Текст книги "Трясина.Год Тысячный ч.1-2 (СИ)"

Автор книги: Влада Гуринович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Когда мы вошли в аванзал, в глазах у меня зарябило от блеска мрамора, хрусталя и позолоты. Посреди зала журчал фонтан в каменной чаше, выложенной золотистой мозаикой. Над фонтаном нависала колоссальная трёхъярусная люстра с хрустальными подвесками. По углам стояли вымпелы и багряные имперские знамёна – уже довольно запыленные. Стены украшало панно из разноцветной смальты: белокаменные башни и крепости Царьгорода, зубчатые стены Цитадели, а на их фоне – почившие императоры правящей династии в золотых одеждах. Злосчастного Алаиса среди них не было. Двенадцать лет назад он был свергнут с престола собственной мамашей, и его дальнейшая судьба оставалась неизвестной. Говорят, что его то ли убили, то ли отправили в ссылку, где он и умер. А его августейшая матушка теперь самодержавно правит Империей, и судя по всему, из Цитадели её вынесут только вперёд ногами. При жизни власть она ни за что не отдаст.

Впрочем, внутренним убранством любовалась я недолго. Алех Валога уже тащил меня вперёд – скорей, скорей! Передо мной замелькали мраморные лестницы с позолоченными перилами, красные ковровые дорожки, пыльные люстры, полутёмные коридоры с множеством закрытых дверей. Потом автоматический подъёмник с зеркальными стенами и матовым светильником под потолком. Снова коридоры – бесконечно длинные и абсолютно одинаковые. Если б не Валога, я бы попросту заблудилась в этом лабиринте. Наконец мы остановились перед массивной дверью, обшитой дубовыми панелями.

– Соберитесь, Лита. Сейчас будете говорить с Наместником,– сказал Валога.

Он нажал на кованую медную ручку, и дверь бесшумно открылась. Мы очутились в помещении, которое видом и размерами напоминало скорее гимнастический зал, чем рабочий кабинет. Пол был устлан красным ковром с жёстким ворсом. Голые стены – ни картин, ни гобеленов. Под высоким потолком гудели плафоны, спрятанные между бетонными балками. Мебели почти не было. У огромного, во всю стену, окна с затемнённым стеклом располагался громоздкий письменный стол, на котором стояли чернильный прибор из зелёного мрамора, хронометр с цилиндрическим циферблатом и обсидиановыми аппарат. Рядом несколько стульев с бархатными сиденьями. Всё.

Наместник Мика Венд, облачённый в неизменный полевой мундир, стоял у окна, заложив руки за спину, и смотрел на площадь. Отсюда, с высоты нескольких этажей, Триумфальная была как на ладони. Внизу всё ещё бесновалась толпа, но криков и воплей было почти не слышно.

– Валога, вы опоздали на четыре минуты, – произнёс Мика Венд, даже не взглянув на нас. Взгляд его был прикован к площади.

– Виноват, Ваше Превосходительство. Толпа. Подступы к площади перекрыты, – проговорил Соглядатай.

Наместник покачал головой.

– Это не толпа. Это народ. Народ собрался тут, дабы изъявить свою волю. А воля народа – воля Господа, как сказано в Реченьях Праведников. Я прав, Валога?

– Так точно, Ваше Превосходительство, – отчеканил Соглядатай.

– Наместника иногда упрекают в чрезмерной суровости, – продолжал Мика Венд. Голос его звучал ровно. – Дескать, в Северной Провинции власти говорят с народом на языке насилия. Никакой свободы слова. Но взгляните на это. Перед вами площадь, на площади множество людей, и никто не чинит им препятствий. Что это, если не свобода слова? И возможно ли подобное в Дуумвирате, который кичится своими вольностями? О, нет. В Дуумвирате этих людей давно бы разогнали газовыми ружьями. Вот и вся их хвалёная вольность. Или я ошибаюсь?

Он резко отвернулся от окна и уставился просто на меня. Его лицо с оспинками казалось бесстрастным, и лишь в уголках губ таилась странноватая усмешка.

– Ваше Превосходительство... Господин Наместник... – проговорила я.

В ожидании аудиенции я подготовила целую речь-обращение к Наместнику и неоднократно прокручивала её в памяти. Но сейчас все слова попросту вылетели у меня из головы, и я едва могла собраться с мыслями.

– Ян Семишка... мой брат...совершил преступление. И он заслуживает самого сурового наказания. Но, господин Наместник... – я запнулась.

– Ну? Продолжай, – сказал Мика Венд.

Он улыбался уголками губ и глядел на меня – с презреньем? С жалостью? Нет. Я бы назвала это любопытством. Он рассматривал меня, как потешную заморскую зверушку. Я была родной сестрой человека, совершившего покушение на его жизнь. Это пробуждало в нём определённый интерес. Наверное, по этой причине он и дал разрешение на аудиенцию. Захотел на меня посмотреть.

– Я взываю к вашему милосердию, господин Наместник, – говорила я отрывисто. – Простите его. Смилуйтесь. Пожалуйста. Пощадите. То, что произошло, это...какое-то безумие. Мой брат всегда относился к вам с почтением. Вы были для него примером во всём. А этот поступок... что-то заставило его. Или кто-то. Он совершил это не по своей воле...

– Это твои предположения, или он делился с тобой своими планами? – перебил меня Наместник.

– Он говорил, что восхищается вами. И я уверена, что это было сказано искренне.

Наместник кивнул.

– Согласен. Искренность. Это у него есть. И ещё наивность. Невообразимая наивность, свойственная разве что юродивым. Впрочем, ничего удивительного. Такие блаженные идиоты часто становятся орудием в руках других.

С этими словами Наместник перевёл взгляд на Алеха Валогу, который стоял у двери, вытянувшись в струнку.

– Я знаю этого Семишку, – сказал Наместник, пристально глядя на Валогу и будто сверля его взглядом. – Рядовой триста двадцатой нумерии. Всегда был на хорошем счету. Я сам его допрашивал. С глазу на глаз. Он никак не связан с повстанцами. Его поступок был продиктован личными мотивами. Глупо. Как же глупо.

'И что это означает, Мика? – хотела я спросить и промолчала. – Это как-то смягчает его вину или наоборот, усугубляет?'

– Конечно, некоторым очень хотелось бы раздуть из этого скандал. Приплести сюда политику, – говорил Мика Венд. – Дескать, Наместник уже ничего не контролирует, ничем не управляет. Валога, напомни, что сказала Августа, узнав об этом инциденте?

– Самодержица восприняла это очень болезненно, Ваше Превосходительство, – произнёс Валога, уставившись на цилиндрический хронометр. Встречаться взглядом с Наместником он явно избегал.

– Что сказала Августа? Напомни, – надтреснутым голосом повторил Наместник.

– Августа сказала: 'Увы, увы, мой белокурый варвар уже не тот'. Ваше Превосходительство, – сказал Валога без всякого выражения.

Наместник сморгнул, на его скулах вздулись желваки – мне почудилось даже, что он скрипнул зубами. Сейчас он выхватит парабеллум и уложит Валогу на месте, подумала я. И меня заодно. Надо же, такое оскорбление. Но Мика совладал с собой.

– Тебе есть ещё что сказать, Лита Семишка? – спросил Наместник, взглянув на меня. Лицо его вновь сделалось бесстрастным.

– Господин Наместник. Мой брат... – начала я.

– Строго говоря, он мне неинтересен, – громко сказал Наместник. – Было бы идеально, если бы это дело вообще не получило огласки. А теперь люди не совсем порядочные будут использовать это для своей грязной пропаганды. Ну и как тут должен поступить господин Наместник?

– Смилуйтесь, Ваше Превосходительство. Простите его, – произнесла я очень тихо.

Подойдя ко мне вплотную, Мика взял меня пальцами за подбородок и заглянул мне в лицо. Я разглядела тонкий белый шрам над его верхней губой.

– Вы с братом выглядите, как близнецы, – сказал Мика. – Хотя у вас, кажется, разница в несколько лет?

Потом, оттолкнув меня, он отвернулся к окну и замер, глядя на площадь.

– Ваше Превосходительство... – проговорила я.

Наместник молчал.

– Госпожа Семишка, аудиенция окончена, – сказал Алех Валога, взяв меня под локоть.

Мгновение спустя мы снова оказались в длинном полутёмном коридоре. Я ошалело смотрела на дверь с дубовыми панелями. Всё? И это всё? Я понимала, что мой разговор с Наместником оказался совершенно бессмысленным. Я ничего не добилась. Судьба Яна была уже предрешена. Я не сумела его защитить.

– Лита, послушайте меня, – негромко произнёс Валога. – Едва ли вас это утешит, но поверьте, не у вас одной неприятности из-за этого стражника. Знали бы вы, чего мне стоила вся эта...авантюра.

В голосе Соглядатая – я готова была в этом поклясться – вдруг зазвучали искренние нотки. Я взглянула на него с недоверием.

– Где Ян? – спросила я.

– Сейчас его держат под стражей, – последовал ответ.

– Он в тюрьме?

Валога покачал головой.

– Им занимаются люди из личной охраны Наместника. Он решил не привлекать сюда Тайную Канцелярию.

– Что вы с ним сделали?

– Ничего непоправимого. Пока что.

Я помолчала. Потом спросила безнадёжно:

– И что теперь будет, господин Валога?

Соглядатай вздохнул.

– Госпожа Семишка, мой вам совет. Забудьте, что у вас когда-то был брат. Просто забудьте. Так будет лучше для всех.

Лита – Плаха

На другой день мне прислали коробку с вещами Яна. Это был нехороший знак. Значит, приговор уже подписан. Родственникам осуждённого всегда возвращают его личные вещи накануне казни. Ян жил в казармах на государственном довольствии, и имущества у него было немного. Ворох гражданской одежды, пара поношенных армейских ботинок с высокой шнуровкой. Ручной хронометр на кожаном ремешке. Полдюжины грифельных карандашей и перо-самописец. Если здесь и имелись какие-то дневники или записные книжки, то их, скорее всего, изъяли при обыске. На дне коробки я обнаружила целую кипу дешёвых книжонок с мягкими цветными обложками. Такими торгуют коробейники на улицах. Грош за пару. Истории с продолжением. Принцессы и драконы. Бог ты мой, неужели он читает эту дрянь?..

В ночь накануне казни я не спала. До самого утра я лежала, скорчившись, на тахте и слушала, как за окном по рельсовой дороге проносятся грузовые вагоны. В то лето стояла страшная жара и ночи были горячечно-душные, но меня буквально колотило от холода. Я лежала, кутаясь в одеяла и зимние шали, и никак не могла согреться. Источник холода был у меня внутри. Меня изнутри вымораживали страх и тоска.

На рассвете я уже была на Оружейной. Несмотря на ранний час, площадь была запружена людьми. За годы правления 'Ахмистринчика' публичные казни сделались излюбленным развлечением черни. Площадь была оцеплена. Посреди булыжной мостовой возвышался эшафот. Палач и его помощники уже поджидали. Всё было подготовлено – остро заточенный топор, рядом жаровня, в которой алели четыре раскалённых стержня. В тот день должны были казнить троих осуждённых, одного за грабёж, двоих за убийство. Ян убийцей не был. Но Закон Праведников не делал различий между совершённым деянием и деянием, которое лишь замышлялось.

Осуждённых привезли, как обычно, в зарешеченном фургоне. Вооружённые винтовками стражники подвели их к эшафоту, подгоняя прикладами. Осуждённые были одеты в одинаковые тюремные робы зеленовато-серого цвета. Ян был там, среди них. Мне очень хотелось, чтобы он меня увидел. Но он не смотрел на толпу. Он смотрел в небо. Помню, небо в то утро было ярко-синее, с длинными розоватыми облаками у самого горизонта.

Вначале расправились с человеком, осуждённым за грабёж. Два помощника палача втащили его на эшафот и подтолкнули к каменному блоку наподобие низкого стола. Осуждённого заставили положить на каменный блок обе руки ладонями вверх. Прикрутили, перехватив запястья кожаным ремнём. Палач взялся за топор. Он был мастером своего дела. Один взмах – и человека уже стаскивают с эшафота, перетягивая жгутами его обезображенные культи. Отрубленные кисти рук лежали в лужице крови, словно крылья неведомой птицы.

Потом на эшафот втащили убийцу. Не Яна. Другого. Один из помощников палача ударил его сзади так, что ноги его подкосились, и он рухнул на колени; другой заломил ему руки за спину и принялся стягивать запястья ремнями. Тем временем палач вытащил раскалённый железный прут из жаровни. Его рука была защищена толстой кожаной перчаткой. Привычным жестом палач обхватил голову осуждённого так, что лицо его обратилось к небу. Рукой в перчатке палач поднес раскалённый прут к его глазам. Когда со стороны эшафота донеслись истошные вопли, я зажала уши ладонями и ушла, не разбирая дороги. Я не видела, как всё это проделывали с Яном. Хотя мне следовало бы остаться. Хотя бы для того, чтобы посмотреть, куда они уносят тела с плахи.

Лита – Братчики

Я отыскала Яна лишь через несколько часов. Тех, кто выжил на плахе, относили в больницу для бедняков, которая располагалась в тупиковом переулке неподалеку от Оружейной площади. Переулок тот я нашла не сразу – мне пришлось дважды спрашивать дорогу у прохожих. От них же я узнала, что один из осуждённых умер во время экзекуции, не выдержав боли. Человек, которому отсекли кисти рук, был жив, когда его стаскивали с эшафота. Значит, либо Ян, либо тот, другой. Кто-то из них.

Больница размещалась в приземистом кирпичном строении, окружённом чахлыми кипарисами. За болящими присматривали монашенки из городского монастыря. Нищета здесь царила страшная. В полутёмном коридоре остро пахло обеззараживающим раствором, нужником и нечистой плотью. Краска на стенах растрескалась и свисала струпьями, а рассохшиеся половицы предательски скрипели и пружинили под ногами. Дверь в общую палату была приоткрыта, и я разглядела ряды узких железных коек, на которых вповалку лежали тела – мужчины, женщины, старики, дети, все в одном помещении. Это были 'обычные' больные. Тех, с эшафота, держали в отдельной келейке в самом конце коридора. О таких никто не заботился. Их просто бросали на койку и уходили. Некоторых потом забирали родственники. Некоторые умирали.

Когда я вошла, меня чуть не замутило от спёртого воздуха. Первым делом я бросилась к окну и распахнула его настежь. Потом я оглядела келейку. Здесь стояло несколько коек. Все они были пусты, кроме одной. На ней лежал Ян. Живой. Мертвенно-бледный, с заскорузлой от крови повязкой на глазах. Его трясло, как в лихорадке, губы были обкусаны. За всё это время никто не подошёл к нему, чтобы хотя бы дать ему воды.

Я собиралась забрать его домой, но вскоре поняла, что дело безнадёжное. Сам он не дойдет, а без посторонней помощи я его не дотащу. Но что-то надо было делать. Хотя бы смыть кровь с его лица. Я выглянула в коридор и позвала одну из монашенок. Сунув ей несколько монет – благо кошель был с собой – я попросила принести тёплой воды и чистых бинтов. Потом я спросила, имеются ли у них какие-нибудь лекарства – обеззараживающие и для заживления ран? К несчастью, нет, ответила та, в средствах мы стеснены изрядно, ибо живём на пожертвования... Тогда я отдала ей весь кошелёк и велела сходить к аптекарю и купить всё необходимое. Кроткая сестра поджала губы – наверное, она не привыкла, чтоб ею командовали всякие простолюдинки – но кошель взяла. Вскоре она вернулась со склянками и аптечными принадлежностями.

Остаток дня прошел, как в аду. Я сидела у постели брата, держа его за руку. Время от времени я размешивала в стакане с водой вытяжку корня красавки и давала ему пить маленькими глотками. Зелье заглушало боль и приносило забвение. За распахнутым окном был слышен надсадный гул, по стенам келейки ползли продолговатые тени. В небе над городом плыли воздушные корабли. Они были свинцового цвета, их покатые бока лоснились, как рыбья кожа, а под брюхами реяли на ветру багровые полотнища. Корабли плыли на северо-запад. То, чего все так ждали, свершилось. Августа-Самодержица двинула войска на Дуумвират.

Впрочем, об Августе я сейчас думала меньше всего. Я пыталась представить свою дальнейшую жизнь. Работу в корчме я потеряла и новой, скорее всего, уже не найду. Скоро мне нечем будет заплатить за квартиру. Значит, мы с братом окажемся на улице. И сколько мы так протянем? До первой зимы, в лучшем случае. Можно, конечно, уйти в монастырь, к кротким сёстрам. Таких как я принимают охотно. Но кто тогда позаботится о Яне? Ещё можно наняться куртизанкой в весёлый дом. Можно. Ну и насколько меня хватит? На пять лет, десять? «Публичные девочки» сгорают быстро, как свечи. А что будет с Яном?..

Постепенно сгустились сумерки, и наступила ночь. В переулке зажглись масляные фонари. Я заметила на подоконнике свечной огарок в битой фарфоровой чашке вместо подсвечника, но зажигать его я не стала. Сидела в потёмках. Каково это – жить в темноте, думала я. Всё время в темноте... Я вздрогнула, когда Ян заговорил. Мне казалось, что он в забытьи. Он разжал ладонь. Я увидела продолговатый стеклянный фиал размером примерно с ноготь на большом пальце руки. Фиал крепился к тонкой серебряной цепочке. Я знала, что в таких капсулах хранят атропос. Смертельный яд, одной капли которого достаточно, чтобы убить человека. «Откуда это?» – спросила я. Ян сказал, что к нему приходили. Один человек. Был тут незадолго до меня. Он не назвал своего имени и говорил как будто в воротник, словно пытаясь изменить голос. Но Ян его узнал. Валога. Алех Валога. Брат Беренис. Тот самый, конторский, помнишь? Ещё бы не помнить. Ну и мутный же тип. Припёрся сюда с атропосом. Выполнял чей-то приказ? Или это его личное решение? Решил избавить от страданий убийцу-неудачника... Впрочем, отравы здесь достаточно, чтобы убить двоих. В тот момент мне казалось, что смерть будет наилучшим выходом для нас обоих. И для меня, и для Яна.

Потом я услышала, как под окном что-то заскреблось. Вначале мне показалось, что это какое-то животное. Сейчас полезет в дом. Только этого не хватало!.. Подойдя к окну, я хотела было захлопнуть створки, но неожиданно в оконную раму вцепилась чья-то рука с длинными пальцами. Потом над подоконником показалась голова с взлохмаченными волосами. В темноте я разглядела округлое лицо, усыпанное веснушками. Совсем молодой парень, лет шестнадцати, не больше. На нём была холщовая свитка и рубаха с вышивкой, в каких ходят селяне.

– Ты Лита? – спросил он.

– Да... – я кивнула.

Парнишка подтянулся на руках и уселся на шатком подоконнике.

– Хлусик я, – сказал он. – Ну, Памва. Знаешь Сташека? Так вот мы от него. А у тебя тут вроде неприятности?

Говорил он на "порченом ромейском", то и дело вворачивая словечки из местного языка.

– Подождите... Вы – это кто? – спросила я.

– Мы – это Братчики, – ответил он вполголоса и заговорщицки улыбнулся.

– Что за свинарник вы тут развели, а, божьи люди? – послышалось в коридоре. – От грязищи ноги к полу липнут. И смердит у вас, как в покойницкой. Это как понимать?

Говорили на чистейшем ромейском. Хлёсткий, остроугольный язык Империи звучал, как удары кнутом. Так разговаривать может только уроженец Царьгорода.

– Санитарного надзору на вас нет! А ещё б казначея по вашу душу. Пожертвования все куда уплыли, а, вас спрашиваю? Игуменье на подъюбники? Ну, черти!..

Дверь распахнулась, и на пол легло пятно света из коридора.

– Вэл? – воскликнула я, взглянув на человека, стоящего на пороге.

– Ну здравствуй, крамольница, – проговорил он, улыбнувшись уголками губ.

Вэл Йорхос. Вот уж кого не ожидала тут увидеть. Выглядел он гораздо лучше, чем во время нашей первой встречи. Помнится, тогда вся физиономия была в кровоподтёках.

– Давай, Лита, собирайся. Поедем, – сказал он.

– Куда?

– Так ведь к Братчикам, – ответил за него Памва-Хлусик. Он сидел, раскачиваясь, на подоконнике. Трухлявая доска угрожающе скрипела и трещала.

– Подождите... Йорхос, нет! Никуда я не поеду, – сказала я твёрдо.

Я решила, что они собираются забрать меня, а Яна бросить здесь. Это было полностью исключено.

– Ерунда, – сказал Вэл.

Он шагнул к койке, на которой пластом лежал Ян, и склонившись, заглянул ему в лицо.

– Что, братишка, плохо дело? – проговорил он негромко. – Знаю, неприятно. У меня друг от этого умер.

Вэл рывком поднял его с койки и поставил на ноги, придерживая за плечо.

– Вот так. Пошли! – сказал Вэл и поволок его к выходу.

Я подхватила бинты и склянки – ещё пригодятся – и поспешила за ними. Краем глаза я видела, как Памва-Хлусик соскочил с подоконника на улицу и исчез в темноте. Когда мы шли по коридору, кроткие сёстры испуганно жались к стенам и провожали нас долгими взглядами.

Выбравшись из тупикового переулка, мы пересекли узкую, безлюдную улочку, нырнули под тёмную арку между домами и оказались на каких-то задворках. Там нас ждала машина с погашенными фарами. За ветровым стеклом виднелся силуэт водителя. Под аркой я разглядела две фигуры – Хлусик и худощавый черноусый мужчина, одетый в кожаную куртку. На плече у него висела объёмистая сумка наподобие тех, с какими ходят разносчики газет.

– Лита, это Коган. Он из Сумерязи, – сообщил Хлусик.

Черноусый улыбнулся.

– Очень рад, Лита. Я слышал о вас.

– Давайте быстрее, – проговорил Вэл.

Ромеец подтащил Яна к машине и втолкнул его на заднее сиденье. Сам он расположился впереди рядом с водителем.

– Поезжайте уже, – сказал Хлусик, – Конторка-то не дремлет!

– А вы не едете? – спросила я.

– У нас ещё дела в городе, – ответил Коган, похлопав ладонью по сумке. – А там на перекладных. Ничего, нам не впервой. О, кстати...

Он сунул руку в сумку, вытащил оттуда лист бумаги с напечатанным текстом и протянул мне.

– Листовочка вот, – сказал он. – Почитаете, если будет время.

Я взглянула на листовку. В темноте я не разобрала букв, но отчётливо разглядела чернильную печать внизу листа. Звезда о восьми лучах. Восьмирог. Ничего крамольного. Очень старый символ.

– Спасибо, Коган. Прочту непременно, – пообещала я.

Салон машины был тесный, с низким потолком и жёсткими сиденьями, обтянутыми ковровой тканью. Обычный самоходный экипаж без изысков. Я устроилась на заднем сиденье рядом с братом. Взяла его за руку, сжала. "Всё будет хорошо, Ян, – прошептала я. – Всё будет хорошо".

Водитель протянул руку к приборной панели, щёлкнул выключателем. В салоне зажёгся свет. Теперь я могла его разглядеть – ладный коренастый мужичок лет сорока, одетый в фантастическое тряпьё. Серые в полоску брюки, ежевичный пиджак, из-под которого выглядывала атласная жилетка цвета болотной ряски и широкий галстук в синие и оранжевые разводы. Образ довершал картуз с лихо заломленным козырьком. В таких одеждах любят щеголять контрабандисты-профессионалы из Лунницы.

– Вэл, ты ж нас не представил, – сказал водитель. – Войцех Гарэза. Лунница. Торговые перевозки. Моё почтение!

Он шутливо взял под козырёк картуза.

– Вы тоже от Волчека? – спросила я.

Войцех покрутил головой.

– Э, нет. Волчек у меня партию винтовок закупал, было дело. А так нет, я в игры ихние не играю. Крамольнички, едрить их душу, – Войцех тихонько засмеялся и повернул рычаг под приборной доской. Заурчал двигатель.

Ну, дела, подумалось мне. И откуда только у Сташека деньги? Бедный школяр... Покружив немного по окраинным улочкам, мы пересекли железнодорожные пути и выехали на торговый тракт. Дорога была пустынна – ни машин, ни омнибусов. Вокруг до самого горизонта тянулись рапсовые поля.

– А вы знаете, что из рапса делают взрывчатку? – спросил зачем-то Войцех.

Ему никто не ответил.

– Война, говорят, закончится очень скоро, – продолжал Войцех. – Спорные территории, всего-то сотня-другая миль. Дуумвират и Братство не станут за это воевать, уступят. Девки в подштанниках, что из них за вояки?

– И всё-таки в приграничье тебе лучше не возвращаться. Пока что, – сказал Вэл.

Войцех кивнул.

– И то правда. Если наши двинут на Дуумвират, там будет бойня. Эверноцы нынче злые, как собаки. Сегодня воздушные корабли разнесли парочку ихних гарнизонов. Вдрызг. Атака с воздуха, красивое, наверно, зрелище...

– Сумасшедшие, – сказала я.

Проехав пару десятков миль, мы увидели впереди огни прожекторов. По тракту двигалась колонна военной техники. Быстроходные колёсные броневики щетинились стволами орудий. Неповоротливые 'движущиеся крепости' ползли, лязгая гусеницами и изрыгая клубы едкой гари. Тяжёлые дальнобойные установки транспортировались на гусеничных платформах. В свете прожекторов багровели знамёна Империи.

– Во, видали? – сказал Войцех, ткнув пальцем в ветровое стекло. – Воевать идут. Герои.

Он крутанул рулевое колесо, и мы свернули на грунтовую дорогу, лентой вившуюся среди рапсовых полей. Машину тут же затрясло на колдобинах. Да, это не по тракту ехать... Миновав поля, мы очутились на плоской равнине с разбросанными там и сям рощицами и перелесками, которые казались в ночной темноте сплошными сгустками черноты. Время от времени за окнами мелькали островки янтарно-жёлтого электрического света – жилые посёлки. Наконец последние признаки цивилизации остались позади, и вдоль дороги потянулись хвойные леса, песчаники да болотистые пустоши, заросшие осотом и вербами. Путь лежал на север. К морю.

Несколько раз я проваливалась в сон – короткий, тяжёлый, без сновидений. Я всё-таки смертельно устала за этот день. Однажды я заснула довольно надолго, и когда проснулась, то увидела, что Войцех Гарэза переместился на сиденье справа. Он спал, откинувшись на спинку кресла, а за рулём сидел Вэл Йорхос. В машине было жарко, и Вэл сбросил куртку, оставшись в рубашке-соколке без рукавов. При свете лампочки я рассмотрела странную отметину на его правом предплечье – цифры и буквы. «Ф.О.8-16».

Ян что-то говорил. Очень-очень тихо. Я склонилась к нему.

– Что, Ян?

– Он имеет цвет. Багровое на чёрном. Как вспышки. Это очень странно...

Ян замолчал. Я осторожно обняла его, прижала к себе.

– Всё будет хорошо, – сказала я. – Поспи. Постарайся заснуть.

Дальше мы ехали молча. Тишину нарушал только гул двигателя. Я знала, что скоро увижу Сташека. Но я ничего не чувствовала. Ни радости, ни волнения. Ничего. Все чувства как будто умерли, заледенели. Прильнув к окну, я смотрела на ночное небо, полное звезд. Впереди было море.

Соглядатай – Мертвячий Овражек

Лесная резиденция Наместника, негласно прозванная 'Мертвячим Овражком', была погружена во тьму. Даже в гостином зале, где только что находились три человека, царил полумрак. Единственным источником света здесь служил камин, в котором пылали, потрескивая, берёзовые поленья. Мика Венд, префект Северной Провинции, восседал в кресле у камина. Опершись о резные подлокотники и положив подбородок на сцепленные пальцы рук, он задумчиво глядел на огонь. На его бледных щеках плясали красноватые отсветы. Лицо Наместника оставалось непроницаемым, ничто не выдавало в нём ни волнения, ни гнева, ни злорадства – только странная, неуловимая усмешка таилась в уголках его губ. В воздухе пахло порохом. Ценный ковёр у ног Наместника был забрызган кровью, а под высоким потолком с перекрещивающимися балками, казалось, всё еще витало эхо выстрела. Алех Валога, агент Тайной Канцелярии, стоял напротив Наместника, сжимая в руке парабеллум. Молчание было невыносимым, но Соглядатай не решался заговорить первым.

– Ретив же ты, Валога, – произнёс, наконец, Наместник. – А такая была задушевная беседа. Жаль.

– Виноват, Ваше Превосходительство. Капсула, – отчеканил Алех Валога.

– Да видел я, видел. Не оправдывайся, – проговорил тот бесцветным голосом. – В любом случае сказал бы он не больше, чем мне и так уже известно.

Они оба посмотрели на безжизненное тело, лежащее на полу лицом вниз. Мертвец был одет в чёрную униформу конторы, фуражка с серебряной эмблемой слетела с его головы, в затылке зияла дыра. Сет Багха, начальник провинциальной службы безопасности. Второй человек после префекта. Заносчивый ромеец, он даже на пороге смерти не оступился от своих замашек. Глядел на них, семгальцев, как на быдло. И Наместнику смеялся в глаза. 'Спроси у куратора, Мика! Он ведь был уже у тебя в руках. Что, упустили? Какая жалость...'

'Плевать мне на ваших кураторов. Кто главный кукловод? Ну, отвечай,' – твердил Наместник.

'Тебе достаточно знать, что человек этот в Цитадели. И ты его не остановишь, Мика!..'

Потом произошло всё очень быстро. Наместник на мгновение отвлёкся – ветвь заскребла в окно, заставив его вздрогнуть. Сет воспользовался этой паузой. Молниеносным движением он выхватил капсулу с атропосом – из рукава, что ли? – и поднёс её к губам. Но Валога среагировал быстрее. Всадил Сету свинец в голову, прежде чем тот успел разгрызть капсулу. Всё равно бы это ничего не изменило. Но лестно было осознавать, что умер этот ромеец не от яда, а от пули Алеха Валоги.

– За всем этим стоят люди из Цитадели. Враги Августы. Расчёт их ясен. Бунты в провинциях ослабят армию. Военные неудачи, которые за этим последуют, ещё больше озлобят народ. Недовольство властью будет неуклонно расти. При таком раскладе поднять мятеж в Царьгороде не составит труда. Затем Самодержицу свергают с престола, и народ чествует нового Императора. Синклит одобрит любую кандидатуру, если этих маразматиков подмазать как следует. А деньги у кандидата есть, это очевидно. Но кто же он? Валога, есть предположения? – спросил Наместник, взглянув на Соглядатая.

– Никак нет, Ваше Превосходительство, – отчеканил тот.

– Я так и думал.

Наместник отвернулся к камину и замолчал, уставившись на горящие головни, которые шипели и стреляли искрами. Он сидел неподвижно, положив подбородок на ладони, на лице его сохранялось всё то же выражение невозмутимого спокойствия. Однако от бдительного ока Соглядатая не укрылись ни его мертвенная бледность, ни мучительные складки возле губ, ни глубокие тени под глазами. Наверное, Его Превосходительство снова мучит бессонница, размышлял Валога. И дурные сны. Да, сны. Беренис рассказывала. Её благоверный иной раз вопит так, будто его схватили бесы. Наместника душат кошмары. Точнее, один и тот же кошмар, который повторяется снова и снова. Багряноструйная река среди берегов из запёкшейся крови. Мосты из человеческих костей, перекинутые над омутами. К чёрно-багровому небу вздымаются железные скалы, у которых есть рты и глаза, а вдоль берегов, по колено в кровавых потоках, бродят неупокоенные мертвецы, и с некоторыми из них Наместник был знаком при жизни... Беренис говорит, что он безумец. Возможно. Но как же скверно всё получилось, как скверно! И не говори, Алех, что ты тут ни при чём. Она делилась с тобой своими планами. А ты ничего не предпринял. Не думал, что она пойдёт до конца... Вот это плохо, что ты не думал, Алех. Агент Тайной Канцелярии думать должен всегда. И желательно, головой.

– Августа знает о заговоре. В Цитадели уже начались чистки. Возможно, он запаникует и сделает неверный шаг, чем себя и выдаст. И тогда я отправлю Августе его голову в ларце. Как Калиф Унсанид когда-то. Знаешь этот анекдот, Валога? Если Августе доставить головы всех её недоброжелателей, ей придётся открывать мясную лавку, хм.

"Полагаете, это вернёт вам её благосклонность, господин Наместник?" – подумал Валога. Вслух он этого, конечно же, не произнёс.

Мика Венд тяжело поднялся с кресла. Постоял, рассеянно глядя на безжизненное тело, распростёртое на ковре. На лице его вдруг появилась ироничная усмешка.