Текст книги "Трясина.Год Тысячный ч.1-2 (СИ)"

Автор книги: Влада Гуринович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Лита – Стражники

Было время, когда я стыдилась своего брата, почти ненавидела его. Он служил во внутренних войсках, куда стягивается отребье со всей провинции. Неслучайно ромейцы презрительно зовут их 'стражниками', не воинами. Воевать толком они не умеют. Их задача – душить мятежи в городах и местечках. Впрочем, в Северной Провинции давно уже никто не бунтует. Наместник держит своих подданных в железном кулаке, всем недовольным заткнули рты, и теперь здесь тихо, как в покойницкой. Однако и в мирное время для стражников найдётся работа. Охранять резиденции Наместника, к примеру. Или сопровождать осуждённых на плаху. Патрулировать улицы. Патруль стражников был грозой уличного сброда – публичных девок, попрошаек и торговок зеленью как ветром сдувало, и даже пропойцы, насосавшиеся червивки, завидев патруль, кое-как поднимались на четвереньки и тихо расползались по подворотням.

В должности стражника было что-то позорное. Местные презирали их даже больше, чем уличных шлюх, продававших себя за чарку палёнки и горсть медяков, но в то же время их и боялись. Стражникам позволялось очень многое. Командиры внутренних войск смотрели сквозь пальцы на дебоши своих солдат. Считалось, что стражники должны время от времени «выпускать пар» (так это называлось). Главное, чтобы не доходило до поножовщины и смертоубийства. Я видела однажды, как стражники повалили на мостовую какого-то старика и приняли пинать его ногами. Уж не знаю, чем он им не угодил. Горожане проходили мимо, отводя глаза и даже не пытаясь вмешаться. И я тоже. Прошла мимо, сделав вид, что ничего не замечаю. Попробуй только вмешаться. Хорошо, если просто получишь по шее. Будет гораздо хуже, если тебя схватят за шиворот, затолкают в железный фургон с зарешеченными окнами и свезут в Вильский острог. Суды в провинции работали, как машина. Судей не интересовало, взаправду ли ты в чём-то провинился, или же попал стражникам под руку случайно. Карали всех одинаково, и виноватых, и невиновных.

Сделавшись солдатом внутренних войск, Ян начал получать жалованье, и время от времени он присылал мне деньги. Я не отказывалась. Денег мне всегда недоставало. Он всё ещё наведывался ко мне во время увольнительных – скорее по привычке, или для проформы. К этому времени мы стали совсем чужими друг другу. Я надеялась, что окончив обучение в военной школе, Ян вернется домой. Но мои надежды не оправдались. Рядовые солдаты (а Ян был рядовым) жили в казармах на окраинах Вильска. Офицерам полагались казённые квартиры. Когда Ян дослужится до звания офицера, он подыщет себе другое жильё. А потом, скорее всего, женится. И забудет обо мне окончательно.

Сама я о замужестве не задумывалась. Мне было уже двадцать два, ещё немного, и я сделаюсь старой каргой, на какую не взглянет ни один мужчина – но одна лишь мысль о семейной жизни внушала мне отвращение. Жила я на грани нищеты, но всё же это было подобием свободы. Мне, по крайней мере, не нужно было просить позволения мужа, чтобы выйти на улицу или купить себе ленту в волосы. И меня не били каждый день, как мою замужнюю соседку. Я частенько видала, как муж-пропойца таскает свою благоверную по коридору барака, намотав её волосы себе на кулак. Дети? Я не видела смысла в том, чтобы рожать солдат для Империи и девок для солдатских утех. Я видела, во что превращают детей ромейские школы. Мой брат был тому живым примером.

За эти годы Ян из мальчишки превратился в красивого юношу. Военная униформа считалась привлекательной. Он не скрывал, что пользуется успехом у городских девиц. Ему нравилось рассказывать о своих любовных похождениях. О женитьбе он пока не задумывался – да и кто пойдет за простого стражника? Вот когда он станет офицером... Но это будет ещё не скоро. Пока же Ян старался взять от жизни всё, что только мог.

Он со смехом рассказывал мне о своих пьяных загулах и потасовках с местными забулдыгами. Одно из таких похождений закончилось печально – гражданские оттащили его на задворки таверны и довольно сильно отметелили. Так сильно, что ему пришлось неделю проваляться в лазарете. 'Чуть все зубы не повыбили, поганцы. Видишь?' – говорил он и, оттянув пальцем верхнюю губу, демонстрировал два обломанных зуба. Потом, оклемавшись, он вместе с двумя приятелями-стражниками отыскал зачинщика той драки. Бедолагу затащили в отхожее место и заклинили щёткой дверь. 'Он чуть не обделался со страху, думал, сделаем из него эверонскую мужедеву, ах-ха-ха! Да не, мы с ним по-доброму,' говорил Ян. Стражники просто попинали его ногами – не слишком сильно, но чтоб запомнил. После Ян взял своего обидчика за волосы и пару раз приложил его головой о кафельное седалище – так, что у того зубы брызнули изо рта, что твои бусины. Напоследок стражники заставили его ползать на четвереньках и слизывать собственную кровь с загаженного пола. Непогано, а?

– Господи, Ян, нашёл чем хвастаться. Ужас какой, – говорила я с отвращением.

– Ужас, какая ты зануда! – отвечал он, смеясь.

От таких разговоров мне становилась не по себе. Я бы и рада была думать, что всё это враньё, солдатские байки – но Ян был не таков. Я слишком хорошо его знала. Врать он не умел. И сочинять небылицы для красного словца тоже не умел. Они взаправду так жили, и это считалось нормальным.

***

Было начало осени. Оставалось меньше года до того страшного дня, который переломит и жизнь Яна, и мою собственную жизнь. День был праздничный. Годовщина Воссоединения. В этот день, двенадцать лет тому назад, Августа подписала грамоту, согласно которой Королевство Семгален переходило в статус имперской провинции. Воссоединение провинции с метрополией, одним словом. Да уж, знаменательная дата. Годовщину Воссоединения тут празднуют с размахом. На улицах Вильска, прямых, будто прочерченных под линейку, гремят парады, а вечером небо над городом расцвечивается фейерверками. Народ веселится и упивается вусмерть. В этот день у стражников работы по горло – за веселящейся толпой нужен глаз да глаз, иначе степенные семгальцы, нагрузившись дешёвым вином, поотшибают друг другу головы в пьяном угаре.

В тот вечер Ян заглянул ко мне. Возвращался с дежурства. Он выглядел немного взвинченным. Сказал мне, что ничего не ел с самого утра, а в казармах столовая уже закрылась. Я нарезала хлеба с холодным мясом и поставила на стол кувшин некрепкого розового вина, которое здесь пили как воду. Потом я сидела за столом напротив него и смотрела, как он ест. В нём не осталось ничего от того маленького мальчика, с которым мы когда-то кормили чаек и ныряли в море у волнолома. Он носил униформу землистого цвета. Тёмно-русые волосы были коротко обрезаны, как у всех стражников. Огнестрельного оружия при нём не было, но на поясе висели штыковой нож и флагрум-автоматический хлыст, который стражники носили при себе постоянно. Флагрум использовался для усмирения черни. Он представлял собой короткую рукоятку на ремне, который для удобства крепился к запястью. При нажатии на спуск флагум начинал издавать треск и искрить синими огоньками. Огоньки были сродни тем, что бежали по Тёрну, но не обладали столь убийственной силой. Удар флагрума не испепелял человека на месте, а лишь на время лишал сознания.

– Зря ты не пришла смотреть парад. Мика был на трибуне. В белом мундире. Я стоял совсем рядом. Кажется, он меня заметил.

Ян потянулся за кувшином с вином, стоявшем посередине стола. Расстегнутый рукав его униформы съехал к локтю, и я увидела его крепкую, жилистую руку, покрытую золотистыми волосками. Как у нашего покойного отца. Глаза его были такие же – василькового цвета. И улыбался он так же, как отец. Но Ян был для меня чужим человеком. Мы с ним как будто оказались по разные стороны Тёрна.

– В толпе говорили, что через год Мика женится на Августе и сделается кесарем. Они уже там всё решили, – говорил Ян. В его голосе слышались нотки восхищения. – Кесарь, представляешь?

Я хмыкнула.

– Он уже десять лет на ней жениться собирается, да что-то всё никак. Да и есть у него законная жена. Беренис эта, из Валогов. Её куда денут?

Он пожал плечами.

– Не знаю. В монастырь, наверно. А она ничего, кстати. Стояла сегодня на трибуне рядом с Наместником. Вся в золоте. Говорят, переспала с целым гарнизоном.

– Ян! – сказала я с досадой.

Он засмеялся. Да, он был в восторге от Наместника. Он и звал его по-простому – Мика, как старого приятеля. Побочный сын короля, рождённый от связи с простолюдинкой, Мика воспитывался в королевском дворце наравне со сводным братом Мирославом. Так вышло, что Мика был старше Мирослава на несколько лет, но ни о каком престолонаследии не могло быть и речи. А теперь он Наместник провинции и первый фаворит Августы. И возможно, скоро станет императором. Годный пример для подражания... Хотя сомнительно, что в Цитадели на такое пойдут. Ромейцами ещё никогда не правили иноземцы.

Лита – Крамольник

В свои двадцать с небольшим я уже знала, что останусь старой девой. А это значит, буду влачить жалкое существование, перебиваясь подёнными работами, за которые платят гроши, а закончу я свои дни, скорее всего, в богадельне. Такая вот плата за свободу. Одиноким незамужним женщинам Империя не оставляла никаких шансов. Яну в этом смысле повезло. Он родился мужчиной. Для женщин же вариантов было совсем немного. Удачно выйти замуж. Или уйти в монастырь. Или...быть Августой, чёрт возьми. Или пойти трудиться куртизанкой в весёлый дом. Лупанарий, как говорят ромейцы. Это словечко я впервые услышала от брата. Закон Праведников порицал блуд и прелюбодеяние, но тем не менее, лупанарии имелись во всех крупных городах. Куртизанками становились женщины, слишком упрямые для замужества и слишком порочные, чтобы идти в монашенки. Жизнь у них и вправду была весёлая. Но недолгая. Многих губило пристрастие к крепкому вину и юкла-травке, приносящей забвение. Другие умирали от кровотечений, так как им слишком часто приходилось вытравливать нежеланный плод из чрева. Третьих поражали дурные болезни. Я видела таких заболевших – на папертях храмов и на рыночных площадях. С ног до головы закутанные в тряпьё, скрывающее лицо и тело – видны только их руки, которые тянутся к прохожим с мольбой о милостыне. Руки обмотаны бинтами, пропитанными гноем, а пальцы лишены ногтей.

Упрямства мне было не занимать, это верно, но и в куртизанки я не годилась. Я, конечно, знала, откуда берутся дети, и работая в харчевне, видала всякое. Меня саму не раз пытались зажать в уголке пьяноватые мужланы. С ними я не церемонилась. Сразу била кулаком в лицо, а рука у меня всегда была тяжёлая. За это девчонки-подавальщицы из харчевни звали меня дурой. Лита, ты не понимаешь, чего себя лишаешь. Это бы хоть как-то разнообразило твою жизнь... Что ж, жизнь у меня и впрямь была однообразная. С работы я возвращалась поздно, и придя домой, сразу валилась на тахту. На стене бубнил Народный Вещатель – небольшой жестяной ящик с коротким проводом, вмурованным в штукатурку. Такие ящики имелись в каждом жилом помещении, и отключить их было невозможно. По Вещателю передавали много чуши, но иногда там звучала музыка лютни или зачитывались отрывки из поэм. Я засыпала под Вещатель, а утром меня будили звуки гимна, и начинался новый день, который ничем не отличался от предыдущего. Наверное, я проживу так ещё лет двадцать, а потом тихо подохну, и никто обо мне не вспомнит. Я уже почти смирилась с этим. Так надо. Плата за свободу.

Я и сама не заметила, как в моей жизни появился Сташек. Стах Волчек. Школяр. Он учился в вильском Университете Словесности – единственном на всю провинцию. Говорят, при старых Вендах в одном только Лиэндале университетов была добрая дюжина. Теперь остался лишь один... Сташек каждый день приходил в нашу харчевню – готовиться к занятиям. Обычно он заказывал чашку чая с пряностями, и расположившись за столиком у окна, углублялся в свои учебники. Толстяк Каначик, хозяин харчевни, Сташека терпеть не мог. Школяр, сам того не зная, доводил его до белого каленья.

– Вишь ты, возьмёт один чай и цедит целый день, – бурчал Каначик, уперев руки в боки, как баба. – И не выгонишь его!

В самом деле, выгнать Сташека он при всём желании не мог. Школяр честно делал свой заказ, общественного порядка не нарушал, а читать книжки в харчевне законом не запрещалось. Однажды у корчмаря окончательно сдали нервы. Я протирала пол у стойки, когда Каначик потянул меня за рукав и просипел вполголоса:

– Лита, подойди ты к нему. Пива предложи, или что...

– Господин Каначик, я здесь уборщица, а не подавальщица, – возразила я.

– Ай, к нему уже обе подавальщицы подходили, да всё без толку. Коровы старые, – корчмарь махнул рукой. Этим "старухам" было двадцать пять и двадцать восемь лет. – Может, у тебя получится? А что, ты молодая. Я тебе премиальные выпишу, если он что-нибудь закажет. Обещаю!

От лишних денег я никогда не отказывалась, поэтому, вздохнув, я бросила тряпку в ведро, вытерла руки о юбку и подошла к столику, за которым сидел Сташек. Предложила ему пива. Он вежливо отказался, добавив, что не пьёт.

– Как, совсем? – поинтересовалась я.

– Вы пропойцев видели? – спросил Сташек, взглянув на меня сквозь стёклышки очков. – К несчастью, это у семгальцев в крови. Нашему человеку нужно совсем немного, чтобы превратиться в горького пьяницу. Поэтому лучше вообще не прикасаться к этому зелью. Сам не пью, и вам не советую.

Меня потрясло, что он говорил на чистейшем семгальском языке. Я говорила на ромейском. И Ян тоже. И все вокруг. Семгальский язык не был под запретом, но говорили все на ромейском. Как-то так получалось.

– Может, тогда возьмёте кофе с кардамоном? – спросила я, тоже перейдя на семгальский. – И сырные пирожные. Они сегодня удались. Наш повар очень старался..

– Пожалуй, лучше горячий яблочный пирог с замороженными сливками, – сказал он, подумав. – И...простите, как ваше имя?

– Лита.

– Чудесно. Лита, раз уж начался такой банкет, позвольте и для вас что-нибудь заказать. Пожалуйста, не отказывайтесь, – добавил он с улыбкой, увидев, что я уже собираюсь удрать.

Я задумалась. Сташек выглядел совсем безобидным.

– Ну...засахаренные фиалки, – сказала я после короткой паузы. На самом деле мне уже давно хотелось их попробовать, да денег было жалко.

Каначик сдержал обещание, и в тот день я получила свои премиальные. Упрямый школяр наконец-то раскошелился. Я подошла к нему и на другой день, и ещё через день снова. Каждый раз он заказывал для нас обоих кофе с какой-нибудь выпечкой, хотя я его об этом не просила. Корчмарь премиальных мне больше не давал (ещё чего!), но это уже было неважно. Меня тянуло к Сташеку. Рядом с ним мне было легко и просто. Мы ещё больше сблизились, когда он узнал, что я родом из приморья. Он, оказывается, тоже из Дольних Земель. Переселенец. Когда однажды он предложил проводить меня домой, я не стала возражать. Мы шли по пустынной улице, освещённой масляными фонарями – я в простеньком платье и жакете, он в сермяжном пиджаке, с неуклюжей студенческой сумкой через плечо. Рядом с ним я чувствовала себя такой сильной. Мне казалось, что если к нам прицепятся какие-нибудь забулдыги, именно мне придётся защищать Сташека, а не наоборот. Он выглядел таким безобидным, беззащитным даже – длинный и худощавый, со светлыми, чуть взлохмаченными волосам и серыми глазами за стёклышками очков. Хотя то, о чём он говорил, немного настораживало. Мы вспоминали Дольние Земли. Новая граница Империи прошла по линии дюн, говорил Сташек. Но там, за морем, нет ничего, кроме Просторов Мрака. Изгнание приморцев ничем не оправдано. Это преступление. Да и вся история Ромейской Империи – сплошная череда преступлений. В Цитадели сборище бандитов, лицемеров и отравителей. Впрочем, они все такие. Нация безумцев. Недаром говорят: чтобы понять ромейца, надо самому сойти с ума, как Ойген Блаженный... Тут Сташек замолк, будто осознав, что ляпнул лишнее, и сменил тему разговора. Он уже знал, что мой брат служит во внутренних войсках.

Сташек проводил меня до рельсовой дороги, и там мы с ним распрощались. В свой барачный квартал я его не повела. Не хотела показывать, как я живу. В тот вечер я долго не могла заснуть. Лежала на тахте, вспоминая наш сегодняшний разговор. Всё, что говорил Сташек, было правильно. Удивительно – он вслух произнёс именно то, о чём я сама всё время думала. Только у меня не получилось бы выразить свои мысли так красиво и складно. Всё-таки Сташек – учёный школяр, а я – грубая полуграмотная девка. Но мыслим мы с ним совершенно одинаково. Ойген Блаженный, хм. Сойти с ума, чтобы понять ромейца. Вот ещё. Не желаю я их понимать. Я их просто ненавижу.

Лита – Праздник

Приближалась зима. Дни становились короче, ночи всё холоднее и глуше. На Просторах Мрака за скалистыми островами зарождались свирепые сиверы, веяли из-за моря, выстуживая землю. В Месяц Зничек – Ноэмвриос по-ромейски – Северное Море делается ледяным и чёрным, как свинец. В тёмных гротах Хранителя Снов, у самого края земли, зарождаются штормы и бури, а демоны глубин поднимаются на поверхность, и оседлав пенногривых водяных лошадок, носятся над морем необузданной кавалькадой, гоня перед собой ревущие валы. С воем и стоном рушатся они на песчаный берег, и разбиваясь о камни волноломов, прядают, рассыпаясь на мириады холодных брызг – а с берега глядят на море хмурые, пустынные дюны...

Потом пришла зима, и начались праздники. Первое Явление Вышнего. День Воссоединения отмечался только в Северной Провинции. Явления Вышнего праздновались по всей Империи. В эти дни работать не полагалось. Людям надлежало посещать торжественные службы в храмах и проводить время в кругу семьи. По случаю праздника на площадях и в городском саду проходили ярмарки и гуляния. Там звучала музыка, и можно было даже потанцевать. Это не запрещалось. Запрет касался лишь семгальских инструментов. Самодельные скрипки, которые в народе звались 'болотными'. Жалейки из лозы. Колёсные лиры с печальными, воющими голосами, похожими на плач. Маленькие волынки, которые изготовляли из козьих шкур и украшали цветами и лентами. Всё это было вне закона. Постепенно жителей провинции приучали к ромейским тростниковым флейтам, лютням и цитрам. Я так и не смогла к ним привыкнуть. Их музыка, не лишённая определённой красоты и гармонии, всегда казалась мне какой-то странной, чужой...

Сташек не был любителем уличных забав, и я потащила его на ярмарочную площадь чуть ли ни силком. Ну в самом деле, нельзя же всё время корпеть над книжками. Этак и заплесневеть недолго. Людей на площади было не так уж много, но меня это только обрадовало. Не люблю толкотни. На припорошенной снегом брусчатке стояли ларьки с остроконечными крышами и прилавками, украшенными еловыми ветками и фонариками с разноцветными стёклами. Рядом жарились на углях мясо и каштаны, виночерпий в кожаном фартуке размешивал в чане подогретое красное вино. Посреди площади уличный музыкант играл на лютне, возле него полукругом стояли люди, несколько пар танцевали.

Я видел волка, лису и зайца,

Они плясали вокруг пня...

Сначала мы со Сташеком купили по горсти горячих каштанов, густо пересыпанных крупной сероватой солью, потом я поволокла его к ларьку с товарами для дам. Я долго разглядывала прилавок, и наконец купила кусок мыла с лавандой и коробочку ароматического воска. Большего я позволить себе не могла, так как денег у меня было в обрез. Конечно, Сташек предложил расплатиться за меня, но я наотрез отказалась. Он и так еле-еле сводит концы с концами (бедный школяр), не хватало ещё, чтобы я выклянчивала у него «на булавки». Потом мне захотелось подойти к лютнисту и возможно, даже потанцевать. Почему бы и нет? Мелодия была живенькая.

Вокруг пня в дубраве тёмной

Плясали заяц, лиса и волк...

– Стах! – услышала я у себя за спиной.

Я обернулась. Ян. Он был в гражданской одежде – стёганая куртка нараспашку, суконные штаны и зимние ботинки, довольно-таки поношенные. Наверное, в казармах дали увольнительную по случаю праздника. Без униформы он выглядел, как обычный молодчик из предместья. И судя по всему, он был уже хорошо поддатый.

– Вот, чёрт... – сказала я и отвернулась.

– Стах, я тебе говорил не лезть к сестре? Говорил, нет? – орал Ян. Язык у него слегка заплетался.

– Ян, угомонись, – тихо сказал Сташек.

– Лита, идём домой!

Ян схватил меня за руку и резко развернул лицом к себе. Я отчетливо ощутила карамельный запах "палёнки" – пойла из спирта, слегка разбавленного водой и сваренного с корицей, имбирем и жжёным сахаром. Излюбленный напиток стражников. Кислой червивкой они брезгуют, червивку хлещут только пропойцы.

– Чёрт, да ты в стельку. Видела б тебя мать. Она бы со стыда сгорела, – сказала я, пытаясь его оттолкнуть. Мне и впрямь было стыдно. Я готова была сквозь землю провалиться. На нас уже начинали оглядываться.

– Лита, тебя повесят из-за него! Ты хоть знаешь, кто он такой? Кто он? Знаешь? – выкрикивал Ян, волоча меня с площади.

Пытаясь отбиться, я в конце концов поскользнулась на мокрой брусчатке и упала, сильно расшибив колено. Потом Сташек говорил, что ему показалось, будто Ян меня толкнул. Он шагнул к Яну и взял его за ворот.

– Слушай... дрянь малая. Стражник чёртов. Такой смелый без униформы? – проговорил Сташек. Он и ругаться-то толком не умел. Ян глядел на него снизу вверх. Сташек был выше его на голову и старше на четыре года.

– Чего, крамольник? Хочешь по-мужски? Ну, давай по-мужски. Или ты мужедева? – говорил Ян, ухмыляясь.

– Очумели вы оба, что ли? Уймитесь! – крикнула я с отчаянием. Но меня уже не слышали. Вцепившись друг другу в одежды, они исчезли за рядами ларьков.

– Проклятье...

Я поднялась на ноги, отряхнула от снега юбку и, не обращая внимания на острую боль в ушибленной коленке, тоже кинулась за ларьки. Пока я добежала, всё уже закончилось. Ян сидел на брусчатке, прислонившись к ларьку, и прижимал к лицу комок снега. Из носа у него ручьем лилась кровь. Рядом стоял Сташек, костяшки пальцев на его правой руке были ободраны. Честно говоря, первым моим чувством было удивление. Не ожидала такого от Сташека...

– Лита, извини... – проговорил он, взглянув на меня.

Я покачала головой.

– Ничего, Сташек. Спектакль окончен. Спасибо за участие.

Я склонилась над братом.

– Ян, давай помогу, – сказала я.

Тот отмахнулся.

– Отстань. Я сам.

Он поднялся, придерживаясь за стенку ларька. Я видела, что он едва стоит на ногах. Наверное, если б он был трезв, Сташек бы с ним не справился. Боковым зрением я разглядела патруль из трёх стражников. Они направлялись прямиком к нам. Только этого ещё не хватало...

– Пошли домой, Ян. Ну, скорее...

Я взяла брата под руку, и мы двинулись прочь. Сташек молча провожал нас взглядом, а я думала лишь о том, что у него теперь могут быть серьёзные неприятности, потому что он побил стражника.

Когда мы с Яном брели через площадь, я мельком взглянула на музыканта с лютней. Первое, на что я обратила внимание, было бельмо на его правом глазу. Потом я оглядела его с головы до ног. Лютнист был одет по традиции ромейцев – длинный чёрный кафтан с золотой вышивкой и сапожки с загнутыми носами. И волосы у него были чёрные, как крыло ворона. Но он был явно не ромейцем. У них бронзоватый оттенок кожи и глаза чёрные, как осколки базальта. Лицо лютниста было очень бледное, а его единственный глаз было странного цвета – золотисто-зелёный. А ещё мне показалось, будто зрачок у него вытянутый, как у кошки или змеи. «Лихо одноглазое», – мелькнуло у меня. Лютнист ухмыльнулся и кивнул, словно услышав мои мысли. Я поспешно отвела глаза, потому что мне не нравился его взгляд. Мне так и не удалось потанцевать в этот день.

Беренис – Холоднее, чем смерть

– Нет, ты не можешь. Не можешь!..

Она сидит на кровати среди скомканных одеял – расхристанная, с неубранными волосами. Её белокурые локоны, блестящие от ароматического воска, лежат в соблазнительной ложбинке меж лопатками. Лямка полупрозрачной сорочки сползла ей на плечо, обнажив небольшие упругие груди. В опочивальне пахнет сандалом и розовым маслом. Тяжёлые бархатные шторы плотно задёрнуты. Под потолком шипят газовые светильники с абажурами из матового стекла.

– Сет! Ты не можешь так поступить со мной, Сет, – повторяет она.

Сет не отвечает. Отвернувшись к зеркалу, он сосредоточенно застегивает рубашку. Здешние не привыкли видеть его в гражданской одежде. На людях он появляется в чёрном кителе с серебряными нашивками и фуражке со знаком Оперённого Солнца. Эмблема Тайной Канцелярии. Сет Багха– Доместик Феми, начальник провинциальной службы безопасности. Второй человек после Наместника. Формально второй. На деле местные боятся его даже больше, чем Мику Венда. Тот хотя бы свой. Семгалец. Сет – уроженец Царьгорода. Гражданин первой категории чистейшей ромейской крови. И этого грозного ромейца она, Беренис Венд, надёжно держит в своих нежных женских руках. По крайней мере, держала до сегодняшнего дня.

– В чём дело, Сет? Ты больше не любишь меня? У тебя появился...кто-то ещё? – голос её дрожит, в уголках глаз блестят слезинки.

Сет приглаживает волосы и водружает на нос очки с затемнёнными стеклами.

– По-моему, я доходчиво объяснил тебе, Беренис, – говорит Сет, глядя на её отражение в зеркале. – Кто-то копает под меня. Добивается моей отставки. Очевидно, кто-то из моего окружения. Либо это это человек Наместника. Иначе как был он узнал о нашей связи?

Она выдаёт нервный смешок.

– Господи, Сет. Если ты про ту анонимку...

Он резко оборачивается и смотрит прямо на неё. Она не видит выражения его глаз за тёмными стёклами.

– Из-за той анонимки меня вызвали в Цитадель, на ковёр к Магистру, и потребовали объяснений, – говорит он холодно. – Разумеется, я выясню, кто эта крыса. Но теперь наши отношения необходимо ограничить. Надеюсь, ты поймешь меня, Беренис.

Она молчит. Её фарфоровое личико кривится, большие зеленовато-серые глаза наполняются слезами. Но она сдерживает себя. Нет смысла закатывать сцену. Она может так вести себя со своим братом – её истошные визги пугают его до полусмерти, и он готов сделать что угодно, лишь бы она замолчала. С Сетом такой номер не пройдет. Она молча наблюдает, как он натягивает сюртук бутылочного цвета и накидывает на плечи шерстяное зимнее пальто. Наконец, сухо бросив: "Прощай", Сет уходит. Некоторое время она неподвижно сидит на кровати. Потом поднимается, и сунув ноги в домашние туфли с меховой оторочкой, подходит к туалетному столику, на котором среди фарфоровых ваз с пунцовыми розами и флаконов с благовониями поблёскивает обсидиановыми аппарат. Она снимает трубку, и крутанув диск, цедит сквозь зубы:

– Ким'ыч, машину!

Беренис едет к брату. На улице глухая ночь, но ей всё равно. Она врывается в его спальню, словно тайфун. Истошно вопит. Швыряет о стену хрустальные бокалы, вазы, серебряные подсвечники – всё, что подвернётся ей под руку. Её брат Алех, ещё ничего не соображающий спросонья, сидит на кровати и глядит на неё с испугом. Он одет в полосатую пижаму, волосы взъерошены. Алех не похож на сестру ни норовом, ни внешностью. Беренис редкостная красавица, белокурая, высокая и статная. Алех – низенький и невзрачный, с бесцветными волосами и тёмными, маленькими, как бусины, глазками на узкой физиономии. Крысёныш в пижаме. И кто бы поверил, что этот тщедушный человечек – агент Тайной Канцелярии и личный нотарий грозного Сета. Строго говоря, его заместитель. А где бы он был, если б не Беренис? Наверное, перекладывал бы бумажки в какой-нибудь жандармерии, и это в лучшем случае. Алех это вполне осознаёт, и потому кротко терпит все её капризы и истерики. А что ещё ему остается? Без Беренис он никто.

Беренис воет. Алех молчит, и его молчание лишь сильней разжигает в ней ярость. Она хватает со стола фарфоровую статуэтку и с размаху швыряет себе под ноги – безделушка рассыпается на осколки. А потом, будто внезапно ослабев, Беренис опускается на пол и плачет, закрыв лицо руками. Алех, вздохнув, выбирается, наконец, из-под одеяла и подходит к ней на цыпочках. Кладёт руку ей на плечо.

– Ну что ты, Беренис? Что такое? – спрашивает он мягко.

Она вдруг обнимает его, прижимается, прячет лицо у него на груди, как перепуганная девочка. Она больше не злится. Теперь ей по-настоящему страшно. Пока Сет был рядом, она чувствовала себя защищённой – и от Мики, и от тех, в Цитадели, которые играют человеческими судьбами, как бумажными куклами. И вот Сет ушёл, и теперь она беззащитна, как ребёнок. Ребёнок, заплутавший в лесу, полном чудищ.

– Помоги мне, Алех, – шепчет она. – Помоги мне!..

***

В волосах твоих розы пламенные,

Поцелуй твой – смертельный яд,

Околдован твоими чарами,

И рунами смерти заклят...

Сет больше не придёт. Ей понадобилась почти неделя, чтобы это осознать. Она не теряла надежды, что он передумает. Вернётся к ней. Найдёт негодяя-доносчика, который настрочил ту анонимку. И Алех пообещал поспособствовать... Всё это было самообманом. Сет не вернётся. Он не станет рисковать своей карьерой ради женщины нечистой крови.

Дьявол, да чего же тут жарко!.. И сон не идёт ... Беренис бьётся и мечется в своей пустой постели, как в лихорадке. Её раздражает всё – и луна, что светит прямо в окно спальни, и потрескивание поленьев в камине, и возня мышей за стенами. В комнате слишком натоплено. Не продохнуть. Сжимается горло. Она поднимается с постели, накидывает поверх кружевной сорочки плащ из тонкой шерсти и выходит в тёмный коридор. И здесь душно. Где б воздуха глотнуть?.. Она выходит на террасу. Снаружи вдоль стен движутся тёмные силуэты – стражники на ночном дозоре. Мика набирает себе охранников из столичных казарм. Лучших из них. Говорит, что ребятам нужно давать шанс. Служба у Наместника может стать первой ступенью в их карьере... Один из охранников замечает Беренис и преграждает ей путь, но разглядев её лицо в свете луны, с почтением склоняет голову и отступает в тень.

Беренис стоит на террасе, вперив взор в ночную тьму, и жадно вдыхает студёный воздух. Резиденция находится в предместье Вильска на берегу тихоструйной Вильяры. Река маслянисто поблёскивает среди запорошенных снегом лугов, и вода в ней кажется чёрной, словно смола. В безоблачном небе сияет льдистая зимняя луна. Она похожа на умыляющийся круглый череп. Или на на лицо прокажённого. Чёртова луна!.. Её сердце бешено колотится. Отчаяние постепенно сменяется злостью. Я не заслужила всего этого, говорит себе Беренис. Не заслужила...

Беренис внезапно чувствует, что здесь она не одна. На террасе есть ещё кто-то. Она оборачивается. Стражник. Тот самый. Он всё еще здесь. Их взгляды встречаются, и он не отводит глаза. Беренис вскидывает бровь. Какая дерзость! Она с интересом рассматривает его при свете луны. Юноша лет восемнадцати. Не слишком красив, но и не урод. Верхняя губа рассечена – наверное, угостили в пьяной драке. Сам невысокий, но крепкий – этакое деревцо. И что он так уставился на неё? Смотрит с явным восхищением. Она вспоминает, что под плащом у неё одна лишь тоненькая сорочка. Беренис медленно улыбается. Идёт к нему. На ходу сбрасывает плащ, оставшись в одной сорочке. Плечи тут же обжигает холодом, но ей всё равно. Приблизившись к стражнику, Беренис молча обнимает его. Он хочет что-то сказать, но она опережает его, запечатав ему рот поцелуем. Её пальцы пробегают по его коротко обрезанным волосам – как ни странно, мягким, словно куний мех. Потом она прижимается к нему всем телом, целует, ласкает, как до сих пор ласкала только Сета. Почувствовав его ладонь на своем бедре, она позволяет ему приподнять край её кружевной сорочки.