Текст книги "Трясина.Год Тысячный ч.1-2 (СИ)"

Автор книги: Влада Гуринович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 15 страниц)

Annotation

Гуринович Влада

Гуринович Влада

Трясина.Год Тысячный ч.1-2

Пролог

«Бежать, бежать! Не останавливаться!» Равнину окутывает туман, желтовато-белёсый, как дым пожарищ, жухлая трава мокра от росы, почва напиталась влагой – ноги скользят, из-под подошв летят брызги холодной грязи, – а в небе за тучами теплится хмурый рассвет. «Не останавливаться!» Аннеке бежит, пытаясь одновременно смотреть себе под ноги, чтобы, упаси Боже, не оступиться и не выронить дитя, – и вперёд, чтобы не потерять из виду Альбина. Он бежит впереди, то исчезая в тумане, то появляясь снова, и ей кажется, будто она гонится за призраком. Следом бежит Алаис, она слышит у себя за спиной его прерывистое дыхание. До Тёрна остаётся совсем немного.

Аннеке уже видит его – череда бетонных столбов с натянутыми между ними рядами колючей проволоки. Тёрн мёртв. В тумане виден металлический корпус генератора – он чёрен от копоти и слегка оплавлен. Столбы ограды возле генератора повалены, проволока разорвана и впечатана в землю. «Сюда!», – кричит Альбин, не оборачиваясь. Ещё немного. Последний рывок. На ничейную землю наймиты Августы не сунутся...

Где-то совсем рядом слышится гул двигателя, и луч прожектора прорезает туман. Резкий окрик: «Зъхог-сааг! (Стоять!) Йимн окхам! (Назад!)». Ксайлахские наёмники. Их язык, как крик хищной птицы. Альбин резко оборачивается, и, рванув из-за пояса парабеллум, делает несколько хаотичных выстрелов в туман. Прожектор гаснет, но в серой дымке уже маячат бортовые огни машин, и шум двигателей теперь слышится со всех сторон. «Зъхог-сааг!» Альбин грязно ругается, перезаряжая парабеллум. Аннеке наблюдает, как Алаис медленно снимает с плеча винтовку и вбивает патрон в ствол.

– Беги, Аннеке, – говорит он очень спокойно.

Аннеке. Ни разу в жизни он не назвал её 'Феофано' – именем, полученным ею после принятия Закона Праведников. Это было обязательным условием, без которого Архипастырь не признал бы их союз. Теперь всё по закону. Августе, однако, плевать и на Архипастыря, и на Закон, и на всех Праведников. Своего благоверного она уж сжила со свету, и теперь она скорее выкорчует свой собственный род до последнего потомка, чем выпустит из рук венец и порфиру Самодержицы...

– Алаис, нет!

– Беги, – повторяет он мягко, но настойчиво. – Марна-Сигёл в полумиле отсюда. Там ты будешь в безопасности.

Она хочет возразить, но тут начинается беспорядочная стрельба – зеленоватые светящиеся полосы расчерчивают туман. Альбин внезапно выпускает оружие из рук и падает лицом на землю.

– Ребёнок, Аннеке, – говорит Алаис. – Наше дитя должно жить. Спаси его, Аннеке.

И тогда она бросается бежать. Перескочив через узкий ров, пропаханный вдоль линии заграждения, Аннеке несётся к пролому. Над её головой свистят пули. Впереди лежит пустошь, окутанная туманом. Маленькая Зойи заходится в крике. 'Тише, тише, дитя, – шепчет Аннеке, прижимая к груди хрупкое тельце, завёрнутое в обрывок порфирового плаща. – Добраться бы только до монастыря...'

Почувствовав резкий толчок в спину, Аннеке едва не падает, но упершись коленом в землю, заставляет себя подняться на ноги. Боли она не чувствует. Зойи кричит. Слава Богу, хоть не выронила. Подняв глаза, она видит впереди высокую серую стену, которая вначале кажется ей крепостью, стоящей прямо посреди равнины. Марна-Сигёл. Еловая роща, которую потомки ксайлахских лучников прозвали 'Чёрной'. Марна-Сигёл – это на их языке...

Шатаясь, она входит в рощу, как под своды пещеры. Почва под её ногами рыжевато-бурая от опавшей хвои, вершины елей тонут в тумане, с ветвей срываются капли воды. Чувствуя, что ноги её слабеют, Аннеке осторожно кладёт ребёнка на землю и сама в изнеможении валится рядом. Хвоя кажется ей мягкой, как перина. Зойи кричит. Тише, тише, дитя. Мама сейчас поднимется и подойдёт к тебе. Дай только отдышаться. Хоть чуточку. Нам идти ещё три мили, через лес. Дорога ровная, но в конце придётся подниматься в гору. «Вы видели когда-нибудь этот монастырь? – слышит она голос Альбина. – Ничего такой, стоит на вершине скалы. Она поднимается над лесом, как утёс над морем. Что-то в этом есть».

"Альбин!.."

"Однако в Семгалене вам лучше не задерживаться. Тут и так межусобица, а старушенция наверняка полезет в драку за своего Ахмистринчика. Я б вам так посоветовал – отдохните пару дней в монастыре, а потом двигайте в Эверон и Антраум. Дуумвират не выдаст вас Августе, это не в их интересах..."

"Подожди, Альбин, подожди. Дай отдышаться!.."

Аннеке открывает глаза и видит над собой мокрые еловые ветви с запутавшимися в них прядями тумана. Между елей мелькают огни. Слышен гул двигателей, сухие ветки хрустят под чьими-то шагами. Голоса. Говорят на ромейском, языке Империи. Они зашли на ничейную землю, нарушая все правила. Аннеке хочет подняться на ноги, но понимает, что не может сдвинуться с места. В ногах холод, по спине под платьем сбегают струйки чего-то клейкого и горячего, дышать тяжко, будто в горле увяз ком земли. Потом она видит фигуры в униформе защитного цвета. Они выплывают из тумана, как привидения. Мелькают огни, бряцает оружие. Кто-то склоняется над ней. Блёклые глаза, белёсые волосы. Лицо с оспинками. Тонкие губы кривятся в ухмылке. Аннеке знает этого человека. Августа пообещала ему корону Семгалена в обмен на определенную услугу...

– Мика. Мика, ты не ведаешь, что творишь, – шепчет она на семгальском языке. – Остановись, Мика ...

Он ухмыляется.

– Не "Мика", а Его Превосходительство, господин Наместник. А ты – все вы – по-прежнему – никто.

Её подхватывают с земли и волокут к машине. Зойи кричит – где-то очень далеко. 'Не убивайте её. Не убивайте', – молит Аннеке, но голос её уже слишком слаб. Ещё некоторое время слышатся окрики команд и гул двигателей. Потом свет прожекторов гаснет, и делается очень тихо.

Интермедия первая

'...Была Пустота, извечное несотворённое Ничто, что не имеет ни конца, ни края, и обретался в Пустоте тысячеликий Хаос, подобный клокочущему океану.

И был Тот, Кто Грезит. Он пребывал в Пустоте, созерцая Хаос, и видел сны о мирах, которым ещё предстояло родиться. Тени его снов, бесформенные и зыбкие, носились в Пустоте над океаном Хаоса, и таились в них начала всех вещей, пока ещё безымянных.

И пожелал Тот, Кто Грезит сотворить Мир в Пустоте. Из снов своих создал он Море Теней – внутреннее море в океане Пустоты, и Грот Тишины в сердце Моря. В центре Грота поместил он Мир – туманное мерцающее облако, сотканное из его снов, и были в нём звезды и луны, солнца и планеты, и мириады душ живых.

И возвёл он престолы в Гроте своём, и призвал Сновидцев из небытия. И явились они, услышав его зов, и воссели на троны, сделавшись хранителями Мира и заступниками смертных.

А Тот, Кто Грезит, полюбовавшись творением рук своих, возвратился назад в Пустоту и вновь обратил взор свой на Хаос.

А Хаос, подобный клокочущей бездне, воззавидовал Творцу и пожелал обратить в ничто всё, что было создано им.

И тогда из Хаоса вышел Странник, безликий и безымянный, и вошёл в Мир, воплотившись в народах, что населяли его.

С той поры незримо бродит он по земле, ловя души в свои тенета, и суть его – несотворённый Хаос.

И когда соберёт он все души в сети свои, настанет Конец Мира.

В день последний Сновидцы покинут свои престолы и возвратятся в небытие, и опустеет Грот Тишины. Море Теней растворится в океане Пустоты, а хрупкий Мир поглотит Хаос, воплощенье которого – Странник.

Но когда это произойдёт, ведомо лишь Тому, Кто Грезит...'

'Сборник легенд и преданий Сев. Провинции (бывш. Королевство Семгален), составленный Дамьяном Росицей, профессором кафедры культур младших народов Университета Словесности в Вильске, Ромейская Империя, год 998 от Всесожжения'

Отступник – Призраки

Многое изменилось с тех пор, как Мика Богумил (в народе прозванный Ахмистринчик, то бишь ахмистрини-экономки сынок) пришёл к власти, сделавшись наместником Северной Провинции. Правильней было бы сказать – совершил государственный переворот и незаконно захватил корону. Хотя короны той уже нет. И королевства тоже нет. Теперь здесь провинция. Северная окраина Империи. Довольно отсталая, надо заметить. А минуло всего-то десять лет. Или двенадцать? Так сразу и не вспомнишь. Быстро же они скатились. Жаль. Было королевство, аки цветущий сад, а ныне... Ещё не такое запустенье, как в восточных фемах, но уже близко, близко. А Мика... Да что Мика? Ахмистринчику плевать на свой народ. Ему были обещаны, ни много ни мало, венец и порфира Императора. Ждёт до сих пор. Наивный. Точней сказать – безумец. Похуже тех, кого держат под замком в обители Ойгена Блаженного. И он давно уже не первый фаворит Августы. Поднадоел он ей за эти годы. Бастард, белёсый варвар. Некоторые всё ещё осмеливаются произнести это вслух. Даже сейчас. Заканчивают, правда, плохо. Их головы с отрезанными языками гниют на Оружейной площади, насаженные на колья. В Вильске, нынешней столице провинции. Головы на кольях, выставленные на всеобщее обозрение. Изобретенье Мики. В Царьгороде так не делают. И при старых Вендах такого не было. Да, многое изменилось. А вот вино здесь по-прежнему дрянное. Хоть в чём-то постоянство. Кроме расценок, разве что. Вино теперь тут стоит дешевле хлеба. Местные зато довольны. Теперь у них одна отрада – хмель да забытьё... Господь Вышний, о чём я только думаю?...

Нартос сидел за столом трактира, вперив рассеянный взгляд за окно. Снаружи лил дождь. Зал'ева, как говорят в провинции. По оконному стеклу сбегали частые капли. Вдали за пологом дождя смутно вырисовывалась речная гладь цвета свинца и нависшие над рекой скалы, поросшие густым сосняком. Из-за непогоды казалось, будто уже наступили сумерки. В трактирном зале было темно, как в клети, но светильников ещё не зажигали. Посетителей было немного. Никого из Царьгорода, все местные. Приземистые и широкоскулые, с грубоватыми чертами лица. Не самый привлекательный народ на Континенте, прямо скажем. Да ещё хмурятся и молчат, будто на поминках. Почти всё время молчат. А если и говорят, то как-то опасливо, вполголоса. Впрочем, их можно понять. Даже сюда, в эту глушь, могли забрести Соглядатаи из Тайной Канцелярии и Охранители из Коллегии Истины. Когда-то их легко было распознать по чёрным и серым одеяниям, но в последние годы они все чаще отказывались от униформы, предпочитая одеваться, как простолюдины. Так проще было смешаться с толпой.

– Видал вот этих?

Хриплый шепот вырвал Нартоса из задумчивости. Он отвернулся от окна и перевёл взгляд на человека, сидящего напротив. Лодочник. Мужчина лет сорока, одетый в бурый непромокаемый плащ и такие же сапоги. Белесые глаза и бесцветные волосы выдавали в нем уроженца Приморья. Или Дольних Земель, как говорят местные. Он ухмылялся, демонстрируя скверные, выщербленные зубы.

– Вот этих вот видал? – повторил лодочник, ткнув пальцем в сторону очага, в котором пылали берёзовые поленья.

Нартос проследил за его взглядом. У очага на досках пола сидели, скорчившись, два существа. Ростом не выше двенадцатилетнего ребёнка. Оба закутаны в бесформенные кожаные плащи с низко надвинутыми капюшонами – так, что не различить ни их лиц, ни очертаний тел. Рядом на полу лежали два грубо сработанных копья с костяными наконечниками и подобие секиры – кремнёвая пластина с неровными краями, кое-как прикрученная к деревянной рукояти.

– Гу-у-ули! Пожиратели мертвечины, – хрипло зашептал лодочник. – Околачиваются тут. Спускаются со скал. Ишь ты, от дождя прячутся. Паскудство.

Он схватил со стола пустую деревянную миску и швырнул ее в сторону очага. Те двое даже не шелохнулись, будто погруженные в какое-то странное оцепенение.

– Ждут своего часа. Когда мы все подохнем, они будут тут хозяевами, – мрачно подытожил лодочник.

Кивнув в знак согласия, Нартос поднес к губам чашу с горячим вином. В местных трактирах вино подогревали на угольях, добавляя туда семена тмина, дикий мёд и засушенную вишню. Жалкое подобие сладкого пряного вина, которое подают в тавернах Царьгорода. Настоящие ромейские пряности слишком дороги. Местные приноровились готовить этот изысканный напиток, используя более доступные ингредиенты.

– Сейчас многие живут с мыслью о близкой гибели мира, – проговорил Нартос, отпив глоток.

Это было правдой. Конца света ожидали еще в прошлом году, когда в небе висели хвостатые звезды, видимые даже днем, а Луна потемнела и наполнилась ядом, который проливался на Землю черными дождями. Солнце, однако, не погасло, и жизнь продолжалась.

В зале появился мальчик-служка с горящей лампадой в руке. Он молча обходил столы, зажигая светильники. Серые сумерки за окном сразу сгустились, обратившись в кромешную темень. Теперь трактирный зал напоминал часовню, в которой стоит гроб с усопшим – так же тихо и чинно, мерцают огоньки, да шепотки порхают испуганно... Так было не всегда. Нартос еще помнил времена, когда в здешних тавернах звучала музыка лиры и скрипки, а гости распевали застольные песни. Теперь это вне закона. Трактирные песенки запрещены цензурой Клира за 'словоблудие' и 'площадную брань'. Та же участь постигла лиры и скрипки, которые были объявлены 'бесовскою придумкой'. Ромейские лютни в местных трактирах не прижились, поэтому теперь здесь просто молча пьют. Да шепчутся. И так во всей провинции. Уже двенадцать лет. Хотя сам Наместник не чужд был земных радостей. В самом начале своего правления, когда еще не были запрещены празднества в честь Дня Солнцестояния и Поминовения Предков, Мика Богумил выходил на площадь в сопровождении всего двух-трех телохранителей и присоединялся к веселящейся толпе. Он стал осторожнее после того, как во время одного из таких празднеств из толпы к нему бросилась юродивая – простоволосая, с пеной у рта – и попыталась всадить ему в горло скорняцкое шило. Юродивая что-то кричала. Те, кто стоял поблизости, уверяли потом, что она кричала: «Убийца!..» Охранники среагировали мгновенно, изрубив ее саблями прежде, чем она успела причинить Наместнику хоть какой-то вред. Позже Охранители подготовили официальное сообщение: это была еретичка-змеепоклонница, подкупленная эверонцами. Вполне удобоваримая трактовка, которую невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть. Эверонцы – заклятые враги Царьгорода, а змеепоклонники – бесноватые фанатики, которых ненавидели даже язычники. Змеепоклонников, правда, уж много лет не видно и не слышно – их изгнали в Северную Топь ещё при короле Бориславе из династии Венд. Задолго до того, как Мика сделался Наместником. В те времена Северная Провинция именовалась Королевством Семгал'ен, и жив был Мирослав, брат Мики Богумила.

После покушения Мика отказался от своих хождений в народ, отныне наблюдая за празднествами с безопасного расстояния – либо с террасы своего дворца-резиденции в Вильске, либо с высокого помоста, окружённого толпой стражников. Он не то чтобы утратил доверие к своим подданным. Вовсе нет. Просто человек, от которого зависит судьба целого народа, не имеет права собой рисковать. Во всяком случае, так говорил сам Мика. Лукавил, конечно. От него не зависело ровным счётом ничего. Свой чин он получил из рук Августы, и он до сих пор у власти лишь потому, что так угодно Царьгороду. Мика держит провинцию в железном кулаке, но сам он, по сути, никто. Меньше, чем никто. Все решения принимаются в Царьгороде, за зубчатыми стенами Цитадели. А Мика, хоть и норовом крут, никогда не возвысит голос против своих покровителей. В противном случае его тут же пинками сгонят с трона и назначат нового управителя. И Августа вряд ли за него вступится. Он больше не её фаворит... Эх, Ахмистринчик. И стоило тебе брать грех на душу? Ты ничего не добился. Как был ничтожеством, так им и остался, и в Цитадели на тебя смотрят, как на грязь... А впрочем, я не лучше... Нартос пошарил в складках своего монашеского одеяния, извлёк кошель и махнул рукой трактирщику, давая понять, что собирается расплатиться.

– Как, уже? – лодочник заволновался. – Подождем хотя бы, пока дождь перестанет. Нехорошо выходить прямо в дождь. Видел я тут кое-что...

Нартос лишь вздохнул, понимая, что спорить бесполезно. Несмотря на то, что Клир вел непримиримую борьбу с пережитками язычества, народ становился все более суеверным. Тут что ни день случались зловещие знамения. Земля полнилась нечистью. По ночам мары забирались в окна домов и душили младенцев в колыбелях. Над дорогами в столбах пыли с воплями носились стриги-демоницы, гонимые полуденным ветром. После захода солнца по улицам бродили призраки, скреблись под окнами и в сенцах, плача и стеная, умоляя впустить. Люди сидели за закрытыми дверями, тряслись от страха и шептали молитвы. То кара божья, говорили местные. Боги прокляли эту землю за то, что наш народ отрёкся от веры праотцев. Но главная причина (тут они переходили на заговорщицкий шёпот и принимались опасливо озираться через плечо), главная причина в том, что Мика Богумил совершил грех против Рода. Нечестивец навлёк гнев божий и на себя, и на всех нас, убив брата Мирослава, дабы завладеть короной. Так-то.

Нартос иногда задавался вопросом: откуда в народе эта убежденность? Обстоятельства гибели Мирослава ни для кого не были тайной. Мирослав Венд, последний король Семгалена, был сражён шальной пулей во время штурма Лиэнд'але, былой столицы королевства. Что касается Ахмистринчика, то его в тот день не было ни в Лиэндале, ни в окрестностях. В день гибели брата Ахмистринчик пребывал в Гревской твердыне, забавляясь с супругой Мирослава – красавицей Ильмарой, которая однажды нанесла Мике тяжкое оскорбление, обругав его 'приблудышем'. Мика обиды не простил, и спустя годы гордячке пришлось заплатить за свой острый язычок. Мика овладел ею на глазах ухмыляющихся солдафонов. В гостиной зале, где на окровавленных столах лежали изувеченные тела её отца, матушки и обоих братьев. А также юного наследника, которого только-только отлучили от груди. Младенца зарубили саблей просто на руках у матери. Это сделал ромеец Юстин 'Кошка', пехотинец 17-й тагмы регулярной Имперской армии. Об этом сообщалось в военных отчётах, и Нартос не видел причин им не доверять. Мика Богумил не убивал своего брата. А вот он, Нартос – убийца. Убийца и лицемер. Он сам осудил себя, и вот уже двенадцать лет он живёт, будто в аду – но теперь ему обещано было спасение... Нартос вновь бросил взгляд за окно – там царил непроглядный мрак. В черноте стекла отражались красноватые огоньки светильников. Нартос разглядел очертания собственного лица – осунувшегося, бледного, с глубокими тенями вокруг глазниц.

– Дождь перестал. Пора в дорогу, – проговорил он.

***

Нартос сидел на скамье у края кормы, наблюдая, как лодочник правит веслом. В начале их встречи мужчина назвал свое имя, но Нартос тут же его позабыл. В последнее время он начал замечать за собой несвойственную ему рассеянность. Дождь престал, но небо было по-прежнему затянуто тучами. Над рекой плыли клочья тумана. Огоньки таверны остались далеко позади. Противоположный берег реки тонул в кромешном мраке. Там, за лесом, начиналась Северная Топь, которая простиралась до самого моря. Гиблое место. Обиталище змеепоклонников. Лишь этим сумасшедшим известны были потайные тропы, по которым можно пройти через бурые торфяные поля и трясины с окнами омутов, над которыми поднимаются ядовитые испарения. Всем прочим Топь сулила верную смерть.

Когда Мика заключил союз с Ромейской Империей и в Семгалене был утверждён Закон Праведников, Клир начал проявлять живейший интерес к этим загадочным сектантам, окопавшимся среди болот. Но даже ромейцы не изыскали способа добраться до сердца Топи. Ромейские самоходные машины вязли в зыбкой болотистой почве. Попытки добраться до сектантов по воздуху также не увенчались успехом. Грузные, веретенообразные воздушные корабли и легкие крылатые машины-птериксы теряли управление и валились в трясину. Местные говорили о чёрной магии. Ромейские схоласты придерживались версии о неизведанном природном феномене. Так или иначе, Северная Топь до сих пор оставалась недосягаемой. Никто не знал наверняка, что там творится. В провинции ходили слухи о неких поселениях среди непроходимых болот. Там возвышаются нечестивые храмы, где безумцы приносят жертвы демону Ангхи и Чёрному Шаману, а также мерзостной Эгли-Змеедеве. И вот теперь Нартос, некогда епископ-духовник Августы, ныне – сирый монах, ищет встречи со всей этой скверной.

Плеск весел о воду и скрип уключин разносились далеко над рекой, окутанной туманом. Лодочник помалкивал, чему Нартос был несказанно рад. У него не было ни малейшего желания выслушивать чужую болтовню. Склонившись над кормой, Нартос протянул руку к темной воде. Край рукава его монашеской хламиды тут же намок. Вода была холодна, как стылый металл. Река звалась Вуж'алка, что на местном наречии означает 'Змеевна, 'Дочь Змея'. Согласно легенде, Вужалка приходилась сестрой-близнецом багряноструйной Рудице, подземной реке, что течёт в царстве мёртвых. 'Дочь Змея' брала исток в чащах Сумерязи, южной оконечности провинции, и, минуя Срединные Равнины, бежала к Северному морю. У самого устья Вужалка делала крутой изгиб, извиваясь, будто всамделишная змея, и вплотную подбираясь к самой Северной Топи. Места тут были дикие и малозаселённые – песчаники, болота да чёрный ельник на многие мили вокруг. Пустынная, тоскливая местность, ничего примечательного. После того, как королевство Семгален было переведено в статус имперской провинции, некоторые ромейские аристократы принялись строить себе резиденции на обрывистых берегах Вужалки. Оттуда открывался довольно живописный вид на песчаники, а летом здесь можно было поохотиться на хогов – низкорослых болотных вепрей, леванов – гривастых волков, а также пятнистых рысей, чей мех был особо ценен. Эта пустошь могла привлечь разве что любителей охоты на диковинных зверей, но даже они здесь надолго не задерживались. Соседство с Северной Топью давало о себе знать. Жутковатые легенды, с нею связанные, тут, конечно, ни при чём. Побасенкам полуграмотных язычников ромейцы не придавали значения. Скучновато здесь просто, развлечений мало. И воздух гнилой. И вода отдаёт торфом. Пробыть тут можно день-другой, самое большее – неделю. И всё, скорей домой. К Порфировому морю, под щедрое южное солнце. На Полудень, как говорят местные. Забавное же у них наречие. 'Юго-восток' на их языке звучит как 'восход полуденный'. И ромейцев они зовут 'полуденцы'. Или 'полднёвцы'. Сразу и не выговоришь. Впрочем, в городах провинции местные уже бегло говорят на ромейском, а северное наречие вытесняется на окраины, медленно, но неуклонно угасая. Подумать только... Всего лишь двенадцать лет...

Нартос вздрогнул, услышав голос лодочника. Тот что-то говорил ему, но погруженный в свои мысли, Нартос не разобрал слов.

– Я говорю, не наклоняйся к воде, – терпеливо повторил лодочник. – А то вцепятся тебе в одежду и утащат на дно.

– Кто?

– Да утопленницы, – лодочник рывком выдернул весло из воды, будто оно за что-то зацепилось. – Тут они. Распустили волосы, грести невозможно. Вёсла путаются.

Удивленный, Нартос стал всматриваться в темную поверхность реки. В какой-то момент ему почудилось, будто он различает в воде светлые пряди. Они слегка покачивались, как стебли водяного растения... Да нет же, нет здесь ничего. Это морок. Игра теней. Дымка, клочья тумана. Всего-то. А ведь они взаправду верят. Проклятое это место, зачарованное, говорят они. Здесь всё соткано из снов. И как во снах, всё тут зыбко, изменчиво, неверно. Чёрный ельник вдруг обернется армадой призраков, из-за камня покажется мертвец с натянутым луком в руках и колчаном ледяных стрел за спиной, на ровном месте вдруг вздыбится гора, а твердая земля растечётся трясиной... Но ты ведь не язычник, чтобы принимать всерьёз эту нелепицу? Всему есть объяснение. Альбин Гхор... помнишь его? А как же. Выскочка не слишком знатного происхождения, что уже в тридцать с небольшим дослужился до командира дворцовой стражи. Помнишь, как он смеялся? 'Да полигон у них там был, скорее всего. Манёвры отрабатывали, и явно не один год. Теперь земля там нашпигована саммеритом, и в воде он тоже. Отсюда и призраки. Водички саммеритовой хлебнёшь – и не такое увидишь. А эти живут там целыми поколениями. Они порченые уже. От рождения с чертями хороводятся, потому что рождаются полудурками. Это всё саммерит, я говорю!..'

– Альбин... Альбин... Алаис... – пронеслось над водной гладью, будто вздох ветра в прибрежных лозах.

У кормы над водой взметнулась тонкая, бледная рука. Нартос не успел отстраниться, и ледяные скользкие пальцы обвили его шею. Затем он увидел лицо утопленницы. С ее мокрых волос струями сбегала вода, широко распахнутые глаза были подернуты белесой пленкой, как у мертвых рыб. Распухшие синие губы раздвинулись в болезненной усмешке, блеснули белые зубы. Нартос вскрикнул и отшатнулся. Рука соскользнула, рот утопленницы раскрылся, как в немом крике. Она простерла ладони к небу, будто с мольбой о пощаде – или об отмщении – и медленно погрузилась на дно, исчезла в непроглядной черноте вод.

– Алаис...

– А я ж предупреждал, – проворчал лодочник.

Он с силой рванул весла и принялся что-то бормотать себе под нос – очевидно, слова молитвы. Туман сгустился. Нартос заворожено смотрел, как над рекой один за другим загораются огоньки, будто чья-то невидимая рука зажигала парящие в воздухе свечи. Поднялся ветер, закружил над рекой клочья тумана. Приглядевшись, Нартос различил в тумане неясные очертания. Лица. Лики мертвецов, с которых давным-давно сошла плоть. Пустые глазницы, костяные ухмылки. В клубах тумана вырисовывались то бессильно повисшие костлявые руки, то растрепавшаяся прядь волос, то край савана. Уже не клочья тумана, а бесплотные призраки кружились над рекой в безмолвном танце. Над темной водой вздымались сотни бледных рук, тянулись к призракам, будто в приветствии. Скользкие пальцы скребли о деревянные борта лодки, раскачивали ее, грозя опрокинуть. Лодочник, похоже, окончательно утратил присутствие духа. Бросив вёсла, он обхватил голову руками и уставился себе под ноги, будто не желая видеть происходящего. Нартос вновь услышал его бормотание:

– Уходите, улетайте, сгиньте прочь... Не губите заблудившихся в ночи... Свечи ваши пусть горят у алтаря... Души ваши пусть найдут себе покой...

Слова охранительной молитвы, которую обычно читают, чтобы отвадить нежить. Нартос осознал, что рука его скользнула за пазуху хламиды, и пальцы судорожно сжались вокруг медного медальона со знаком Всевидящего Вышнего. С досадой он заставил себя разжать ладонь. Сейчас, после его отречения, лицемерием было бы уповать на заступничество Вышнего.

– Алаис... Альбин...

Альбин. Его подстрелили, как собаку, у самой границы Семгалена. Стояло раннее, туманное утро, и трава была сизая от росы. Бетонные столбы ограждения темнели в утренней мгле. Тёрн. Энергия была отключена, и металлические нити, усеянные шипами, висели безжизненно, как паутина, на них поблёскивали капли влаги. Он был ещё жив тогда. Корчился на земле и выл от боли. Или от бессильной ярости. Ни дать ни взять волчара, которому перешибло хребет. Они подошли, ткнули стволом ему в зубы – встать, падаль! Тот лишь ощерился: 'Иди ты! Я ног не чувствую'. Тогда его ухватили за ворот и волоком потащили к самоходной машине, за ними по росной траве тянулся кровавый след... Что ж, он сам выбрал свою судьбу. После кончины Императора Сильвирия (который, по некоторым сведениям, умер не своей смертью, но был отравлен), стало очевидно, что и сыну его Алаису жить осталось совсем недолго. Наёмники Августы шли за ним по пятам. Вырезали всех его людей до последнего служки. За исключением тех, кто сдался на милость Августе. Тех пощадили. Остался лишь Альбин Гхор. Телохранитель Императора. Он был верен кесарю до конца. А мог ведь сохранить себе и жизнь, и свободу, просто присягнув новой правительнице... Алаис, Император Ромеи. Феофано, его женщина. Августа так и не признала этот союз. Зойи, их первеница. Жаль, что не сын. Но ведь будут у нас ещё дети, правда? И проживём мы ещё долго-долго. И счастливо. И пусть эта змеюка захлебнётся собственным ядом, пусть этот святоша-её духовник раздирает на себе одежды и сыплет пригоршни пепла на свою лысеющую голову. Мы их всех переживём, правда ведь, правда?.. Им было обещано убежище в Королевстве Семгален. При старом Сильвирии отношения между двумя державами были, в общем-то, неплохими. Августа же вполне могла развязать войну, поэтому сразу было решено, что в Семгалене беглецы надолго не задержатся. Отдышатся немного, а после двинутся дальше, в Эверон и Антраум. Туда Августа вряд ли сунется... Преследователи настигли их у самой границы. Феофано была мертва. Альбина подстрелили. Алаис... Августа велела доставить его целым и невредимым. Приказ был выполнен. Теперь их имена звучат голосами призраков. Алаис. Альбин. Феофано. Зойи...

– Прочь, прочь. Сгиньте прочь!..

Будто вняв словам молитвы, ночной морок начал отступать. Новый порыв ветра развеял туман, гоня призраков прочь. Могильные огоньки гасли один за другим. Утопленницы скрылись в темных глубинах. Миг – и нет ничего. Лишь плещет волна у кормы, да шепчется ветер в зарослях прибрежного камыша и осоки. Берег уже близко.

Лодочник вздохнул с облегчением и снова взялся за весла.

– Никак не могу привыкнуть, – сказал он, будто оправдываясь за свое недавнее малодушие. – Думаешь, первый раз такое вижу? Только молитва и спасает.

Он взглянул на человека в монашеской хламиде и усмехнулся.

– Точно не передумал? Мы же, считай, еще не переправились. Можешь себе вообразить, что творится в самой Топи? Еще не поздно вернуться.

Нартос медленно покачал головой.

– Ты многих переправил? Кроме меня? – спросил он, чтобы перевести разговор в другое русло.

– В этом году двоих. Ты третий. И ни один не передумал, – сказал лодочник.

Северная Топь была воплощением зла и ужаса. В провинции наихудшим оскорблением было назвать своего ближнего "змеепоклонником". Тем не менее, некоторые безумцы отрекались от Закона Праведников и бежали в Топь. Как бежит сейчас Нартос.

***

Он был рождён в Царьгороде, в семье мелкого чиновника. Ещё в отрочестве он принял решение посвятить свою жизнь служению Господу Вышнему. Его юность прошла в беломраморном Нире, городе университетов и храмов, где он учился в семинарии, постигая Закон Праведников. Получив духовный сан, он с благословения Архипастыря направился в Семгален, варварское королевство, что лежало на северо-западе Континента, между Ромейской Империей и Дуумвиратом-союзом западного королевства Эверон и северного Антраум. Его служение длилось без малого десять лет, и за это время он успел досконально изучить здешние нравы и обычаи. А также полюбить эту землю и этот народ. По-своему полюбить. Невзирая на то, что семгальцы в большинстве своём были язычниками. Верховными богами тут считались безликий безымянный Творец-создатель Вселенных, и Митра-Вседержитель, божество в образе Солнца и всадника, вооружённого мечом. В почёте был и Т'орос-бог грозы. На Срединных Равнинах и в приморских Дольних Землях распространён был культ Предков, или Рода, а охотники и смолокуры сумрачной, лесистой Сумерязи чтили Урсу, Медведицу-Праматерь. Кроме того, в королевстве проживало немало иноземцев, переселенцев и наёмников, которые исповедовали собственные религии и возводили и храмы и капища своим богам. Законом Семгалена это не возбранялось. Под запретом были лишь змеепоклонники с их странными верованиями.