Текст книги "Обнаженная модель"

Автор книги: Владимир Артыков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 34 страниц)

Глава 38

Наша съемочная группа расположилась у подножья северных отрогов Копетдага, в энском военном городке, буквально в двух-трех километрах от районного центра, города Гек-Тепе – «Зеленый холм». Сражение, некогда произошедшее у стен Гек-Тепинской крепости в конце XIX столетия, вошло в историю как отважное сопротивление туркменского населения русским войскам генерала Скобелевав период присоединения Туркестана к Российской империи.

Известный художник Василий Верещагиннаходился в это время в действующей русской армии и как офицер принимал участие в военных действиях. Он cделал множество рисунков и живописных этюдов с натуры, изображая солдат и офицеров генерала Скобелева. Художник делал зарисовки небольшого размера, порой с ладонь, изображая на них туркменских детей, стариков, предметы быта, национальные одежды, рисовал верблюдов, осликов и, конечно же, знаменитых коней ахалтекинской породы, собирая бесценный документальный материал для своих картин, ставших основой для многих живописных полотен баталиста. В картине «Смертельно раненый» художнику удалось передать ужас и трагедию войны, изобразив фигуру солдата с рукой прижатой к груди, в странной неустойчивой позе, которая вызывает почти физическое ощущение неминуемой смерти. «Ой, убили, братцы… Убили… Ой, смерть моя пришла..!» – так написано золотом на раме этой картины рукой самого Верещагина.

В местах тех далеких сражений до наших дней сохранились остатки стен и башен Гек-Тепинской крепости, и в 90-е годы XX века на этом месте была построена мечеть. Ее бирюзовый купол и четыре высоких минарета видны издалека.

От палящего солнца Гек-Тепе надежно защищен фруктовыми садами, виноградными беседками, пирамидальными тополями и развесистыми тутовниками, которые отбрасывают глубокие синие тени. Воздух освежают журчащие прохладные воды арыков. В предместьях городка на щедро орошаемых бахчах в изобилии растут дыни и арбузы. Большая вода пришла сюда по Каракумскому каналуи широко разлилась в бывшей пустыне, образовав огромное водохранилище, которое назвали Гек-Тепинским морем.

Быстро пролетел подготовительный период фильма, и группа приступила к съемкам. Одними из первых были отсняты караван верблюдов, идущий на фоне горной цепи Копетдага и небольшой автобус, едущий по пыльным горным дорогам. В салоне ПАЗика вместе с массовкой, изображавшей пассажиров, на первом сидении ехали и мы с режиссером Юрой Музыка, беззаботно беседуя и смеясь, выпивая из пластмассовых стаканчиков якобы спиртное, а на самом деле минеральную воду. Этот эпизод снимался с подачи Юры Музыки.

– Володя, пусть Юра Улановснимет нас с тобой на память о нашей совместной работе, – предложил он.

– Я согласен, а что об этом, не очень скромном твоем предложении, скажет Уланов?

Оператор махнул рукой, одобряя режиссерскую затею, взял камеру и начал снимать с рук. Этот материал потом вошел в картину, правда, в сильно урезанном виде и стал своеобразным эпиграфом будущего фильма. По традиции кинематографа после съемок первых кадров картины режиссер на счастье разбивает фарфоровую тарелку, но так как нас было двое, мы взяли тарелку с двух сторон и с размаху ударили ею о ножку штатива. Но тарелка разбилась только на две части. Уланов сказал:

– Плохая примета, всего на две части раскололась. Обычно тарелочка разбивается на множество мелких кусочков, и участники съемки могут сохранить осколок на память. Я знаю ассистентку с «Мосфильма», у которой таких осколков целый мешочек.

Администратор разлил по стаканам горячее от раскаленного воздуха шампанское, которое растеклось по рукам густой липкой пеной.

Шла середина девяностых годов. Военнослужащие бывшей Советской Армии покидали территорию уже независимого Туркменистана. Вновь создаваемые вооруженные силы республики еще не успели заселить городок, и наша киногруппа расквартировалась в опустевшей гостинице воинской части. Офицерская столовая на пятый день нашего пребывания закрылась, а в единственном военторге на полках оставались только банки баклажанной икры и килек в томате. Хлеб продавался в определенное время и, как правило, когда вся группа была занята на съемках. На своей машине я ездил за продуктами в Ашхабад, иногда встречая прибывавших в аэропорт московских актеров, чтобы привезти их в военный городок.

Единственный автобус ПАЗ, который мы зафрахтовали на киностудии, нередко простаивал из-за отсутствия бензина. Возникали большие трудности при строительстве декораций на натуре, так как объекты были разбросаны по разным ущельям. Наша бортовая машина, доставлявшая строительный материал для декораций, с трудом пробиралась по горным дорогам и нередко застревала в горных ручьях, и тогда стройматериалы приходилось переносить на руках к местам будущих съемок. Главной проблемой было отсутствие профессиональных монтировщиков. Набирали молодых безработных парней из Гек-Тепе, которые не имели представления о том, что такое декорации, и как их строить. Они были рады немного заработать на хлеб. Обещанных профессиональных монтировщиков и бригадира-декоратора я так и не дождался. Пришлось самому руководить постройкой объектов, заниматься ликбезом с моими дилетантами. Я разрывался между съемочной площадкой и строительством декораций, зачастую тратя целый день, чтобы добраться с одного объекта на другой, и возвращался в наш генеральский особняк уже в конец измотанным. Там меня ждали оператор Юра Уланов и сорежиссер Юрий Музыка. Они также работали допоздна и возвращались со съемочной площадки усталые. Но на этом наш рабочий день не заканчивался, нам надо было еще обговорить съемки на завтра. Мы садились за стол, и наши посиделки затягивались далеко за полночь. Моим частым отсутствием на съемочной площадке был недоволен оператор.

– Володя, – в запале говорил Юра, – я понимаю, что в этом бардаке, в который мы все попали, тебе необходимо быть и на строительстве декораций, и со мной у камеры. Но я без тебя не хочу ставить кадр. Толя Котинёвкаждый раз спрашивает, будешь ты или нет. Так что давай, старик, появляйся чаще. Мы ждем тебя.

– Юр, – отвечал я, – есть же и еще один режиссер, с которым ты можешь также работать и общаться, как и со мной. Ты пойми, если мы в срок не закончим строительство декораций, то съемка вообще остановится. А мне приходится работать с совершенно непрофессиональными людьми, буквально с азов разжевывая, как и что надо делать.

– Я прекрасно все понимаю, но, пожалуйста, я тебя прошу, по возможности будь с нами, я чувствую себя спокойно, когда ты, Володя, рядом со мной и мы вместе ставим кадр, – умолял Уланов.

Музыка напомнил:

– Время позднее, у нас завтра сложная съемка. Мы снимаем с самолета движение конной и пешей колонны душманов по ущелью, обстрел самолета душманами и ответный огонь с воздуха по ним. Пиротехники уже подготовили ленты с холостыми патронами и взрывпакеты. Я буду работать с массовкой на земле, а ты, Володя, с оператором будешь с самолета снимать пролет и обстрел душманов. Если у тебя есть желание остаться на земле, тогда я буду в самолете с оператором.

– Нет, нет, – категорично отрезал Уланов, – я с Володей буду в самолете.

– Хорошо, – соглашаясь, махнул рукой я, – буду с оператором в самолете, а на декорацию пошлю нашего администратора, чтобы он проследил за ребятами, иначе они разбегутся по своим аулам.

Музыка посмотрел на меня, вздохнул и сказал:

– Понимаю, тебе тяжело без профессионального декоратора и ассистента. Приходиться разрываться на два фронта. Другого выхода, к сожалению, у нас нет. Завтра надо обязательно отснять этот сложный объект с душманами, потому что самолет мы больше не получим, да и дорого обходится воздушная техника.

Говоря это, Музыка покрутил пальцем в воздухе. Мы все посмотрели на потолок, словно прощались с самолетом, после чего я сказал:

– С утра мы снимем прыжок с парашютом спортсмена, дублирующего нашего Толю Котинёва. Дублер просит скорее отснять и отпустить его, потому что у него начинаются соревнования. Только после этого будем снимать бой с душманами, и если все пройдет, как задумано, тогда отпустим самолет. Главное, чтобы мы не залетели на крупную сумму, задерживая самолет. Нам этого Додик не простит.

Юра Уланов искоса посмотрел на меня, пальцем погладил свои седые усы и сказал:

– Да, деньги тают как снежные вершины Копетдага, высыхают как ручьи Каракумов. Если так будет продолжаться и дальше, мы не только самолет не сможем оплатить, но даже рассчитаться с массовкой и актерами.

– А впереди еще съемки с вертолетов. А это выльется в кругленькую сумму, – напомнил я.

– Да, – грустно сказал Музыка, – если Додик в своем кожаном портфеле не привезет деньги из Москвы, то не только зарплату артистам, но и всю группу оставим без суточных, не говоря уже о вертолетах.

– Чувствую, катастрофа приближается! – ответил я, – без денег нас и из городка попросят. Ну, да ладно, а сейчас давайте займемся делом, пока еще есть силы, засядем за экспликацию эпизодов на завтра.

Началась наша обычная застольная работа. Обговаривался каждый кадр, и я тут же его зарисовывал на бумаге фломастером, рисовал что-то в своем альбомчике и Музыка. Обсуждая план на завтра, каждый вносил свои предложения и поправки. Наши споры, порой, срывались на ругань, но к счастью все заканчивалось благополучно, без жертв.

Как-то Анатолий Котинёв, в один из свободных от киносъемок дней пригласил меня в свою комнату.

– Володя, – несколько смущаясь, сказал Анатолий, – я иногда пишу этюды и натюрморты, это, как говорится, мое хобби. Одним словом я люблю живопись, и в свободное время пишу маслом.

– Это для меня новость, а что ты раньше об этом не говорил?

– Я не люблю афишировать свои увлечения. Можно я покажу вам натюрморт, который я только на днях закончил? Мне интересно мнение профессионального художника, – сказал Анатолий.

– Понимаю, скоро приезжает твоя Светлана, и ты хочешь порадовать ее новой работой.

На что Анатолий ответил:

– Вы угадали, она любит картинки, которые я рисую.

Мы вошли в комнату гостиницы, где жил Котинев. На столе стояла картонка. Анатолий показал рукой на нее.

– Вот этот натюрморт, и я хочу выслушать ваше мнение.

С этими словами он повернул картонку. На ней еще свежо блестела масляная краска, и я увидел сочно и широко написанный натюрморт, где висел подвешенный за веревочку к вбитому в стену гвоздю золотистый копченый лещ, под ним на белой тарелке лежали огурец и помидор, а на обрывке газеты – ломоть серого хлеба и пучок зеленого лука. Я обратил внимание, что ни этюдника, ни мольберта в комнате не было. Также не было ни леща, ни хлеба, ни огурца с помидором.

– Где твой натюрмортный фонд? Ты что, по воображению его написал? – спросил я Анатолия.

– Натюрмортом я закусил вчера с нашим пиротехником под стаканчик туркменского вина «Чемен», – улыбнулся он.

– Будем считать, что это был уходящий объект, – заметил я, – многие художники поступают также, но это ничуть не умоляет достоинства живописца. Я также иногда закусываю своим натюрмортом, когда завершу его. Но только не под вино, а под водочку.

– Мне понравилось туркменское вино, – сказал Анатолий – особенно местного завода. Недавно здешние офицеры угостили меня десертным белым марочным вином «Ясман-Салык» Гек-Тепинского винзавода. Попробовал я и «Тербаш», и «Гара-Изюм». Эти вина мне тоже пришлись по вкусу. Офицеры, которые возвращаются в Россию, затариваются впрок этим фирменным вином. А теперь я жду вашего мнения о моей живописи, – серьезно посмотрел на меня Анатолий.

– Помнишь натюрморт Кузьмы Петрова-Водкина «Селёдка»? Он написан в голодном тревожном 1918 году. Сейчас, глядя на твоего леща, я вспоминаю эту картину. На том натюрморте селедка лежит на синей оберточной бумаге, излучая золотистый цвет, у тебя же лещ висит на голубовато-серой стене. И в том и в другом случае золотистый цвет держит тональность всей картинной плоскости. Главное, в твоей работе я усмотрел четко выраженное время и состояние, которое точно отражает сложный период распада Советской страны. Так и в 18-м году, в период развала Российской империи, Гражданской войны и голода, художник своей «Селедкой» отразил эпоху. Толя, конечно, это сопоставление, мягко говоря, натянутое. Но я хочу сказать, что работа у тебя получилась удивительно созвучной нашему нынешнему положению. Что касается техники живописи, могу сказать, что она достаточно профессиональна. У тебя есть способности, ты чувствуешь колорит. Это поможет, как мне кажется, и в твоей актерской профессии. Да, да, Толя. Не удивляйся. Хочу напомнить широко известную фразу: «Живопись – мать всех искусств». Кто знает, возможно, поэтому режиссеры Георгий Данелияи Станислав Говорухинпишут картины и даже устраивают свои персональные выставки. А такие корифеи нашего кино, как Лев Кулешов, Александр Довженко, Михаил Ромм, вообще вышли из художников. А сейчас, Анатолий, пойдем со мной в наш генеральский особняк, я подарю тебе этюдник с набором красок.

– Нет, спасибо! Что вы! Вам он тоже нужен, – запротестовал Анатолий Котинёв.

– Не возражай, мне сейчас не до этюдов, а ты всегда найдешь время для живописи. Думаю, что ты успел увидеть красоту здешних мест. Теперь, когда у тебя будет этюдник, ты сможешь в свободное время писать. Пользуйся моментом: придется ли тебе, вообще, когда ни будь еще побывать в Туркмении, скоро все изменится.

Глава 39

Уланов, Музыкаи я занимали довольно просторный дом, прозванный Эппелем, генеральским, видимо, этим наш продюсер подчеркивал свою заботу о постановочной группе. У каждого была своя спальня, и одна общая большая гостиная, крыльцо дома вело в коридор, упиравшийся в небольшую кухоньку. В гостиной, в свободное от работы время мы обсуждали отснятые сцены, намечали съемки будущих эпизодов, проводили репетиции с актерами и там же принимали гостей. С наступлением вечерней прохлады мы ездили купаться на Гек-Тепинское водохранилище, где, испытывая подлинное блаженство, наслаждались чистой водой искусственного моря. Ближе к плотине актеры и каскадеры удочками и спиннингами ловили рыбу, искренне удивляясь обилию пойманных сазанов, толстолобиков, белого амура. Попадались и молодые сомята. На костре варилась уха, а на прутиках жарился рыбный шашлык. Осветители, каскадеры, пиротехники часто смеялись:

– В России не поверят, что в песках Каракумов мы объедались рыбой, ни за что не поверят, – и в доказательство с удовольствием фотографировали друг друга с пойманными рыбинами в руках.

Толя Котинёвтоже увлекся рыбалкой. Это было не только хорошим подспорьем при скудности прилавков в магазине военного городка, но и отличным отдыхом.

Строительство декораций первого объекта, и их заполнение реквизитом, несмотря на все трудности, закончилось. Их, как говорят в кино, обжили. Впереди было строительство декораций в других ущельях, но пока я мог постоянно быть на съемочной площадке, занимаясь режиссурой вместе с Музыкой. Но иногда мне все же приходилось отлучаться в Ашхабад, где в моей мастерской стояли на мольбертах начатые холсты. Всесоюзные выставки уже давно прекратились, союз «республик свободных» распался, но я продолжал писать картины, это была моя внутренняя потребность. Работа «в стол», как говорят писатели. Кроме того, мама после смерти папы сильно сдала, и хотя внуки были всегда рядом и помогали ей, я старался чаще навещать любимого и родного человека.

Однажды, возвращаясь из Ашхабада, я захватил с собой актрису для съемки эпизода нападения душманов на автобус. Из города мы выехали, когда солнце перевалило зенит и било своими раскаленными лучами прямо в лобовое стекло моей машины. От ослепительного солнца не помогали даже темные очки. Температура воздуха перевалила за сорок градусов в тени, корпус автомобиля раскалился так, что дотронуться до него было практически невозможно. В салоне стояла духота. А если я открывал боковое окошко, то в машину врывался обжигающий раскаленный воздух, и дышать становилось невозможно. по Моей спине стекали струйки пота.

Аня, так звали актрису, свернувшись калачиком, спала в машине на заднем сидении. Видно жара сморила ее. Передо мной прямой однообразной стрелой тянулось высокое насыпное шоссе. По бокам сплошной зеленой массой рос камыш. Его толстые крепкие стебли были высотой не менее трех метров, а верхушки почти достигали уровня асфальтовой ленты дороги. Камыш еще не высох, его ярко-зеленая масса контрастно выделялась на выгоревшей однообразной желтовато-бурой холмистой равнине. Слева от дороги тянулась горная гряда Копетдага, мерцая голубым миражом в раскаленном воздухе. Справа от шоссе распласталась бесконечная пустыня, она растворялась к горизонту и сливалась с белесым июльским небом.

Однообразие пейзажа и сильная жара утомили меня. Чтобы не заснуть за рулем, я начал петь песни из кинофильмов своего детства. «Броня крепка и танки наши быстры…», «Широка, страна моя родная…» переходили в песню «Все стало вокруг голубым и зеленым…». Попутчица меня не поддержала, она крепко спала, утомленная перелетом из Москвы, и я также начал клевать носом. Остановиться для отдыха я не мог, т. к. потом машина превратилась бы в раскаленный на пылающих углях казан. Скрыться же в тени было негде. Спасение было только в движении автомобиля, обдуваемого встречным потоком воздуха.

Но сон продолжал овладевать мною. Первый раз я очнулся от удара лицом в руль. Виляя, машина двигалась по шоссе. Второй раз я очнулся от сильной вибрации: машина двигалась по щебенке обочины шоссе. Я открыл глаза, и увидев через лобовое стекло только небо, понял, что куда-то лечу. Я резко вывернул руль влево, выскочил на встречную полосу и почувствовал, что машина оторвалась от асфальта и парит в свободном полете. Этот миг показался мне вечностью. В наступившей тишине мой слух уловил шелест трущегося о машину камыша, затем ее затрясло, и последовал сильный удар о землю. Мотор заглох. Я повернулся назад и увидел упавшую на пол актрису. Она проснулась от резкого удара и пыталась подняться. Аня с любопытством и недоумением оглядывалась вокруг. На нее изо всех окон смотрели стебли зеленых камышей, издававших приятный, обволакивающий шелест.

– Володя, – раздался голос моей попутчицы, – как красиво у вас тут, сплошные камыши! Какая прелесть, ты привез меня на озеро?

Аня откинула влажную прядь светлых волос, открыла сумочку, взяла оттуда зажигалку и пачку «Мальборо», губами выдернула сигарету и приготовилась прикурить. Резким ударом руки я выбил сигарету.

– Ты что делаешь, хочешь сгореть в камышах?

– Что случилось, Володя?

– Авария. Слетели под откос. Но к счастью, не перевернулись.

– Что теперь будет с нами? – испуганно спросила Аня.

– Для начала не вздумай курить и сиди тихо. А лучше, продолжай спать, – строго приказал я.

Аня послушно свернулась калачиком и опять заснула. Я открыл боковое окно, потрогал рукой массу камыша, она оказалась очень плотной. Попытался открыть дверь, не получилось. Камыши туго прижимались к корпусу машины со всех сторон. Я начал нажимать стартер, отметив про себя, что зеленая и сочная масса не загорится. Машина, к моему удивлению, завелась. Я начал осторожно на первой скорости продавливать стену камыша, двигаясь то вперед, то назад, и проминая пространство для маневра. Где-то через полчаса я уже смог выйти из машины и осмотреться. Мои маневры принесли плоды, образовалась круглая площадка диаметром метров в десять. Я попытался подняться по откосу задним ходом, но двигатель не потянул, мотор заглох, и я скатился вниз. Тут я вспомнил, что у «Москвича»ведущими являются передние колеса, и, развернув машину передом к насыпи дороги, сделал попытку подняться еще раз, на второй скорости. Но и в этот раз выехать на шоссе не получилось. Машина заглохла уже почти наверху, не дотянув до шоссе метра полтора. И я опять скатился вниз. Я был в отчаянии. Что делать? Бросить машину и идти под палящим солнцем по раскаленному асфальту? В надежде остановить проезжающую машину я поднялся на шоссе. Но напрасно прождал, простояв на солнце минут пятнадцать. Все вымерло. Я спустился вниз и увидел Аню. Она сидела на корточках в тени камышей, испуганно глядя на меня. Дверцы машины были распахнуты настежь.

– Молодец, Аня, что распахнула дверцы и проветрила салон! Теперь садись в машину, попробуем еще раз подняться.

Я включил первую скорость. Откосы шоссе были плотно утрамбованы гравием и на этот раз позволили нам выбраться на дорогу. Я остановился на обочине, вышел, чтобы осмотреть машину. Мне показалось, что она была в полном порядке, если не считать небольших, еле заметных царапин и зеленых листьев камыша, забивших бамперы и дверные ручки. По стеклам боковых окон стекал зеленый сок. Шоссе оставалось таким же безлюдным, как и полчаса назад, и только ветер шевелил верхушками метелок камыша. Солнце нещадно палило, я сел в машину и дал газу. Остаток пути меня трясло, я никак не мог успокоиться. Подъехав к нашему генеральскому коттеджу, я увидел Юру Уланова, курившего, сидя на перилах крыльца. Он подошел, что-то говоря и показывая рукой на передний бампер.

– С приездом, – сказал он Ане, и, обращаясь ко мне, спросил, – где ты потерял номер?

Выйдя из машины, я увидел, что из отверстий в бампере, там, где болтами крепится номер, торчали пучки камыша. Юра внимательно посмотрел на меня и спросил:

– Что случилось, ты бледен и весь трясешься?

Я кратко рассказал о своем приключении.

– Володя, не мне тебе объяснять, что значит потерять номер машины, сколько времени и нервов надо будет потратить в ГАИ, чтобы восстановить его. Я предлагаю сейчас же вернуться на место аварии и поискать номер, возможно, он остался там. Надо отыскать его, во что бы то ни стало.

– Юра, прошу тебя сесть за руль, ты поведешь машину, я не могу, у меня все дрожит внутри.

– Не только внутри, но и снаружи, – усмехнулся Юра.

Мы разбудили опять уснувшую Аню, проводили в дом. Юра сел за руль, я стал показывать дорогу. Оказалось, что это место находится довольно близко, километрах в двух от военного городка.

Мы подъехали к месту происшествия, подошли к краю дороги. Среди зеленой массы камыша была абсолютно круглая площадка бурого цвета. Можно было подумать, что здесь приземлялся космический корабль, настолько четким был круг. Юра с ужасом посмотрел на меня, его лицо выражало удивление и недоверие:

– Как тебя угораздило приземлиться на этот космический ракетодром?

– Юра, эту площадку я проутюжил колесами своего «Москвича» чтобы выползти оттуда.

– Ты летел с такой высоты? И машина не перевернулась? Как это произошло?

– Юра, все случилось как во сне. А мы не перевернулись только благодаря упругой массе камыша, он, словно батут, принял на себя летящую машину и смягчил приземление.

– Да, – протянул Юра, – понятно. Смотри, вон что-то белеет в середине круга, давай спустимся вниз и посмотрим, возможно, это и есть оторванный номер машины.

Мы осторожно стали спускаться по осыпающемуся гравию откоса, и, действительно, увидели согнутый пополам номер. Юра поднял его, выдернул из дырочек пучки зелени, руками разогнул и, положив на землю, ударом каблука выпрямил номер.

– Все ясно, ты был прав, во время падения с четырехметровой высоты крепкие стволы камыша приняли твою машину на себя, и ты совершил мягкую посадку. Во время приземления камыши вонзились между номером и бампером и когда ты начал двигаться вперед и назад, проминая зелень, она-то и вырвала номер с мясом. Хорошо, что машина не вспыхнула.

– Камыши сочные и зеленые, что и спасло нас.

Мы поднялись наверх. Юра еще раз посмотрел вниз с высоты шоссе и сказал:

– Володя, ты родился в рубашке. Тяжелый «Москвич» и камыши спасли жизнь тебе и Ане. Машина не перевернулась, а приземлилась на колеса. А говорят, что наши не умеем делать хорошие автомобили. Все за иномарками гоняемся.

Юра взял проволочку и стал прикручивать номер к переднему бамперу.

– Пока доедем так, а потом прикрутим, как положено, болтами. Садись, космонавт, поедем обмывать твое второе рождение.

Съемки продолжались. Камера отсчитывала метры пленки. Снимали утром и во второй половине дня, чтобы избегать солнца в зените, когда на лицах актеров образуются глубокие темные тени. Были и ночные съемки, и тогда запускали в работу передвижную электростанцию «Лихтваген», давая ток осветительным приборам и синхронной звукозаписи. Ночная съемка пользовалась большой любовью всей группы из-за прохлады, она поднимала настроение и производительность труда не только у творческого состава, но и у техников. Съемки ночью проходили с особым подъемом, и группа выдавала дополнительный метраж к плану. Особенно любили работать ночью актеры и гримеры. В прохладу грим не скользил с потеющего от жары лица, не досаждали мухи, которые днем облепляли лица артистов, и ассистентам приходилось отгонять их свежесрезанными ветками платанов.

Съемочный период проходил успешно. Особенно был доволен оператор Юра Уланов, оба режиссера работали в тесном контакте и это, по-видимому, его устраивало. Хотя расхождения в понимании той или иной сцены давали о себе знать. Иногда на репетициях возникали разночтения, но, в конечном итоге, мы находили компромисс, и съемка не останавливалась. Радовал Толя Котинёв, который работал с большой отдачей, и предлагал немало своих вариантов, большинство из которых принималось. Глядя на него, я радовался, что не ошибся в нем, он действительно творческий человек.