Текст книги "Обнаженная модель"

Автор книги: Владимир Артыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 34 страниц)

Римма ухаживала за Юрием Ивановичем Нехорошевым, он пришел, несмотря на то, что не совсем хорошо себя чувствовал.

Подошел крупный мужчина – художник Сергей Витальевич Горяев, председатель Союза художников России.

– Володя, ты меня не забыл, спасибо. Я еще издали узнал себя. Поздравляю.

– Еще бы не увидеть такого Гулливера, – засмеялся Юрий Иванович, – и твою Наташу Аникину тоже легко узнать, жаль, что она не увидела себя.

Они отошли в сторонку, держа в руках стаканчики и оживленно беседуя о своих делах.

Неожиданно кто-то нежно закрыл мои глаза ладошками, прижавшись к спине.

– Оксана! Я узнал тебя! Где твой муж Юра Уланов? – спросил я, целуя ее в щечку.

– Мы с Вадимом Дербеневымпришли поздравить тебя, – услышал я голос Уланова.

Я повернулся и увидел своего друга оператора с фотокамерой в руках. Он сказал:

– Узнаешь, кого я привел? Да, правильно, это – Вадим Дербенев. Пока ты прорывался сквозь толпу к Церетели, мы с Вадимом успели изучить картину и выпить за твое здоровье. Вадим сразу узнал меня по седым усам и фотокамере в руках.

Мы расцеловались с Вадимом, вглядываясь в постаревшие лица и седые головы.

Я давно не видел Дербенева и теперь был рад встрече с известным оператором и режиссером, моим давним знакомым, который еще совсем молодым блестяще снял фильм «Человек идет за солнцем»режиссера Михаила Калика. Тогда о его работе сразу заговорили как о явлении в операторском искусстве.

Уланов начал фотографировать всех на фоне картины. В этот момент незаметно подошла Таня Назаренко с бокалом шампанского и огромным букетом цветов. Она встала рядом со мной, горделиво задрав носик.

– Снято, – сказал Уланов.

Мы остались у картины вдвоем с Таней. Она внимательно разглядывала полотно. Я решил немного разыграть ее.

– Таня, извини, что-то не уловил я в твоем лице, не совсем получилось сходство.

Таня посмотрела на меня, сделала глоток шампанского и с интонацией учительницы ответила:

– Нет, я у тебя похожа!

– А мне сказали, что не очень.

Таня топнула ножкой, и упрямо сказал:

– Нет, похожа, я сразу себя узнала! – и она с удовольствием пригубила шампанское.

– Тебе такого успеха коллеги не простят, это я по себе знаю, – взглянув мне прямо в глаза, тихо и с сочувствием произнесла Таня.

Я поцеловал эту чудную женщину и талантливого художника в губы.

Когда-то, в 1982 году, мы с Таней получали академические награды из рук Президента Академии художеств СССР Томского. Назаренко за картину «Декабристы», а я за «Визит дружбы»и «Открытие памятника Ленину». Мы вспомнили об этом, и выпили шампанское до конца. Таня растворилась также незаметно, как и появилась.

Неожиданно я увидел режиссера Ахмата Маликова. Оказывается, он незаметно для нас снял всю сцену диалога с Татьяной Назаренко, и продолжал снимать с рук, выхватывая наиболее интересные моменты.

– Предлагаю всем сняться на фоне Володиной картины, только не позируйте, продолжайте тусоваться, – скомандовал Ахмат, продолжая съемку.

Потом он подошел ко мне.

– Володя, я успел снять момент вашего разговора с Церетели, и обязательно вставлю эти кадры в будущий фильм о вернисаже.

На закрытии выставки, под старый Новый год, в торжественной обстановке нам с Риммой вручили по увесистому каталогу, перелистывать который было трудно, а нести в руках еще труднее, а к ним памятные дипломы участников.

В конце февраля позвонила Ирина Тураева. После приветствия она сказала:

– Владимир Аннакулиевич, 3 марта вы приглашаетесь на Президиум академии в Белый зал. Прийти надо к двенадцати часам. Вас ждет приятный сюрприз. Приходите с Риммой Николаевной. Не забудьте одеть галстук.

Белый зал Президиума мне был хорошо знаком. Рядом с ним располагался богато украшенный глубокой резьбой по дереву зал, где в 1982 году мне вручали Диплом академии художеств СССР, подписанный Николаем Васильевичем Томским, Президентом академии. После получения наград мы группой прошли в Белый зал, поздравляя друг друга и обмениваясь впечатлениями. Возбужденное состояние еще не покинуло нас. Стены «Белого зала» были задрапированы серебристым льном. От верхнего света картины Николая Михайловича Ромадина, вывешенные на стенах, смотрелись особенно торжественно. Я любовался хорошо мне известными вещами выдающегося пейзажиста: «Затопленный лес», «Последний луч», «Есенинский вечер». Воздух словно заполнился запахами русского леса. Я вспомнил, что на следующий год мастеру исполняется восемьдесят лет и, по-видимому, эта выставка была не случайна в академии.

Подошел Валерий Левенталь.

– Какая философская живопись!

Таня Назаренко сказала:

– Я недавно была на Масловке в мастерской Николая Михайловича. На мольберте увидела картину «Курган», она полна такой же духовной силы, как и эти полотна.

– Чтобы достичь такой глубины чувств, надо полностью отрешиться от суеты, – сказал я.

В Академии художеств нас встретила Ирина Владимировна, проводила в Белый зал и посадила на первый ряд, справа от овального стола Президиума. Постепенно зал заполнялся, академики рассаживались за столом согласно табличкам с фамилиями. Журналисты устанавливали телекамеры, от них по полу тянулись тонкие кабели.

Прямо перед нами, за отдельным маленьким столом, сидела одетая в черное Бельская. На шее и руках – старинное туркменское серебро. Лицо ее было бледно. Я помнил ее еще молодым референтом Союза художников СССР на Гоголевском бульваре, где она фланировала со значительным видом по коридорам с гордо поднятой головой, и была также задрапирована в черное и также, как сейчас, увешена тяжелым серебром.

Начались доклады членов Президиума и выступления гостей.

Зураб Константинович сидел совсем близко, слева от меня. Он внимательно и сосредоточенно слушал доклады. Толстым карандашом он все время рисовал что-то в альбоме. Иногда неожиданно поднимал голову и задавал вопросы или вносил предложение. Речи длились довольно долго. Наконец Церетели встал. Лицо его стало мягче, он широко улыбнулся и, окинув зал взглядом, сказал, что сейчас наступит приятная часть Президиума.

– Будем вручать награды академии достойным!

В зале оживились. Референты стали называть фамилии награждаемых.

Наконец дошла очередь и до меня. Я сделал два шага и оказался около Президента. Референт подала Церетели синюю коробочку и диплом в рамочке.

Она громко объявила:

– Живописец Владимир Артыков награждается «Медалью Шувалов»Российской академии художеств.

В зале раздались аплодисменты. Церетели открыл крышку и показал всем медаль. Крепко пожав мне руку, он передал вместе с медалью и Диплом академии. Вспышки фотокамер на мгновение ослепили меня. Зураб Константинович сказал несколько слов о моей картине «Путь к единству» и, пожав мне руку, кивком головы показал на трибуну с микрофоном. Я выразил благодарность Президенту и всему Президиуму за столь высокую оценку моего скромного труда.

Когда мы с Риммой покидали зал, меня обступили, поздравляя, знакомые художники и друзья.

Меня обняла Татьяна, референт по театру у Бориса Асафовича Мессерера. Я хорошо ее знал еще по работе в секции театра у Александра Павловича Васильева. В свое время она немало писала обо мне как о художнике театра и кино.

– Володечка, поздравляю тебя, «Медаль Шувалов» очень высокая награда. Редко кому ее вручают. Жаль, что ты перешел от нас в живописцы, но, мы тебя помним и любим.

Я поцеловал Таню.

Олег Савостюк встал из-за стола, обнял меня, и мы расцеловались.

– Римма, а ведь Володя не написал меня в своей картине, – с легкой укоризной сказал он, – а мы – давние друзья.

– Олег, в картине у меня только те, кто часто бывал в Тарусе, или жил там.

Олег засмеялся.

– Я двадцать пять лет ездил в Тарусу.

– Прости, Олег. Я не знал об этом.

– Ладно, Володя, я шучу. Поздравляю тебя и с картиной и с медалью. – он крепко пожал мне руку.

Мы шли по Пречистенке, весеннее солнце радовалось вместе с нами.

– Римма, почему я не написал Савостюка? Затмение. Мы ведь знаем друг друга очень давно. Но я никак не связывал Олега с Тарусой. Для меня новость, что он посещал эти места.

– Володя, – ответила Римма, – в Тарусе был Дом творчества московского Союза художников, а Савостюк, как тебе известно, в то время возглавлял МОСХ, был его бессменным председателем. Естественно, что он мог бывать в Тарусе. Я ездила туда лет десять подряд, но ни разу не встречала Олега Михайловича. Его искреннее сожаление о том, что он не попал в твою картину, говорит о многом. Это приятно! Это надо воспринимать, как признание твоего успеха.

Глава 52

Весной 2009 года в мастерскую позвонил Юрий Попков, главный художник издательства «Живопись-инфо».

– Владимир Аннакулиевич, мы выпускает буклеты о творчестве живописцев Московского Союза. В нем будет краткая информация об авторе и несколько его работ в цвете.

Я удивился.

– Юра, совсем недавно в вашем издательстве вышла прекрасная иллюстрированная энциклопедия живописи в нескольких томах, и мы в ней представлены.

– Энциклопедия – это другое. Думаю, за это время что-то изменилось в вашей биографии, прибавилось выставок, появились новые работы. Так что, пожалуйста, приходите с Риммой Николаевной, если сможете сегодня. Захватите диски, мы сядем у компьютера и вместе отберем те картины, которые устроят и вас и Союз художников.

Из небольшого зала на Тверской улице, где еще недавно проходила персональная выставка Риммы под названием «Моя любимая Россия», вела дверь в редакторскую комнату, где нас и ждал Попков. Я сел рядом с Юрой к компьютеру, и мы начали отбирать репродукции для будущего буклета. Вскоре пришла и Римма с коробкой и рулоном холста. Эти покупки она сделала в соседней комнатке-киоске, где художники покупали краски, кисти, холст, разбавители для живописи, лаки и многое другое, что необходимо для работы над картиной.

– Здравствуйте, Римма Николаевна, – приветливо встретила мою жену редактор Галина Жигунова. Она отодвинулась от экрана своего компьютера.

– У меня для вас приятная новость, – продолжила она. – Совсем недавно вышла книга искусствоведа ЕвграфаКончина о художниках, в ней есть статья и о вас. Присядьте к столу, я сейчас достану эту книгу.

Галя открыла шкаф, с трудом вытащила книгу в жестком переплете и положила ее перед Риммой.

– Этот экземпляр мы с Юрой дарим вам. Второй – вы скоро получите из рук самого автора на презентации.

Римма прочитала вслух:

– Евграф Васильевич Кончин «Холст как мера вечности».

Юра Попков рассказал:

– Автор издал свои статьи о художниках, написанных им за три десятка лет. Теперь они собраны в этом фолианте.

Римма заглянула в оглавление:

– Володя, какие имена! Алексей Грицай, Дмитрий Жилинский, Гелий Коржев, Май Митурич-Хлебников.

Повернувшись к Гале, она сказала:

– Мы с Митуричем и его супругой, без которой он никуда не ездит и ласково называет ее «мои успокоительные капли», дважды в Японии делали выставку, в 1991 и в 1994 годах.

Римма продолжила читать:

– Николай Ромадин, Зураб Церетели. Здесь очерк и о твоем друге Игоре Обросове, Володя.

Галя улыбнулась.

– Не скромничайте, Римма, порадуйте Володю, найдите статью «Серебристые звоны».

– Мне, – сказал Юра, – как составителю и главному художнику книги, хочется заметить, что Кончин очень хорошо отзывается о твоей живописи, Римма. Ты, наверное, давно знакома с автором?

– К сожалению, не имела чести быть ему представленной. Это для меня неожиданный подарок.

Я не утерпел и подошел к Римме, чтобы увидеть репродукцию и прочитать статью, в которой хорошо пишут о моей жене. На столе лежал тяжелый том в твердом переплете.

– Юра, – спросил я, перелистывая упругие листы, – как вам удалось издать такую роскошную книгу? По нынешним временам это стоит бешеных денег!

– Эта книга обошлась нам в 900 000 рублей. Конечно, изданию книги помогли спонсоры, так что мы вышли на высокий полиграфический уровень!

– У вас и прежде были хорошие издания, – сказал я, – считаю альбом «Художник и модель», составленный Львом Вениаминовичем Гриншпуном и оформленный тобой, тоже удачным. В этой книге я видел твои картины – «Смятение» и «Меланхолия». Туда попали и мои – «Девичник на Ивана Купала», «Игра в Эдем», «Амазонка»и «Качели». Книгу украшают произведения художников Венецианова, Кустодиева, Семирадского, Фешина, Серебряковой. Кстати, ее нюна международных аукционах «Сотбис»и «Кристис»ценятся очень высоко.

– Да, у нас бывали удачные издания, но такая солидная книга, пожалуй, впервые, – ответил Юра, – я больше года готовил к изданию «Холст как мера вечности». На первой странице, Володя, – вступительное слово автора.

Открыв первую страницу книги, я вслух прочитал отрывок из авторского вступления: «Книга – своего рода ретроспектива отечественного искусства … за три десятка лет. Со всеми своими положительными сторонами, не подлаженными под вкусы и догмы сегодняшнего времени. Но в этом есть и свои недостатки, некая односторонность, узость охвата всего дарования художника, его творчества».

Дней через десять Юра позвонил в мастерскую.

– Передайте, пожалуйста, Римме, чтобы она привезла в выставочный зал Московского Союза художников на Кузнецком мосту три картины. Будет развернута ретроспективная выставка картин художников, включенных в книгу Евграфа Кончина «Холст как мера вечности». В день открытия выставки будет презентация этой книги. Ваши буклеты готовы, часть мы оставляем себе, несколько экземпляров отдаем в отдел кадров Московского Союза художников, а вам – каждому по сто штук. Я захвачу их с собой и передам на презентации.

28 апреля день выдался теплым и солнечным. Из больших стеклянных окон выставочного зала падал ослепительный весенний свет. Большую часть экспозиции занимали произведения мастеров, ушедших из жизни. На их картины, развешенные на центральных стенах, к сожалению, падали прямые солнечные лучи, от чего на холстах появлялись яркие блики. Они слепили глаза, и нельзя было разглядеть всю прелесть и поэтичность этих работ.

В третьем зале на главной стене висели три работы Риммы: «Розовая зимка», «Ранняя весна», «Золотая речка». О них писал в своей статье Кончин. В этом зале картины были подсвечены специальными софитами. Освещение было удачным, и работы смотрелись очень хорошо.

Я был доволен, что картины выглядели не хуже, чем их описал искусствовед.

Мы вернулись в большой зал. На сцене стоял столик с несколькими стопками книг, за ним сидел пожилой мужчина.

– Это, видимо, Кончин, – предположил я.

– Мне не доводилось видеть его раньше, но раз этот человек сидит за столиком с книгами, значит это он.

Перед сценой на стульях ожидали начала презентации художники и гости. Многие продолжали осматривать экспозицию, бродя по залам, или стояли вдоль стен, тихонько разговаривая между собой.

На сцену поднялся и подошел к микрофону Виктор Глухов, председатель Московского Союза художников. Он рассказал о жизненном пути искусствоведа, журналиста и литератора Евграфа Васильевича Кончина, поздравил его с 80-летнним юбилеем и с выходом в свет его новой книги «Холст как мера вечности».

– А сейчас, – продолжил Глухов, – Евграф Васильевич будет дарить художникам книгу, подписанную им лично.

Юра Попков стал называть фамилии по алфавиту. За художников, ушедших из жизни, на сцену поднимались родственники, и Кончин сам вручал им книгу с автографом.

Когда прозвучала фамилия Исаковой, Римма поднялась на сцену, поблагодарила Евграфа Васильевича и подарила ему свой небольшой пейзаж со словами:

– Спасибо за высокую оценку моих работ. Я знаю, что ваша родина Забайкалье, там я написала этот этюд. Дарю вам картину от всего сердца с глубокой признательностью.

Кончин поцеловал Римму, пожал руку и сказал несколько теплых слов в ее адрес.

Я открыл книгу и тихим голосом прочитал из вступительной статьи несколько фраз своего друга Игоря Обросова: «Не о каждом художнике он берется писать. Все, что делает этот человек, исходит от значительности главных его качеств: порядочности, добра, умения видеть в художнике цельность личности, чего сегодня очень не хватает».

– Как хорошо, что Кончин предложил именно Обросову написать это вступление, – тихо сказал я Римме. – Игорь, как проницательный человек и большой художник, вник в сущность этого чистого правдивого искусствоведа, так тонко понимающего искусство и, что самое главное, любящего художников, чего не скажешь о других критиках.

В статье, посвященной Римме я прочитал такие слова: «…Цветовая одаренность Риммы Исаковой настолько широка, многогранна и многозначна, что иногда вспоминают Нестерова, Врубеля, французских импрессионистов, пытаются в них найти истоки ее живописи. Вряд ли это правомерно, хотя такие невольные сравнения показывают уровень ее мастерства, богатство ее творческого потенциала… Если уж сравнивать художницу с кем-то еще, то только с ней самой, с определенными этапами ее творческого развития…».

Глава 53

Дом ученыхна Пречистенке до 1916 года принадлежал Александре Ивановне Коншиной – вдове фабриканта, имевшего в Серпухове текстильные мануфактурные предприятия. Интерьеры этого старинного особняка были созданы в 1910 году по проекту известного архитектора Анатолия Гунста.

В этом красивом доме открылась выставка живописи, в ней приняли участие художники Стас Плутенко, Павел Арзуманидис, Ирина Алавердова, Виктор Лукьянов, Юрий Леонови старейший художник Ефрем Иванович Зверьков. Конечно, показали свои картины и мы с Риммой.

Вернисаж открыл Георгий Павлович Гладышев, Президент Международной академии творчества. После его выступления многочисленные гости, художники, искусствоведы, журналисты разбрелись по залам, осматривая экспозицию.

Моя большая работа «Через века» висела над концертным роялем в торце большого зала.

Ко мне подошел Виктор Лукьянов и, как всегда, возбужденно жестикулируя, сказал:

– Вот видишь, как хорошо я повесил твою картину! На самое видное место!

– Ну да, над роялем, – согласился я.

– Когда начнется концерт, все будут смотреть на нее, – импозантная фигура Виктора нервно двигалась. Он то поглаживал бороду, то поправлял галстук.

– Конечно! Особенно хорошо будет ее видно, когда пианист поднимет крышку рояля, и наглухо перекроет картину, – спокойно добавил я.

В это время Римма ближе подошла к моей картине.

– Володя! – испуганно сказал она, – посмотри, какая вмятина на холсте, вот здесь, – и она показала рукой на левый нижний угол.

Оставив Виктора, я подошел Римме.

– Да, повреждение серьезное. Что будем делать?

У Риммы навернулись слезы.

– Когда картину вешали, ее ударили об угол рояля, или она сорвалась. Вот так безответственно относятся к произведениям искусства устроители выставки!

Я хотел выяснить у Виктора, кто виноват в порче картины, но его уже не было, он растворился в толпе.

– Теперь мне ясно, почему картину повесили за рояль, видно думали, что так будет легче «скрыть следы преступления».

– Володя, я постараюсь убрать кракелюры. Осетровый клей у нас есть, как это сделать, я знаю. Будь повреждение еще серьезней, пришлось бы, конечно, обращаться к реставраторам, и это стоило бы очень дорого. Володя, к сожалению, так бывает.

Если ты помнишь, года три назад на выставке в Малом Манеже, в Георгиевском переулке, на мою работу, висевшую в нижнем ряду, сорвалась верхняя картина. Она была в тяжелой худфондовской раме, сделанной еще в советское время, и, падая, она зацепила и мою.

Мне сразу позвонили из выставочного зала, чтобы я приехала. Там на полу я увидела обломки дерева и гипса. Я аккуратно подняла свой пейзаж, протерла его и успокоилась, увидев, что он чудом уцелел. Работники зала даже не подошли и не извинились. Никто ни за что не отвечает. Я вставила картину в новую раму, и ощутила радость, что мой труд не погиб.

– А теперь посмотрим, как поживают твои работы здесь, Римма.

Мы направились к центральной стене, где висели ее картины. Они почему-то были вывешены на стене за мощной колонной.

– Мою картину спрятали за крышкой рояля, – усмехнулся я, – а твою, Римма, упрятали за колонной, это гораздо надежнее, – мы понимающе посмотрели друг на друга и рассмеялись. – Любят нас организаторы выставки, – твою живопись можно увидеть только наискосок: или слева от колонны, или справа.

– Предлагаю смотреть слева.

– Теперь, ты Римма, будешь «леваком» – сейчас это модно.

В зале, среди зрителей мы увидели Зверькова с супругой, Любой Ширшовой, известным искусствоведом. Она подвела Ефрема Ивановича к его картинам, бережно придерживая под руку пожилого супруга.

Зверьков почти вплотную придвинулся к холсту и профессиональным взглядом стал внимательно рассматривать.

– Люба, – оглянувшись на жену, он громко спросил, – чья это такая черная живопись?

Она потянулась к уху мужа и довольно громко ответила:

– Да твои это работы, твои!

Зверьков сделал несколько шагов назад и вновь посмотрел на два темных пейзажа.

– Нет, Люба, это не мои работы. Я так темно никогда не писал, – задумчиво сказал старый мастер.

Жена решительно взяла его под руку.

– Ефрем, это твои работы, – уже с раздражением сказала Люба, – это обыкновенная патина, от времени. Ты что, забыл, что масляная живопись с годами жухнет: желтеет и темнеет.

Он неуверенно пожал плечами и отрицательно покачал головой:

– Нет, это не мои работы.

Люба молча взяла мужа под руку, и они медленно пошли дальше осматривать экспозицию.

Недалеко от нас стояла молодая пара. Они с удивлением слушали этот диалог.

– Надо же, автор не узнал свои работы! – сказал парень.

– Что ты хочешь, человеку под девяноста, хорошо, что он может еще ходить на выставки, – ответила ему спутница.

Мы тоже были невольными свидетелями этой сцены. А подошедший к нам Павел Арзуманидис тихо сказал:

– Чтобы оставить след в искусстве надо иметь кроме таланта и физическое здоровье, только тогда можно осуществить задуманное.

– К концу жизни, когда художнику многое открывается в искусстве, и он только начинает понимать, его покидают физические силы, и тогда творческие замыслы остаются нереализованными, – также тихо и с грустью ответил я Павлу.

– Поэтому художники к старости женятся на молоденьких медсестрах или врачах, чтобы скорая помощь была на дому, – улыбнулась Римма.

В большом зале Дома ученых были расставлены круглые столики с закусками и напитками, вокруг которых теснился народ. Мы увидели Георгия Павловича с женой Заретой и подошли к ним.

– Римма Николаевна, я так люблю вашу живопись. Жаль, что картины неудачно повесили, – сказала Зарета.

– Там где висят картины Риммы Николаевны, – поднял стакан с минеральной водой Павел, – там и центр выставки, даже если их упрятали за колонну.

Все засмеялись шутке и сдвинули бокалы с шампанским.

– Георгий Павлович, – перейдя на серьезный тон, начал я свой разговор, – Юрий Борисович Леонов показал сегодня на выставке интересные работы. Вы знаете, что он издает альбомы по искусству, выпускает газету «Наш изограф» и, помимо этого, находит время творчески работать как художник.

– Газета «Наш Изограф» пользуется большим успехом. Мне рассказывали, что ее быстро расхватывают на выставках, тогда как другие газеты по искусству не столь востребованы, – многозначительно добавил Павел.

Георгий Павлович молча слушал, иногда кивая головой.

– Юрий Борисович действительно проводит большую и полезную для нашей академии работу. Я видел его картины сегодня. Они достойные, – сказал он, о чем-то думая.

– Хорошо. Подготовьте на Леонова расширенное представление, – он взглянул на меня, – на ближайшей сессии поставим на голосование вопрос о его избрании в действительные члены.

– Георгий Павлович, я уверен, что за него проголосует подавляющее большинство, – твердо сказал я.

Встречу с Юрием Борисовичем откладывать не стал и уже на следующее утро мы с Риммой подъехали к издательству на Гончарной улице. Это был деревянный дом, украшенный искусной резьбой. Под козырьком его крыши дощатый фасад опоясывал декоративный пояс, а окна обрамляли резные наличники. У парадного крыльца нас приветливо встретила Татьяна, жена Юрия Борисовича, его верный помощник в издательских делах.

Мы поднялись по крутой лестнице старинного особняка в его небольшой уютный офис. Татьяна с Риммой сели пить чай с тортом, чтобы не мешать нашему разговору.

Учитывая большую занятость Юрия Борисовича, я без вступлений попросил его рассказать подробнее о себе, не передавая ему вчерашнюю беседу с Гладышевым.

– Я родился в Ленинграде, в 1952 году, – начал свой рассказ Юрий Борисович.

Жил я с родителями в самом центре северной столицы, если быть точным, на бульваре Профсоюзов. Его надвое разделяла аллея из вековых лип. Она стала той первой дорогой, и началом долгого пути познания мира прекрасного. Еще школьником я жадно впитывал изысканную красоту «застывшей музыки в камне»: классические формы и линии стройных зданий; череду колонн, увенчанных капителями; аркады зеркальных арочных окон, в которых отражались клубящиеся, белоснежные облака на фоне звонкой синевы неба. В начале шестидесятых годов я уже выбрал свою судьбу – решил стать архитектором! Мое увлечение рисованием привело в различные изостудии. С этого, пожалуй, и началась моя профессиональная подготовка как будущего художника. Я стал завсегдатаем Эрмитажа и Русского музея. Особенно волновался около полотен старых мастеров, посещая Русский музей. Путешествие по залам начиналось со второго этажа, куда я вбегал по мраморной белой лестнице, где подолгу стоял у огромных картин Бруни, Брюллова, Флавицкого, Семирадского, Айвазовского. Это была восхитительная прелюдия, после которой я спускался на первый этаж. И ступая по анфиладе залов, переходя от одного мастера к другому, погружался в мир любимых художников: Иванова, Саврасова, Репина, Сурикова, Левитанаи Серова.

Я приходил к ним в гости, как приходят к старшим уважаемым наставникам за советом и моральной поддержкой, заряжался энергетикой их гениального таланта.

Юрий Борисович помолчал, глядя в окно на белокаменную ограду и Святые ворота Подворья Афонского Свято-Пантелеимоновского монастыря. Справа была видна громада сталинской высотки в Котельниках.

– Посмотрите, Владимир Аннакулиевич, в моем окне соединились две эпохи, – задумчиво сказал Юра. Отведя взгляд от окна, он продолжил.

– Кто тогда в Ленинграде не знал и не любил театр, что на Невском проспекте, да еще в таком красивом здании стиля «модерн», где на нижнем этаже, сверкая витринами, располагался гастроном «Елисеевский». На втором этаже – Театр Комедии, где тогда работал знаменитый режиссер и художник Николай Акимов, тот самый фантастически одаренный человек, соединивший в себе режиссера, театрального художника и плакатиста.

– Да, я тоже любил этот театр, тем более что от нашего общежития на Фонтанке до театра Акимова на Невском – рукой подать. Там я посмотрел не мало спектаклей и очень хорошо помню экспозицию афиш и плакатов Акимова, уже тогда они были признаны произведениями искусства. Но это было очень давно. В год, когда вы родились, я поступил в высшее художественное училище барона Штиглица. Было это в пятьдесят втором, а в пятьдесят третьем умер Сталин. С группой студентов мы выехали в Москву. И нам удалось попрощаться с вождем в Колонном зале Дома Союзов.

– Владимир Аннакулиевич, на втором этаже училища Штиглица, размещался и наш архитектурный техникум. Потом его перевели в другое здание. Я продолжил серьезно заниматься графикой и плакатом. Сейчас уже не помню, кто первый подсказал мне, что у Акимова есть ученик и продолжатель его традиций, уже известный тогда плакатист Левон Айрапетянц. Собрал я свои рисунки, акварели и с надеждой отправился в его Школу плаката, куда и был принят. Учеба дала мне возможность познать суть этого жанра, который служит не только инструментом пропаганды и агитации, но и является одним из видов изобразительного искусства. Теперь, будучи студийцем Школы плаката, я стал активно участвовать в выставках.

Юрий Борисович передал мне альбом, где были напечатаны многие его плакаты. Я внимательно стал смотреть, перелистывая страницы, и убеждаясь, что именно острая композиция, оригинальность раскрытия темы скупыми выразительными средствами принесли автору успех и признание.

Юрий Борисович не без гордости говорил, давая пояснения некоторым своим работам:

– Этот приобретен Государственным Русским музеем. Эти, – он сам перевернул несколько страниц, – отмечены дипломами.

Юрий Борисович снял с полки и протянул графические листы:

– Они экспонировались на зарубежных выставках, где и остались в музеях.

Татьяна попросила мужа:

– Юра, покажи Владимиру Аннакулиевичу репродукции с твоих работ, которые осели в музеях Англии, США, Японии и в Польском мемориальном музее «Освенцим».

– В начале восьмидесятых я переехал в Москву, – продолжал рассказывать Юрий Борисович, – где начинается, а вернее продолжается моя творческая карьера. Сначала возглавил редакцию «Общеполитический плакат». Время само требовало от меня, как художника, занять гражданственную позицию патриота.

Советский Союз распался, а с ним и Союз художников СССР. Искусство оказалось в сложном положении. Вот в это непростое время я много работал, давая на выставки новые плакаты, отражающие само острие жизни.

Вскоре меня пригласили на должность главного художника в Управление делами Президента Российской Федерации. После такой солидной стажировки, – улыбнулся Юрий Борисович, – я пришел в издательство «Наш Изограф», но уже не только главным художником, но и директором. Мой коллектив выпускает книги, каталоги, альбомы, – он рукой показал на книжные полки.

Мы уже прощались с нашими молодыми друзьями, когда Юрий Борисович неожиданно сказал:

– Владимир Аннакулиевич, у нашей замечательной московской художницы Ирины Алавердовой скоро будет персональная выставка в Доме Пушкина на Старом Арбате. Она просила меня, чтобы вы написали статью, о ее творчестве для газеты.

– Я готов написать очерк об этой красивой женщине и ее картинах.

– Вот телефон, она ждет звонка.

Уходя, я подумал:

– Как хорошо, что на склоне лет продолжаю встречать молодых талантливых друзей, полных физических сил и творческих замыслов. Мы уходим навсегда, но за нами уже идут новые силы, это и есть подтверждение слов: жизнь коротка – искусство вечно.