Текст книги "Обнаженная модель"

Автор книги: Владимир Артыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 34 страниц)

Художницы у меня всегда ассоциировались с некоторой неряшливостью: будто они бросают вызов окружающим, подчеркивают пренебрежение к своей внешности. Поэтому я избегал сближаться с художницами, мне больше нравились актрисы и балерины.

Я встал навстречу вошедшей женщине.

– Владимир Артыков, мой давний друг, – представил меня Бенуард Владимирович.

Беник предложил Римме присесть к столу.

– После того, как я женился и перебрался в Москву, – сказал он, – мы с Володей не прерывали товарищеских отношений. Мы периодически встречаемся, когда он бывает в Москве. Моя жена Ира и дочь Карина всегда ему рады. Карина, заканчивая институт, написала дипломную работу: «Художник Владимир Артыков». Эту тему комиссия не хотела утверждать, заявляя, что обычно дипломники пишут об известных художниках: Репине, Сурикове, Левитане. Но Карина представила комиссии репродукции, открытки с работами Артыкова, и ей разрешили взять эту тему для диплома. Результат – оценка отлично, с предложением публикации диплома в печати. Вот так, Римма! Я правильно говорю, Володя?

– Да, да, так и было, – ответил я, не отрывая глаз от красивой женщины.

Римма недоуменно посмотрела на меня, вместо покупателя она увидела художника.

– Вот и сейчас мы встретились и побывали на выставке «Пленер», – продолжал Беник, – Володе понравились твои работы, и он захотел познакомиться с тобой и увидеть их в мастерской. Может быть, что-нибудь и приобрести, – неуверенно добавил он.

– Очень приятно познакомиться, – любезно сказала Римма.

Беник предложил ей выпить с нами, от чего она отказалась, сославшись на какие-то ожидающие ее важные дела.

Я сказал, обращаясь к Римме:

– Видел ваши тонкие, нежные работы, они взволновали меня. Вы очень выделяетесь среди своих подруг по группе «Пленер». Бенуард Владимирович говорил, что вы привезли картины из Японии, где недавно побывали. На выставке я видел ваши пейзажи Крыма и Кавказа, природу этих мест я хорошо знаю, потому как бывал там неоднократно и подолгу и тоже писал. Не говоря о том, что я бываю у моего близкого друга скульптора Станислав Чижа, он живет в Севастополе. Хотелось бы посмотреть ваши работы в мастерской.

– У меня в основном пейзажи средней полосы России. В Тарусе была творческая дача, я каждый год ездила туда и с наслаждением писала.

– А теперь у Риммы там своя дача, – вставил Беник, – теперь она может писать Тарусу в любое время года.

Римма пригласила меня к себе в мастерскую посмотреть и выбрать картину для покупки. Работы висели на стенах, стояли на полу, на длинном мраморном стеллаже вдоль стены. На мольберте – неоконченный великолепный натюрморт с розами. Я сразу понял, что имею дело с талантливым, очень серьезным и глубоким человеком. Подумал, что если бы меня пригласили посмотреть эти картины, не предупредив, что они написаны женщиной, то я бы решил, что их написал мужчина: колорит, исполнение, замес красок, сочный мазок, переходящий в тонкие лессировки, воздушность, верхний свет, который дает ощущение воздуха и глубины пространства. Я поймал себя на мысли, что нахожусь в залах Третьяковской галереи или Русского музея, а гидом был сам автор. Римма подробно рассказывала, где, когда и как был написан тот или иной этюд, пейзаж или натюрморт.

Я уловил в ее ранних работах сильное влияние Николая Михайловича Ромадина, моего любимого художника, его тончайший лиризм, который затрагивает самые потаенные глубины сердца. И я не ошибся, когда сказал о своих ощущениях Римме Николаевне, она, улыбнувшись, ответила:

– Ну, надо же, действительно, вы угадали. Николай Михайлович был и остается моим главным учителем. Некоторые из этих работ написаны в поездках по России, где я писала рядом с Николаем Михайловичем. Вы точно определили, кто мой главный наставник в жизни. Для меня это очень трогательно.

Она посмотрела на меня своими чистыми глазами, и сердце мое наполнилось необыкновенным чувством к этой талантливой, красивой и умной женщине.

Желание Беника выдать меня за мецената, покупающего произведения искусства, показались смешными, и я сказал:

– Римма Николаевна, простите меня, но я не покупатель.

– Я сразу поняла это, увидев вас, вы художник, а не покупатель. Да и какое это имеет значение. Мне интересно с вами.

Мы еще долго разговаривали об искусстве, о любимых художниках, писателях, о кино и актерах. Я понял, что эта женщина живет и дышит искусством. По работам в мастерской и на выставке было видно, что она много ездит по стране. В основном эти дороги пролегали по России. Она меня очаровала, и я в прекрасном расположении духа попрощался, поблагодарил ее и выразил желание увидеться вновь.

– Я завтра свободна, давайте встретимся и пойдем в Третьяковскую галерею, думаю, вы возражать не будете?

– Конечно, давненько я не был там, с удовольствием пойду.

Я зашел к Бенику попрощаться, и на его вопрос: Ну, как? – ответил: Твой розыгрыш по поводу старой карги и мымры не сработал.

– Я специально так ее представил, чтобы ты не расстроился, если бы она отказалась знакомиться с тобой, – ответил Беник.

– Я увидел настоящего художника, – сказал я, – не из тех, которые заполняют выставочные залы, пытаясь самоутвердиться, бросаясь в омут бесплодных поисков. Я не против новаторства, я за, я сам стараюсь в отдельных своих работах открыть нечто новое, но это очень трудно, и редко, когда получается. Однако все равно путь у нас один, трудиться и трудиться. Но, Бог с ними, с этими художниками, я тебе должен сказать, что Римма Николаевна на меня произвела сильное впечатление. Это глубокий человек, любую фальшь, любую неискренность она непременно заметит, эта женщина никогда не потерпит рядом с собой никакой лжи. Что касается дальнейших отношений, мы договорились встретиться завтра, идем в Третьяковскую галерею. Но самое интересное, Беник, что договорились встретиться в семь часов.

– Нормально, в семь часов, правда, поздновато для посещения Третьяковской галереи.

– Да, нет, она назначила свидание в семь часов утра.

– Как это утра? Вот это да!

– Да, Беничек, в семь часов утра. Она хочет побродить по утренней Москве, а потом пойти в музей.

– Да…Оригинально! В семь утра…С добрым утром, дорогие товарищи!

Мы посмеялись.

На следующий день мы должны были встретиться на мосту над окружной железной дорогой, по которому ходили трамваи. Я опоздал на две-три минуты. Когда трамвай подъехал к остановке я увидел Римму, она стояла на мосту и спокойно ждала меня.

– Я немного задержался, извините.

– Ничего, в Москве трудно точно рассчитать время, десять минут туда, десять минут сюда значения не имеет.

И мы пошли. Оказывается, ей хотелось покататься по утренней пустынной Москве на своем автомобиле. Недалеко от моста находился гараж, куда мы и направились.

– Я в Японии была два раза. Написала для Русской картинной галереи в городе Отаруцелый цикл работ, где показала не только японские, но и привезенные из Москвы русские пейзажи. Они были все раскуплены, я заработала и купила японскую небольшую спортивную машину «Субару». Я очень хотела, чтобы вы посмотрели на нее, и если вы водите машину, то и покататься на ней.

– Да, у меня есть права, успел сносить Жигули и Москвич.

Мы зашли в гараж. К этому времени «Субару» была уже машина-ретро, ей шел пятнадцатый год, а вид был такой, будто только что сошла с конвейера. Удивительные пропорции, изящные линии контура. Все продумано. Когда я сел в кресло за руль, а он был с правой стороны, то почувствовал, что сел не в машину, а в фантастический звездолет, настолько было удобно и комфортно, что мне тут же захотелось выехать, и просто покататься на этом совершенстве техники и дизайна. Боже мой! Вот оно промышленное искусство. Работы художников-дизайнеров востребованы в Японии. Вот если бы и у нас хорошие художники были приглашены на автомобильные заводы, и технари поддерживали бы их дизайнерские решения. Тогда бы и наши машины производили такое же впечатление, какое произвела на меня эта спортивная «Субару Леоне».

– Ну, вот, – сказала Римма, – я хоть и закончила автошколу, но за руль не сажусь. Мне приятно, что вам машина понравилась.

– Очень понравилась, просто замечательная машина! Умеют же японцы до совершенства доводить задуманное. Как удобно в ней сидеть, я почувствовал себя в кабине самолета, это было прекрасно.

– Я назначила свидание пораньше, чтобы у нас было время покататься по свободной утренней воскресной Москве и перейти от японского промышленного дизайна к великому русскому искусству. Поедем?

– Поедем, – сказал я и повернул ключ зажигания.

К сожалению, машина не завелась, простояв более года без движения в гараже, сел аккумулятор.

Мы спустились в метро «Ленинский проспект» и, выйдя на Октябрьской площади, прошли к Крымскому мосту. Оставив позади себя монументальную колоннаду парадного входа в Парк культуры им. Горького, пошли по набережной в сторону Лаврушинского переулка. Весь этот долгий путь я рассказывал о себе. Вспоминал, как еще мальчишкой, ходил на каток в парк Горького и до одури гонял по аллеям до закрытия катка. После войны это было главным зимним развлечением московских ребят. По динамику раздавалась команда: «Покиньте аллеи, работа катка закончена», – но мальчишки и девчонки продолжали кататься.

Римма засмеялась:

– Ну, надо же, ты гонял на гагах, катаясь по аллеям парка напротив моего дома на Фрунзенской набережной, по ту сторону Москва-реки. А мы с братом, когда я была маленькой, прыгали весной в ледоход на льдины. Сейчас страшно подумать, какие глупости мы вытворяли. Какое счастье, что льдина не перевернулась, и мы не оказались в ледяной воде.

Так, вспоминая общие родные места нашего детства, мы не заметили, как подошли к музею. Уже сильно припекало солнце. Перед входом в Третьяковскую галерею мы присели отдохнуть под зонтиком летнего кафе и с жадностью выпили по бутылочке ледяного немецкого пива.

Глава 46

Наша совместная жизнь с Риммой началась с разлуки.

Я осваивался на новом месте, а Римма вылетела на этюды в Грецию. Потянулись утомительные дни ожидания.

Через двадцать дней я встречал жену в аэропорту Шереметьево. Дома, распаковав и расставив работы на полу, диване и стульях, я увидел греческие пейзажи, наполненные солнцем, морем, горами и прелестью дальних стран.

– Ты много написала за двадцать дней, это не этюды на картонках, а законченные произведения, их осталось только вставить в рамы и показывать на выставках.

– Чем же еще мне было заниматься на острове, только писать. Курортный сезон закончился, народу никого не было. От дома к морю извилисто спускалась крутая каменистая дорога, она шла мимо оливковых деревьев, и я иногда срывала черные ягоды с веток. Они были маленькие и невкусные. Вода в море поражала своим бирюзовым цветом. Домой возвращаться было сложнее, дорога шла круто в гору, а сырой от свежих красок холст ветер рвал из рук, пачкая широкую юбку. Я жила совершенно одна в огромном доме, который стоял на вершине горы острова Салaмино.

С веранды открывался вид на невысокие, зеленые горы, синее небо с облаками, а далеко внизу яркой полоской блестело море. По вечерам оно окрашивалось в розовый цвет от заходящего диска красного солнца. Больше всего меня удивляли разнообразные камни, которые были повсюду: на берегу моря – большие яркие, многоцветные, пористые, вдоль дороги – гладкие и белесые от пыли и жары.

– Володя, эту работу я посвятила тебе, – Римма показала на картину с идущим по бирюзовому морю корабликом. На первом плане были прекрасно написаны лилово-серые мощные прибрежные скалы. Они уступами спускались в море, отбрасывая живые прозрачные тени. Море нежно ласкало их волной.

– Я сильно тосковала по тебе в Греции. Этот кораблик мне напомнил « Алые паруса» Грина. Я также стремилась встретиться с тобой, как героиня этой книги со своим возлюбленным.

Я обнял жену.

– Спасибо за подарок. Эта картина, пожалуй, лучшая из греческой серии. Хотя и остальные – просто шедевры. Главный подарок – твое возвращение ко мне.

Наша первая совместная персональная выставка состоялась в здании Арсенала, в одном из старейших залов Московского Кремля.

Накануне открытия, развеску картин четко и быстро, со знанием дела исполнили солдаты Президентского полка, рослые ребята славянской внешности. Мимо уже висевших на стенах работ быстрым деловым шагом прошел мужчина в штатском. На ходу он окинул взглядом экспозицию, на секунду задержав внимание на моей картине « Амазонка», и громко сказал, улыбаясь:

– Обожаю бирюзовый цвет! У меня майка точно такого цвета!

Он приветливо помахал нам рукой и исчез за одной из дверей.

– Ну, Володя, поздравляю, вот и первая оценка нашего творчества.

Мы пригласили своих друзей на торжественное открытие выставки. Список фамилий приглашенных был передан в отдел пропусков, располагавшийся в Никольской башнеКремля. Нас предупредили, что ровно в 18.00 двери для опоздавших гостей будут закрыты, так здесь заведено.

Я позвонил моему давнему приятелю, художнику Владимиру Коровину, и пригласил его с супругой Ликерией на открытие выставки.

– Володя, нас предупредили, что после шести вечера никого не пустят, очень прошу тебя, чтобы ты с Ликой пришел чуть пораньше, мы вас встретим. Никольскую башню ты знаешь. Позови Лику к телефону, я хочу пригласить ее персонально.

Лика взяла трубку.

– Лика, мы с Риммой приглашаем тебя и Володю на открытие нашей выставки в Кремле.

– Спасибо, Володя, обязательно придем.

– Будем встречать вас, пожалуйста, не опаздывайте, в шесть начнется открытие, позже вы не сможете войти в Кремль.

– Володенька, ты плохо меня знаешь! – ответила Лика, – в Москве нет такого места, куда бы я не смогла пройти, для меня все двери открыты. Можете не волноваться за нас, даже если и опоздаем, я все равно пройду.

Я до последнего момента встречал друзей у входа в Никольскую башню. Все пришли даже раньше, не было среди них только Коровиных. Гости поднимались по белой мраморной лестнице, а уже в зале их встречала Римма. Ко мне спустился офицер:

– Владимир Аннакулиевич, открытие начинается, вам надо подняться.

– Жду художника с супругой.

– Не положено. Время истекло.

Офицер повернулся к часовому и сказал:

– Больше никого не пускать.

Арсенальный зал заполнили многочисленные гости, офицеры и солдаты Президентского полка.

После официального открытия слово взяли доктор искусствоведения Светлана Михайловна Червонная и критик Юрий Иванович Нехорошев.

Нас поздравили и наши друзья: актеры Роберти ТамараСпиричевы, кинооператоры Юрий Уланов, Леонид Мирзоев и его супруга Юлия Андреева, художник Иван Тартынскийс женой Ольгой, кинорежиссер Владимир Довгань. Мой давний друг кинооператор Всеволод Симаковснял короткометражный фильм об этом памятном для нас дне.

После осмотра выставки и фотографирования на память все перешли в комнату отдыха, где огромный овальный стол был накрыт сверкающей белой камчатной скатертью и красиво сервирован.

Ведущий, офицер Президентского полка, сказал:

– Уважаемые гости, прежде чем мы начнем отмечать открытие выставки наших художников, Риммы Николаевны и Владимира Аннакулиевича, хочется рассказать, что мы стоим… – он сделал паузу, – за столом Иосифа Виссарионовича Сталина. При жизни вождя этот стол находился в центре гостиной его Кунцевской дачи.

Наши гости нагнулись, приподняли скатерть, чтобы лучше рассмотреть стол, погладили ладонью столешницу, постукали по ножкам стола.

– Обратите внимание на напольные часы в углу, – продолжал офицер, – они стояли в Кремлевском кабинете товарища Сталина.

– А этот дубовый резной буфет, тоже стоял у Сталина? – спросила Алла Нагаева, разглядывая вместительный темный зеркальный буфет.

– Нет, что вы, – офицер небрежно махнул рукой, – это буфет Алексея Николаевича Косыгина.

Все заполнили бокалы шампанским, водкой, коньком. Пили за выставку, за нас, за прекрасный прием в Кремле, за памятные дипломы, которые нам торжественно вручили.

Утром следующего дня мне позвонил Володя Коровин.

– Володя, извини, что нас с Ликой не было.

– Что случилось, мы ждали вас до последней минуты.

– Мы опоздали минут на десять, нас никто не встретил. Охрана нас не пропустила.

Я просил, чтобы тебя вызвали, но часовой ответил, что открытие выставки уже идет, и он не имеет права нас пропустить. Это все Лика виновата, я ей говорил, давай выйдем раньше, это же Кремль, объяснял я ей. Она все тянула и говорила: не волнуйся, пройдем. Пять минут раньше, пять минут позже, какая разница. Виноват я, простите меня. Но Лике этого никогда не прощу!

– Жаль, что вас не было.

6 ноября 2004 года был день моего семидесятилетия. Я пригласил моего давнего друга архитектора Абдулу Ахмедова и его жену Маргариту на открытие юбилейной персональной выставки в выставочных залах Московского союза художников России на Беговой. «Мастер и Маргарита», как мужа и жену называли приятели.

Стояла промозглая ноябрьская погода, и я не был уверен, что Ахмедовы смогут придти, поскольку Абдула плохо себя чувствовал. За день до официального открытия выставки мы с женой занимались экспозицией, продумывая в каком порядке повесить ту или иную картину. Часть из них уже висела, остальные стояли на полу, ожидая своей очереди.

В дверь зала позвонили. Охранник подошел ко мне.

– Владимир Аннакулиевич, к вам пришли мужчина и женщина, сказали, что приглашены на открытие выставки. Я им объяснил, что вернисаж состоится завтра.

Я быстро направился к входной двери, думая о том, кому это я понадобился.

Каково же было мое удивление, когда за стеклянной дверью я увидел Абдулу и Маргариту Ахмедововых. Дверь открыли. Вошел Абдула, опираясь на трость, Маргарита слегка поддерживала мужа под руку. Я был бесконечно рад их приходу, мы обнялись и расцеловались. Абдула подарил Римме огромный букет чайных роз, а мне вручил фирменную коробку со словами:

– Поздравляем с открытием выставки. Это старый выдержанный дагестанский коньяк, мне присылают его земляки из Кизляра.

Римма помогла им снять мокрые плащи. Абдула осмотрелся, и, увидев рабочих на стремянках, развешивающих картины, улыбнулся:

– Шли на вернисаж, а попали на развеску, ты была права Марго, я перепутал день.

– Мы так рады видеть вас, что устроим просмотр прямо сейчас, – я взял Абдулу под руку, и повел по залам.

Абдула внимательно разглядывал картины, спрашивая, где и когда они были написаны. Он подолгу задерживался у работ, посвященных Туркмении. Тема востока была созвучна его душе, там он оставил свой яркий творческий след проработав много лет главным архитектором Ашхабада. Чувствовалось, что ему нравилось все, что было связано с природой и самобытной культурой солнечного края.

– Володя, помнишь наших друзей, – Абдула остановился у картины « Вечность», – с которыми мы частенько собирались вечерами в художественном салоне, в самом центре Ашхабада?

– Конечно, помню, к сожалению ни этого дома, ни названия улицы уже давно нет, как и многого другого. Все было снесено во время строительства грандиозного дворца.

Да, друзья у нас были интересные. Художники, журналисты, актеры, музыканты, архитекторы – все мы были молоды и очень дружны, умели веселиться и радоваться жизни. Работали с наслаждением, а вечерами собирались под крышей художественного салона, где директором в то время был Бенуард Степанов. Пили великолепное бочковое жигулевское пиво, которым славился Ашхабад. Его с утра привозил прямо с пивзавода друг Беника таксист Жора. Художник Саша Сауров завораживал женскую половину компании своими греческими песнями, которые исполнял под аккомпанемент гитары. Говорили о выставках, картинах, музыке, играли в шахматы, нарды. Какие девушки бывали в этом салоне. Балерины из Питера и Москвы – Кандюкова, Самосват, красавицы танцовщицы из ансамбля танца Леонида Смелянского.

Маргарита повернулась к Римме:

– Посиделки в салоне у Беника даром не прошли: я вышла замуж за Абдулу. Саша Сауров женился на Галине, она приехала из Ленинградской академии художеств. Беник женился на москвичке геологе Ирине. Оперный певец Мурад Диванаев – на балерине Лиде Кондюковой. Артыков женился на Мае Оразовой, преподавателе английского языка. Телеоператор Расул Нагаев добился руки москвички Татьяны, дочери академика-нефтяника. И только кинооператор Леня Мирзоев утверждал, что он закоренелый холостяк, и связывать себя брачными узами не собирается.

Мы засмеялись, а я добавил:

– Мирзоев, все-таки женился на москвичке Юле Андреевой. С ней уехал на несколько лет за рубеж кинооператором советского корпункта в Болгарии. Сейчас живет в Москве, наша дружба продолжается, мы часто видимся на его вилле в городке писателей на Пахре, или у нас в мастерской, на улице Вавилова.

Проходя вдоль расставленных на полу картин, мы продолжали вспоминать наших друзей.

– Однажды в Ашхабад приехал драматург Григорий Горин, – рассказывал я Абдуле.

– Министру культуры республики Аширу Мамилиеву очень хотелось показать известному драматургу изысканную коллекцию туркменского серебра, собранную живописцем Мамедом Мамедовым. Ашир, зная, что мы с ним друзья, и наши мастерские находятся в одном доме художника, попросил меня устроить встречу Горина с Мамедом. На следующий день я привел Ашира Мамилиева и Григория Горина в мастерскую Мамеда, заранее предупредив художника о цели визита гостей. Горин долго, внимательно рассматривал украшения, трогал их руками, поглаживая пальцами сердоликовые медового цвета камни. Мамед подробно рассказывал о происхождении той или иной вещи, из какого рода они происходят, их бытовое назначение, в каких жизненных случаях их одевают: свадьба, смотрины жениха и невесты, праздники рождения сына, скачки, состязания бахши – народных певцов и поэтов. Особенно Мамед гордился предметами народного быта, привезенными из аула Геркес, родины поэта XVIII века Махтумкули.

В мастерской Мамеда на столе дышали ароматом только что выпеченные в тандыре лепешки, лежали нарезанные ломтики дыни и арбуза, гроздья прозрачного винограда и большая пиала жареной баранины – каурмы. Мамед предложил Горину, Аширу и мне сесть за стол, разлил по рюмкам водочку. Горин продолжал с большим интересом рассматривать коллекцию. Мамед взял его под руки и сказал:

– Я рад, что моя коллекция понравилась вам, Григорий Израилевич, у вас еще будет время досмотреть ее. А жареную баранину каурму, надо есть, пока она не остыла.

После первой рюмки Ашир обратился к хозяину мастерской:

– Министерство культуры надеется, – министр посмотрел на Мамеда, – что часть коллекции ты передашь в дар музею изобразительных искусств Туркменистана. Тогда это богатство станет достоянием всего народа.

Маргарита, услышав мой рассказ, изумленно взглянула на меня, и сказала, глубоко вздохнув:

– Как в дар?! Просто так, отдать коллекцию?! И все? Я видела вещи Мамеда, это сокровище стоит огромных денег, он собирал ее, путешествуя по самым отдаленным аулам, горам, пескам Каракумов, по побережью Каспия, выезжая на этюды, чтобы подготовить материал для своих исторических картин. Покупал он все на свои средства, во многом отказывая семье. Его жена Галя поддерживала страсть мужа к коллекционированию и никогда его не упрекала.

В его собрании не только женские украшения, но и текинские ковры, чувалы, старинная национальная одежда, расшитая цветным шелком и шерстью, мужская и женская обувь, головные уборы, серебряные браслеты и перстни с сердоликом.

– Ты права, Рита, – продолжил я, – подарить свое сокровище, не каждый решиться на такое. Он не одно десятилетие по крупицам собирал его.

Горин сел за стол, поднял рюмку и сказал:

– Предлагаю всем перейти на «ты», прошу вас называть меня просто Гриша.

– Хорошо, Гриша, – предложил тост Мамед, – выпьем за то, что в моей мастерской такой замечательный остроумный драматург, которого обожают все, кто обладает чувством юмора. Твои фильмы и пьесы, Гриша, мы смотрим с большим удовольствием всей семьей, моя жена Галя и маленький сын Мамедик смотрели «Барона Мюнхаузена» уже много раз. Видели мы и спектакль «Забыть Герострата» в нашем Русском драматическом театре. Сегодня же я расскажу своей семье, что автор их любимого фильма был у меня в мастерской и любовался коллекцией.

Подошла очередь сказать тост и мне:

– Дорогой Гриша! Мне, к сожалению, еще не довелось работать как художнику над спектаклями и фильмами по твоим пьесам и сценариям. Наш театр заказал мне афишу к спектаклю «Забыть Герострата», а газета «Комсомолец Туркменистана» – рецензию. Афиша была отпечатана и расклеена по всему городу, а рецензия на спектакль опубликована в газете. Правда, у меня не сохранилось ни того, ни другого, но я точно знаю, что они есть у режиссера Рената Исмаилова, который поставил этот спектакль.

Горин с улыбкой посмотрел на меня и, заикаясь, сказал:

– Ренат прислал мне в Москву и газету и афишу. То и другое мне очень понравилось, спасибо, Володя. Но мне еще больше понравился автор афиши, – с этими словами он крепко пожал мне руку и мы выпили до дна.

В мастерской Мамедова мы провели еще несколько часов. Пока пили зеленый чай за шахматной доской прошел турнир между драматургом и художником, закончившийся разгромным счетом в пользу хозяина мастерской.

– Мамед, – остроумно заметил Горин, – ты еще раз подтвердил, что шахматы родом с Востока. Поздравляю с победой!

– В память о нашем дружеском турнире, – Мамед встал, достал из витрины круглую брошь, украшенную сердоликом, – я дарю тебе туркменское старинное серебряное украшение – гульяка. Пусть она напоминает тебе о нашей встрече в моей мастерской.

– Будете в Москве, – Горин достал визитные карточки, – приглашаю всех на спектакли в мой любимый театр «Ленком».

Рита, Абдула, Римма и я немного помолчали.

– Я помню живописные работы Мамеда, – сказал Абдула, – очень талантливый художник, жаль, что он так рано ушел из жизни.

– Да, – согласился я, – ведь он ученик великого живописца Евсея Моисеенко, Мамед учился у него в Питере, их духовная связь продолжалась до самой смерти Мамеда. Они обменивались письмами, некоторые он даже читал мне вслух, где было много добрых профессиональных советов учителя ученику. Евсей Моисеенко предлагал ему остаться преподавателем в Ленинградском художественном институте, где он был профессором, но Мамед вернулся на свою родину. Я был свидетелем скоропостижной кончины Мамеда. Он умер от инсульта. Эта трагедия произошла прямо на заседании секции живописи в 1985 году.

– А помнишь, как я привел в нашу компанию Эрнста Неизвестного, – сказал Абдула, – тогда он произвел на женщин сильное впечатление, прочитав несколько глав из своего тогда еще не изданного трактата о скульптуре.

– Женщин он больше покорил своей мужественной внешностью, следами ранений на лице, чем литературным исследованием. Как известно шрамы украшают мужчин, – вставил я.

Рита с улыбкой слушала наш разговор, добавляя в воспоминания подробности. Повернувшись к Римме, она рассказала:

– Главный режиссер ашхабадского театра Ренат Исмаилов на большинство своих спектаклей приглашал Володю художником-постановщиком. Лично мне очень памятны их спектакли «Солдат Иван Чонкин», «Пена» и «Два веронца».

– Ошибаешься, Рита. Я оформлял спектакли «Пена» и «Два веронца» с другим режиссером – Виктором Палицаевым, приглашенным из Белоруссии, – поправил я.

– Володь, ты так много работал с Ренатом, что я могу и ошибиться, главное, ведь ты же был художником почти на всех его спектаклях. В театре оперы и балета я была на премьерах постановок «Пиковая дама», «Гаяне». Всегда твои декорации срывали аплодисменты. Ведь так? – вопросительно посмотрела на меня Рита.

– Ну, ты у нас просто театровед, – улыбнулся я.

– Вот теперь ты ошибся, я музыковед, – парировала Рита.

Через некоторое время мы проводили гостей до стеклянных дверей зала, пригласив их придти на вернисаж завтра в это же время.

– Римма, какие они молодцы, что пришли к нам, жаль, что завтра Абдула второй раз, наверняка, уже не сможет придти, он болен, ему тяжело ходить, – грустно сказал я.

– Да, Ахмедовы все-таки увидели наши новые работы, пусть даже и не в торжественной обстановке, главное, что они были здесь из уважения к тебе, – добавила Римма.

– Из уважения к нам! – уточнил я.

– Главное, наши друзья помнят о нас, и, надеюсь, любят.

На следующий день, на вернисаже, выступал критик и писатель Юрий Иванович Нехорошев. Он давал глубокий анализ представленным работам, оживляя свое выступление остроумными анекдотами. В это время я увидел входящих в зал «Мастера и Маргариту». В руках Абдулы был большой букет, но теперь уже красных роз. Это было очень трогательно и волнительно.

Римма приняла букет красных роз и в этот момент раздались аплодисменты, это Юрий Иванович закончил свое выступление.

– Римма, сделай фото на память, – попросил я.

Неожиданно к Абдуле подошла красивая дама в шляпке, обнялась с ним.

– Это моя давняя знакомая по Союзу архитекторов, мы работали вместе, – представил ее Абдула.

Римма сделала памятную фотографию Маргариты, Абдулы, меня и этой дамы в шляпке.

Абдула вновь осмотрел выставку, но уже при направленном на картины ярком освещении. Проходя по залу, Абдула заметил:

– Как важно сделать экспозицию правильно, повесить работы по колориту и тематике, хорошо осветить каждую картину, подать ее в приличной раме. К сожалению, многие художники показывают свои произведения в чудовищных обкладках, а то и вовсе без рам, не уважая зрителя. Видно, они считают это особым шиком. У вас же для каждой картины точно подобрана рама. Мне это очень нравится.

Абдулла опять остановился около картины «Вечность», где было изображено обширное солончаковое плато с бликами от заходящего солнца и одинокой юртой и верблюдами на переднем плане, они застыли в горделивой позе.

Разглядывая картину, Абдула сказал, мне:

– Глубокая философская вещь получилась. Я бы назвал ее «Ностальгия». Этот мотив знаком мне, словно я вернулся обратно в свое детство.

Мы опять вспомнили наших общих знакомых. Абдула рассказал:

– Так вот. Недавно я виделся с Эрнстом Неизвестным в Москве, он приезжал из Америки, кажется, по поводу открытия памятника трагедии Сталинских репрессий.

– Знакомству с Эрнстом я обязан тебе, Абдула, это произошло в мастерской скульптора Джума Дурды. Ты тогда пригласил Эрнста Неизвестного в Ашхабад, предложив ему крупный заказ на скульптурные работы. А с Эрнстом я встретился еще раз, но уже через несколько лет, случайно. Я работал на фильме «Восход над Гангом», а он приехалв Гульрипши, под Сухуми, отдохнуть. Мы оказались с ним в одном частном пансионе. Эрнст рассказал мне, что собирается уезжать на ПМЖ в Штаты, – пояснил я.

Рита вмешалась в разговор:

– Абдула, расскажи забавную историю, связанную с именем скульптора Неизвестного, во время его первого приезда в Ашхабад. Володе и Римме это будет интересно.