Текст книги "Гангутцы"

Автор книги: Владимир Рудный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 47 страниц)

– И пляшет под дудку Гранина, – подхватил Власов. – Иди, иди, капитан. Договорюсь сегодня с бригадным о замене твоего дружка, хорошо, пойдет в десант. А не согласится бригадный – дам тебе одного академика. Этого на кривой не объедешь…

Гранин приехал в дивизион незадолго до возвращения Пивоварова из штаба артиллерии. Не зная, что Гранина уже вызывал Кабанов, Пивоваров решил помучить его:

– Про десантный отряд слыхал?

– Слыхал.

– Кому-то счастье, да не нам с тобой.

– А ты не просился у генерала? – безразлично спросил Гранин.

– Просился, – помрачнел Пивоваров. – «По команде, говорит, обращайтесь».

– Правильно, – обрадовался Гранин, – В следующий раз не лезь через голову командира!.. Ладно. Возьму и тебя с собой.

– Ты уже знаешь?

– Конечно. Сдавай дела по дивизиону и собирайся в поход. Данилина и то я выпросил. На его место придет Томилин или Томилов какой-то. Только бы дивизион без нас не попортили…

– Думаешь, кроме нас, никто с дивизионом не справится?.. – Пивоваров с досадой скривил рот, он не любил заносчивости. – Найдутся командиры получше нас с тобой…

– Найтись найдутся, а все же труда вложено нами немало… – Но спорить с Пивоваровым Гранин не стал. Он заспешил: – Поеду, Федя, к подводникам, посмотрю, какой идет к нам в отряд народ.

Желающих пойти в десант оказалось много больше, чем нужно. Строевые командиры, интенданты, саперы, политруки, радисты, медицинские сестры, комендоры – сотни людей различных воинских специальностей просились в отряд Гранина, а отбирали добровольцев строго, чтобы не нарушить боевую жизнь того или иного участка базы. Самой многочисленной оказалась группа подводников: лодки ушли, и штат матросов в береговой базе можно было без ущерба для дела сократить. Большой отряд сформировали железнодорожники из стрелочников, составителей поездов и бойцов охраны. Гранин весь день носился от подводников к железнодорожникам, от железнодорожников к летчикам. Его словно подменили. Куда девались хандра, ворчливость; он за день справился с тысячью дел и только досадовал, что не может до ночи переговорить с каждым из будущих десантников. Загодя он разделил отряд на две группы для захвата Кугхольма и Хорсена.

Под вечер он перебрался в Рыбачью слободку, откуда десантники скрытно переправлялись на скалистый остров Меден – исходную позицию первого броска. Оттуда собирал десант лейтенант Никифор Титов, его зенитчики ближе всех к Хорсену и больше других страдали от появившихся там финских минометов.

* * *

Летняя ночь, как назло, была тихой. Гранин запросил прогноз у синоптиков аэродрома – обещали недолгую облачность, до полуночи, а потом беда: полный штиль и луна.

С высадкой надо справиться в первую половину ночи, до того как луна осветит подходы к островам.

На батареях, на аэродроме, в штабах сверили часы. Ровно в двадцать три ноль-ноль начало. Мерно, как заведенные, ухали финские орудия. Каждые пять минут – снаряд. Это называется беспокоящим огнем. К нему привыкли настолько, что, пролети очередной снаряд не через пять, а через пятнадцать минут, – пожалуй, показалось бы, что на той стороне остановилось время. В определенный час обстрел на время прекращался. В этой методичности сказывалась работа германских инструкторов.

Береговая артиллерия по сигналу с флагманского командного пункта открыла огонь. Загудели басы гидросамолетов, посланных на бомбежку островов. Ночь наполнилась таким грохотом, визгом и свистом, что сопение «Кормильца», спешившего в пролив между Хорсеном и Кугхольмом, тонуло, как комариный писк в буре, и только десантникам казалось, что машина буксира слишком громко стучит.

На «Кормильце» находился и бывший составитель поездов Василий Камолов. Когда прекратилось железнодорожное движение, его назначили в хозкоманду. Этого Камолов не мог вынести: он ведь давно мечтал стать разведчиком и даже в мирные дни изучал виды оружия и зубрил финские слова, почерпнутые из встреч с финскими железнодорожниками на границе и из потрепанного «разговорника», подаренного ему когда-то на прощанье Богданычем. О Богданыче он часто вспоминал и был несказанно обрадован, встретив его снова на борту «Кормильца» в группе матросов, которым Гранин приказал захватить финский остров Кугхольм, к западу от Хорсена. А Богданыч, признав старого знакомого, вспомнил прошлогодний спор про гранинский отряд.

– А, и ты здесь! Так, говоришь, Гранин набирал в отряд чижиков с гауптвахты? А что, если я капитану об этом расскажу? Поставит он тебя командиром роты?

Камолов смолчал. Он ждал теперь боя, в котором ему хотелось доказать Богданычу, доказать всем товарищам, какой он преданный долгу воин; он впереди всех бросится в атаку.

Когда матросы попрыгали за борт, Камолов неуклюже плюхнулся в залив и захлебнулся бы, не ухвати его вовремя за шиворот гимнастерки Богданыч.

– Эх ты, растяпа грешный, – ругался Богданыч, – сам набух и винтовку замочил.

Богданыч вел матросов за собой к берегу, хотя ему приходилось туго – не по росту глубина.

Бой за Кугхольм был недолог. Финны не ждали десанта, и когда «Кормилец» причалил к пристани, бой затихал уже на противоположной стороне острова.

А на Хорсене бой только еще разгорался. Группы Пивоварова и Данилина на «охотниках», выделенных командиром ОВРа Полегаевым, подошли к острову с флангов. Третью группу повел сам Гранин – он должен был захватить пристань.

На «охотнике» лейтенанта Ефимова с головной группой шел угрюмый перебинтованный сержант. Гранин заметил его белеющую, как в чалме, голову еще при посадке на катер. Подозвав сержанта к себе, он расспросил его про Хорсен и про соседние острова и скалы, рассыпанные по заливу. Сержант отлично разбирался во всем, хотя многим география шхер казалась проклятой головоломкой, а все названия финских островов похожими одно на другое.

– Главное – подняться от пристани вверх, – тихо рассказывал сержант. – Что тут, что на другой стороне острова – одинаковая позиция. Финны, бывало, сунутся к пристани или к переправе, а мы их гранатами – раз, раз! И ходу им нет… Только мало нас было…

– Блиндажи и пулеметные точки где?

– Не успели построить. Не дали нам…

– А командир, – вырвалось у Гранина, – погиб?

– Пулей его убило на второй день боя.

Гранин вдруг остро ощутил, какую он причинил сержанту боль. Сержант ждал боя, как мести и искупления. Он сказал, что его товарищи хотели драться бок о бок. В последнюю минуту их разлучили, назначив проводниками десантных групп. Но все, кто уцелеет, соберутся снова вместе.

– И вместе будете служить, – утешил сержанта Гранин.

С Хорсена катер заметили. Над ним повисла яркая ракета. С высот при белом свете ракет финны расстреливали катер в упор.

– За мной! – Гранин перемахнул за борт: он знал, что катеру надо поскорее отойти.

Вода захлестнула его с головой. Кто-то свалился ему на плечи. Гранин устоял на ногах и двинулся к берегу. За ним, не отставая, бежал сержант. Он обогнал командира и помог ему выбраться на сушу. Люди, мокрые, выбирались на Хорсен и залегали возле пристани. Сверху, с холмов, стреляли автоматчики, не давая поднять головы. Взошла луна. Уже доносилась перестрелка с флангов. «Цепляются за берег!» – определил Гранин, вскакивая и крича:

– Вперед, орлы!

Он побежал по крутой каменистой дороге в гору под огнем, не видя, как падают и катятся в залив убитые, как сползают с обрыва к пристани раненые; он помнил одно: высоту надо взять сейчас же! Потом она обойдется отряду во много раз дороже.

Сержант бежал рядом. Над головой засвистели снаряды пушек «охотника», и близко, совсем близко взметнулось пламя.

– Дай ракету! – крикнул Гранин. – Зеленую дай, чтобы не били по своим.

«Охотник» перенес огонь вперед, но и оттуда взвились ракеты. Фланговые группы уже высадились.

Всю ночь в густом хорсенском лесу шел бой с отдельными группами финнов, бой жестокий и, казалось, беспорядочный. Однако он кончился так, как его задумал командир. Гранин правильно оценил характер обороны противника, еще не успевшего закрепиться на Хорсене; если его разъединить и расстроить боевое управление, противник будет драться вразброд. Так оно и произошло. Разрезав Хорсен пополам, Гранин сломил организованное сопротивление финнов, а фланговые группы довершили разгром и отрезали противнику отход.

Сержант пробился на свою старую позицию – к черной трубе над переправой.

У трубы его ждали шестеро товарищей. Седьмой погиб.

Финны освещали мостки переправы на Старкерн и вели по своему же пустынному берегу орудийный огонь.

– Разрешите продвигаться на Старкерн? – спросил сержант у Гранина.

Гранин не разрешил. Он приказал сидеть на развалинах и ждать приказа.

Перед рассветом «Кормилец» доставил к пристани Хорсена пленных с Кугхольма. На берег сошли конвоиры во главе с Богданычем.

Гранин был тут же, на пристани. Богданыч подскочил к нему.

– Товарищ капитан! Кугхольм матросами занят. Взяты три пулемета, семеро пленных. Докладывает старшина второй статьи Богданов…

Он помедлил, выжидая, не узнает ли его Гранин; тот пристально вглядывался, но, кажется, не узнавал. «Темновато», – подумал Богданыч и тихо сказал:

– Меньшой докладывает.

Гранин подался к нему.

– Меньшой?! А где же большой? Ах ты, мой старый соратник! Опять вдвоем окружаете финнов?

– Большого здесь нет. – Богданыч до того расчувствовался, что голос его, и без того сиплый, стал басистым, а глаза, преданно смотревшие на Гранина, заблестели. – Потерял я своего тезку где-то в Ленинграде. Может быть, он даже женился и уволился с флота.

– Постой, погоди… Ты женат?

– Что вы, товарищ капитан…

– Чего ты испугался? Я вот женат, и детей куча.

Гранин вздохнул, подумав: «На каких полустанках мается теперь с ребятишками Мария Ивановна?.. Ушла на турбоэлектроходе, в июне, второй месяц пошел, а все еще нет никаких вестей».

– Приходила ко мне на капэ одна комсомолка, – продолжал Гранин. – Тоже Богданова, не помню, как ее по имени звать. Просилась медицинской сестрой в десант, но куда ей – скоро родит. Муж – подводник. Не твой ли это друг?

– Здесь он, на Ханко?

– Был все время на Ханко. Как это ты его не встретил, удивительно. А теперь, говорят, ушел в море, не знаю, вернулась ли лодка в базу. Жена беспокоится, все ждет его. Ну, да ладно, это мы еще выясним, – Гранин тряхнул головой, будто хотел избавиться от невеселых мыслей. – Имей в виду, что работает она в госпитале. А теперь гони своих пленных на буксир. У нас тут не гостиница. Погрузишь, приходи на капэ. Я тебя в разведку определю. Добро?

Гранин поднялся по крутой тропинке вверх, прошел в центр Хорсена, где под десятиметровой скалой Пивоваров облюбовал пещеру для командного пункта.

– Вот нора. Прямо кротовая! – Гранину определенно нравилось его будущее жилище. – Здесь и будем жить.

Он потребовал, чтобы телефонисты вызвали флагманский пункт.

Телефон стоял на обрубке бревна. Телефонисты уже размотали от самого Медена подводный кабель. Когда ответил полуостров, Гранин взял трубку и назвал позывной ФКП.

К телефону подошел Кабанов.

– Здравия желаю, товарищ ноль один! – произнес Гранин. – Докладываю: мое место – «Гром»!

Кабанов некоторое время молчал, потом спросил:

– А кто вам разрешил соваться в атаку? Вы что, командиром роты назначены?..

Кабанов снова замолчал, и опять донесся его бас:

– Закрепляйтесь на «Громе» и развивайте успех. Сегодня же пришлю вам поддержку.

Гранин положил трубку, медленным взглядом обвел пещеру, озаренную неверным светом каганца, – еще придется расширять ее, строить КП, – и с удивлением воззрился на Пивоварова. Тот уже пристроил на обрубке дерева возле телефона таблицу позывных, выложил груду карт и прочее штабное имущество на патронный ящик, временно заменяющий стол, и теперь растерянно держал в руках отрывной календарь, не зная, куда его приспособить: стены пещеры каменистые, и пройдет время, пока их обошьют фанерой.

– Ну и запаслив ты, Федор! Скажи на милость, численник с собой в десант прихватил!..

– Фактор времени! – улыбнулся Пивоваров.

Гранин уже возился у стены, отыскал в ней трещину и винтовочной гильзой прикрепил картонку календаря.

– Вот так. Хорошо. Какой сегодня на белом свете день? – Гранин осветил фонариком календарь и торжественно прочитал: – «Двадцать четвертый год Великой Октябрьской социалистической революции. Июль. Девятое. Среда». Так и запомним, Федор. Девятое июля – день нашего новоселья в Кротовой норе.

Глава восьмая
Отряд наступает

Рыбачья слободка стала базой снабжения Хорсена. Еще накануне пристань выглядела самым тихим на Ханко уголком. А сейчас, после ночного поражения финнов, артиллерия противника набросилась на пролив между Хорсеном и материком и на Рыбачью слободку с такою же яростью, с какою она обстреливала город, порт, аэродром и Петровскую просеку. Возле пристани загорелся сарай, недавно служивший убежищем сержанту с Хорсена и его солдатам. Несколько человек с баграми и топорами бросились было к сараю, но в это время вспыхнул домишко, где начхоз гранинского дивизиона устроил склад боевых припасов. Люди побежали туда, вытащили все припасы из огня, а огонь гасить не стали, занявшись более нужным делом – рытьем щелей и пещер для береговых складов.

Пожары светились издалека, и катера шли к ним, как к маякам.

На рассвете «Кормилец» доставил в слободку раненых и десятка три пленных. На дымном, пылающем берегу раненых ждала госпитальная машина. Команда «Кормильца» так и не успела после ночных десантов отдохнуть. Алеша вместе со всеми помогал санитарам переносить раненых в машину. Он заглянул в кабину, в кузов – знакомого лица нигде не было. А за последние дни он много наслышался про подвиги гангутских девушек – санитарок, доноров, медсестер. Он хотел было спросить шофера машины, служит ли в госпитале Катя Белоус, но постеснялся.

«Кормилец» принял продукты, патроны и мины.

– Снаряды грузите, снаряды, – требовал начхоз дивизиона.

– Какие снаряды, когда мы на Хорсен идем! – отмахнулся Шустров.

– Вот и я говорю: снаряды на Хорсен. Для сорокапятки. Разве Борис Митрофанович может жить без артиллерии? У него там орудие сорокапятимиллиметровое!..

Быстро рассвело. Погода стояла знойная, засушливая. Утро было самым свежим временем суток. А теперь и утро на берегу стало нестерпимо душным. Солнце, всплывая над пристанью, мешало финнам вести прицельный огонь, но они бросали снаряд за снарядом в пожарище, разметывая над берегом головешки и желтый дым. Удушье гнало людей в лес или к воде. Алеше хотелось скорее уйти от этой пристани. Ночью Шустров не доверял ему штурвал буксира. Сейчас Алеша дремал в рубке и, как только закончилась погрузка, взялся за штурвал.

Повеяло такой прохладой, что сонливость как рукой сняло. Рубку, полуразбитую финским пулеметом, продувал влажный сквознячок. Алеша сбросил тужурку и остался в одной тельняшке. Опять засвистело в небе. Грудь, руки, лицо Алеши захлестывали волны, поднятые снарядами. Алеша чувствовал, что руки его дрожат, сердце колотится: он боялся, что Шустров заберет у него руль. Но Шустров стоял рядом, командовал то лево руля, то право, всегда готовый помочь Алеше.

Финны преследовали буксир до самого Хорсена, пока он не скрылся за нависшей над пристанью скалой.

– Разгрузимся и дотемна отдохнем, – сказал Шустров.

Команда понесла ящики с боеприпасами по сходням на берег.

По крутой дорожке к пристани спешил Гранин.

– Василий Иванович, вас Гранин на берег зовет.

Шустров сошел на Хорсен.

Алеша видел, как Гранин положил Шустрову руку на плечо и отвел его в сторону.

Гранин сказал Шустрову:

– Ну, старый боевой конь, спасай положение.

– Что можем – делаем, Борис Митрофанович, – ответил Шустров.

– Разве это по тебе дело? Ты же революционный матрос, советскую власть на ноги ставил. Эх, Василий Иванович! Уважаю я людей, которые революцию делали. Сердцем люблю. Смотрю я на таких, как ты, и думаю: книжки про таких пишут! Учиться у вас надо нам, молодым. Да ты беляков бил, когда я еще пешком под печь лазил! Вот что, Василий Иванович, – вполголоса стал объяснять Гранин, – нас тут мало, а до подхода подкреплений остров надо удержать. Черт их знает, финнов, может, захотят вернуться. Надо создать впечатление, будто мы перебрасываем сюда большие силы. Будешь маячить между слободкой и островом порожняком. По тебе начнут стрелять. Плюнь. Вертись, не давайся, но назад не заворачивай, пока я не дам тебе знать…

Шустрову понравилось, что Гранин ставит «Кормильца» на равную ногу с военным флотом, и он хозяйственно заметил:

– Жаль порожняком ходить. Можем попутно перебрасывать груз.

– Не надо. Мне сейчас важнее запутать противника. А как только в слободку придет пополнение, грузи. Мне до зарезу народ нужен.

– Сделаю. – Шустров пожал протянутую Граниным руку и вернулся на буксир.

Он сказал Алеше:

– Пройди по судну и объясни каждому, чтобы держали наготове пробки, пластырь, помпы. Лататься будем на ходу.

Финны не сразу открыли по буксиру огонь, очевидно не ожидая появления судна на фарватере днем. Зато, когда начали стрелять, буксиру не стало житья. Буксир швыряло, крутило, бросало с волны на волну. Матросы заготовили спасательные и аварийные средства. Машинисты задыхались под палубой. Взмок в рубке Алеша, крутя штурвал; он с надеждой смотрел на приближающийся – теперь желанный – берег. Вот уже ясно виден обугленный каркас сарая на пристани. Вот уже можно прочитать надпись на кузове дежурной госпитальной машины: «Эвакоотряд». Боцман приготовил швартовы. Алеша примерился, как ловчее, впритирку, подвести к пристани буксир. Но Шустров отстранил его от штурвала и повернул судно назад, снова на опасный фарватер, под снаряды, от которых только что ускользнул.

Снаряды ложились все ближе. Матросы едва успевали латать раны, наносимые корпусу судна осколками. Кораблик, казалось, стонал от боли. Алеша опасался, что «Кормилец» вот-вот рассыплется на куски. Но «Кормилец» скрипел, пыхтел, сновал туда и обратно по проливу и не рассыпался.

Шустров знал, как хорошо в России строят корабли – большие и малые. Запаса прочности хватит еще не на один бой, если не будет прямого попадания.

А Гранин под шумок решил захватить Старкерн. Сержант с перебинтованной головой и его солдаты, с ночи ожидавшие на северной стороне Хорсена сигнала, двинулись на переправу. На Старкерне днем начался бой.

Подойдя снова к Хорсену, Шустров увидел на берегу раненых. Двоих несли на носилках, одного вели под руки санитары.

– Наверху оставьте, – требовал раненый. – Вот тут, – он приткнулся спиной к рубке.

Алеша смотрел на искаженное от боли лицо, знакомое, кого-то напоминавшее.

Из рубки высунулся Шустров:

– Где тебя, браток, угораздило?

Раненый поднял глаза:

– А ты, папаша, зря нас хаял. Взяли мы остров. Второй взяли. – И, помолчав, объяснил: – На переправе меня. Старкерн с сержантом брали.

Алеша узнал солдата Хмару, который обыскивал его на развалинах. И без бороды он выглядел немолодым. Старая обида шевельнулась и пропала.

«Кормилец» опять пересек пролив, но на этот раз причалил к берегу Рыбачьей слободки.

– Вы что носитесь, как оглашенные? – кричали с пристани, принимая швартовы.

– Живучесть проверяем, – разглаживая сивые усы, ответил Шустров.

На берегу опять стояла санитарная машина.

По сходням на «Кормилец» вбежали сестры.

– Не надо носилок, я сам, – сказал раненый.

Левой рукой он обвил шею сестры. Алеша подхватил раненого справа.

Алеша почувствовал девичью руку, крепко схватившую его за плечо, и подчинился команде:

– Пошли. Только шагай в ногу, не топчись…

Алеша скосил глаза:

– Катя?

– Осторожнее веди, ему больно.

– А я тебя не узнал!

– Я тоже…

Раненый старался не виснуть на плечах юных санитаров и осторожно ступал на перебитые ноги.

– Невеста? – страдая от боли, улыбнулся раненый.

Алеша смутился:

– Катя. Комсорг наш.

– Ты, хлопец, на меня не серчай. Война, сам знаешь.

Алеша понял, что раненый вспомнил про обыск.

– Какая обида, что вы!.. Все правильно.

Рука Кати на его плече дрогнула.

Они посадили раненого в кузов машины.

– Ну, здравствуй! – сказала Катя с раздражением. – Что ты имел в виду этим «правильно»?.. Тоже жених!.. – Она передернула плечами.

Алеша смутился:

– Да мы совсем про другое. Ты не так поняла, Катя. – Но рассказывать про обыск ему не хотелось. – Уже служишь? – кивнул он на звездочку на берете.

– Служу. Санинструктор веэмге. – И свысока, как непосвященному, пояснила: – Военно-морского госпиталя. А ты?

– Я пока так, на мирном положении, – Алеша постыдился слова «вольнонаемный».

Вспомнив, он достал из кармана осколок.

– Хочешь на память, Катюша? Тепленький был…

– Подумаешь! У нас таких много возле госпиталя. От фугасных и от бомб. А на аэродроме у отца еще больше.

– Это от гранаты.

«Эх, рассказать бы Кате про бой!..»

– Можешь отдать своей невесте, вояка! – насмешливо сказала Катя. – Тебя на военную службу не берут?

Шофер уже запустил мотор, и из кабины донесся голос старшей сестры:

– Белоус, в машину!

– Сейчас! – отмахнулась Катя. – Ты хоть написал матери?

– Там немцы. – Алеша опустил голову. – Уже в сводке было… А Нина Архиповна где?

– Мама из Ессентуков написала, что выезжает в Петергоф. Мы там до Ханко жили. Больше не писала.

– Белоус! – Старшая сестра высунулась из кабины. – Сколько можно болтать!

Катя вскочила в кузов.

– Ты добивайся, Горденко. Смелее настаивай. Может, к нам в санитары возьмут…

Машина тронулась. Алеша проводил ее глазами, пока она не скрылась за бугром.

На земле валялся кусочек черного металла.

Алеша вернулся на судно.

Но «Кормилец» на этот раз не собирался быстро уходить. Он ждал пассажиров.

* * *

Среди многочисленных рапортов, поданных командиру береговой базы торпедных катеров о назначении в десант, находилась решительная просьба главного старшины Ивана Петровича Щербаковского.

На Ханко он только что прибыл, и никто его как следует еще не знал. В прошлом торговый моряк, он облазил весь свет и знал любую службу на корабле – от палубного матроса, кочегара и машиниста до второго механика. Но корабли ушли в район Эзеля и Даго, и Щербаковского зачислили шофером полуторки. Был он черен, как цыган, быстр и резок в движениях и разговоре, роста среднего, но жилистость и худоба делали его высоким. Щербаковский уверял – и в это нетрудно было поверить, – что именно в котельной он навеки почернел, а палящие лучи тропического солнца выдубили его кожу до такого состояния, что ни одна финская или немецкая пуля не способна ее пробить. На этом основании он требовал немедленно зачислить его в гранинский отряд и обязательно включить в список добровольцев под номером первым; так и написал он в рапорте.

– Странно, почему вы настаиваете, чтобы вас зачислили первым? – выслушав его доводы, сказал командир базы торпедных катеров. – Передо мной рапорты краснофлотцев и старшин из плавающего состава, которых я знаю добрых семь лет. А вы шофер, без году неделя в соединении – и хотите быть первым. Не могу. Я должен быть уверен, что никто из десантников не посрамит чести нашего соединения.

– Иван Петрович не посрамит бригады! – вспыхнул Щербаковский, как обычно, величая себя по имени и отчеству. – Это мое слово. А уж если Иван Петрович…

– Главстаршина Щербаковский! – оборвал его командир. – Здесь ваши разглагольствования неуместны. Согласно вашему желанию я зачисляю вас в команду десантников. Но список будет составлен по алфавиту. Ваше место в нем на «Щ». Понятно? Можете идти.

Щербаковский повернулся кругом и выбежал из штаба.

Выходя из ворот базы, он что-то вспомнил, вернулся, разыскал штабного писаря и заискивающе осведомился, у кого из матросов фамилия начинается на букву «А».

Писаря удивил странный вопрос. Он сообщил, что список личного состава в данный момент открывается фамилией Бархатова: все матросы на «А» ушли в море.

Щербаковский пошептался с писарем и вышел.

В назначенный час возле штаба торпедных катеров в полном вооружении построилась команда добровольцев. Провожать пришел весь офицерский состав.

Начальник строевой части приступил к перекличке.

Он развернул список и выкликнул:

– Щербаковский Иван Петрович!.. – Осекся, пожал плечами и закончил: – Главный старшина…

– Есть! – радостно откликнулся Щербаковский, благодарно оглянулся на писаря и тотчас же под сердитым взглядом командира базы вытянулся так, словно кто-то вогнал в него жердь.

– Бархатов Борис… – продолжал начальник строевой части. – Макатахин Михаил… Никитушкин Николай…

Когда перекличка кончилась, начальник политотдела произнес напутственное слово:

– Поздравляю вас с большой честью, которая выпала на вашу долю. Родина доверяет вам оружие, и вы достойно примените его в бою. Есть среди вас горячие головы, которые думают: на корабле – дисциплина, сошел на берег – гуляй, душа. Для нас берег Гангута – палуба великого родного корабля. Железная корабельная дисциплина поможет вам всем стать героями. Помните: ваши матери, сестры и жены верят в ваше мужество и стойкость. За победу! За полную победу над фашизмом!..

Катерники строем двинулись к Рыбачьей слободке, где их поджидал «Кормилец».

Опять выкликали по списку, и Щербаковский первым прыгнул на буксир. Он поморщился, увидев Алешу, стоящего без дела возле рубки, и протянул ему автомат:

– Подержи, сынок, машинку! Приготовимся нырять с вашей шаланды в залив…

Щербаковский стал заправлять флотские брюки в скрытые под ними сапоги.

Алеша простил ему даже «шаланду», приняв на хранение автомат. Справившись со своим туалетом, Щербаковский забрал оружие и покровительственно произнес:

– Нравится?

– Нравится, – подтвердил Алеша.

– Какого года?

– Тысяча девятьсот двадцать третьего.

– Сосунок еще. Ну ничего, в твоем возрасте Иван Петрович Щербаковский весь свет обошел, исключая Албанию и Китай, и даже побывал в таком государстве – Таи, где императором его величество Пу И.

Матросы хохотали, но Алеша, при всем уважении к незнакомому моряку, поправил:

– Император Пу И в Маньчжурии. – И для убедительности добавил: – Мы это еще в седьмом классе проходили.

– Ты, сынку, с Иваном Петровичем никогда не спорь, – настаивал Щербаковский, взглянув на окруживших его десантников. – Я, возможно, лично разговаривал с императором.

– О чем же вы с ним говорили, главный старшина? – подхватил длинный Никитушкин.

– Подарил ему краткую биографию покойника Николая Второго с надписью: «И ты там будешь»…

– Берегись! – крикнул из рубки Шустров.

Буксир круто вильнул от очередного снаряда. Все присели, кроме Щербаковского. Его обдало волной, но он стоял, как влитый в палубу.

Довольный собой, он протянул Алеше автомат:

– Хочешь такой иметь?

– Очень.

– Так в чем же дело? Плюнь на свою шаланду и пойдем со мной. Возьму тебя к себе адъютантом. Завтра же раздобудем автомат, гранаты и все прочее…

– Зачем, главный старшина, дисциплину подрываешь? – возмутился десантник Бархатов. – Паренек на должности, а ты его сбиваешь с пути.

– Подумаешь, должность – болтаться на старой шаланде. Ты, сынку, айда за мной. Приму тебя под свое командование.

«Кормилец» ссадил катерников на Хорсен.

На пристани пополнение встретил Пивоваров и тут же стал распределять – кого в оборону, кого на Старкерн, кого в резерв.

Щербаковский предстал перед Пивоваровым во всей своей красе. Где-то он уже разжился пулеметной лентой, опоясался ею, заткнул за пояс гранаты и заломил мичманку.

Пивоваров оглядел его с головы до ног, покачал головой и не спеша сказал:

– Ленту сдать в боепитание для пулеметчиков. Вам привести себя в порядок – и в резерв.

– Как в резерв?! – опешил Щербаковский. – Я воевать пришел, а вы меня в резерв!

– Прекратить разговоры! – одернул его Пивоваров. – Принимайте отделение первого взвода и направляйтесь в распоряжение лейтенанта Фетисова. Кр-ру-гом!

Резервная рота только формировалась. Ей отвели пещеру возле Кротовой норы – командного пункта отряда. Соседство с Граниным, которого Щербаковский еще не видел, но знал заочно, его утешило. Лейтенант Фетисов заверил, что резерв – главная ударная сила на Хорсене.

Но в роте Щербаковского ждало новое огорчение. Ротный писарь, ни о чем не подозревая, внес его в списки по алфавиту – на «Щ».

Щербаковский обиделся:

– Все равно добьюсь в бою, что Щербаковский будет первым в роте после командира.

Пока что его фамилия стояла первой лишь в списке еще не нюхавшего пороха отделения.

* * *

Гранину пришлась по душе суровая жизнь на Хорсене. Он спешно сколачивал боевой отряд, превращая остров в главную базу для будущих десантников на западном фланге Гангута.

Ко всему Гранин присматривался глазом хозяина и уже видел, чем страдает разношерстный островной гарнизон. «Флотских побольше надо, – размышлял он, – моряков с подплава и катерников. Это будет ядро, опора». Каждое пополнение он изучал, подолгу беседовал с матросами, ходил по землянкам, советовал, как лучше устроиться. Появились соратники по финской войне. В отряд тянулись все бывшие гранинцы. Гранин подбирал подходящее место каждому. Из командиров рот ему больше всего нравился Анатолий Фетисов, судьба которого сложилась необычно: он окончил военно-морское училище, но финскую войну провел на суше и с тех пор никак не мог вырваться на корабль. В роте Фетисова Гранину приглянулся Щербаковский. «Этот для дерзких ударов в тыл, – подумал Гранин. – Если не врет!» – и решил при случае проверить его удаль.

Но любимцами Гранина стали разведчики. В разведку он определил Богданыча. Капитан сам отбирал для этого дела людей ловких, смелых, отчаянных. И все знали, что попасть в число избранных не легко.

Возле командного пункта Гранин встретил странно одетого бойца: на ногах обмотки и ботинки, брюки армейские, бушлат флотский, латаный, из-под бушлата выглядывает тельняшка, а на голове не то бескозырка, не то фуражка с оторванным козырьком, повязанная флотской ленточкой с надписью: «Торпедные катера».

Катерников Гранин уже знал наперечет. Народ это все подтянутый, на острове никто из них не позволил бы себе появиться в таком нелепом костюме.

– Кто такой? – резко спросил Гранин.

– Василий Камолов, бывший боец железнодорожного батальона, ныне моряк из десантного отряда капитана товарища Гранина! – лихо отбарабанил солдат. Но под белесыми ресницами не было в тот миг и признака лихости; он смотрел на Гранина с такой мольбой, что Гранин уже не сомневался: перед ним стоял очередной доброволец.

– Моряк! – передразнил его Гранин. – Что за гардероб на тебе, моряк? Разве боец в таком виде появится перед командиром?

– Товарищ капитан, это мне краснофлотцы ссудили, – признался Камолов. – Один дал бушлат, другой – тельняшку, третий – ленточку, С тельняшкой и бушлатом ладно получилось. А вот под ленточку пришлось оторвать у фуражки козырек. Вышло похоже на бескозырку.

Эти нехитрые объяснения пришлись Гранину по душе; малый, видно, смелый и неглупый, ростом невелик, но телом крепок, из такого толк будет.