к печи и швырнула ее в топку. Эту историю деду она не поведала, а ее еще долго трясло в ознобе от страха.

Рассказала бабушка и другой случай, прося меня сохранить его в тайне от деда. В один из морозных дней дед отправился на толкучку, где горожане обменивали вещи на картошку, а если повезет, и на бутылку подсолнечного масла или кусочек хозяйственного мыла. Стояли сильные морозы. Из дома он ушел в романовском полушубке, а вернулся весь продрогший, без тулупчика, трясясь от холода. Он сразу прижался к горячей печке. На вопрос бабушки, что случилось, рассказал, что на толкучке к нему подошел немецкий солдат, буквально содрал с него полушубок и тут же напялил на себя. Бабушка пошла в комнату к офицерам и плача, рассказала им о случившемся. Курт подробно расспросил деда, где это случилось, и как выглядел тот солдат. Офицер вызвал к себе постояннодежурившего при нем денщика и отдал распоряжение найти солдата, раздевшего на морозе старика, и вместе с полушубком доставить в дом. Дед махнул рукой, крепко выругался: