Текст книги "Трясина.Год Тысячный ч.1-2 (СИ)"

Автор книги: Влада Гуринович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

В Затеми он, однако, не остался. Поехал в Лемар, ухайдокав весь день на дорогу. Добирался окольными путями, объезжая посты жандармов. Остановился он лишь раз у придорожной лавочки, чтобы запастись провизией – хлебом, вяленой рыбой и сушёными фруктами. До Лемара он добрался уже в сумерках. Литу и мелкого он нашёл возле охранной зоны. Они стояли у заграждения – растерянные, посиневшие от холода и усталости. И не жрамши уже который день. Свои винтовки они припрятали в овраге за пару миль отсюда, а нашивки с крестами-восьмирогами благоразумно сняли. Теперь никто бы не заподозрил в них двух повстанцев. Обычные бродяжки, что нынче толпами таскаются по дорогам Империи... Всё, что он мог для них сделать, это отвести их к машине и дать им поесть, наконец. Потом Лита пошла к лагерю торговцев, купить брикетного чая. К ним уже выстроилась порядочная очередь за горячим чаем и провизией. Торговля шла бойко. Вот же изворотливый народец. Эти точно нигде не пропадут. Впрочем, семгальцы все такие. Изворотливость – это, можно сказать, их национальная черта. И скрытность. Никогда не знаешь, что у них на уме... Господь Вышний, что я вообще здесь делаю, вопрошал он себя. Ладно, два дня. Только два дня, и он свободен, как ветер. Мирко подготовит документы и билеты на проезд. И всё, прощай, Империя. Сначала на воздушном корабле до Нира, после на перекладных до С'иноры, городка на самой окраине Империи. А потом по рельсовой дороге – через ксайлахские степи – в Тхаа-Зун, одну из континентальных держав на юго-востоке. Тхаа-Зун он помнил смутно. Бывал он там лишь раз, в детстве. Отец, земля ему пухом, ездил туда по торговым делам. Всё, что запомнилось ему тогда, это квадратные, обмазанные белой глиной домики с плоскими крышами, заросли айвы и рассохшаяся земля с глубокими трещинами, из которых время от времени выползали здоровенные медведки длиною в пол-локтя. Тхаа-Зун. Надо было сразу рвать отсюда когти. Сразу после амнистии. О чём он только думал, ввязываясь в эту авантюру?..

– Вэл, что у тебя с глазами? – спросил вдруг Памва.

– А что? – произнёс он с лёгким испугом, уставившись на своё отражение в ветровом стекле.

– Вэл, я видел ваших мёртвых. Ну, ты понимаешь. У них глаза такие... Будто цветные стёкла вставили. Вот как у тебя сейчас. Может, ты помер уже, Вэл? Скажи, ты точно не привидение?

– Не знаю, мелкий. Ничего я не знаю. Может, и помер, – сказал тот, разглядывая своё отражение. – Волчек вон тоже помер, а из парабеллума садит получше меня.

– Вэл, ты в порядке? – участливо спросил семгалец.

– Памва, я уже двенадцать лет не в порядке!

– Может, нам уйти? – спросил Памва, пододвигаясь к выходу.

– Да сиди уже, – устало сказал ромеец. – Не балаболь только, ладно? И так в башке звенит.

Подумав немного, Памва сунул руку в карман штанов, вытащил оттуда корешок аира и протянул его ромейцу.

– Вот, возьми. Может, попустит.

– Это что?

– Аир болотный. Да не бойся, не отравишься. Я сам его жрал.

Снаружи под чьими-то шагами заскрипел снег, потом в боковое стекло постучали.

– О, Лита вернулась. Наконец-то! – сказал Памва-Хлусик, отпирая дверь.

– Не заснули ещё тут? Очередь идёт так медленно, – сказала Лита, заглянув в салон. В её руке дымился котелок с горячим ароматным чаем. – Давайте чай пить. Кружки есть?

– Щас найдём, – сказал Памва.

– Нет здесь кружек, – проговорил ромеец.

– Значит, будем прямо из котелка. Глотнёшь, Памва? Не обожгись только, – сказала Лита, протягивая ему котелок.

– А давай.

Взяв котелок из её рук, Памва поднёс его к губам, и вдруг замер.

– Номад ушёл, – проговорил он вполголоса.

– Что, Памва? – спросила Лита.

Памва-Хлусик тряхнул головой.

– Не знаю. Так, подумалось вдруг, – склонившись над котелком, он осторожно, чтобы не обжечься, отпил глоток. – Хороший чай. Аиром пахнет. Яну бы понравилось. Эх, знать бы, как он там, за стеной...

***

К удивлению Нары, народу в таверне было битком. Будто и нет никакого поветрия. У многих на столах стояли кувшины с вином. Посетители курили глиняные трубки, громко болтали и смеялись. В глубине зала кто-то тихонько наигрывал на лютне, напевая, точнее, нашёптывая странным речитативом: 'Ещё один, Странник. Гляди-ка, ещё один. Одной бусиной меньше в твоих чётках, чёрных, будто базальт. Ещё одна душа ускользнула от тебя, Странник...' Хмурая подавальщица швырнула им на стол картонку с названиями блюд. Нара пробежала её глазами и растерялась: названия были незнакомые. В приюте их кормили в основном варёной овсянкой и капустным супом, в Седьмой день полагалась жареная рыба с мучным корнем, и лишь в праздники Явлений воспитанниц баловали запечённым цыпленком с брусникой и глазированными пирогами с изюмом и марципанами. Наконец она выбрала наугад: тушёный мучной корень с грибом-ореховиком, горячие овсяные лепёшки, земляной сыр и брикетный чай. Всё оказалось очень вкусным. Заработанных денег хватило, чтобы расплатиться, и в кошельке оставались ещё монеты.

– Нара, не набрасывайся сразу на еду. С голодухи может и стошнить, -предупредил Ян.

Утолив голод, они не спешили уходить. Нужно было отправляться на поиски ночлега, но в таверне было так тепло и уютно, и выходить снова на мороз совсем не хотелось. У Нары начали слипаться глаза. Как было бы здорово, если бы им позволили заночевать прямо здесь!..

За соседним столиком расположилась компания молодых людей. Парень в мешковатых штанах, кожаной жилетке и красной рубахе неторопливо посасывал глиняную трубочку, то и дело бросая взгляды на девочку и слепца. Впрочем, эти двое его не интересовали. Его внимание было приковано к расшитому бисером кошельку, лежащему на краю стола. Девочка дремала, уронив голову на грудь. Присмотреть за кошельком было некому. Парень отложил трубку и встал со скамьи. Небрежным шагом приблизившись к столу, он взял кошелёк и зажал его в ладони. Нара вскинулась.

– Не смей! Это наше!

Она вскочила и бросилась к парню.

– Отдай кошель! – крикнула девочка и схватила его за руку.

– Какой ещё кошель? Нет у меня никакого кошеля, – ответил тот, ухмыляясь.

– Отдай! – Нара попыталась разжать ему пальцы. Потом, наклонившись, она впилась в его руку зубами.

– Вот, паскуда! – прошипел парень.

– Нара, отойди от него! – крикнул Ян.

Парень с силой оттолкнул от себя девочку – та отлетела к столу, едва удержавшись на ногах. Он хотел было сунуть кошелёк в карман, но тут чьи-то пальцы, как клещами, обхватили его запястье. Он поднял глаза и увидел перед собой слепца. Заглянув ему в лицо, парень отметил про себя, что они с ним примерно одного возраста.

– Отдай деньги, – тихо проговорил слепец.

– Да пошёл ты!..

Парень вскинул свободную руку и прижал раскрытую ладонь к лицу слепца, пытаясь оттолкнуть его от себя, но тут же почувствовал подсечку. Парень потерял равновесие и рухнул навзничь, увлекая за собой слепца. Сцепившись, он покатились по доскам пола. Посетители взвыли от восторга, некоторые зааплодировали.

– Гиля, я ставлю на тебя! Не подведи меня, дружище! – крикнул, хохоча, кто-то из компании парня.

Парень по имени Гиля извивался на полу, пытаясь стряхнуть с себя противника. Тот навряд ли был сильнее, но дрался он куда более умело. Гиля попытался двинуть его коленом под рёбра, но тут же получил такой удар в скулу, что у него зазвенело в голове.

– Калека чёртов! Ну, я сейчас... – прорычал Гиля. Высвободив руку, он потянулся к поясу.

– Ян, у него нож! Нож! – завизжала Нара.

Посетители повскакали с мест и столпились вокруг, с интересом наблюдая за дракой. Никто не вмешивался. Нару оттеснили в сторону. Она ничего не видела за стеною спин, до её слуха доносились лишь глухие удары и бессвязные выкрики Гили. Вскочив на скамью, она взглянула поверх спин и голов. Теперь нож оказался в руке Яна. Гиля лежал, распластавшись, на полу. Ян прижимал его коленом, держа нож у его горла.

– Прекратить драку! Немедленно!

На середину зала вышел хозяин таверны – приземистый, грузный мужчина с седыми усами. В руках он держал пороховую двустволку. С ним рядом стоял рослый молодой парень с вилами в руках – возможно, его сын.

– Прекратить! – повторил хозяин таверны. – В городе безвластие, но я обойдусь и без жандармов. С дебоширов живьём буду шкуру спускать. Своими руками.

– Да мы так, поспорили слегка, – сказал Гиля.

Он сидел на полу, запрокинув голову и пытаясь остановить льющуюся из носу кровь. Ян поднялся на ноги, сжимая в руке нож.

– Нара! – позвал он.

– Я здесь! – девочка подбежала к нему и взяла его за руку.

– Нара, пойдем отсюда.

'Ещё один, Номад. Гляди-ка, ещё один. Теряешь хватку, Номад!..' Уходя, Нара мельком заметила человека с лютней в руках – наверное, это он играл, когда они вошли в таверну. Лютнист пристально смотрел на девочку и улыбался. Из-под его алой, с отворотами, шапки, украшенной павлиньим пером, спадали угольно-чёрные кудри, а его правый глаз был затянут бельмом.

Они торопливо, почти бегом, шли по ночной улице. Когда злополучная таверна осталась далеко позади, они немного сбавили шаг. Нара рыдала от обиды и злости.

– Кошелёк! Кошелёк пропал! Гиля его всё-таки утащил, – повторяла она.

– Да чёрт с ним. Заработаем ещё, – ответил Ян.

– А чем мы заплатим за ночлежку?

Ян опустил руку в карман куртки. Монета была на месте.

– Придумаем что-нибудь, – сказал он.

Он всё ещё сжимал в руке нож, отнятый у Гили. Рукоятка была обмотана мягкой кожей. Ян провёл пальцем по лезвию – острое, как бритва. Совсем неплохо. Он хотел было по привычке сунуть нож себе за пояс, но вспомнил, что ремень у него отобрали ещё в гарнизоне. Помянув солдат недобрым словом, он упрятал нож в карман куртки.

– Нара, ты помнишь, где эта ночлежка? – спросил Ян. – Сможешь отыскать?

– Попробую, – всхлипнула девочка.

Лемар – Варгус

Поблуждав некоторое время по пустынным улицам, они вышли, наконец, к обшарпанному зданию с пологими ступеньками у входа. Дверь была заколочена досками, и на ней белел нарисованный мелом крест.

– Что это значит? – спросила Нара.

Ян протянул вперёд руку и коснулся досок.

– На карантин закрыли, – сказал он. – Здесь кто-то умер от моровой язвы. Возможно, один из постояльцев, а может, и комендант.

– И что нам теперь делать? Искать другую ночлежку?

– Пока найдём, замёрзнем насмерть. Давай лучше попросимся к кому-нибудь на ночлег.

– Я уже пробовала. Меня не впустили.

– Может, сейчас повезет, – сказал Ян, не слишком, впрочем, рассчитывая на удачу.

Горожане держали глухую оборону. Едва заслышав стук в двери, люди спешно гасили свет, и в доме воцарялась гробовая тишина. Никто не решался пустить на порог двух бродяг – девочку и слепца, ибо с ними в дом могла незаметно проскользнуть Морова Дева, сеющая смерть... Они уже начали терять надежду. Но когда они подошли к двухэтажному приземистому зданию, стоящему чуть на отшибе от остальных домов, и Нара, взявшись за дверное кольцо, несмело постучала, им открыли. На пороге стоял хозяин дома – высокий, широкоплечий мужчина с окладистой рыжей бородой и гривой рыжих волос. На нём была свободная рубаха из чёрного сукна и такие же штаны. Рукава рубахи туго обтягивали его мощные, бугристые мускулы.

– Здравствуйте, – сказала Нара, – Вы позволите нам переночевать у вас? Здесь очень холодно...

Хозяин дома посмотрел на девочку, потом взглянул на Яна, прищурился и ухмыльнулся себе в бороду.

– Добрых людей отчего б и не впустить? – проговорил он и посторонился, пропуская гостей.

Они очутились в просторной, жарко натопленной кухне. На столе тускло светила масляная лампа. Наверное, хозяева уже поужинали и собирались ложиться спать.

– Сними пальто, девочка, и повесь его на крюк у двери, – сказал хозяин дома.

– Вы очень добры, – ответила Нара.

Хозяин хмыкнул и улыбнулся, обнажив крепкие белые зубы.

– Сразу видно, что вы нездешние. Ни один житель этого города не решился бы войти в дом Варгуса, и уж тем более назвать меня добрым... Мариета!

В глубине дома послышались лёгкие шаги, и в кухню заглянула красивая, довольно молодая ещё женщина в домашнем цветастом платье. Её лицо с деликатными чертами было бледно и печально, а светлые волосы гладко зачёсаны и стянуты в тугой узел.

– Мариета, принеси из чулана пару тюфяков и расстели их прямо тут, на полу. У нас, как видишь, гости, – сказал хозяин.

Женщина покорно кивнула и скрылась в тёмном коридоре.

– Жена моя, – сказал хозяин, обращаясь к Наре. – Славная женщина, хоть и не совсем здорова, бедолага.

Он подмигнул и легонько постучал указательным пальцем себе по лбу. Нара заметила, что всё это время хозяин беседовал только с ней, не удостоив Яна ни единым словом. Женщина вскоре вернулась. Она внесла пару тощих матрасов и аккуратно разложила их на полу у стены. Пока Ян и Нара устраивались на этих нехитрых ложах, хозяин дома отвёл свою супругу в сторону и что-то шепнул ей на ухо, указывая на Яна. Женщина посмотрела на слепца с испугом.

– Добрых снов, девочка, – произнес вслух хозяин дома и вышел. Его жена поспешила следом, прихватив со стола лампу.

Нара уже проваливалась в сон, когда почувствовала, что кто-то тихонько трясет её за плечо. Открыв глаза, она увидела перед собой Мариету, жену хозяина. Женщина прижала палец к губам, призывая к тишине. Потом, быстро взглянув на спящего Яна, она спросила шепотом:

– Как тебя зовут, милая?

– Нара, – прошептала девочка.

– Какое красивое имя... Пойдём-ка со мной, Нара, нам нужно поговорить.

Они вышли в тёмный коридор и остановились у входа на кухню.

– Нара, ты давно знакома с этим человеком? – вполголоса спросила женщина.

– С Яном? Вообще-то, нет...

– Нара, а ты знаешь, что он – убийца?

– Убийца?! – воскликнула Нара.

– Ч-ш-ш-ш...не кричи так громко.

– Но...почему? – прошептала девочка.

– Варгус, мой муж, уже долгие годы работает городским палачом, – сказала женщина. – И уж он-то разбирается в таких вещах. Этот человек не родился слепым. Ему выжгли глаза калёным железом. Варгус, кстати, оценил. Хорошо, говорит, сработано, сразу видна рука мастера... Так наказывают людей, совершивших убийство, и возможно, не одно убийство. Что на это скажешь?

Нара молчала, глядя себе под ноги. Женщина улыбнулась и погладила девочку по голове.

– Тебе опасно находиться с ним рядом. И лучше тебе не спать с ним в одной комнате. Пойдем со мной, Нара, я отведу тебя в спальню наверху.

Женщина взяла, было, её за руку, но Нара вырвалась и отступила. Она смотрела на женщину глазами, полными слёз.

– Но он не сделал мне ничего плохого... – сказала Нара дрожащим голосом.

Женщина вздохнула.

– Это до поры до времени, девочка моя. Некоторые люди кажутся очень добрыми и хорошими, но на самом деле души их черны, как ночь, а сердца их наполнены ядом. И Варгус согласился бы со мной. Ему часто приходится иметь дело с такими людьми.

Женщина мягко взяла девочку за руку.

– Пойдём наверх, Нара. Я покажу тебе детскую комнату. Там много игрушек, а на столиках стоят вазочки с разноцветными леденцами и засахаренными орехами.

Женщина была так добра и ласкова, что Нара не посмела ей перечить. Войдя в детскую, она тихонько ахнула. Комната была с большим вкусом обставлена дорогой мебелью из розового дерева. Стены были оклеены цветными обоями с рисунком, изображавшим морские волны и парусные корабли, а на полу лежал красивый белый ковёр с мягким ворсом. На стульях и креслах сидели фарфоровые куклы в пышных нарядах. Рядом на лакированном столике разместился роскошный игрушечный сервиз, и повсюду были расставлены маленькие вазочки, в которых горками лежали леденцы и сахарные орехи – женщина позволила Наре взять по горсти и того, и другого.

– Тебе нравится, Нара? – спросила женщина.

– Да, очень мило, – ответила та, не скрывая восхищения.

– Эта комната предназначалась для моих детей. Я сама выбирала мебель, сама покупала игрушки и детские платьица. Но детей у меня никогда не будет. Никогда, никогда, – печально проговорила женщина.

Женщина усадила Нару на кровать и помогла ей снять приютское платьице мышиного цвета, грубые ботинки и чёрно-серые полосатые чулки из колючей шерсти.

– А теперь надень-ка вот это, – женщина протянула девочке длинную ночную рубашку из тончайшего белого шёлка, украшенную кружевами и маленькими бантиками.

Когда Нара надела её, женщина подвела девочку к большому зеркалу у стены и залюбовалась её отражением.

– Посмотри, какая ты красавица! Совсем как маленькая принцесса. А ведь это всего лишь ночная рубашка. У меня есть полный шкаф прекрасных платьев – жёлтых, алых, зелёных, лазоревых, – старательно перечисляла женщина, – с кружевами, лентами, бисером и блёстками. Завтра ты сможешь их примерить. Ну а если они тебе не понравятся, я куплю тебе новые платья, какие ты захочешь.

– Вы так добры... – сказала Нара.

Женщина заулыбалась и поцеловала девочку в макушку.

– А теперь пора спать, милая. Час уже поздний.

Женщина уложила Нару в постель, поправила кружевные пуховые подушки и заботливо подоткнула одеяло. Потом она уселась на краешек кровати и нежно взяла девочку за руку.

– Оставайся с нами, Нара, – сказала женщина.

– Насовсем? – спросила девочка.

Женщина кивнула.

– Я уже поговорила с Варгусом. Ему всегда хотелось иметь дочку, тем более такую красавицу. Когда закончится карантин, мы с мужем займёмся бумагами и оформим удочерение. Мы станем твоими родителями, и эта комната будет твоей.

– А что станет с Яном? – тихо спросила Нара.

– С кем? Ах, с этим... – женщина нахмурилась. – Забудь ты о нём, Нара. Наступит утро, и он уйдёт своей дорогой, а ты останешься с нами. Мы не дадим тебя в обиду.

Женщина склонилась над Нарой и поцеловала её в лоб.

– Спокойной ночи, милая. Завтра я приготовлю тебе пышек с репейным мёдом. Спи!

Женщина взяла свечу и вышла, тихонько притворив за собой дверь. Нара лежала, натянув одеяло до подбородка и закинув руки за голову, и смотрела в потолок, разрисованный синими и жёлтыми звёздочками, которые мягко светились в темноте. В доме было тихо – наверное, палач и его жена уже уснули.

Нара откинула одеяло и выбралась из постели. Ворсистый ковёр на полу приятно щекотал её босые ступни. Она не без сожаления стянула с себя ночную рубашку и надела колючие полосатые чулки и приютское платье. Потом она сунула ноги в ботинки, но подумав немного, сняла их и взяла в руки. В одних чулках она бесшумно подкралась к двери и взялась за ручку. Дверь подалась. Девочка выскользнула в тёмный коридор, быстро сбежала вниз по лестнице и вошла в кухню. Здесь было светло из-за снега, зас'ыпавшего улицу.

Ян не спал. Он сидел на тюфяке, прислонившись к стене и обхватив колени руками. Он не двигался, его застывшее лицо выглядело безжизненным, но Наре показалось, будто по его щекам текут слезы. Она неслышно приблизилась к нему и положила руку ему на плечо. Ян вскрикнул и отшатнулся.

– Ой, прости, – испуганно выдохнула Нара.

Ян быстро отёр лицо рукавом.

– Нара, не делай так больше, ладно? – сказал он.

– Не буду...

– Нара, зачем ты вернулась? – спросил Ян. – Тебе же сказано было, что от меня лучше держаться подальше.

– Так ты не спал? Ты слышал, как мы разговаривали...с этой женщиной?

Ян молчал.

– Но это же неправда? То, что она наговорила про тебя? – допытывалась Нара.

– А если правда?

Повисла пауза.

– Я, вообще-то, думала, что ты на войне... А оказывается, на плахе, – Нара произносила эти слова медленно, будто их смысл ускользал от неё. – Я знала, конечно, что убийцам вырывают глаза, но не думала, что ты... Что ты сделал, Ян?

– Уходи.

Он опустился на тюфяк и затих, отвернувшись к стене.

– Ян, – окликнула его Нара.

Он не ответил. Нара уселась на пол рядом с ним.

– Ян, я совсем тебя не знаю, – сказала девочка. – Ты ничего о себе не рассказываешь. Но за всё это время ты ни разу меня не обидел. Ты не сделал мне ничего плохого. Если бы ты хотел причинить мне какое-нибудь зло, то давно бы уже... Ян, я останусь с тобой.

– Не нужно, Нара. Со мной и вправду опасно.

– Но почему?

– Я, кроме всего прочего, ещё и беглый мятежник, – у него вырвался то ли стон, то ли смешок. – Я на свободе только потому, что началось поветрие, и мои конвоиры сбежали. Я не знаю, что будет со мной завтра. Тебе лучше остаться в этом доме, Нара. Тебе нужны родители. Здесь о тебе позаботятся. Тебе не нужно будет простить милостыню, чтобы купить себе хлеба.

– Я не хочу быть дочерью палача.

– Тебе больше нравится быть нищенкой?

– Ян...

– Отойди от меня, Нара. Уйди, ну!..

Наступила тишина. Вздохнув, Нара перебралась на свой тюфяк. Подтянув колени к груди, она сжалась в комок и лежала так, глядя прямо перед собой. В доме было очень тихо, не скрипела ни одна половица. Время от времени слышался отдаленный бой часов на городской ратуше. Когда часы отзвонили пять, Ян поднялся. Ощупью отыскал куртку и палку. Потом, ведя рукой по стене, он нашарил дверь и вышел из дома.

Нара набросила своё клетчатое пальто-пелеринку и неслышно выскользнула следом за ним. Стоя на крыльце, она смотрела, как он в нерешительности стоит посреди пустынной улицы, будто размышляя, в какую сторону идти. Потом он двинулся наугад, шаря по мостовой своим посохом слепца. Нара последовала за ним, отставая шагов на десять. Постепенно расстояние между ними сокращалось. Наконец Нара поравнялась с ним и молча взяла его за руку. Ян ничего не сказал. Девочка и слепец брели по засыпанной снегом улице. Зачумленный город Лемар медленно пробуждался от тяжёлого сна.

Невеста-гуль

(вставная новелла)

Карин умерла на рассвете.

Морова язва поражает незаметно, но заболевший сгорает быстро, как свеча. Когда на закате дня на бёдрах и запястьях Карин появились стигматы – багровые пятна, расположенные в форме лепестков златоцвета, она попыталась скрыть это от меня, а заодно и от себя. Обмотав запястья цветными лоскутьями, она возилась у плиты на кухне, оживленно болтая и хохоча. "Я никогда еще не чувствовала себя так хорошо, как сейчас, – сказала она мне. – Мы переживём это поветрие, любимый мой. Со дня на день придет воздушный корабль, и мы будем спасены". Карин казалось, что если делать вид, будто ничего не случилось, болезнь отступит сама собой.

За ужином она не притронулась к пище. Её лицо было бледно, и в глазах её был странный блеск. Вскоре после ужина ее начало рвать чёрной желчью. Её тело покрылось липкой испариной. Карин пожаловалась на слабость и головокружение. Ноги её подкосились, и она рухнула бы на пол, если б я не подхватил её на руки.

Я отнёс её в постель и снял с неё платье, чулки и туфли, оставив на ней лишь тонкую нижнюю рубаху. В комнате было холодно. Я хотел было укрыть Карин одеялом, но она отбросила его в сторону, сказав, что в доме слишком натоплено, и она не может вздохнуть. Её лихорадило. Пятна-стигматы на её теле стали ярче и, казалось, пульсировали в такт биению её сердца. Ближе к полуночи на месте стигмат вздулись и раскрылись кровавые язвы, подобно бутонам ядовитых цветов. Карин впала в беспамятство. Она лежала, откинувшись на подушки, тяжело и часто дыша, глаза её были закрыты, а на щеках играл багровый румянец. Я сидел у постели Карин, держа её руку в своей, и время от времени подносил чашку с водой к её растрескавшимся губам. Я ничего не мог сделать, чтобы спасти её.

Все мы, жители зачумленного города, ничего не могли сделать, чтобы спасти себя. Нам оставалось только ждать. Ждать, пока из столицы не прибудет воздушный корабль с грузом драгоценной сыворотки, которая остановит поветрие. Но дни шли, а корабля всё не было. Каждый день мы поднимались на замковую гору и в тщетной надежде смотрели в холодное зимнее небо. Но небо оставалось пустынным.

Внизу у подножия замковой горы были пропаханы узкие траншеи, наполненные горящей смолой – так, чтобы ни одна крыса не могла улизнуть из зачумленного Лемара. Чуть дальше по периметру всего города была натянута колючая сеть, по которой бежал смертоносный синий огонь. Вдоль заграждения прохаживались солдаты

в зимних одеждах. Сеть спешно натянули вокруг города, едва только началось поветрие. Свободно входить в город и выходить из него могли только коронеры и солдаты санитарного отряда. Кроме них, ни одна живая душа не могла покинуть Лемар. Нам оставалось только ждать.

Сознание вернулось к Карин один лишь раз. Глаза её расширились от ужаса, когда она дрожащей рукой указала на окно.

– Гуль, – прошептала она. – Там, за окном, гуль. Он смотрит на меня и ухмыляется.

Я обернулся. За окном не было ничего, кроме кромешного мрака. Желая успокоить Карин, я подошёл к окну и распахнул его в зимнюю ночь. В лицо мне дохнуло леденящим холодом. В воздухе носилось мелкое снежное крошево.

– Здесь никого нет, Карин, – сказал я нежно. – Тебе привиделось...

Но она уже не слышала меня, снова впав в забытьё. На рассвете она умерла. Всех умерших от моровой язвы полагалось отдавать коронерам. Они появились в городе в первый же день эпидемии. Коронеры расхаживали в защитных балахонах с капюшонами. На них были высокие сапоги и перчатки до локтя, а их лица скрывали чумные маски, похожие на птичьи клювы. Их глаз не было видно за круглыми блестящими стеклами. В своих одеяниях и масках коронеры напоминали чудовищ-стервятников из страшной сказки. Коронеры зацепляли тела умерших специальными крючьями с длинными рукоятками и укладывали их на похоронные дроги, запряжённые парой чёрных яков. Когда дроги были заполнены доверху, яки оттаскивали их к длинному рву, вырытому у крепостной стены. Тела сбрасывали в ров и засыпали их известью и едким обеззараживающим порошком. Я не хотел, чтобы Карин лежала там, в общей могиле под открытым небом. Я решил похоронить её в саду возле нашего дома, где мы когда-то были так счастливы.

Я отыскал под крыльцом заступ и принялся за работу. Стояла зима, и смёрзшаяся земля была твёрдой, как камень. Через несколько часов могила была готова. Я опустил в неё тело Карин, завёрнутое в простыню, и забросал могилу землёй. Я уже не чувствовал ни горя, ни скорби. Меня мутило от усталости. В тупом оцепенении стоял я над свежей могилой, вспоминая нашу былую жизнь.

Этим летом Карин стала моей женой. Её родители не сразу дали согласие на этот брак (жених из меня был незавидный), но видя всю силу и искренность нашей любви, уступили. Лишних денег у меня не водилось, но, во всяком случае, у меня был старый особняк с небольшим садом, доставшийся мне от покойного отца. Отныне этот дом стал и домом Карин.

Я был поэтом – не слишком удачливым. Я сочинял песни, которые плохо продавались, ибо заказчики считали их чересчур мрачными и непригодными для пения под лютню в светских салонах. Иные поэты нажили целое состояние, сочиняя песни о любви соловья и розы, о скорбящем сердце покинутой девы и о витязе, уснувшем в саду колдуньи. Мои стихи были совсем другими. Я писал о шёпоте ветра в верхушках кладбищенских кипарисов, о блуждающих огоньках, что с наступлением сумерек загораются под сводами заброшенных склепов, и о Моровой Деве с юным лицом и седыми волосами, которая тёмными ночами блуждает по опустевшим улицам, неслышно входит в жилища и прикасается костлявой рукой к лицам спящих, поражая их смертельной болезнью. По странной иронии, мои самые тёмные фантазии теперь воплотились в жизнь.

Считалось, что поветрие принесла в город заезжая монахиня, остановившаяся в местной гостинице. Она была первой, кого унесла морова язва. Некоторые, впрочем, поговаривали, что монахиня вовсе не была больна, когда приехала в Лемар. В городе её встретил Ангхи, Повелитель Зла. Явившись ей в образе красивого мужчины, Ангхи наградил её моровой язвой, запечатлев свой змеиный поцелуй на её челе.

Весть о поветрии распространилась со скоростью молнии. Из города в страшной спешке бежали все, кто только мог бежать. Я всегда воздерживался от критики властей, но вынужден признать: первыми сбежали члены Городского Совета со своими семьями. За ними последовало тюремное начальство и местный Клир почти в полном составе – при Храме Вышнего остались лишь дьячок да алтарный служка.

Впрочем, безвластие длилось недолго. Вскоре в город пришли коронеры и специально обученные солдаты санитарного отряда. Весть о поветрии дошла до нас с Карин слишком поздно, и мы не успели сбежать. В первый день карантина город был охвачен паникой. Обезумевшая толпа штурмовала закрытые ворота, пытаясь вырваться из зачумленного города. Солдаты стреляли в воздух из винтовок и разгоняли толпу автоматическими хлыстами. Я всегда презирал этих стражников, но сейчас их присутствие было совершенно необходимо. Отчаявшиеся, обезумевшие люди попросту истоптали бы друг друга насмерть. Нам было обещано, что со дня на день из столицы прибудет воздушный корабль с грузом сыворотки против моровой язвы. Карин так и не дождалась его. Многие не дождались. Не знаю, как долго простоял я над могилой Карин. Снова повалил снег. Снежинки тихо опускались на свежую могилу, укрывая её белым саваном, а по щекам моим бежали слёзы – наверное, от резкого ветра. Потом я отвернулся и пошел прочь – без цели, не разбирая дороги.

Улицы города были пустынны. Люди прятались в домах, будто в надежде, что родные стены защитят их от поветрия. На улицах вдоль домов лежали тела, завернутые в тряпьё. Коронеры трудились денно и нощно, но всё равно не всегда успевали вовремя унести трупы. Проходя мимо Храма Вышнего, я услышал пение. Звонкий, чистый голос поднимался к небу, затянутому снеговыми тучами. У паперти храма толпился народ. Удивлённый, я подошел к храму, желая посмотреть, кому это вздумалось петь в зачумленном городе.

Когда-то это был храм Митры-Вседержителя, но с установлением нового Закона его переделали в храм Вышнего. С алтарей сняли изображения солярных символов, замазали рунические надписи на стенах, а игольчатые шпили заменили на округлые маковицы. Над центральным алтарем золотой смальтой был выложен Знак Всевидящего Ока – других изображений Вышнего в храме не было. Ни в Царьгороде, ни в провинциях не отыщешь ни одного зримого образа Единого Вышнего. Никто не знает, как Он выглядит на самом деле, за исключением нескольких Праведников, коим Он являлся дважды – зимою и по весне.

Было когда-то мне счастье дано

С тем, кого сердце желает мое.

Нынче ж любовь, что была так сильна,

Прочь утекла, как сквозь пальцы вода...

Признаться, эта песня никогда мне не нравилась. Она была в моде года полтора тому назад, и её часто пели в зажиточных домах под музыку лютни. Протиснувшись сквозь толпу, я увидел на паперти храма девочку-бродяжку в серо-коричневой клетчатой пелерине, какие носят обычно воспитанницы приютов. С нею рядом был слепец в изодранной меховой куртке. Я увидел впадины пустых глазниц. Он сидел на камнях паперти, привалившись спиной к стене храма и положив свой посох слепца себе на колени. Его неподвижное лицо было запрокинуто к небу, как у всех незрячих. Девочка стояла и пела.