Текст книги "Трясина.Год Тысячный ч.1-2 (СИ)"

Автор книги: Влада Гуринович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

После, укутавшись в плащ, она лежит на его солдатском кожухе, брошенном прямо на камни террасы. Холода она больше не ощущает. Стражник уже поднялся на ноги и пытается привести в порядок свою смятую униформу. Движения его такие неловкие, что ей становится смешно. Беренис поднимается на ноги, неторопливо приближается к нему. Кончиками пальцев берёт его за подбородок. Медленно целует в губы. Отклоняется.

– Ты ведь никому не расскажешь, правда, мой мальчик? – произносит она шёпотом.

Тот мотает головой. Беренис знает, что он не скажет.

– Как твоё имя? – спрашивает она, улыбаясь.

– Ян. Семишка.

***

На губах твоих хмель отравленный,

Прикажи – и я выпью до дна,

Лучше выберу гибель бесславную,

Чем хоть день вдалеке от тебя...

– Кимыч, машину!

Здание Тайной Канцелярии – крепость с четырьмя округлыми башнями, сложенными из серого камня – находится почти в самом центре Вильска. Подъезд охраняют вооруженные солдаты с саблями наголо. Беренис, одетая в полушубок из белого меха и зимнее платье цвета холодной стали, взбегает вверх по ступеням из бледного мрамора. Охранник у входа – молодой дурак в униформе – требует пропуск. Милое дитя, ты смеёшься надо мной? – улыбается Беренис. Я супруга Наместника Провинции. Кстати, вчера он вернулся из поездки, службе безопасности это известно? Она с удовольствием наблюдает, как охранник меняется в лице и запинаясь, мямлит: "Виноват, госпожа Венд. Проходите, пожалуйста".

Когда она входит в кабинет Сета, помещение наполняется густым мускусным ароматом её духов. Сет, очевидно, не ждал её визита. Он сидит за письменным столом из красного дерева, заваленном бумагами. На нем чёрный китель с серебряными нашивками. Беренис трудно разгадать его чувства, так как лицо его остаётся бесстрастным, а взгляд его сокрыт за тёмными стёклами.

– Я понимаю, что между нами всё кончено, – говорит она. – Но последняя просьба, Сет. Последняя, и клянусь, больше ты меня не увидишь. Я навсегда исчезну из твоей жизни.

Она склоняется над столом и оттягивает ворот платья, демонстрируя фиолетовые кровоподтёки на плечах и груди.

– Смотри, что он сделал со мной. Смотри!

Сет отводит глаза. Ему известно, как грубо обращается с Беренис её муж-варвар.

– Беренис, мы уже беседовали на эту тему. Развод тебе никто не даст. Если только ты не пострижёшься в монахини. Но для тебя это не вариант, верно?

– Но всё можно решить иначе, – говорит Беренис вполголоса. Она инстинктивно оглядывается через плечо, хоть и знает, что в кабинете нет никого, кроме неё и Сета. – Полагаю, у вас в конторе нетрудно будет найти человека, который убивает за деньги?..

– Что?

С минуту он молчит, будто пытаясь осмыслить услышанное. Затем, вскочив из-за стола, он бросается к Беренис. От его былой сдержанности не осталось и следа. Сейчас все его чувства как на ладони. Черты его лица искажает такая ярость, что Беренис испуганно отступает. Она ещё никогда не видела его таким.

– Беренис, ты хоть сама себя слышишь?! – шипит он.

– Сет...

Он хвататет её за запястья, сдавив их так, что она вскрикивает от боли.

– Твоё счастье, что кабинет не прослушивается, – рычит он злобно. – Иначе тебя бы уже вывели отсюда под конвоем.

– Сет, пусти!.. – произносит она дрожащим голосом. В её глазах блестят слёзы. – Я всё поняла. Пусти!

Выбежав в коридор, она сталкивается с братом Алехом, едва не сбив его с ног. На пол летят кожаные папки и бумаги.

– Алех, ты... ты что, подслушивал? Шпионил за нами?

Она смотрит на него сверху вниз. Алех, стоя на коленях, собирает рассыпавшиеся по полу документы.

– Сестрёнка, будь милосердна, – говорит он спокойно. – Держава на грани войны, в столице крамольники. Беренис, ты можешь представить, в каком я сейчас состоянии? Вторые сутки уж не сплю, какой там шпионаж.

***

К Луне молитвы-рыдания,

С горькой смирной смешается мед,

В волосах твоих розы пламенные,

А в груди – обжигающий лёд...

Комнатка на чердаке под самой крышей. Пол застелен волчьими шкурами. Единственное круглое окошко смотрит на реку, за которой темнеет обледенелая роща. Света они не зажигают. Их скомканная одежда разбросана по полу. В головах лежит небрежно брошенная военная винтовка

– Беренис, – говорит он вполголоса.

Она лежит на мягких шкурах, закинув руки за голову, на её лице блуждает улыбка.

– Беренис...

Он придвигается ближе, хочет её обнять. Беренис резко отталкивает его, а потом, приподнявшись, усаживается на нем верхом. Вцепляется ему в волосы, впивается в губы. Начинает ритмично раскачиваться, сжимая бедра. Он стонет. Беренис слышит своё собственное прерывистое дыхание. Потом они в изнеможении падают на волчьи шкуры. Беренис не отпускает его. Прижимает к себе, перебросив бедро через его торс. Они лежат так, как зверь с двумя спинами. Над их головами гремит сорванный ветром лист кровли. Будто какая-то адская тварь хлопает свинцовыми крыльями.

– Ян. Семишка, – медленно произносит Беренис.

Она отодвигается, приподнимается на локте. Он смотрит на нее с восхищением и преданностью – как пёс на своего хозяина. Кажется, он действительно любит её. Её стражник. Молодое, сильное животное. К сожалению, слишком ограниченное, чтобы говорить о каких-то серьёзных отношениях. Хотя, время от времени она и вправду испытывает к нему страсть. Протянув руку к винтовке, лежащей подле на полу, Беренис осторожно проводит кончиками пальцев по её холодному стволу.

– Ты убивал когда-нибудь, Ян Семишка? – спрашивает она.

– Приходилось, – отвечает он не слишком уверенно.

– А ты мог бы убить ради меня, Ян? – произносит она очень тихо.

– Ну, это смотря кого, – говорит он с коротким смешком.

Они оба знают, о ком идёт речь. Во время каждой их тайной встречи Беренис рассказывает о своем муже. Это чудовище, Ян. Грубая скотина. Он похож медведя. Нет, на борова. Ну точно, свинья. Я вздрагиваю от брезгливости каждый раз, когда он дотрагивается до меня. И знаешь, ему нравится причинять боль. Кажется, он испытывает от этого наслаждение. И, несмотря на своё звероватое обличье, он слаб как мужчина. Говорят, будто он делит ложе с Августой. Это кажется мне весьма сомнительным, Ян. Либо...либо наша Августа какая-то уж совсем нетребовательная!.. Слушая её, он каждый раз смеётся до упаду. Не упускает случая подшутить над грозным Микой. Но в то же время он понимает, что это не просто шутки. Рано или поздно Беренис попросит его. Избавь меня от этого человека, Ян!

Однако, не стоит торопиться, говорит себе Беренис. Он меня, конечно, любит, но всё же не настолько, чтобы лезть ради меня в логово зверя. Нужно предложить ему что-то, от чего он не сможет отказаться. Деньги. Имение в предместье. Должность Наместника, в конце концов. Знаю, его восхищает Мика. Этот бастард, ничтожество, дорвавшийся до должности префекта. Он хочет быть, как Мика. Он уже спит с его женой. И если ему предложат занять место Мики, разве сможет он сказать «нет»?

Они лежат, обнявшись, на полу. Снаружи над замёрзшими луговинами гуляет северный ветер. Ян спит – Беренис слышит его ровное дыхание. Все вы засыпаете, – думает она снисходительно. – И ты тоже, мой стражник. Сколько ж в тебе ещё детского, наивного. Я бы не слишком удивилась, если бы оказалось, что я – первая женщина в твоей жизни... Хм, а он и вправду верит, что я люблю его. Знал бы он, что любовь эта холоднее, чем лёд над прорвами.

Лита – Бунт

Шёл третий луструм правления Мики 'Ахмистринчика'. Наместники провинций назначались Августой сроком на пять лет. Этот отрезок времени и назывался «луструм». Мика как правитель Августу полностью удовлетворял. И не только как правитель, если верить слухам... Начало каждого луструма сопровождалось бунтами. На улицах горели опрокинутые машины. Мятежники швыряли в стражников камни и набрасывались на них с железными прутами в руках. Стражники стреляли в разъяренную толпу из винтовок из-под прикрытия металлических щитов.

В эти дни в провинции вводилось военное положение. Из соображений безопасности Наместник покидал столицу и укрывался в одной из своих пригородных резиденций. Августа присылала из Царьгорода регулярные войска, и в город входили боевые машины ромейцев. Неуклюжие хромионы, похожие на гигантских бронированных черепах. Лёгкие быстроходные камбии с лапами-лезвиями. Машины стояли на площадях, двигались по городским улицам. По ночам я слышала их глухой, давящий гул, и земля чуть подрагивала. Камбии внушали мне панический страх. Однажды я видела, как во время уличных беспорядков одна из камбий на полном ходу вломилась в беснующуюся толпу. У меня в ушах долго стояли душераздирающие крики несчастных, попавших под лезвия. Толпа тут же рассеялась. Когда улица опустела, пришли коронеры, вооружённые длинными шестами с железными крюками на концах. Они буквально соскребали с булыжной мостовой кровавые ошмётки и складывали их в длинные кожаные мешки. Потом улицу тщательно полили водой из шлангов. Но всё равно над этим местом долго кружили стаи воронья. Птицы опускались на мостовую и что-то выклёвывали из щелей между булыжниками.

Я не участвовала в мятежах. Когда подошёл к концу первый луструм, мой брат был в военной школе под присмотром офицеров и наставников, а я сидела у постели умирающей матери. Мне было не до революций. К концу второго луструма законы ужесточились. Теперь суровому наказанию подвергались не только участники бунтов, но и члены их семей. Если меня поймают во время уличных беспорядков, у Яна будут неприятности. Это было моим лицемерным оправданием. Я старалась хорошо себя вести. Оставаться незаметной. Потому что у меня была работа в харчевне, которую я боялась потерять. И у меня был брат, которого я не хотела подставлять. Когда начался третий луструм, Ян уже служил во внутренних войсках. К тому времени народ, похоже, уже смирился. Бунтов не было. Разве что вялые всплески на местах. Наместник раздавил их одним мизинцем. На сей раз даже регулярную армию не пришлось привлекать.

За годы своего правления Мика – человек нрава сурового и решительного – покончил с мятежами раз и навсегда. С преступностью тоже. Во всяком случае, так говорили Охранители. Правдой это было лишь отчасти. Недовольных властью в провинции и вправду не осталось. А если кто и остался, то сидел тихо, как мышь под веником. С преступностью дела обстояли гораздо хуже. В рабочих кварталах чуть ли не каждую неделю приключались пьяные драки с поножовщиной, из Вильяры время от времени вылавливали утопленников, а по окраинам ходили 'резники' с ножами в сапогах. Толстяк Каначик рассказал однажды о жутком случае, когда его сосед Савва Шлых, владелец галантерейной лавочки, был найден в собственном доме со взрезанной глоткой, а из дома вынесли всё, что только можно вынести, даже шпалеры со стен ободрали. 'Резники', так их перетак, и куда только патруль смотрит, вздыхал Каначик. С пьянством тоже была беда. Так страшно, как в Северной Провинции, не пили даже в восточных фемах, где царили повальная нищета и безграмотность. Зато с уличными беспорядками покончено, и никто не осмеливается возвысить голос против власти, а это главное.

***

Бунт, что вспыхнул в середине зимы, стал неожиданностью для всех. Для Наместника тоже. Ничто, так сказать, не предвещало. Когда в тот день я увидела толпу на улице, то не сразу поняла, что происходит. Помню, как посетители харчевни вместе с подавальщицами стояли, прильнув к окнам, и молча наблюдали, как по Виа Дукси – центральной улице Вильска – движутся люди. В основном молодежь, и на вид это были ребята не из рабочих кварталов. Школяры, студенчество. Их было большинство. В толпе я разглядела также людей постарше, одетых как торговцы и ремесленники. Возможно, они присоединились к шествию уже позже. И что самое странное – им, очевидно, не пытались чинить препятствий. Ни жандармов, ни стражников поблизости не было. Ни одного. Люди шли совершенно свободно. Свободно...

– Лита, куда это ты собралась? – крикнул из-за стойки Каначик, увидев, что я, накинув полушубок, двинулась к выходу.

– Мне ... я на минутку. Просто посмотреть, – ответила я невпопад.

Поначалу я и вправду просто наблюдала, стоя на тротуаре. Люди шли по проезжей части. Подводы и самоходные экипажи остановились. Пассажиры омнибусов – бледные, перепуганные – провожали их глазами, прилипнув к окнам. Сама не знаю, почему я в конце концов сошла с тротуара и тоже присоединилась к толпе. Возможно, просто из любопытства. А что будет дальше?

Шествие двигалось в направлении Триумфальной площади, где располагалась столичная резиденция Наместника. Я не слишком удивилась, увидев впереди стражников. Выстроившись в шеренгу, они перекрывали подступы к площади. Стражники были в полной боевой готовности – униформы землистого цвета, шлемы с забралами из ударостойкого стекла, металлические щиты и винтовки наготове. Я не знала, есть ли среди них мой брат. Ян как-то хвастался, что его направили охранять резиденцию Наместника в предместье. «Что мы там делаем? Да так, груши околачиваем. А жалованье вдвое выше. Непогано, да?..» Однако в случае беспорядков их обычно перебрасывают обратно в казармы. В любом случае, я надеялась, что Яна это не коснётся...

Шествие остановилось. Впереди образовался затор, сзади начали напирать. Я не видела, что происходит в голове колонны. Когда впереди послышались выстрелы и над улицей поплыл пороховой дым, я всё ещё не верила. Наверное, они стреляют в воздух, думала я. Это же не уличный бунт. Люди совершенно безоружны... Затем я услышала крики. Толпа смешалась, и начались паническое бегство. Меня не затоптали только потому, что я отступила за круглую тумбу с афишами. Я опустилась на мостовую и сидела так, зажав уши ладонями. Вокруг бежали люди. Некоторые из них падали и больше не поднимались. Потом... Потом послышались выстрелы со стороны проспекта Виа Дукси. Стреляли из толпы. У них всё-таки было оружие на руках. А ведь поначалу шествие выглядело совершенно мирным... С Виа Дукси стреляли. Причём попадали в основном в своих. Люди оказались в западне. Впереди были винтовки стражников, сзади... Началась форменная бойня. Я отползла к кромке тротуара, каждую секунду рискуя получить пулю в спину, и скорчилась у бордюра, лицом вниз. Над головой у меня посвистывало, шевелились волосы. Потом всё затихло. Площадь обезлюдела. В воздухе пахло порохом и кровью. Вскоре на площади появились коронеры. Как стервятники, ходили они меж телами убитых, поднимали их с брусчатки, швыряли на носилки и тащили к металлическому фургону без окон. Снег у них под ногами был грязно-багровым.

В тот день домой я возвращалась поздно. Омнибусы не ходили, и до барачного посёлка мне пришлось добираться пешком. Я шла вдоль какой-то улочки, узкой и засыпанной снегом по щиколотку. Надо мной нависали кирпичные стены двухэтажных домов – в таких обычно селятся семьи рабочих. Фонари не горели, за окнами домов также царила тьма. Люди не решались зажигать свет – боялись, что по окнам начнут стрелять.

Я не испугалась, увидев впереди скорченное тело, лежащее на снегу. Бедолагу, наверное, подстрелили сегодня на площади. До дому так и не дошёл... Над телом стояли две бродячие собаки и остервенело грызли его, вырывая зубами огромные шматы мяса. Я отступила на шаг, и оглядевшись, подхватила со снега обломок доски. Надо отогнать собак от мертвеца. Нехорошо, когда зверьё таскает по задворкам человечьи кости. Я громко закричала и замахнулась доской. Одна из собак, глухо заворчав, отпрыгнула в тень. Вторая, оглянувшись, начала медленно подниматься на задние лапы. То, что я поначалу приняла за бродячих собак, на самом деле было чем-то другим. Я разглядела скользкую сероватую кожу, лишённую шерсти, загнутые когти, голову с клочковатой гривой и подвижными заострёнными ушами. Морда чудища омерзительно напоминала человеческое лицо, несмотря на приплюснутый нос, оскаленную слюнявую пасть и продолговатые глаза, которые светились в темноте. Я медленно отступала, стараясь не делать резких движений. Обе твари молча смотрели на меня из мрака. Мне казалось – вот ещё шаг, и они набросятся на меня. Но меня не тронули.

Очутившись на углу улицы, я наконец повернулась и побежала со всех ног. Я уже знала, что именно я увидела. Гули. Пожиратели мертвечины. Никто не мог объяснить, откуда они взялись в Северной Провинции. Некоторые говорили, что это ромейцы притащили их сюда. Едва ли. Ромейцы сами их боятся. Эти демоны появляются там, где много умерших. На полях сражений, или в городах, охваченных моровым поветрием. В Вильск их привлёк запах смерти. В ту ночь я лицом к лицу столкнулась с потусторонним ужасом – и не погибла. Тогда я ещё не знала, что настоящий ужас ждёт меня впереди, и он имеет имя человека, а не демона.

Лита – Наместник

После бойни на площади жизнь в столице вернулась в привычную колею. Тела убитых убрали с глаз долой и смыли кровь с брусчатки. Будто и не было ничего. Наместник три дня молчал, а потом выступил с обращением к народу. Горожан согнали на Триумфальную. Наместник вышел на террасу своего дворца-резиденции и произнёс длинную напыщенную речь. В завершение он поздравил своих подданных с очередной победой Добра и Истины над мерзостями ереси, чужебесия и прочей крамолы. В тот день я впервые увидела Мику во плоти. Он стоял на мраморной террасе, облачённый в серый полевой мундир. Его лицо с оспинками было бледно. Тонкие губы кривились в улыбке. Глаза его были светло-серого цвета, а волосы белые, будто выдубленные морской солью. Его мать-экономка была уроженкой Дольних Земель.

Люди безмолвно стояли на площади и слушали Наместника. Брусчатка была бела от снега. Небо над городом было затянуто тучами, и сквозь тучи светило мутновато-белое солнце. Помню, в том дне было много белого цвета. Белый снег. Белый мрамор террасы. На террасе пылали жаровни, и при свете дня огонь в них тоже казался белым. За спиной Наместника стояли ромейцы в традиционных одеждах. Белые подпоясанные кафтаны с серебряными застёжками и круглые шапки, отороченные мехом. Выглядело это красиво. Ромейцы сами по себе красивый народ. Рослые и статные, с высокими скулами и безупречно правильными чертами лица. Прирождённые воины и захватчики. Красивые. Вот только души у них уродливые.

Расправы над участниками бунта уже шли полным ходом. Многие были брошены в острог. Некоторым повезло ещё меньше. Их обезглавленные тела лежали в известковых колодцах, куда сваливают туши околевших животных, а отрубленные головы гнили на длинных деревянных шестах посреди Оружейной площади. Над ними кружило вороньё, а внизу стояли стражники с винтовками наперевес. Они дежурили здесь день и ночь, сменяя друг друга – чтоб родным и близким кого-нибудь из казнённых не вздумалось пробраться тайком на площадь и сдёрнуть голову с шеста.

Это место я обходила стороной. Меня мутило от смрада смерти, от вида растерзанной плоти, насаженной на колья. Но больше всего я боялась узнать собственного брата в одном из стражников, охранявших площадь.

Сташек пропал. В нашей харчевне он больше не появлялся, и его съёмная квартирка в студенческом квартале тоже пустовала. Где он и что с ним, я не знала. Возможно, он в остроге. Либо его застрелили во время уличных беспорядков. Или же он там, на Оружейной. Кормит ворон... Проклятье!.. Эта неопределённость сводила меня с ума. Благо Каначик ни о чём не догадывался. Иначе бы в два счёта вышвырнул меня на улицу за связи с крамолой. Жизнь шла своим чередом. Каждое утро я садилась в омнибус и ехала на работу. Вечером я возвращалась домой, ложилась на тахту и молча молилась, глядя в темноту – и за себя, и за Сташека. Всё, что мне оставалось – это только молиться.

Соглядатай – Острог

Вильский острог находится за городской окраиной, неподалёку от барачного квартала, обнесённого бетонной стеной. Тюремные здания возвышаются на пустыре, между рапсовым полем и рельсовой дорогой, по которой ползут обшитые свинцом вагоны, груженные саммеритовыми стержнями. Дорога начинается далеко на юге, возле железных мельниц, и пронизывая чуть ли не половину Континента, тянется к северо-западной границе и дальше – в Дуумвират и Страны Братства. Торговля идёт бойко, хотя Совет Смотрителей недоволен – в последнее время доходы начали падать...

Тюремщики в остроге всё время меняются. Тот, что привёл арестанта в допросную, тоже явно из новоприбывших. И очевидно, не из местных. Алех Валога пытливо оглядывает приземистую фигуру тюремщика, его тёмные и блестящие, будто масленые, волосы и широкоскулую физиономию с продолговатыми глазами цвета лесного ореха. Восточные фемы?

– Как звать? – спрашивает Соглядатай.

– Кходи, Ваше Благородие, – с готовностью рявкает тюремщик.– Кходи Гаалт. Номер триста шестнадцать-семьдесят.

– Молодец, – в тон ему отвечает Соглядатай.

Так и есть – с востока. Ишь, говор какой резкий. На бхалов -уроженцев восточных провинций – гордые ромейцы глядят, как на отбросы. Покамест сами не загремят в острог или на плаху. Прямо в лапы этим грязным дикарям. Бхалы с удовольствием идут в палачи и надсмотрщики. Да, жизнь иногда выкидывает жестокие шутки...

– Господин Тихарек, можете идти, – говорит Валога, обращаясь к начальнику тюрьмы, который стоит поодаль, вытянувшись в струнку.

Склонившись в полупоклоне и отчеканив: 'Слушаюсь, Ваше Благородие!', тот исчезает за дверью. Кходи Гаалт остаётся. Он не получал приказа удалиться. Значит, он ещё тут понадобится. На его физиономии появляется неуловимая усмешка. Он незаметно нащупывает автоматический хлыст у себя на поясе. Судя по всему, сейчас пойдёт веселье. Этот Соглядатай в чёрном кителе, кажется, рассержен не на шутку, а арестант слишком нагло себя ведёт. Вот и его, тюремщика, обложил площадной бранью, пока тот волок его по коридору. Но ничего, скоро и на него нападут корчи.

В допросной холодно – когда Валога говорит, у его губ собираются облачка пара. Стены комнаты окрашены в грязно-зелёный цвет. За небольшим окном, забранным решёткой, синеют ранние зимние сумерки. Под потолком потрескивает электрическая лампа, заливая допросную пыльным, рассеянным светом. Усевшись за столом, Валога некоторое время молчит, барабаня пальцами по столешнице. Поверхность стола, лоснящаяся от грязи, испещрена сетью мелких царапин. Похоже на военную карту. План наступления. Зирайский Халифат против Дуумвирата. Интересно, а где тут Царьгород? Ладно, сейчас не об этом. Валога переводит взгляд на арестованного. Тот сидит, балансируя, на шатком деревянном стуле. Руки скованы наручниками за спиной. На лице свежие кровоподтёки. Рубашка разодрана и заляпана кровью. Жалкое зрелище.

– Вэл Йорхос. Гражданин первой категории, – с расстановкой произносит Соглядатай. – Амнистированный. Лунница. Торговые перевозки.

Арестант кивает.

– И? Что не так? – говорит он, дерзко уставившись на Соглядатая.

Тот лишь криво усмехается. Да всё не так, Йорхос. Начиная от твоего имечка и заканчивая этими самыми перевозками. Ясно, что там за перевозки. Лунница – приграничный город. Там контрабандисты все. Тащат всё подряд – от пушнины и полудрагоценных камней до автоматических винтовок и саммеритовых стержней. Наместник знает. Но ничего не делает. Точнее, время от времени проводит показательные аресты. Сугубо для отчётов в Цитадель. Контрабандисты ему не мешают. Как раз наоборот. Главное – грамотно всем распорядиться. Впрочем, сейчас не об этом.

– Кто куратор? – спрашивает Валога. Вот так, прямо в лоб.

Арестант пожимает плечами.

– Куратор чего? Священной спальни? Не знаю таких.

Их взгляды встречаются и перекрещиваются, как зирайские ятаганы. Валоге сразу делается неуютно. Эта чернота в их глазах всегда производит на него неприятное впечатление. Глядишь, как чёрту в... Говорят, у них меняется цвет глаз после смерти. Так это или нет, Валога не знает. Не предоставлялось ещё случая заглянуть в глаза мёртвому ромейцу.

– Где Волчек? – спрашивает Валога.

– В лесу. Наверно. Или в поле. Где им ещё быть, волчкам вашим? – говорит арестант, ухмыляясь.

Валога кивает.

– Так-так. Изображать слабоумного у тебя неплохо получается, Йорхос. А что об этом скажешь? – выдвинув ящик стола, Соглядатай извлекает оттуда парабеллум со спиленным номерным знаком и аккуратно кладёт его на столешницу.

– Не моё, – равнодушно произносит арестант.

– Из этой пушки уложили двух конвоиров. Сопровождавших одного опасного крамольника. Задержанного вскоре после беспорядков на Триумфальной.

– Ваши коллеги? Соболезную, – говорит арестант.

– Хуже. Это люди из личной охраны Наместника. Влип ты, Йорхос.

– Вот заладил, командир. Не знаю я никаких крамольников, – спокойно произносит арестант. – И вообще. Я отказываюсь давать показания в отсутствие Доместика Феми.

Валога вскидывает бровь. Ого, какие разговоры пошли.

– Доместика тебе? – спрашивает он с иронией. – А чего сразу не Наместника? Могу организовать аудиенцию. У него к крамольникам особые чувства. Собственноручно башку оторвёт и на штырь натянет. Любит он это дело.

– Руки коротки. Я буду говорить только с Доместиком Феми, -твердит арестант.

– Спёкся твой Доместик. Турнут его скоро за непотребное поведение и порочащие связи. А говорить ты будешь со мной.

Арестант молчит. Валога поднимается из-за стола и начинает расхаживать по допросной, заложив руки за спину. Арестованный следит за ним исподлобья.

– Йорхос, у тебя местом проживания значится Лунница. Ты в столице что делал?

– Да вот, приехал к тётке Сорекс в весёлый дом, – отвечает тот, ухмыляясь.

Соглядатай улыбается.

– Что, во время бунта? – спрашивает он с недоверием.

– Ну, а чего. У вас бунты, а ей свежих девок завезли, – арестант издаёт непристойный смешок. – Говорят, все невинницы. Ага, знаем таких. За двойную цену идут.

Валога кивает.

– Верно, Йорхос. Кто ж их не знает. Невинницы драные.

Он заходит арестанту за спину, берёт его за волосы и со всей силы бьёт лицом о стол. Тюремщик Кходи начинает громко ржать, но встретившись взглядом с Валогой, тут же замолкает. Арестант больше не смеётся. Запрокинув голову, он пытается остановить кровь, которая хлещет у него из носа, стекая с подбородка на рубашку. Вытереть лицо он не может, потому что руки его скованы за спиной.

– Где Волчек? – спрашивает Валога.

– Ты полегче давай, писарь, – говорит арестант. – Не знаю я никаких Волчеков!

– Вечером после расстрела площади ты чем занимался? – спрашивает Валога.

– Вот же, пристал, как навоз к подошве. Не знаю я! Не помню! – выкрикивает арестант.

– Что ж, верю, что не помнишь, – вздыхает Валога. – А если память освежить?

Валога подаёт знак тюремщику. Тот только того и ждал. Улыбаясь, Кходи приближается к арестанту, приставляет автоматический хлыст к его шее и нажимает на спуск. Слышится треск, и арестант в судорогах валится на пол. Тело его выгибается дугой, руки и ноги дёргаются, на губах выступает пена. Потом арестант затихает. Лицо его делается серым, как пергамент, дыхание еле слышно, но он в полном сознании. Молодец, Кходи. Если бы удар был чуть сильнее, арестант бы попросту лишился чувств, а этого нам не надо. Валога склоняется над ним и терпеливо повторяет свой вопрос:

– Где Волчек?

– Иди к чёрту, – хрипит тот.

Валога отступает. Кивает тюремщику. Кходи, не переставая улыбаться, подходит к человеку, распростёртому на полу, и с размаху бьёт его сапогом под ребра. Вопросительно глядит на Валогу. Соглядатай молчит. Тогда тюремщик наносит ещё удар. И ещё.

– Довольно, – говорит Валога.

– Как скажете, начальник, – бодрым голосом отвечает тот.

Возможно, Кходи Гаалт ведёт себя чересчур развязно в присутствии агента Тайной Канцелярии. Но сегодня можно. Сегодня они – тюремщик и Соглядатай – в одном войске. Провинция против метрополии. Так-то. Стоя плечом к плечу, они с презрением глядят на человека, который корчится у их ног, пытаясь глотнуть воздуху.

– Вэл, разлюбезный. Ты давай уже осознавай, – говорит Валога. – Это на воле вы хозяева. А здесь я тебе и царь, и бог. Я, и вот он, Кходи. Веди себя прилично, Вэл. Иначе сделаем так, что собственные кишки начнёшь выхаркивать. А в отчёте напишем, что так и было. И про Доместика своего забудь, он тебе не поможет. Ну так как, вспомнил что-нибудь? Где Волчек?

– Писарь, ты браслеты сними, ладно? А то руки уже затекли, – тихо говорит арестант.

– Что? Я не расслышал, – отвечает Валога, приставив ладонь к уху.

– Я город плохо знаю. Улицу не назову. Но могу показать. И дом, и квартиру. Там они прячутся, – говорит арестант. Голос его звучит слабо.

– Вот это правильно. Давно бы так, – Валога одобрительно кивает. – Только не вздумай врать мне, Йорхос. Иначе беседовать будешь уже не со мной, а лично с Наместником. А Наместник наш норовом крут, сам знаешь. Сварит с перловой кашей и на завтрак съест.

Последнюю фразу Валога произносит на семгальском. Всё равно этот ромеец не поймёт. Все они одинаковые. Живут тут по десять лет, но не понимают ни слова на местном языке.

– Подавится. Браслеты сними, – отвечает арестант.

Гляди ты, понял всё-таки.

– Кходи, давай ключ, – говорит Алех Валога.

Быстро он сломался. А ведь мы, считай, ещё и не начали. Впрочем, человек, прошедший Фарнагский острог и саммеритовые шахты, выходит на свободу уже сломленным. И поражённым в правах. Йорхосу этому ещё повезло, попал под амнистию. Но амнистирован – не значит оправдан. Появляться в Царьгороде ему запрещено под угрозой ареста. Вот и болтается в Луннице, как это самое в проруби. И сидел бы себе тихо, так нет же, с крамольниками связался. Кретин, что тут скажешь.

Тюремщик Кходи рывком поднимает арестанта с пола. Щёлкают наручники. Вэл Йорхос, ругаясь вполголоса, растирает онемевшие запястья. Алех Валога бросает рассеянный взгляд на хронометр. Спешить некуда. Впереди ночь.

Лита – Облава

В ту ночь я проснулась от того, что над нашей улицей зажёгся прожектор на вращающейся мачте. Такие прожекторы имелись в каждом квартале Вильска, и включали их только во время чрезвычайного положения. Где-то вдалеке взревела сирена. Затем послышались резкие свистки жандармов. Облава. После расстрела площади прошло уже больше недели, но охота на участников мятежа всё ещё продолжалась. Ночами слышались свистки и выкрики команд, а днём по улицам города разъезжали, громыхая, стальные фургоны с решётками на окнах. В таких фургонах перевозили арестантов – кого в острог, а кого и на Оружейную, воронью на радость...

Я лежала, глядя в темноту. По стенам и потолку с периодичностью в несколько минут пробегал луч прожектора. Потом я услышала, как скрипнула входная дверь, и в коридоре что-то зашастило. В нашем бараке имелись две квартиры, соединённые общим коридором, и наружные двери обычно не запирались. Первой моей мыслью было: Наверно, сосед-забулдыга вернулся домой. Сейчас начнёт ломиться к себе в квартиру, кляня свою благоверную последними словами. Потом будет мордобитие и крики. Потом они помирятся и улягутся спать. Обычный их концерт.... Минуты шли, но из-за двери не доносилось ни звука. В коридоре царила гробовая тишина. Помер он там, что ли?