Текст книги "Трясина.Год Тысячный ч.1-2 (СИ)"

Автор книги: Влада Гуринович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

На соседней улице между стенами домов виднелись ярко освещённые окна постоялого двора. По булыжной мостовой прогрохотал экипаж, запряжённый парой скакунов, и остановился у дверей гостиницы. Квестор рассеянно наблюдал, как из экипажа выходят пожилая монахиня и девочка лет двенадцати, одетая в клетчатую пелеринку, какие носят воспитанницы приютов. Монахиня расплатилась с извозчиком и двинулась к гостинице, пинками подгоняя перед собой девочку.

Юстин Варда вздрогнул, услышав приглушенные голоса в нескольких шагах от себя. Под фонарём напротив здания тюрьмы стояли трое. Квестор готов был поклясться чем угодно, что секунду назад их тут не было. Две девицы, одетые, как потаскухи, и с ними высокий, статный мужчина в ромейском кафтане из алого сукна. Его длинные, до плеч, волосы были такой угольной черноты, что Квестор и вправду едва не принял его за ромейца. Но этот тип был, однозначно, из местных. Когда он на мгновение обернулся, Квестор различил в свете фонаря его ухмыляющееся лицо, которое можно было бы назвать безупречно красивым, если б не бельмо на правом глазу. Квестор поёжился. Везёт мне сегодня на слепых и кривых, сказал он себе.

Одноглазый что-то шепнул девицам, и те, как по команде, обернулись. Лицо одной из них было обезображено какой-то отвратительной формой проказы. Серая, пористая кожа была будто изъедена червями, а на её правой щеке зияла дыра, сквозь которую виднелись желтоватые зубы. Лицо второй было вроде в порядке, но её длинные, до пояса, космы были совершенно седыми, как у древней старухи, хотя девица явно была ещё молода.

Квестор сморгнул. Когда он снова открыл глаза, кривой и прокажённая куда-то подевались. Под фонарём осталась одна лишь седоволосая девица. Она улыбнулась, демонстрируя распухшие чёрные десны, и двинулась прямиком к Квестору.

– Эй, я не нуждаюсь в твоих услугах! – сказал он.

Девица улыбнулась ещё шире. Ни слова не говоря, она протянула к лицу Квестора свою тощую, бледную руку и легонько шлёпнула его по щеке. Тот отшатнулся, едва не выронив самокрутку. Девица исчезла.

– Бред какой-то, – пробормотал Квестор.

Он вынул из кармана носовой платок и принялся тереть щеку, которой коснулась рука девицы. Пожалуй, достаточно на сегодня юклы, решил Квестор. Всё только что произошедшее было, несомненно, грёзой наяву, вызванной чрезмерным количеством зелья.

Асмень – Цветок Невинности

– Душеспасительница! – с чувством произнёс Вэл Йорхос.

– А ты ж мой яхонтовый! И где тебя носило? Цветок Невинности совсем поблёк...

Ласково воркуя, Лилея сделала шаг ему навстречу – и вдруг остановилась, заметив странный блеск в его глазах. Незаметно потянув носом воздух, она уловила знакомый смолистый запах. Опять эта дрянь. Юкла, конечно, законом не запрещена, считается даже пользительной, но чёрт возьми! От этого зелья её любовник делается совсем никудышным. Зато в нём пробуждается недюжинный ораторский талант. Уж она-то знает. Пару раз ей приходилось выслушивать эти муторные монологи до утра. Тема всегда одна и та же – несовершенство мироустройства. И пути его (мироустройства) переустройства. Это если в общих чертах. Если же вдаваться в подробности, то выходит сплошная крамола. Окажись на её месте эта конторская подстилка Сорекс, Вэл Йорхос давно бы уже загремел в острог, или куда похуже. Но Лилея не такая. Своих клиентов она конторе не сдаёт, они за ней, как за каменной стеной. И терпенье у неё просто ангельское. В этом плане Йорхосу крупно повезло.

– Идём, мой сладкий, – вздохнув, сказала Лилея.

Она подобрала юбки и направилась в дом, увлекая за собой ромейца.

Вэл Йорхос проходил этот путь уже много раз. Сначала шумный, ярко освещённый зал. Люстры, зеркала, бархатные диваны и непристойные гобелены. Повсюду хохочущие девицы с оголёнными локотками – вершина разврата. В углу среди кадок с декоративными деревцами приткнулся старый обшарпанный клавикорд, музыкант в полосатом жилете усердно молотит по клавишам, выколачивая из инструмента мелодию новомодной песенки. На диванах и за столиками разгорячённые клиенты – разношерстный сброд, и все здешние. Ромейцев местечковые лупанарии не привлекают. Ну, за некоторым исключением... Госпожа Лилея чинно плывёт сквозь зал, улыбаясь и кивая завсегдатаям. Потом лестница, ведущая наверх. Эту часть пути Вэл Йорхос обычно проходит быстро, но сейчас он еле плетётся по ступеням, покачиваясь и цепляясь за перила. Лилея идёт впереди. «Хорошо пошла, родимая, – думает она, поглядывая на своего спутника. – Нет, разговенья сегодня не будет. Хотя...» Затем длинный полутёмный коридор с рядами плотно закрытых дверей. Ковёр на полу скрадывает шаги. Что бы ни происходило там, за запертыми дверями, из-за них не доносится ни звука. Ещё одна дверь в конце коридора. Снова лестница, узкая и тёмная, как логово ламий. Лилея зажигает свечу. Наконец мансарда. Здесь, под самой крышей, находится опочивальня госпожи Лилеи – её маленькое гнёздышко, где она принимает своих избранников.

Побренчав ключами, Лилея отперла дверь – из тёмной комнаты повеяло лёгким ароматом пачули, к которому примешивался едва уловимый запах пыли и увядших цветов. Задув свечу, она повернула газовый рожок, и под потолком зажглась хрустальная люстра. В небольшой, но обставленной с безупречным вкусом комнатке преобладали лилейно-белые и фиалковые цвета. Большую часть комнаты занимала громадная кровать с балдахином, вокруг которой, как спутники вокруг планеты, размещались миниатюрные банкетки, пуфики и столики с гнутыми ножками. Напротив кровати висело большое, на всю стену, зеркало. Окно было плотно занавешено тюлевыми гардинами и бархатными шторами. Чужеродным в этом гнёздышке страсти был только ящик Народного Вещателя, который лепился к фиалковым обоям, словно раздувшийся чёрный паук. Чиновники из Гражданского Надзора ежеквартально приходили с проверкой. В каждой комнате должен был установлен исправный работающий Вещатель, в противной случае хозяйке заведения грозил штраф, а то и конфискация. Что поделать, таков закон. Клиенты в большинстве своём привыкли и не обращали внимания. А некоторым даже нравилось – агрессивная риторика и грязноватый юморок Охранителей распаляли в гражданах самые низменные чувства, помогая тем самым достичь подобающего эффекта...

Оставшись наедине со своим избранником, Лилея больше не скрывала своих чувств.

– Вэл...

Она потянулась к нему, обвилась, как лоза вокруг ясеня, запутавшись пальцами в его волосах, жёстких и чуть влажных от ночного тумана. Прильнув к его губам, она ощутила сладковатый привкус зелья. "Вот зачем он так делает? – подумала Лилея. – Знает же, что потом будет худо. Эх, заблудшая душа..." Стянув с него шарф, она принялась расстёгивать пуговицы на его пальто, перешитом из старой шинели.

– Лилея, нет, – он отвел её руки, взяв за запястья.

– Что, дорогой мой? – участливо спросила она.

– Я...что-то плохо мне.

Вдруг как-то ослабнув, он опустился на банкетку и обхватил голову руками.

– Это ничего, ничего. Сейчас станет хорошо, – пообещала Лилея.

Отступив на шаг, она принялась медленно расшнуровывать лиф платья. Ромеец быстро взглянул на неё и покачал головой.

– Шкура. Шлюха конторская. Подстилка, – проговорил он с расстановкой. Взгляд его блуждал.

Лилея замерла.

– Ты это о ком? – спросила она изменившимся голосом.

– О себе, Лилея. Я это. Шкура конторская. И все мы, – он тихонько застонал и начал раскачиваться, прижимая ладони к вискам. – Нельзя так делать, понимаешь? Нельзя. Не по-человечески это...

– Ах ты, красота моя, – промурлыкала Лилея. Взгляд её снова потеплел. – Брось, Йорхос. Можно. Всё на свете можно.

Она ослабила ремешки, и юбки "с обручами" упали ей под ноги. Лилея осталась в корсете, алых панталонах и кружевном пояске, к которому крепились шёлковые чулки на подвязках.

– Вэл ... – прошептала она, протянув к нему руки.

Он посмотрел на неё осоловелыми глазами и тут же перевёл взгляд на ящик Вещателя, висевший у него над головой.

– Слушай, заткни ты эту говориловку. По мозгам долбит, – сказал он с досадой.

– Он не выключается, – ответила Лилея.

Ромеец осклабился.

– Да ну?... – протянув руку к Вещателю, он ухватился за провод и с силой рванул. На пол посыпалась штукатурка. Вещатель заглох. – Делов-то.

– Вэл, меня за это оштрафуют, – сказала Лилея с мягким упрёком. – Мой квартальный доход. Или девочек конфискуют.

Он взглянул на неё, скривился.

– Ну что за народ, – процедил он сквозь зубы.

Йорхос рывком поднялся с банкетки, подошёл к столу и принялся выворачивать карманы пальто, швыряя на столешницу пригоршни монет и смятых купюр. Несколько медяков упали на пол и со звоном запрыгали по половицам.

– Вот тут...не помню сколько...посчитаешь... Во, народ. Вас вешать поведут, так вы и верёвку себе прикупите.

– А ваших что, не вешают разве? – с кротостью в голосе ответила Лилея.

Она опустилась на пол и стала собирать рассыпавшиеся монеты. Заметив на полу прямоугольный кусочек картона, она осторожно взяла его в руки. Это была цветная миниатюра-светопись, не слишком новая и уже немного выцветшая. Наверно, тоже выпала из кармана Йорхоса. Приблизив картонку к глазам, Лилея рассмотрела изображение молодой женщины, одетой в летнее светло-голубое платье, поверх которого была накинута белая прозрачная шаль с кружевом. Ромейка, сразу же определила Лилея, хоть и одета по северо-континентальной моде. Рядом с женщиной стоял ребёнок лет пяти – очевидно, её сын. В отличие от матери, мальчик был одет по ромейской традиции – в сапожках с загнутыми носами и длинной подпоясанной рубахе со скошенным воротом. Женщина на карточке улыбалась. Мальчик смотрел сосредоточенно и очень серьёзно.

– Это она? – спросила Лилея, всматриваясь в светопись.

– Дай сюда! – с неожиданной яростью выкрикнул ромеец и вырвал карточку из её рук.

– Да пожалуйста, – проворчала Лилея. – Что мне, жалко, что ли?..

Собрав разбросанные деньги, она поднялась с пола и уселась на краешек кровати, слегка раздвинув колени.

– А она красивая, – задумчиво проговорила Лилея .

– Что, нравится? – спросил он отрывисто. – Ксения, да. И Дариус. Десять лет, Лилея. Двенадцать, то есть. А, всё равно. Думал, уже не осталось ничего. А они всё предусмотрели. Подготовили заранее. И карточку эту. Бросили на стол. Смотри, говорят. Ты их помнишь? Помнишь? Или уже забыл? Их уже нет, они сказали. А она живёт. Тварь, которая сожрала твою жизнь. И белёсый этот, животное, тоже. Он живёт, а их уже нет...

Внезапно лицо его исказилось, он затрясся и завыл, как подстреленный зверь. Лилея закатила глаза. Ну всё, началось. Простонав: 'Душно у вас тут... Чад... Дышать нечем...', он закрыл лицо руками и двинулся к окну, пошатываясь и натыкаясь на мебель. Приблизившись к подоконнику, он резко отдёрнул штору и с силой рванул оконную ручку – задвижки затрещали, но не поддались. Сидя на кровати, Лилея мрачно наблюдала за его манёврами.

– Вэл, может, воды принести? – спросила она.

Ромеец не ответил. Он ещё пару раз дёрнул оконную раму, а затем, будто обессилев, сполз на пол и некоторое время сидел так, раскачиваясь и корчась в беззвучных рыданиях. Потом он трясущимися руками вытащил из кармана помятую самокрутку и тихонько ругаясь, принялся чиркать спичками, которые отсырели и не горели. "Чёрт, сколько же тебе надо?", поморщившись, подумала Лилея. Она поднялась с кровати и прихватив со столика стакан, двинулась в ванную комнату. Не зажигая в ванной свет, Лилея отвернула медный кран, плеснула в стакан холодной воды и вернулась в спальню. Ромеец был там, где она его оставила – на полу у окна. Он полулежал, привалившись к стене, свесив голову на грудь и бессильно уронив руки. В его пальцах была зажата скомканная самокрутка, которую так и не удалось раскурить. "Спит, что ли?" Склонившись над ним, Лилея осторожно, кончиками пальцев взяла его за подбородок и заглянула ему в лицо. Их взгляды встретились, и на секунду Лилее показалось, будто глаза ромейца обрели цвет, сделавшись васильково-синими... Да нет, померещилось. Всё та же чернота, будто один сплошной зрачок без радужки.

– Вэл, выпей водички. Полегчает, – мягко сказала Лилея и чуть ли не насильно прижала стакан к его губам. Тот глотнул, закашлялся, его зубы клацнули о край стакана. – Вот так. Умничка.

Затем она осторожно извлекла самокрутку из его ослабевших пальцев и бросила её в хрустальную пепельницу. Потом, опустившись на колени, она принялась стягивать с него пальто. Ромеец не сопротивлялся.

– Ребята попали под раздачу, – проговорил он.

– Что? – спросила Лилея.

Она аккуратно положила пальто на банкетку и занялась его рубашкой.

– Всесвятский гарнизон. Положили многих. И Волчек пропал...будь он неладен. На связь не выходит. Хотя должен был явиться в Асмень. Ин..инструкции...получить.

– А ну, тс-с-с... – шикнула Лилея. – Будешь тут ещё... А оно мне надо?..

Под воздействием зелья Йорхос совсем себя не контролирует. Вот и сейчас начал говорить что-то явно лишнее. Что-то такое, чего ей, Лилее, слышать не стоит. Расстегнув пуговицы на его рубашке, она просунула руку ему под одежду и положила ладонь на его торс. Он поёжился.

– И-и-и-и, Лилея! Какая же ты холодная.

– Сейчас согреемся.

Лилея поднялась на ноги и взяла его за руку повыше локтя.

– Вэл, пойдём в постель, – сказала она.

– Не-е-е... Не надо, – он вяло отмахнулся. – Ты иди. Иди. Спи. Я здесь побуду.

– Ерунда! Ну, красота моя, вставай. Вот так, пошли. Давай, давай, тут недалеко, – говорила госпожа, таща его к кровати. При других обстоятельствах они занялись бы любовью прямо на полу – Лилее нравилось, хотя назавтра плечи и зад свербели от коврового ворса. Однако сейчас Йорхос не в том состоянии, и придется всё делать самой. Она уже решила, что просто так она его сегодня не отпустит. Толкнув ромейца в постель, она стянула с него ботинки. Потом, усевшись на нём верхом, она принялась возиться с пряжкой от его ремня.

– Лилея, нет ... – проговорил тот, пытаясь ее оттолкнуть.

– Цыц! – шикнула Лилея. – Убери руки. Я сама.

Она склонилась над ним и начала осыпать его короткими, пылкими поцелуями, спускаясь всё ниже. Задержалась на мгновение, почувствовав губами глубокий неровный шрам – след от пули. Он говорит – подстрелили когда-то, во время потасовки между контрабандистами. Ну, товар не поделили, бывает. Она не верит. Он не простой контрабандист. Он вообще не тот, за кого себя выдаёт. У него даже имя какое-то ненастоящее. "Йорхос" на языке ксайлахских кочевников означает "колючка", или "тёрн". Уж она-то знает, вон их слободка рядом. Кто ты, Вэл? Кто ты на самом деле?

– Лилея, понимаешь, они бунтуют только потому, что мы им позволяем, – говорил Йорхос, глядя в потолок. – Это просто игра такая. Волчек в курсе, он наш человек. А остальные... Думают, что всё по-настоящему. И умирают по-настоящему. Говорят, лишь бы до весны дотянуть. А весны-то не будет... Ой, чёрт! – вдруг выкрикнул он и инстинктивно положил ладонь ей на затылок. Лилея подняла голову и взглянула на него снизу вверх.

– Уже лучше, Вэл. Гораздо лучше, – промурлыкала она.

Приподнявшись, она вновь уселась на нём верхом и расшнуровала корсет, который был ей тесноват.

– Лилея...

– Молчать! – приказала она.

Склонившись, она запечатала его рот поцелуем. Потом она начала сосредоточенно двигаться – вверх-вниз. Пружины кровати заскрипели.

– Лилея, чёрт!..

Почувствовав его ладони на своих бёдрах, она победоносно улыбнулась. Её ласки оказались сильнее зелья. Впервые в жизни...

– Да! Да-а-а! – вырвалось у неё.

Цветастые узоры на обоях закружились у неё перед глазами, словно стёклышки в калейдоскопе. Когда её уже накрывала горячая волна, она успела заметить, что люстра под потолком начала мигать и сыпать искрами – хотя, возможно, Лилее это просто показалось.

Потом они лежали рядом поверх скомканного одеяла. Ромеец спал. Лилея держала его в своих объятиях, поглядывая на отражение в зеркале, висевшем напротив кровати. Там, по ту сторону амальгамы, лежали двое любовников – он и она – лежали, тесно прижавшись друг к другу, её белые кудряшки перепутались с его чёрными прядями... Красиво, подумала Лилея. Как в той старинной песне. Как же это? А, вспомнила:

В ночь из окна глядела

Дева, бела, словно снег,

Гость под окном незваный,

Весь чёрен, как смертный грех...

Что же дальше?.. Забыла, совсем забыла, сонно размышляла Лилея. А действительно, почему нас так тянет друг к другу? Точнее, их к нам. Смотрят же на нас, как на холопов, а всё равно приходят. Жить без нас не могут. И кто из нас берега попутал?.. Ай, крамола всё это, крамола. Неинтересно. Спи.

Когда Лилея проснулась, в комнате было уже светло. Обычно она пробуждалась в пять, когда включался Народный Вещатель, и из его жестяного чрева начинали извергаться звуки гимна. Теперь же Вещатель молчал, как задница, и Лилея – впервые за долгие годы – наконец-то выспалась как следует. Вэл Йорхос, уже одетый, сидел на краю кровати, зашнуровывая ботинки. Лицо его было немного осунувшееся, волосы мокрые – наверно, только что из ванной.

– Здравствуй, душеспасительница, – сказал он с улыбкой. – Как спалось?

Зевнув, она приподнялась на локте, цветок лилии, уже пожелтевший и увядший, выскользнул из её волос и упал на подушку. Лилея безразлично смахнула его на пол. Бросив взгляд за окно, она ахнула от восхищения. Черепичные крыши домов и ветви деревьев, лишённые листвы, сделались белыми, и в комнату из окна лился мягкий молочно-белый свет. Ночью выпал снег, укрыв собой всю грязь и непотребства большого города.

– Как же красиво... – произнесла она.

Йорхос встал, потянулся за пальто, которое лежало на банкетке.

– Лилея, ты это ... – проговорил он после короткой паузы. – В общем, спасибо тебе за всё. Если бы не ты, я б уже сдох, наверно.

Внутри неё вдруг всё заледенело. Она медленно завернулась в одеяло и села на кровати, подобрав ноги.

– Ты больше не придёшь? – спросила она очень тихо.

– Наверное, нет.

Она поджала губы, но глаза её остались сухими. Что ж. Она знала, что рано или поздно это случится. Два года назад он появился неизвестно откуда, сейчас уходит. С самого начала она осознавала, что их отношения не могут продолжаться вечно. Она ждала этого дня, неизбежного, как смерть. И всё-таки, как-то всё быстро. Слишком быстро. Она не успела подготовиться...

– Лилея.

Она подняла глаза.

– Да?

– Послушай меня, – сказал он очень серьёзно. – Уезжай из Северной Провинции. К чёртовой матери, уезжай. Ничего здесь не будет. Всё поделили и продали. От вас уже ничего не зависит.

– И куда мне ехать? – спросила она уныло.

– Куда захочешь. Ты Мирко Шелега знаешь?

– Шелег. Шелег-шмелег, – она покачала головой. – Не знаю. А кто это?

– Годный мужик, хоть и конторский. Документы тебе сделает, на выезд. И не фальшивку какую-нибудь, тут все законно. Сможешь выехать, куда пожелаешь, ни один таможенник не прицепится. В Зирайский Калифат, например. Зиккураты ихние посмотришь. И сады с орхидеями.

Лилея покачала головой.

– В Зирай не хочу.

– Ну, в Эверон тогда. Или в Братство. Там войны нет.

Эверон. У Лилеи защемило сердце. Она тосковала по Эверону все эти двенадцать лет. Образы этого дивного края преследовали её в сновидениях. Домик на берегу горного озера – белый, с чёрными балками и балкончиком, уставленным горшками с геранью. А вокруг изумрудные луга, оливы и виноградные лозы. И одуряющий, пьянящий аромат чабреца и базилика...

– Бумага, карандаш есть? – спросил Йорхос.

– В столе под зеркалом, – сказала она равнодушно.

Он вынул из ящика стола блокнот и нацарапал в нём какой-то адрес.

– Мирко Шелег. Свяжешься с ним. Он объяснит, что нужно делать.

Лилея кивнула.

– Хорошо.

Положив блокнот на край кровати, он наклонился к ней и прикоснулся губами к её лбу.

– Прощай, Цветок Невинности. Спасибо за всё.

– Вэл, – она решила предпринять последнюю попытку. – Слушай, а этот Шмелег может сделать документы...и для тебя?

Он взглянул на нее с недоумением.

– Зачем мне?

– Вэл, поедем вместе! – сказала она с жаром. – В Эверон. У меня денег достаточно, на особняк хватит. Там горы, озеро... чабрец цветёт... – она осеклась. Ромеец смотрел на неё так, будто она сморозила несусветную глупость.

– Лилея, ты в своём уме?

– Но почему нет? – спросила она.

Он криво усмехнулся.

– Лилея, они нас ненавидят! Ты хоть знаешь, что они о нас говорят? Как нас называют? Да и на вас глядят, как на грязь...

– Вэл, я бывала в Эвероне, – мягко сказала Лилея. – Никто не говорит там гадостей о ромейцах. Во всяком случае, я не слышала. Ни разу. Ни словечка.

– У них это в мыслях, – упрямо произнёс он.

Лилея промолчала. Спорить не имело смысла. Они действительно сумасшедшие.

– Прощай, Йорхос. Прощай, – сказала она.

Когда за ним закрылась дверь, Лилея взяла в руки блокнот, и близоруко прищурившись, поднесла его к глазам, пытаясь разобрать написанный от руки адрес. Но вдруг строчки поплыли у неё перед глазами, в носу защипало, и госпожа Лилея расплакалась.

Лемар – Поветрие

Сестра Марта, настоятельница монастыря Бартоломея Праведника, что в городе Асмень, прибыла в Лемар ближе к полуночи. В местной гостинице для неё уже были заказаны двухместные апартаменты на втором этаже – двухместные, ибо в Лемар монахиня прибыла не одна. С ней была её подопечная, воспитанница монастырского приюта для девочек-сирот, которую монахиня обозначила в книге постояльцев как: «Нара, 12 лет и 8 мес.» Утомлённая и изголодавшаяся после долгой дороги (из Асменя в Лемар ехать без малого четыре часа), сестра Марта велела подготовить себе ванну и заказала в номер поздний ужин: пару жареных рябчиков с клюквенной подливкой, запечённый мучной корень, фаршированный рубленой свининой, горячие чесночные булочки, черничное суфле со взбитыми сливками и подогретое вино с пряностями. Следующие четверть часа в гостинице царила суета. По лестнице сновали носильщики с дорожными кофрами (багаж у кроткой сестры был изрядный), горничные с горячими полотенцами и подавальщицы с подносами, уставленными яствами. Наконец всё утихомирилось, и на постоялом дворе воцарилась тишина.

Однако не прошло и часа, как на столе коменданта гостиницы вновь задребезжал звонок – сестра Марта требовала незамедлительно привести доктора, ибо ей дурно. Очевидно, чувствительный желудок монахини не справился с плотным ужином. Доктор жил в нескольких кварталах от гостиницы, и за ним тотчас же послали извозчика. Ещё через четверть часа девочка, в книге постояльцев обозначенная как Нара, спустилась вниз и подошла к коменданту.

– Сестре Марте очень нехорошо, – тихо сказала девочка. И помолчав немного, добавила: – Кажется, она умерла.

Когда комендант и горничная ворвались в комнату, их взорам предстала сестра Марта, бездыханно лежащая на полу. Широкие рукава её хламиды задрались до локтей, и на её запястьях отчетливо были видны вздувшиеся кровавые язвы. Монахиня была мертва, но язвы на её руках ритмично пульсировали, извергая желтоватый зловонный гной, смешанный с сукровицей, и будто живя своею собственной жизнью.

Вскоре прибыл доктор. Едва взглянув на пациентку (которой нужен был уже не врач, а прозектор), он подтвердил диагноз: морова язва. После доктор отдал распоряжения. Постояльцев ни в коем случае не будить, сохранять спокойствие. К телу покойной не прикасаться. Комнату запереть на ключ и никого туда не впускать, покамест не прибудут специально уполномоченные лица (даже у доктора язык не повернулся сказать «коронеры»). Засим доктор поспешил откланяться – да и собственно говоря, делать ему тут уже было нечего.

Вернувшись домой, доктор первым делом направился к себе в кабинет, где на бюро красного дерева поблёскивал обсидиановый аппарат. Крутанув диск, доктор связался с Асменем, центральным городом Дольних Земель, и сообщил о начале эпидемии. Согласно инструкции, тамошний градоначальник обязан был оповестить столичные власти и получить необходимые распоряжения, но доктора это уже не касалось. Исполнив свой последний долг, он выволок из чулана увесистый дорожный кофр и принялся в лихорадочной спешке собирать вещи. Доктор был убеждённым холостяком, не обременённым родственными узами и семейными обязательствами, и сейчас он возблагодарил Вышнего за это. При нынешних обстоятельствах семья была бы для него ненужным балластом.

Покончив со сборами, доктор с кофром в руке выбежал из дома. На улице уже царила паника. Вдоль дороги, вытянувшись в ряд, стояли конные и самоходные экипажи. По булыжной мостовой метались люди с баулами, кофрами, узлами и саквояжами. Хотя доктор строго-настрого наказал сохранять всё произошедшее в тайне, весть о поветрии уже разнеслась по городу. Доктор метнулся было к ближайшему дилижансу, но его остановили выкрики: «Занято! Занято!» К экипажу нёсся начальник городской тюрьмы, держа в одной руке огромный кожаный чемодан, в другой – горшок с домашним фикусом. Следом за ним семенила его дородная супруга и три его дочки, заспанные и злые оттого, что их вытащили прямо из постели, не дав ни умыться, ни уложить волосы. К счастью, соседний экипаж был свободен. Вскочив в салон, доктор рухнул на сиденье и крикнул извозчику: «Трогай!» Не нужно было уточнять, куда ехать. Прочь, прочь из города, и как можно быстрее...

На рассвете дня городские ворота захлопнулись, и на улицах появились коронеры в защитных балахонах пурпурного оттенка и противочумных масках, напоминающих птичьи клювы. По периметру города военные спешно натягивали колючую сеть и устанавливали генераторы. На площади у городских ворот выстроился отряд вооруженных стражников. Их обычную униформу землистого цвета дополняли противозаразные маски, но не такие, как у коронеров. Маски стражников закрывали лишь рот и нос, оставляя незащищёнными глаза.

***

Когда Квестор проснулся в постели своего гостиничного номера, время уже перевалило за полдень. Морщась от острой пульсирующей боли в правом виске (двойная порция зелья, принятая накануне, давала о себе знать), он приблизился к окну и отодвинул штору. Оказывается, ночью прошёл довольно сильный снегопад, и теперь остроконечные крыши домов были белы от снега, а узкие, извилистые улочки старого города утопали в сугробах. Удивительно, что никто до сих пор не озаботился расчистить мостовые. Провинция!.. Улица, на которую выходили окна гостиницы, была пустынна – ни людей, ни экипажей, лишь посреди мостовой в глубоком снегу тянулась цепочка следов. Опустив глаза, Квестор увидел одинокую фигуру, стоящую по щиколотку в снегу просто под окнами его апартаментов. Фигура была закутана в пурпурный балахон с капюшоном, из-под которого выглядывала мерзостная птичья личина с глазами-стёклами. В руках, затянутых в высокие, до локтя, перчатки, незнакомец держал длинный шест с тройным крюком на конце. То был коронер, и в отличие от давешней троицы под фонарём, он был абсолютно реален.

О моровом поветрии Квестор знал не понаслышке. Последствия он видел своими глазами, когда служил в восточных фемах восемь лет назад. Там, бывало, целые города выкашивало под корень. После местные-бхалы вручную рыли известковые траншеи, а подземные печи, построенные наспех, не справлялись с количеством тел – почва раскалывалась от адского жара, и над трещинами в земле курился жирный, удушливый дым. В большинстве случаев всему виной были обычные бюрократические проволочки. Доставить противочумную сыворотку к месту бедствия не составляло труда, однако для этого требовалась масса сопроводительных документов. Пока чинуши расставляли свои закорючки, драгоценное время уходило, и как результат – горы трупов и роптанье низов. Что поделать, в Ромейской Империи любое начинание просто-таки тонет в бумагах. Зато порядок идеальный...

В городе, закрытом на карантин, Квестор очутился впервые в своей жизни, однако сиё обстоятельство его не особо взволновало. Удостоверение агента Тайной Канцелярии открывало перед ним все двери. На взлётной площадке за городской стеной его поджидала крылатая машина с пилотом. Квестору оставалось лишь доставить задержанного в столицу, и на этом его миссия будет завершена. Никогда больше не увидит он этот чёртов город. Да и с Северной Провинцией самое время распрощаться. Вернувшись в Вильск, он незамедлительно подпишет рапорт об увольнении и швырнёт его Крысёнышу (в рожу) на стол. Хорошо бы, конечно, по роже, размышлял Квестор, торопливо натягивая шинель, однако Крысёныш какое-никакое, но начальство, а против Табели о рангах не попрёшь. Проклятье, скорей бы всё это закончилось!..

У стен городской тюрьмы дожидалась «псилла» – четырёхместная машина с открытым верхом, в которой накануне доставили пленника из гарнизона. Двигатель был включён. Шофёр в военной униформе сидел, вцепившись дрожащей рукой в рычаг управления, его лицо было бледно. Он бы с радостью удрал из города вместе с остальными, но угроза наказания за дезертирство пугала его больше, чем эпидемия. Здание тюрьмы пустовало – ни начальства, ни охранников. Двери камер были открыты нараспашку, трое заключенных, осужденных за долги и мошенничество, бесследно исчезли. В камере оставался лишь пленный мятежник, который, естественно, никуда не мог уйти по причине своей слепоты. Квестор схватил пленного за руку и рявкнув: «За мной!» поволок его к выходу. Втолкнув его на заднее сиденье «псиллы», Квестор устроился рядом и приказал шофёру трогаться. Пробуксовав колёсами по снегу, машина сорвалась с места.

На площади у городских ворот шофёр вынужден был остановиться. Тут собралась огромная толпа народу. Казалось, вот-вот вспыхнет бунт, и горожане, не успевшие сбежать из Лемара, начнут штурмовать запертые ворота.

– Присматривай за пленным, – сказал Квестор шоферу и вышел из машины.

Протиснувшись сквозь толпу, он решительным шагом приблизился к шеренге стражников, выстроившихся вдоль городских ворот.

– В чём дело? – загремел Квестор.

Ответа не последовало. Стражники смотрели мимо него, держа оружие наготове. Тогда Квестор подошёл вплотную к одному из стражников. Лицо его было наполовину скрыто чумной маской, но заглянув в его перепуганные, широко распахнутые глаза, Квестор понял, что перед ним совсем ещё сопляк.

– Я Квестор! – он выхватил из-за пазухи удостоверение и сунул его стражнику под нос. – Вы пойдете под трибунал за то, что препятствуете работе Тайной Канцелярии.

Стражник попятился. Однако напугала его вовсе не угроза трибунала. Он даже не взглянул на удостоверение. Стражник смотрел на обнажившееся запястье Квестора. На бледной полоске кожи между перчаткой и рукавом шинели отчётливо проступали тёмно-багровые пятна.

– Стигмата! – завопил стражник.

Голос под маской звучал приглушенно, но услышали его все.

– Стигмата! Стигмата! – раздались полные ужаса крики.