Текст книги "Обнаженная модель"

Автор книги: Владимир Артыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 34 страниц)

Глава 35

Распался великий Советский Союз, республики стали самостоятельными государствами и, естественно, все творческие союзы, в том числе и Союз художников СССР, перестали существовать. Всесоюзные художественные выставки, проводимые в московском Манеже и ЦДХ, также закончились. По старой привычке, будучи в Москве, я зашел на Гоголевский бульвар, 10, в Союз художников, чтобы заплатить членские взносы и повидать Игоря Обросова, Асю Зуйкову, зайти в редакцию журнала «Творчество», чтобы увидеться с Юрием Ивановичем Нехорошевым, а потом пообедать в любимом ресторане. Каково же было мое удивление, когда вместо уютного ресторана я увидел складское помещение, а перед входом в него небольшой ларек, в котором продавались товары для художников. На прилавке лежали тюбики с красками, колонковые кисти, разбавители, лаки, но теперь уже по фантастически бешеным ценам. Я поднялся на второй этаж по мраморной лестнице, некогда застеленной красным ковром, вошел в бывшую приемную секретариата Союза, где сидела незнакомая симпатичная девушка, я поздоровался и представился. Она вопросительно посмотрела на меня и спросила:

– Вы к Дробицкому?

– Простите, а Дробицкий это кто?

– Эдуард Николаевич Президент нового Союза художников с официальным названием Творческий союз художников России.

В этот момент из кабинета вышел высокий худой мужчина средних лет.

Он острым взглядом окинул меня и сказал:

– Зайдите, пожалуйста, ко мне.

Я вошел в столь знакомый мне кабинет, где раньше сидел секретарь Союза художников СССР, Владимир Иванович Володин.

– Присаживайтесь, – предложил мне Дробицкий, – я понял, что вы художник, так ведь?

– Да, Артыков Владимир Аннакулиевич, член Союза с 1973 года. Хочу узнать, кому платить членские взносы, если Союз еще существует.

– Прежний Союз художников СССР распался, как и вся наша страна, – усмехнулся он.

– А как быть нам, теперь уже бывшим членам?

Лицо Дробицкого приняло официальный вид, и он серьезно сказал:

– Я хорошо знаком с вашими работами не только по выставкам, но и публикациям. Теперь будем знакомы и лично. Вы как известный художник, имеющий почетное звание и награды, с большим стажем в прежнем Союзе можете вступить к нам в Творческий союз художников России без рекомендаций и обсуждения приемной комиссией.

Он широко улыбнулся и предложил:

– Напишите заявление на мое имя о вашем желании вступить в Союз и приложите к нему две свои фотокарточки. Все отдадите референту. Она же примет и членские взносы и вручит вам новое удостоверение.

Эдуард Николаевич встал:

– Заранее поздравляю, вы приняты в члены Творческого союза художников России и одновременно вы становитесь членом Международной Федерации художников.

С Гоголевского я поехал на киностудию им. М. Горького, где мне хотелось повидать знакомых – актрису Нину Иванову, сменившую свою профессию на второго режиссера, и своих друзей, операторов Володю Архангельскогои Лешу Чардынина. Пройдя по коридору второго этажа, увидел своего старшего коллегу известного художника кино Петра Исидоровича Пашкевича, он был бледен и худ. Мы обнялись.

– Володя, какими судьбами ты на студии? Тебя пригласили на картину? Впрочем, что я говорю, какие сейчас картины?

– Петр Исидорович, как вы? Как здоровье?

– Здоровье, Володя, сам видишь. Перенес несколько тяжелых операций, долго провалялся на больничных койках. Сейчас пригласили на работу, запускают новую картину, в наше время – это событие. Но ты знаешь, все пытаются снимать новые картины, но, насколько мне известно, ни одна не доходит до финала из-за отсутствия денег. Инфляция, одним словом. При моем теперешнем здоровье, а вернее, при отсутствии его, и этом бардаке, который сейчас на студии, сомневаюсь, стоит ли мне возвращаться на работу. Не дай Бог случится что со мной, подведу съемочную группу. А помнишь, как хорошо мы проводили время в Доме творчества «Дзинтари». Компания подобралась хорошая, из Киева – театральный художник Анатолий Пархоменко и кино-художник Володя Агранов.

Я добавил:

– Мосфильмовцы Абрам Фрейдин, Толя Кузнецови Боря Немечек. С Ленфильма помню Марксена Гаухман-Свердлова. Позже, из Парижа в группу приехал и влился в наш круг Николай Двигубский. Петр Исидорович, вы помните кино-художника из Баку Маиса Агабекова?

– Ну, как же, конечно помню, твой приятель, у него, кажется, был роман с театральной художницей из Германии.

– Да, она из Потсдамского театра, красивая немочка, – добавил я. – И как не вспомнить моего большого грузинского друга Георгия Гуния. У этого театрального художника интересная судьба. Мама у него русская, а отец грузин. После развода родителей Георгий остался в Тбилиси с мамой, а когда бывает в Москве, навещает своего грузинского папу.

– Хороший штрих к дружбе народов, отец грузин – в Москве, а русская мама – в Тбилиси, – заметил, улыбаясь, Петр Исидорович. – А ты, Володя, был первый заводила и душа компании. Сколько тогда интересных работ сделали художники, и выставка получилась замечательной, народу на вернисаже было так много, что яблоку негде было упасть. Рижская молодежь любит изобразительное искусство. Александр Павлович Васильев, который возглавлял группу, был очень доволен отчетной выставкой. Не случайно, многие из тех работ в дальнейшем попали на Всесоюзную выставку в Манеже.

– Да, Петр Исидорович, хорошее время было, а главное не было проблем с работой, на всех художников хватало и фильмов и спектаклей и выставок. А сейчас сплошные простои и конца этому не видно.

Я пытался подбодрить старика сказав, что ему надо согласиться на работу, что все будет хорошо.

– Петр Исидорович, я понимаю режиссера, который стремится заполучить вас в свою группу, ведь вы ведущий художник-постановщик студии им. Горького.

– Да что ты, Володя, вот мой друг, покойный Боря Дуленковоставил о себе добрую память и завершил свою карьеру художника сериалом «Семнадцать мгновений весны».

В этот момент к нам подошел Давид Эппель, мой давний знакомый по работе на фильме «Утоление жажды». В руке, как всегда, он держал набитый кожаный портфель. Как говорил сам Давид, портфель перешел к нему по наследству от отца. Внешне Давид не изменился за те долгие годы, что мы не виделись. Он вытащил из кармана пузыречек, наполненный маленькими беленькими шариками, вытряхнул таблетку и бросил ее в рот.

– Глотаю нитроглицерин. Сердце никуда не годится.

Тем не менее, Давид по-прежнему был разговорчив, обаятелен, непрерывно сыпал анекдотами. Петр Исидорович улыбнулся:

– Давид, как всегда, в своем репертуаре, молодец, можешь поднять настроение. Пойду в свою группу, пожалуй, дам согласие поработать.

Пашкевич простился с нами, а мы с Давидом зашли в студийное кафе.

За чашкой кофе вспоминали совместную работу на фильме «Утоление жажды», где он был директором фильма, о его конфликте с режиссером Булатом Мансуровым, который закончился уходом Давида с картины в самый разгар съемочного периода. После ухода Давида тащить директорскую лямку до завершения фильма взялся оператор-постановщик Ходжакули Нарлиев.

– У меня, Володя, к тебе есть предложение, я теперь продюсер, – серьезно сказал Эппель, положив руку мне на плечо, – как говорится, на ловца и зверь бежит, хорошо, что мы встретились, я сам хотел разыскивать тебя, хочу собрать команду из людей, которых я хорошо знаю и доверяю.

С этими словами он щелкнул замками портфеля и вынул толстую рукопись в сером переплете. В верхнем углу красным фломастером было написано «Для В. Артыкова». На обложке значилась фамилия автора «Александр Звягинцев», ниже – крупным шрифтом «СКИФ», внизу – «Литературный сценарий художественного фильма».

– Хочу предложить тебе поработать на фильме «Скиф». Как ты на это смотришь?

– Додик, прости, но скажу тебе честно, у меня нет намерения и желания работать в кино, тем более в это смутное время, – отрезал я.

– Володя, подожди, не горячись, ты сначала прочитай сценарий. Если тебя этот материал заинтересует, и ты захочешь поработать, то я предлагаю тебе быть режиссером-постановщиком и по совместительству главным художником, если захочешь. Решать тебе самому. Со Звягинцевым я подробно говорил о тебе, и уже рекомендовал заочно твою кандидатуру, он в курсе, мне осталось только получить твое согласие.

Так – да, или – нет?

– Додик, я подумаю, не гони лошадей, дам ответ после того, как прочитаю сценарий. Если это не к спеху, встретимся через неделю, ну хотя бы в Доме Кино.

– Хорошо, Володя, встретимся обязательно, но только уже в моей новой квартире в Марьиной Роще. Моя жена Инна будет очень рада, она помнит тебя еще с шестидесятых годов, когда снимался фильм «Утоление жажды». Когда она узнала, что возможно ты будешь снимать новую картину, то очень обрадовалась. Володя, дело прошлое, но я и сейчас не понимаю, за что Булат Мансуров невзлюбил меня и отстранил от директорства на «Утоление жажды», да еще обвинил во всех грехах. Ты ведь помнишь, когда для массовки надо было собрать не менее полутора тысячи человек, а ты прекрасно знаешь, что в районе Захмета, где мы снимали, на десятки километров на всю округу всего-то несколько малочисленных колхозов, и собрать такую массу людей за трое суток было очень тяжело. Но ведь я это сделал! А когда нужна была колонна танков для съемок, а мне об этом сказали только накануне, а для того, чтобы получить военную технику, надо было предупредить меня минимум за неделю, чтобы успеть. Это же все проходит через начальство военного округа, а я ведь уже на следующий день пригнал пять танков, и съемка состоялась. Кстати, у меня дома висит твой эскиз с танками на обрыве Каракум канала, который ты мне подарил тогда же.

– Додик, как можно забыть колонну танков, которую ты пригнал прямо на съемочную площадку и при этом гордо восседал на башне бронемашины в обнимку со своим знаменитым портфелем, – улыбнулся я и продолжил. – Ты что, забыл, как наша группа устроила тебе достойную встречу. Мэтры Олег Петрович Жакови Петр Мартынович Олейниковбыли приятно удивлены твой оперативностью, а Толя Ромашини Петя Сатановский приготовили даже пузырек, чтобы посидеть с тобой. Что касается режиссера, оператора и меня, так мы были в полном восторге. Ты действительно был героем дня.

– Чтобы не сорвать съемку я выкладывался, а в результате меня кинули. И мне горько, что вы с оператором пошли у режиссера на поводу и согласились с моим увольнением. Но на тебя я обиды не держу, ведь это случилось тогда, когда родилась твоя дочь, и ты из Каракумов, где мы снимали, улетел на вертолете в Ашхабад. Было это 9 мая 1965 года, на 20-летие Победы, и ты даже назвал дочь Викторией в честь победы. Кстати, как сложилась судьба дочери?

– Вика работает врачом, подарила мне внука, назвали его Витей, в честь погибшего на войне, в 1941 году моего дяди, родного брата моей мамы.

Додик записал на листочке бумаги свой подробный адрес и домашний телефон. Протягивая листок, он сказал:

– В следующее воскресенье встречаемся у меня дома независимо от твоего ответа. Если ты дашь согласие снимать картину, то я сразу заключу с тобой договор и дам аванс, чтобы ты был при деньгах. Тогда тебе придется встретиться с автором сценария Александром Звягинцевым. Это не просто сценарист, а один из заместителей Генерального прокурора России, так что, скорее всего, ваша встреча, думаю, будет в Генпрокуратуре, на Большой Дмитровке.

– Ну, Додик, ты меня запугал, мне еще не приходилось, к счастью, беседовать с прокурорами. Передай привет жене, до встречи.

Я прочитал сценарий. Признаюсь, он захватил меня. В нем рассказывалась история об офицере-десантнике и его жене, которая попала в плен к душманам. Чтобы спасти жену офицер самовольно покидает свою воинскую часть, невольно становясь дезертиром, и начинает в одиночку искать ее. Сценарий изобилует приключениями. Через неделю я встретился с Давидом Эппелем и дал свое согласие быть режиссером-постановщиком и совмещать ее с работой художника-постановщика фильма. Учитывая сложность съемок в горных условиях, необходимость строительства декораций на натуре, где присутствие художника-постановщика необходимо, а также большое количество каскадерских трюков, присутствие военной техники: бронетранспортеров, вертолетов, а также парашютных прыжков, конных сражений, я поставил Эппелю условие. Он должен найти еще одного режиссера-постановщика, чтобы съемка не останавливалась в отсутствии одного из режиссеров на съемочной площадке. Вдвоем будет легче. Додик подумал и согласился, добавив:

– У меня на примете есть один режиссер, но мне с ним надо переговорить, он из Кишинева. Зовут его Юрий Музыка, тебе не знакомо это имя?

– В Москве, когда я был на семинаре главных режиссеров и главных художников театров страны, в нашей группе был некий режиссер Музыка, пожилой солидный дядька из Кишинева, – ответил я.

– Нет, Юра немного моложе тебя, возможно, это был его отец, он действительно занимал должность главного режиссера Кишиневского театра. Ты, Володя, завтра вылетай в Ашхабад на выбор натуры. Билет тебе принесет мой администратор вечером в гостиницу. Я буду присылать тебе в Ашхабад актеров на кинопробы. Среди кандидатур на главную роль капитана Игоря Скворцова – Скифа я сделал ставку на актера из Белоруссии Анатолия Котинёва, на роль его жены актрису Светлану Боровскую.

Когда актерские пробы были закончены, материал был смонтирован и озвучен, я прилетел в Москву для показа и утверждения актеров на заглавные роли, а также показа выбранной натуры для будущих съемок. Получился одночастевый ролик на 12 минут. Просмотр состоялся на киностудии им. Горького, в большом зале. Пришли автор сценария Александр Звягинцев и еще человек десять незнакомых мне людей. После просмотра мнения присутствующих разделились. Большинство, включая автора сценария, категорически выступали против утверждения Катенёва на роль Скифа.

– Актер Катенёв по возрасту не может играть роль капитана Советской Армии. Явно здесь нужен артист моложе.

На это я возразил:

– Если вас смущает, что артист выглядит старше капитанского возраста, то, может быть, автор повысит звание героя до майора?

– Нет, менять сценарий я не буду. Надо продолжить поиск героя на главную роль, – категорически отверг мое предложение автор.

Спор продолжался довольно долго. В конечном итоге автор согласился оставить Котенёва, учитывая, что я настаивал на этом, и меня поддержал Давид, сказав:

– Я, как продюсер, считаю, что если режиссер видит образ Скифа в Анатолии Котинёве, и берет на себя ответственность, давайте согласимся с его решением. Первые эпизоды картины покажут все. В конце концов, сменить героя еще не поздно, тем более что намечается сопостановщик, тогда и будет окончательно решен вопрос с нашим героем, останется Котинёв или будет другой актер.

На этом просмотр закончился.

Я был подавлен и, подойдя к Давиду, сказал:

– Если автор так возражает против моего выбора Котинёва, может, разойдемся по хорошему? Мне не хотелось бы навязывать автору свое видение Скифа. В конце концов, он его придумал, у него сложился свой образ героя. Ты найдешь другого режиссера, вот пусть он и снимает того, кого считают нужным. Я же умываю руки.

– Володя, не горячись, – ответил Давид, – я же тебя поддержал, хотя, честно говоря, Котинёв, хоть и хороший актер, но, действительно, больше тянет на майора или подполковника. Поснимаем первые кадры, тогда окончательно будет все ясно.

Эппель выбрал гостиницу для меня специально рядом с киностудией им. Горького, где я показывал кинопробы. Это было большой удачей, потому что рядом был ВГИК, где преподавал актерское мастерство мой давний друг Роберт Спиричев, с которым мы подружились еще, будучи матросами Балтийского флота, и наша дружба не прерывалась. Сразу после показа проб я пересек двор студии им. Горького и вошел в недавно выстроенный корпус института, чтобы навестить старого друга. Миновав учебный павильон, оказался в основном здании и, пройдя длинным коридором, заглянул в деканат актерского факультета, где и увидел Спиричева, сидящего за столом, он поднял голову и от неожиданности встал и удивленно развел руками.

– Володя, ты откуда?

– Только что со студии им. Горького.

– Ты что, там снимаешь? По-моему на студии павильоны давно пустуют.

– Дорогой Роберт, представь себе, я только что показывал там актерские пробы и после полного разгрома не могу прийти в себя. У меня все дрожит внутри.

– Все понял, сейчас едем ко мне домой, у Тамары сегодня свободный день, в театр ей не нужно, она дома и очень обрадуется твоему приезду.

– Спасибо, дорогой Роберт, Тамарочке передашь от меня поклон и извинишься, что не смогу поехать с тобой в связи с тем, что я утренним рейсом вылетаю в Ашхабад. Поэтому приглашаю тебя в гостиницу «Турист» ко мне в номер.

– Жаль, что ты не можешь поехать ко мне. Ладно, посидим у тебя. Надеюсь, в следующий раз ты приедешь надолго и навестишь старых друзей.

Мы вышли на улицу, зашли в магазин, где купили водки и закуски. Сидя в номере, я подробно рассказывал ему, как бурно проходило обсуждение кинопроб, внутренняя дрожь продолжалась, настолько я переживал, отстаивая Котинёва, я никак не мог прийти в себя. Всегда спокойный и рассудительный Роберт сказал, успокаивая меня:

– Не переживай, Володя, все образуется. За твою долгую работу в искусстве ты уже столько прошел выставкомов, худсоветов, обсуждений кинопроб и много, много всего того, что сокращает нашу жизнь. Пора бы уже закалиться и не принимать близко к сердцу всю эту чепуху. А у нас так любят раскритиковать, не принять, не признать.

Роберт махнул рукой и предложил:

– Давай лучше вспомним и помянем твою Тамару.

Он разлил водку по стаканам.

– Помнишь, Володя, когда мы еще служили на флоте и обожали наше советское кино, то кто были наши любимые артистки? Роза Макагонова, Клара Лучкои Тамара Логинова. Но мы их любили с экрана, и когда ты появился у нас дома на мой день рождения с Логиновой, я потерял дар речи. Надо же, наши матросские мечты об артистках оказались пророческими. Выпьем, не чокаясь за замечательную русскую артистку Тамару Логинову, так рано ушедшую из жизни. В тот же ваш визит ты и подарил мне свою картину «Комсомольская свадьба», она до сих пор висит у нас на самом видном месте, и я всегда гостям говорю, что это первый вариант картины, а сама картина в Государственной Третьяковской галерее.

Утром я летел в самолете, удобно устроившись в кресле, закрыв глаза и как всегда предаваясь воспоминаниям.

Глава 36

Мои мысли вновь вернулись в Прибалтику, и я вспомнил службу на Балтийском флоте, сначала в Таллиннском экипаже, где познакомился с Робертом Спиричевым, таким же салагой как и я, а потом и службу на кораблях.

Роберта призвали из Нижнего Новгорода, тогда – города Горького, где он работал актером в театре Юного зрителя. Трудно сказать, почему мы сразу сблизились, видимо, этому способствовало наша причастность к искусству. В Таллиннском экипаже, где мы проходили курс молодого матроса и принимали воинскую присягу, замполитом экипажа служил капитан-лейтенантКолчин. У него было особое чутье на новобранцев, имеющих отношение к творчеству. Так в нашем призыве он взял на заметку художников, актеров, танцоров, спортсменов разрядников, одним словом, всех тех, кто мог бы помочь ему в воспитательной работе, наладить художественную самодеятельность и наглядную агитацию. Роберт был не только актером, но и художником-оформителем, но если быть точным – он блестяще умел писать лозунги, мастерски владея шрифтом. Я был поражен, увидев, как он писал лозунг длинною метров в десять для фасада здания учебного корпуса. Он представлял собой длинную полоску жести, закрепленную на подрамнике и выкрашенную суриком, по которой Роберт белой масляной краской кистью выводил слова Никиты Сергеевича Хрущева. Я стоял и восхищенно смотрел, как Роберт без предварительной разметки текста начал сразу писать лозунг прямо от середины – по одной букве то влево, то вправо.

Я спросил его:

– А вдруг текст не поместится, ты даже не разметил его?

– Я еще и не такие длинные изречения наших руководителей партии и правительства писал, и все без разметки, на глазок, – серьезно сказал он, – и этот мой метод писать от середины никогда не подводил меня. Это дает возможность точно компоновать лозунг в целом.

К нам подошел замполит Колчин и тоже удивленно стал смотреть, как Роберт лихо работает кистью и белилами. Повернувшись ко мне, сказал:

– Смотри, Артыков, как лихо пишет маэстро Спиричев.

Роберт, не останавливая движение кисти, искоса глянул на него и спросил:

– Товарищ капитан-лейтенант, что за лозунг раньше был на этом подрамнике? Я вижу, что здесь, под суриком, был другой текст.

– Да, ну и проницательный же ты, Спиричев! – ответил капитан-лейтенант Колчин, – здесь было другое изречение, оно принадлежало самому товарищу Сталину. Пришло распоряжение из Политуправления флота обновить лозунги новыми призывами. Наше дело выполнять приказы. А ты, я вижу, Спиричев, по документам артист, а пишешь лозунг как заправский художник. И посмотрев на меня, спросил:

– Артыков, ты по документам – художник, ну, правда, из бывших студентов, а сможешь, как Спиричев писать лозунги?

– Нет, что вы, товарищ капитан-лейтенант, нас этому не учили.

– Ясно, наслышан, что в художественных вузах голых баб рисуют, и называют это ню, так ведь?

– Так точно, капитан-лейтенант, только не баб, а обнаженную натуру.

– Не один черт, что ли, – отрезал капитан-лейтенант и добавил, – для тебя тоже найдется работа, сачковать не придется, пойдем в красный уголок, будешь рисовать копию картины Шишкина под названием «Медведи на лесозаготовках», для комнаты отдыха личного состава. Шучу, конечно, я очень уважаю этого русского художника, любовался картиной «Утро в сосновом бору» в Третьяковке.

С этого времени началась наша дружба с Робертом Спиричевым. Но нам не всегда удавалось видеться. После принятия присяги мы были приписаны на разные корабли. Иногда случались встречи, чаще всего в зимнюю стужу, когда наши стальные коробки были скованы льдами в Таллиннской Минной гавани, или их ставали в док на ремонт, и тогда часть личного состава списывалась на береговую базу в Карьяне, на окраине Таллина.

Здесь мы с Робертом попадали в распоряжение замполита части капитана второго рангаНеймарка, удивительно интеллигентного офицера, который снабжал нас книгами из своей личной библиотеки и подолгу беседовал с нами о живописи, театре и кино. На береговой базе Неймарк поручал Роберту подготовку матросской художественной самодеятельности, для выступлений на концертах в Таллиннском матросском клубе. Мне поручалось писать копии с картин известных художников для фойе клуба, куда приходили матросы в дни увольнений на танцевальные вечера и «встречи с передовиками коммунистического труда кондитерской фабрики», то есть с девушками-работницами этого сладкого комбината. Мероприятия обычно начинались совместными концертами художественной самодеятельности, а заканчивались танцами под джаз-оркестр моряков-музыкантов, которым руководил наш друг, матрос срочной службы, москвич Алик Черняков, он же ударник малого и большого барабана.

Было время «хрущевской оттепели» и советские военные корабли стали осваивать мировой океан. К берегам Швеции ушел в дальних поход крейсер «Свердлов», куда Алик Черняков был зачислен в оркестр вместе с ансамблем песни и пляски Балтийского флота. Этот коллектив своими концертными выступлениями в Швеции буквально покорил публику, и многие шведские газеты писали, что выступление танцевального коллектива матросов не что иное, как концерт артистов Большого театра. Мы с Робертом очень гордились нашим другом Аликом Черняковым, и по-хорошему завидовали, что он побывал в дальнем походе.

Вечера отдыха в матросском клубе в дни увольнений были подлинным праздником для моряков, когда можно было потанцевать с девушками. Большинство из них еще плохо говорили по-русски, и мне очень нравился их милый акцент, и смесь эстонского и русского языков. Тогда я был влюблен в красивую голубоглазую блондинку Марику, а Роберт встречался с шатенкой Ани.

Замполит Неймарк выдал мне и Роберту личный знак на право свободного хождения по Таллину, чтобы мы могли в любое время заниматься в клубе порученными нам делами. Это была «охранная грамота» для комендантского патруля. Не скрою, что такое особое отношение к нам вызывало зависть у других матросов, которые могли пойти в город только с увольнительным документом и в определенные дни. Неймарк при встрече так и называл нас: «свободные художники».

Роберт занимался репетициями, а я в это время писал копию с репродукции картины Саврасова«Грачи прилетели», напечатанной в журнале «Огонек». Грачи получались размером с хорошую породистую овчарку, ибо копия, над которой я трудился, была размером гораздо больше Саврасовского шедевра. Гигантский зал клуба, располагавшийся в старинном здании готического стиля, требовал картин больших размеров, так считало начальство, и оно было довольно моим «творчеством».

Вспомнил я, как через много лет, уже в шестидесятые годы я приехал в Москву с режиссером Алты Карлиевым, оператором Анатолием Карпухиными директором картины Атабаллы Мурадовым сдавать художественную картину «Махтумкули», в которой я был художником-постановщиком, и одновременно сдавал свой документальный фильм «Песнь о воде», где был режиссером. Мы с киногруппой обмывали только что принятые Госкино фильмы в ресторане «Турист». На большой эстраде ресторана играл оркестр. Вдруг наступила пауза и в микрофон объявили:

– Исаак Дунаевский, музыка к кинофильму «Дети капитана Гранта». Посвящается моряку, Дважды Краснознаменного Балтийского флота Владимиру Артыкову!

Я от неожиданности вздрогнул, а Анатолий Карпухин хлопнул меня по плечу:

– Володя, это тебе музыку посвящают.

Я посмотрел на сцену, в сторону оркестра и увидел Алика Чернякова стоящего на эстраде среди музыкантов. Он улыбался и, приветствуя меня, стучал над головой барабанными палочками, скрипачи постукивали смычками по пюпитрам, а остальные оркестранты слегка похлопывали по своим инструментам. В зале посетители с любопытством вертели головами, отыскивая человека, которому посвятили музыкальный номер. Оркестр отыграл Дунаевского и объявил перерыв, официанты придвинули к нам еще один столик и Алик с музыкантами влились в нашу компанию. После краткого знакомства с киногруппой Алик начал рассказывать о себе:

– После флота я окончил стоматологический институт, но, как видишь, продолжаю музицировать в ресторанном оркестре, на зарплату врача выжить можно, но жить трудно, вот и пригодилась освоенная на службе профессия барабанщика. Недавно виделся со Спиричевым, он работает в театре имени Гоголя. Мы вспоминали о тебе. Он сказал, что ваша дружба продолжается. Он то мне и поведал о тебе, что ты художник, выставляешься в Манеже, а также работаешь в театре и кино. Я, признаться, не хожу на такие мероприятия, да и занят, днем в поликлинике, вечером в ресторане, но в кино не раз читал твою фамилию в титрах и думал, что это твой однофамилец. А Роберт мне сказал, что это ты и есть. А сейчас ты в Москве кино снимаешь или на выставку приехал?

– Я в командировке, только что сдали в Госкино две картины сразу, вот и решили посидеть в ресторане. И вот такая удача, встретил тебя здесь. Я несколько дней тому назад лоб в лоб столкнулся с нашим водолазом Сережей. Помнишь, такой высокий, здоровый, красивый парень? Фамилию не помню, знаю, что он из Сочи. Отметили встречу, посидели в кафе на Сретенке, куда он приходил в Морской музей, что расположен там же в старинной церкви.

Сергей тоже не оставил полученную на флоте профессию водолаза, работает в Газпроме, прокладывает нефтегазовые трубопроводы по дну рек и озер. Говорит, что это очень тяжелый труд, не то, что на Балтике, где даже на большой глубине приличная видимость и плотное дно. Совсем другое дело на реках и озерах, порой ил засасывает по самую грудь, а сильное течение буквально валит с ног. При нулевой видимости ему приходится работать на ощупь, а это очень трудно и опасно, ведь Сергей занимается сваркой труб большого диаметра, и порой даже приходится привязываться цепью к трубе, чтобы не снесло течением. Самое сложное и опасное, говорит он, это подводная сварка, но, правда, деньги платят хорошие. Но не из-за длинного рубля опускается он под воду, просто ему нравится профессия водолаза. Сергей рассказал мне, что у него отпуск, и он отдыхает в Москве и ни в чем себе не отказывает.

Мы с Аликом выпили за друзей балтийцев. Неожиданно он вспомнил о нашем приятеле по морской службе Жоре Токаеве.

– Вот ты работаешь в кино, а интересно как сложилась судьба матроса Жоры Токаева?

Ведь он попал на службу, будучи известным цирковым артистом.

– Да, – ответил я, – Жора действительно до службы на флоте был артистом цирка в знаменитой конной группе Алибека Кантемирова, еще юным артистом он успел объездить с гастролями полмира.

– Однажды Жора, – продолжал я, – показал нам вырезку из газеты, в которой рассказывалось о молодом артисте цирка, Георгии Токаеве, который снимался в знаменитом фильме « Смелые люди», где в главной роли был не менее знаменитый артист Сергей Гурзо. Зрители были уверены, что сложный и опасный трюк выполнил сам любимый артист. Когда мы прочитали вырезку из газеты, для нас стало открытием, что сцена с освобождением была выполнена не Сергеем Гурзо, а скромным артистом цирка Жорой Токаевым. Мы тогда были уверены, что все трюки в кино выполняют сами актеры. В газетной статье рассказывалось, как Жора снимался в эпизоде спасения русских девушек от угона в Германию, они были заперты в товарном вагоне, который был прицеплен в хвосте эшелона. В остальных вагонах ехали немецкие солдаты и офицеры, по их мнению, это спасало от нападения партизан. В задачу Жоры Токаева входило, сидя верхом на лошади, догнать эшелон, поравняться с последним вагоном, на ходу перепрыгнуть с коня на подножку, взобраться на крышу, пробежать по ней, спуститься между вагонами и отцепить его от эшелона во время движения поезда, и тем самым спасти советских девушек. Все это исполнил молодой артист цирка Георгий Токаев, загримированный и одетый под Сергея Гурзо. По тем временам Токаев был один из первых советских каскадеров. Позже, подобные трюки не раз блестяще выполнял земляк Жоры, Петр Тимофеев, создавший целую каскадерскую школу.

– Жора, – удивленно спросил я его, – что же ты раньше не рассказал об этом уникальном эпизоде твоей артистической жизни? Я бы не утерпел.

– Если бы я не показал вам эту статью, вы не поверили бы мне, – скромно ответил Жора.