Текст книги "Пробудившие Зло (СИ)"

Автор книги: Виталий Держапольский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 19 страниц)

– Заткнись, сука! – рявкнул горбун, приседая и резко хлопая вопившего баклана по ушам. – Еще вякнешь – кадык вырву! – Шепелявый, испуганно заткнулся, продолжая лишь тихонько поскуливать, вытирая кровавые сопли. – Вот, умничка! – ласково произнес Сапрыкин, поднимаясь с корточек. – Бери пример с подельничка: стоит и не рыпается! Понимает, что когда серьезные люди (слово «люди» горбун выделил особо) вежливо просят, нужно стоять и не рыпаться! Ферштейн?

Шепелявый поспешно закивал, не переставая поскуливать, словно побитая собака. Квазимодо взял стул и, развернув его спинкой «наружу», навалился локтями на подспинку.

– Че развалился, как будто копыта отсохли? Подъем! – скомандовал он.

Шепелявый подскочил с паркета и замер, баюкая поврежденную руку.

– Обзовитесь, бакланы! – потребовал он, буравя недобрым взглядом незадачливых «коллег» по цеху.

– Вася Логопед, – шмыгая носом, «представился» шепелявый, – а это – Коля Цыган…

– Гастролеры залетные? – осведомился Сапрыкин. – Че-то я о таких не слышал.

– Да нет, откинулись недавно… Вот решили дела поправить… – оправдываясь, произнес шепелявый.

– И сразу по беспределу? Гопота подзаборная!

– А че не по понятиям-то? – немного успокоившись «рыпнулся» шепелявый. – Чудак – терпила, богатенький Буратино! Грех такого не пощипать! Я перед обчеством как на духу… А ты сам-то кто по жизни будешь, чё бы мне предъявы кидать, да мазу за этого терпилу держать?

– Ты видел, Дмитрий Михалыч, какая нынче молодежь? – показушно вздохнув, произнес Квазимодо. – Куда мир катится? Ладно, Квазимодой меня знающие люди кличут. Слышал о таком, или тоже мимо просвистело? – По мертвенно-серой бледности, залившей лица грабителей, горбун понял – о нем слышали. – Значит так, упыри, – устало произнес Сапрыкин, – пришить бы вас, да профессора подставлять неохота… Валите отсюда, бакланы: считайте, что фартануло вам изрядно! Добрый я сегодня! И из города тоже советую лыжи навострить – если попадетесь мне еще раз – точно закопаю! Свободны!

После этих слов грабителей словно ветром сдуло – даже из матерых уголовником мало кто мог позволить себе бодаться с горбуном. А уж им-то…

– Как же это вы так, Дмитрий Михайлович? Это ж гопота отмороженная – их за версту видно! – попенял профессору Квазимодо.

– Да… как-то… – произнес обескураженный Крылов. – Понимаете, человечек, вроде бы из надежных за них поручился… Никогда за ним ничего такого не водилось…

– Это Горбуха, что ли? – уточнил Квазимодо, вспомнив погоняло барыги, названое профессору гопниками.

– Он самый, – кивнул старик.

– Я наведу справки по своим каналам, – пообещал Квазимодо. – Раньше и правда за ним ничего такого не водилось. Но, сами знаете…

– Как говорил Гераклит: все течет, все меняется, – произнес Дмитрий Михайлович.

– В натуре! – усмехнулся Квазимодо. – А вы, Дмитрий Михайлович, молодцом! – похвалил профессора уголовник. – Не испугались заточки!

– Ох, батенька, да я в свое время насмотрелся на таких вот… Давайте уже забудем – все ведь окончилось благополучно! – предложил он. – Пойдемте лучше на кухню – примем по писюрику для успокоения нервов! И вы мне расскажете, для чего вы так удачно у меня появились. И примите мою запоздалую благодарность за столь скорое решение…

– Не стоит, Дмитрий Михайлович, – шлепая за профессором на кухню, произнес горбун. – Мне тоже, знаете ли, требуется ваша помощь…

Усевшись за кухонный стол, Квазимодо ловко распечатал бутылку коньяка.

– Постойте-ка! – воскликнул профессор. – Меня не подводят мои глаза? Это у вас действительно «Ноев Ковчег»?

– Он самый, семидесятилетний! – заверил Крылова Квазимодо.

– Вы меня балуете! – ахнул археолог. – Такой божественный напиток грех пить из простых граненых стаканов, – засуетился старик. – У меня где-то были… – Он полез в резной старинный буфет и через секунду выудил из его просторного чрева два пузатых бокала с зауженным верхом. – Настоящий снифтер! Только из таких бокалов и следует наслаждаться вкусом настоящего выдержанного коньяка! – Старик быстро сполоснул бокалы под струей воды, затем насухо вытер полотенцем. – А вы знаете, милейший Тимофей Павлович, как правильно принимать коньяк внутрь? Особенно такой, как «Ноев Ковчег»?

– А чего там знать? – усмехнулся горбун. – Наливай, да пей! Ну еще лимончик можно…

– Упаси Господи! – взмахнул руками профессор. – Нельзя так извращаться над благородным напитком! Слушайте и запоминайте, милейший Тимофей Павлович! Потом мне спасибо скажете!

– Ну, и как же, по-вашему, надо пить коньяк? – Квазимодо никуда не спешил, поэтому мог позволить себе потворствовать причудам престарелого профессора. Недаром по фене их чудаками кличут.

– Для начала нужно просто проникнуться уважением к столь благородному напитку! Представляете, сколько он зрел? Иные столько не живут! Вы знаете, что в купаж «Ноева Ковчега» входят коньячные спирты столетней выдержки! А вы – наливай да пей! Нет, батенька, это просто кощунство!

– Ну, вы уж простите великодушно, такого неуча! – «повинился», улыбаясь, Квазимодо.

– Хорошо, что понимаете! – на полном серьезе ответил профессор. – Итак продолжим, – воодушевленно произнес Дмитрий Михайлович. – Идеальная температура подачи коньяка – двадцать-двадцать пять градусов Цельсия. – Крылов прикоснулся рукой к открытой бутылке. – Будем считать, что температура в пределах нормы, – заявил он. – Наливайте, милейший… примерно на четверть бокала…

Горбун покорно плеснул темной тягучей жидкости из бутылки в бокалы.

– Для того, чтобы оценить полностью непередаваемо-многоцветную гамму ароматов коньяка, помогает классический широкий бокал с зауженным верхом – снифтер, – продолжал вещать профессор. – В переводе с английского это значит нюхать. Поверьте старому профессору на слово – в Англии умели ценить настоящие коньяки! Процесс дегустации, а это именно процесс, следует начинать с оценки внешнего вида напитка. Возьмите бокал за ножку и начинайте медленно вращать его вокруг своей оси. Видите, на стенках появились следы – так называемые «ножки». «Ножки» должны быть абсолютно прямыми и параллельными. Если это не так, значит, в то, что перед вами, добавлен жжёный сахар или карамель. Неважно, что добавлено. Важно другое: то, во что добавлено, уже не коньяк. И ещё о «ножках»: чем они толще и чем медленнее стекают, тем, значит, старше коньяк. Если они пропадут в течении примерно пяти секунд – перед нами коньяк с небольшой выдержкой. Лет пять – восемь, не больше. Если досчитаете до пятнадцати – около двадцати. Ну а в нашем с вами случае ножки должны исчезнуть не ранее, чем через полминуты!

– Раз, два, три… – послушно начал отсчет Квазимодо, наблюдая за стекающими «ножками».

– Отличный коньяк! – резюмировал профессор, когда горбун остановился на сорока.

– Еще бы! – недобро усмехнулся горбун. – Если бы мне подсунули фуфло, я бы на раз башку тому барыге снес, который мне бутылочку сосватал.

– Теперь оцениваем коньяк на цвет: чем выдержаннее коньяк, тем он темнее… Хотя не всегда, – подумав, добавил он. – Но в нашем случае цвет темно-янтарный, что соответствует данному утверждению. Теперь переходим к оценке запаха: существует три волны аромата коньяка. Первую волну можно почувствовать на небольшом расстоянии от края бокала, здесь хорошо улавливаются легкие ванильные тона. Вторая волна запаха начинается возле краев, тут чувствуются фруктовые и цветочные нотки. В качественном коньяке обязательно будет аромат липы, фиалки, розы или абрикосов. В третью волну, в самом бокале, входят запахи выдержки со сложными тонами, напоминающими портвейн. Чувствуете?

Квазимодо кивнул – ароматы действительно были великолепны.

– И, наконец, насладившись букетом ароматов, переходим к оценке вкуса коньяка. Правильно пить коньяк маленькими глотками, на несколько секунд задерживая его во рту. Благодаря этому хорошо улавливается эффект, называемый, «хвостом павлина» – коньяк медленно растекается по языку и глотке, оставляя приятное послевкусие, в котором не должно быть резких спиртовых тонов. Чем больше длится послевкусие, тем качественнее напиток. Ну, попробуйте!

Сапрыкин послушно глотнул и подержал жидкость на языке.

– А? – довольно воскликнул профессор. – Как вам? Это не залпом из стакана! – Хорош! Пьешь, как нектар. Тягуч, ароматен, мягок… И не нужно портить божественное послевкусие лимоном! Если уж так хочется – извольте кусочек шоколада или фрукты… Божественно!

Некоторое время они молча наслаждались напитком. Наконец, после третьей порции, Крылов, с сожалением отставив бокал в сторону, спросил:

– Колитесь, милейший Тимофей Павлович, с какой целью пожаловали? Чую, что не с простым вопросом, раз такое чудо, – он указал на початую бутыль коньяка, – с собой принесли?

– Не с простым, – согласился Квазимодо, закуривая папиросу. – Даже и не знаю с чего начать…

– Начните с того, почему вы решили обратиться за помощью именно ко мне? – раскуривая резную антикварную трубку, заблаговременно набитую душистым табаком, посоветовал археолог.

– Ну, да, пожалуй так будет проще… Дмитрий Михалыч, мы с вами не первый год знакомства водим, – издалека начал Квазимодо, – и знаем друг о друге нечто большее, чем посторонние… Вы неплохо осведомлены о роде моей не совсем законной деятельности…

– Вернее совсем незаконной, – поправил его профессор. – Не будем юлить друг перед другом, уважаемый Тимофей Павлович.

– Согласен, не к лицу серьезным людям обувать минжу в лапти [46]46
  [46] Обувать минжу в лапти – обманывать, юлить (уголовный жаргон)


[Закрыть]. Понимаете, довелось мне недавно столкнуться с таким, чему нет объяснения… Чего не бывает, и чего не может объяснить ни научный материализьм, ни марксизм-ленинизьм… Зная о вашем увлечение всякими такими штуками, спрошу прямо: вы в колдовство и привидения верите?

– О как? – брови профессора удивленно поползли вверх. – Вот чего не ожидал от вас услышать, милейший Тимофей Павлович, так это о мистике. Неужели довелось самолично привидение лицезреть?

– Довелось, – вздохнул горбун, нервно туша окурок о край литой бронзовой пепельницы, выполненной в виде перевернутой армейской каски. – И ладно бы только лицезреть… Одним словом попали мы с этим привидением, как кура в ощип! И как разрулить сей проблем… – он нервно дернул уголком рта.

– Серьезное, по всей видимости, дело, – глубокомысленно изрек профессор, пуская колечки дыма. Никогда не видел вас в таком состоянии…

– Так вы мне… верите? – горбун с надеждой взглянул на пожилого профессора. – Что существует нечто такое… по-настоящему темное и страшное… закромешное…

– А хотите узнать, как я увлекся религиозно-эзотерическими изысканиями? Откуда растут ноги моей коллекции? – неожиданно спросил Крылов. – А там сами и ответите на свой вопрос: верю я вам или нет…

– Рассказывайте, профессор, – сипло произнес горбун, подозревая, что сейчас профессор поведает ему нечто такое, о чем никогда не обмолвился за всю жизнь ни одной живой душе.

– Никто об этом не знает, ни одна живая душа, – словно прочитав мысли Сапрыкина, произнес Крылов, – кроме непосредственных участников событий… умудрившихся выжить… но таких немного осталось… Когда в тридцатых на Колыме золото нашли, потребовались дороги, чтобы это золото нормально добывать-осваивать, – погрузился в воспоминания профессор. – В сорок втором году нас пригнали этапом в поселок Хандыга для строительства дороги на Кадыкчан. Оттуда пешкодралом до места работ: нашей бригаде достался лесистый участок в районе реки Аян-Юрях…

Глава 11

Якутия. Томпонский улус. ИТЛ «Алданстрой» 1942 г.

Тягучий глухой звон металлического рельса, отразившись эхом от вековых деревьев, сплошной стеной окружающих лагерь, победно ворвался в затихший на ночь барак. При первых звуках самопальной «рынды» стихли натужное сопение и храп измотанных тяжелыми работами зеков. Заключенные, тихо ругаясь, завозились на твердых топчанах, с трудом пытаясь сбросить ночное оцепенение, едва напоминающее мирный сон. Прерывистый звон гудел тревожным набатом, требовал подняться, грозил страшными карами за неповиновение.

– Димка, вставай! – Крылов, еще хватаясь дремлющим сознанием за остатки расползающегося лоскутами сна, почувствовал, как трясет его за плечо. – Вставай, а то опять палкой от Голохватого выхватишь!

– Голохватый – сука! – просипел «закорженевшим» за ночь горлом Дмитрий. Слова царапали сухую носоглотку словно крупный наждак. Неужели простыл?

Превозмогая боль в ноющих мышцах, Крылов скинул ноги на земляной пол барака. Жутко чесалось искусанное комарами и гнусом лицо. Тело после длительного лежания на твердых дощатых нарах задубело, и само превратилось в некое подобие бревна. Димка покрутил головой из стороны в сторону, разминая затекшую шею. После чего, проклиная все на свете, поднялся на ноги, и застыл соляным столбом возле лежанки. Вовремя!

– Подъем, вражины! – заорал ворвавшийся в палатку дебелый мужик – начальник лагпунта Голохватый, вооруженный увесистым дрыном. – Для кого побудку «сыграли», хорьки! – продолжал надрываться он, щедро «угощая» дрыном не успевших подняться зэков. – Встать! Смирно! Я вас, твари, научу Советскую власть уважать!

Проштрафившиеся заключенные закрывались руками и пытались увернуться от крепких ударов палкой, сваливались с нар на пол, подскакивали и становились по стойке смирно.

Наведя «порядок», Голохватый прошелся вдоль выстроенных в две шеренге возле нар зэков.

– Кто завтра не поднимется вовремя – останется без утренней пайки! – объявил он во всеуслышание. – При повторном нарушении дисциплины – без жратвы на весь день! Ну а третий залет – на трое суток в кандей [47]47
  [47] Кандей – штрафной изолятор, карцер.


[Закрыть]! А сейчас по одному на выход! Пайку в зубы, разбираем иструмент – и на деляну! И попробуйте мне только норму не выдать! Вех сгною! – Барин [48]48
  [48] Барин – начальник лагпункта (уголовный жаргон)


[Закрыть] «на прощание» погрозил палкой и вышел на улицу.

Зеки выстроились в цепочку и по одному пошли к выходу из барака.

– Ну, чуть было не было, – зашептал в спину Димке, пристроившийся сзади Витек Полевой – 27-летний архитектор из Питера, с которым Димка успел крепко сдружиться. – Пронесло! Как сам? Че так долго сегодня возился?

– Не знаю, – пожал плечами Крылов, – похоже простыл я… Горло дерет – спасу нет! Суставы ломит…

– А ничего удивительного, – заявил Полевой, неторопливо продвигаясь за товарищем к входной двери, – после вчерашнего-то дождя. Лето в Якутии, к сожалению, на медовый сироп мало походит!

Вскоре приятели выбрались из влажного, душного и насквозь пропитавшего плесневелой вонью и запахом давно не мытых тел, барака. Густой утренний туман, накрывший лагерь толстым, но промозглым одеялом, заставил узников ГУЛАГа зябко ежиться по дороге к столовой. Стараясь не споткнуться о торчавшие то тут, то там пеньки, так и не выкорчеванные после расчистки «поляны» под лагерь, приятели добрались до столовой. Место общественного питания заключенных представляло собой слепленный на скорую руку из горбыля и неструганных досок барак, такой же кособокий и нелепый, как и все строения в лагере, кроме барака охраны. Забежав в продуваемую всеми ветрами столовку, (стены, как и потолок, собранные из плохо подогнанных друг к другу досок, пестрели огромными щелями), зеки похватали свои положенную пайку хлеба и миски с баландой и, рассевшись за грубо сколоченными столами, принялись стремительно набивать рты едой. Заключенные давились, кашляли, стараясь поглотить за короткий промежуток времени, как можно больше пищи (если эту клейкую и противную на вкус субстанцию можно вообще было назвать пищей). Иначе…

– Кончай жрать! – зычно крикнул Голохватый, заглянув в столовку. – Кто не успел – тот жрать не хочет! Сдаем шлемки [49]49
  [49] Шлемка – миска (уголовный жаргон).


[Закрыть] – и на развод! Время пошло!

Зеки засуетились, пытаясь разом поглотить все, что осталось в оловянных мисках. Димка, вымакав кусочком прогорклого хлеба остатки баланды, сбросил пустую тарелку столовскому шнырю и, присоединившись к основной массе заключенных, побрел на построение. После переклички осужденные выстроились побригадно, получили на руки инструмент, и в сопровождении конвоя отправились по делянкам. Туман слегка развеялся, и сквозь высокую лесную поросль проглянуло не особо ласковое в этих краях солнце. Конвойные особо зэкам не досаждали, лениво перетирая какие-то свои проблемы. Но следили зорко: шаг влево, шаг вправо… Лето на дворе, самое время для побега. От лагеря до делянки, выделенной бригаде лесорубов, было не менее пяти километров ходу по уже вырубленной в лесу просеке – будущей дороге Хандыга-Кадыкчан. Километра через два, немного размявшись и разогревшись, стряхнув болезненное недомогание, Димка обрел некое подобие благодушного настроения.

– Слушай, Витек, – спросил он топавшего рядом приятеля, – как думаешь, закончатся когда-нибудь наши мытарства или нет?

– Не знаю, – пожал плечами Витек, – стараюсь не задумываться об этом. День прожили – уже хорошо! Лето – вообще замечательно! Еще барина вменяемого…

– Да, не повезло с Голохватовым, – согласился Крылов. – Тварь, каких поискать! Может, успокоится со временем? Он в начлагах меньше года – вот буденовку и сносит от безнаказанности…

– Слишком многим у нас в стране буденовку снесло, – усмехнулся Полевой. – Ну, скажи, как может обычный архитектор, или, вот как ты – простой археолог, быть врагом народа? Чего такого ты мог из земли выковырять, чтобы тебя на десятку лагерей раскрутили?

– Знать бы? – в тон приятелю, ответил Димка. – Посмотри вокруг: вон Иваныч – обычным учителем географии был, Толик Сафронов – почтальоном… Коля-Николай, а ты кем был в той, свободной, жизни? – спросил Крылов шагающего рядом молодого эвена Нуолана, непривычное имя которого в бригаде переиначили на русский манер.

– Ветеринаром, однако, – ответил Николай.

– А сюда за что попал?

– Вредитель, однако, – невозмутимо произнес эвен. – Олени мал-мала в колхозе болели – я лечил. Хорошо лечил, однако – все поднялись. А в соседнем колхозе издохли все. Сказали, моя виновата…

– Сказали, порчу напустил – вредитель, однако, да. Председатель того колхоза, где оленя пали, письмо в органы писал… А у меня – дед шаманом был, отец шаманом был…

– И ты тоже в бубен колотушкой стучал? Когда оленей на ноги ставил? – предположил Полевой.

– Обижаешь, однако, – прищурил и без того узкие глаза парень. – Нуолан – ученый, ветеринарное училище заканчивал! Оленей по науке лечил! Колотушкой в бубен не стучал!

– А чего так? – хохотнул Витек. – Не умеешь?

– Не умею, – невозмутимо произнес якут. – Дед давно умер, отца в 33-ем в ОГПУ забрали, с тех пор вестей нет. Не успели научить и силы передать, однако… – со вздохом произнес он.

– Коль, а ты ведь сам из этих мест будешь? – спросил вдруг Крылов.

– Рядом, – кивнул парень, – Оймяконский улус родом. Ючю-гей, слышал?

– Откуда? – мотнул головой Димка, перебрасывая тяжелый топор из одной руки в другую. – Мы тут без году – неделя, нас только в апреле с БАМлага этапом сюда перекинули. А до этого в Облучье топорами махали…

Наконец просека закончилась – впереди высился нетронутый лес.

– Построиться! – скомандовал старший караула – сержант Фомин, угрюмый рыжеватый мужик с перебитым носом.

Зэки забегали, толкаясь и выстраиваясь в колонну по два. Фомин быстро пересчитал всех по головам, убедившись, что за время пути никому из заключенных не удалось «уйти в бега».

– Терентьев, иди сюда! – Из строя вышел абсолютно лысый дядька с грубым волевым лицом человека, привыкшего распоряжаться. Поговаривали, что в свое время, до лагеря, Осип Никанорыч занимал видный и ответственный пост директора какого-то большого завода. Но что-то у него там не так пошло, впрочем, как и всех здесь присутствующих. – Ну, что, Директор, – ехидно ухмыляясь, произнес Фомин, доставая из планшета свернутую карту, – фронт работ тебе известен?

– В общих чертах, – не дрогнув ни единым мускулом лица, ответил Осип Никанорыч – к своему «погонялу» он давно уже привык.

– Тогда прикинем на местности, – разложив карту на ближайшем пеньке, сказал Фомин, – значит вашей бригаде на сегодня такая норма: чистим лес от вон той опушки и до вон того пригорка.

– Не слишком ли большая норма? – невозмутимо уточнил Терентьев. – У меня людей едва на две трети бригады наберется…

– Поговори у меня еще! – незлобиво рыкнул Фомин, зная характер бывшего директора. – Норма обозначена? Обозначена! Не выполните – снизим пайку! Придет новый этап – пополним бригаду. Все, хватит базлать без толку! Веди своих заморышей на деляну – время-то капает!

Что-что, а руководить Осип Никанорыч умел на славу – не зря штаны в директорском кресле протирал! Через пятнадцать минут зэки были организованы должным образом, и работа закипела: те, кто посильнее валили деревья, кто хилее – рубили сучья и стаскивали их в одну большую кучу и поджигали. Симулянты отсутствовали как класс – благо в бригаде блатных не было. Не то что в БАМлаге, где довелось хлебнуть того добра вволю…

Где-то в третьем часу пополудни, выполнив чуть больше половины нормы, бригада заключенных выбралась к подножию небольшого пригорка, заросшего редким листвяком.

– Повезло ублюдкам, – оценив лысоватый склон пригорка, произнес Фомин, – работы на пару часов, даже таким доходягам. Поторапливайся, босота – если жрать охота! – схохмил старший конвоя.

Как ни странно, но он оказался прав – пологий склон удалось очистить от деревьев за полтора часа. Выполнив норму, изнеможенные зэки попадали на землю.

– Че разлеглись? – окрикнул «сидельцев» Фомин. – Солнце еще высоко! В кои-то веки план перевыполним…

– Гражданин начальник, дай хоть полчаса на перекур, – попросил Терентьев. – Потом и верхушку зачистим…

– Ладно, курите, – вальяжно разрешил сержант, довольный выполненным планом. – Но смотри у меня! – на всякий случай пригрозил он Директору кулаком.

– Я фронт работ оценю? – произнес Осип Никанорыч, указав на вершину пригорка.

– Валяй, – согласился Фомин, закуривая папиросу. – Коротаев, Ухримчук! Проследите! – распорядился он.

Директор в сопровождении конвойных поднялся на пригорок. Не было его минут десять-пятнадцать.

– Работы немного, – отрапортовал по возвращении Директор. – До вечера вершину зачистим. Только там это… Аккурат по курсу якутская могила… Никак не обойти.

– Чё за могила? – заинтересовался Фомин, явно маясь бездельем.

– Лабаз такой из бруса, – пояснил Терентьев, – на помосте меж деревьев торчит. Так, говорят, шаманов тут испокон хоронили…

– Шаманов? – глазки Фомина алчно заблестели. – Слышал я, что шаманам в такие гробы иногда всякую всячину ложили… Золотишко, конечно, редко… Хотя здесь оно в изобилии водится! Авось, чего стоящего попадется?

– А еще болтают, что лучше такие могилы стороной обходить, – предостерег главного вертухая Терентьев.

– Как тебя в директорах-то держали такого пугливого? – обидно заржал сержант. – Возьми двоих-троих зэка покрепче – пойдем, посмотрим на эту твою могилу. Коротаев, Ухримчук! Со мной!

– Крылов, Полевой и Уяганов! – крикнул Терентьев, поднимаясь по склону следом за конвоирами. – Догоняйте! Помощь нужна!

– Гребана жись! – выругался Витек, поднимаясь на ноги. – Ну почему я?

– Знать, судьба такая, правда, Коль? – в шутку спросил эвена Крылов.

– Твоя правда! – закивал Уяганов. – Эн айыын инньэ: по-русски – доля такой!

– То-то и оно! – шагая за ушедшими вперед приятелями, продолжал возмущаться Полевой. – А на кой она мне – такая доля?

Витек жаловался на тяжелую долю до самой вершины. Выбравшись на пригорок, осужденные остановились.

– Это что за явление? – выпучил глаза Полевой, уставившись на необычное сооружение, раскорячившееся в центре небольшой полянки. – На избушку бабы-Яги похоже.

Дмитрий тоже остановился, внимательно изучая бревенчатый сруб, закрепленный на высоте примерно четырех-пяти метров меж двух мощных лиственниц со спиленными вершинами. Деревья, с очищенными от коры до самых корней стволами, действительно напоминали куриные ножки гигантских размеров.

– Сдается мне, Витек, что это самый натуральный якутский арангас, – пояснил он опешившему товарищу по несчастью. – В простонародье – «воздушная» могила шамана… А насчет избушки бабы-Яги ты верно подметил – на Руси в древности, еще до христианства, тоже хоронили подобным образом: лежит баба-Яга – костяная нога, из угла в угол, нос в потолок врос…

– Ойуун Тулуурдаах! – неожиданно ахнул молодой эвен. Его колени подогнулись, и он медленно осел на землю, что-то шепча на своем наречии.

– Коля, ты чего? С дубу рухнул? – Витек тряхнул за шиворот замершего в почтительном поклоне эвена.

– Арангас Великий Шаман Тулуурдаах! – с придыханием произнес Коля. – Его искать сотни и сотни лет!

– С чего ты взял, что это именно его арангас? – с профессиональным интересом спросил Дмитрий. Он, как настоящий археолог, понимал, что иногда легенды и мифы имеют под собой реальную основу.

– Глаза есть? – не поднимая головы, спросил эвен. – Видеть можешь? Где такой большой и толстый дерево раньше видел? А тут два дерева рядом!

– Серьезный листвяк, – согласился с Николаем Крылов. – Обхвата в три будет, а то и больше! Решительно ничего подобного раньше не встречал!

– Духи леса дерева растить для Великого Ойууна! Потому такой толстый и крепкий вырос, – пояснил эвен. – Знаки на деревах видеть? Фигуру белоголовый орел над арангасом видеть? Какой еще шаман может такое позволить? Только настоящий Великий Ойуун!

Действительно, найденный на вершине арангас, отличался от всех, ранее виденных Дмитрием. И не только размерами – на крыше воздушной могилы шамана «сгорбился», наклонив голову с раскрытым клювом, и развернув могучие крылья, искусно вырезанный из дерева белоголовый орел – прародитель всех шаманов. Дмитрий изумился насколько тщательно и выразительно древний резчик передал всю мощь и величие благородной птицы. Казалось, что вот-вот орел взмахнет крыльями, оторвется от деревянного перекрытия арангаса и взмоет над земной суетой. Даже издалека было видно, с какой ювелирной точностью исполнено каждое перышко на деревянных крыльях и каждая пушинка на груди орла. Исполинские деревья, на которых покоился могильный сруб, были покрыты сложным резным орнаментом, явно несущим какой-то сакральный смысл.

– Че рты раскрыли? – крикнул Фомин приятелям. Остановившись между деревьями, он задрал голову, рассматривая сложенный из бревен помост. – Сюда свои задницы тащите!

– Коль, пойдем, – Витек вновь дернул за шиворот так и не поднявшего с колен Уяганова.

Эвен испугано замотал головой, вцепившись руками в чахлые кустики травы.

– Коль, не дури! – чтобы не услышал Фомин, «страшно» прошипел Витек. – Все огребем…

– Пусть… Нуолан не ходить! Гневить ойууна не будет! – Вновь затряс головой эвен.

– Забьют ведь, – еще раз попытался образумить Уяганова Полевой.

– Пусть забьют! – словно заведенный повторил эвен. – Ойуун мстить будет! Покоя и после смерти не даст!

– Вот, блин, заладил! – выругался Полевой. – Двадцатый век на дворе, а он мертвых боится! Живых надо бояться, Коля! Живых! Пойдем, последний раз говорю!

– Нуолан не ходить!

– Вить, да оставь ты его! Видишь, как парня крутит? – заступился за Уяганова Крылов. – Он, хоть и в двадцатом веке живет, но из каменного еще не вышел.

– Ладно, пусть, – согласился Полевой. – Пойдем, пока Фомин не осатанел.

– Че так долго возились? – недовольно спросил начальник караула у подошедших заключенных. – И чего этот узкоглазый там разлегся? – от внимательного взгляда Фомина не укрылось странное поведение эвена.

– Перепугался до смерти, гражданин начальник, – сообщил Крылов. – Говорит, что в этом арангасе сильный шаман похоронен. Боится навлечь его гнев.

– А моего гнева он, значица, не боится? – «встал в позу» Фомин. – Я могу ему такую веселую жизнь устроить…

– Боится, еще как боится! – ответил Крылов, стараясь смягчить «гнев» старшего «вертухая». – Но ведь они как дети, все эти малые народности – боятся всего непонятного. Только-только из каменного века… Какой уж тут прогресс в сознании?

– Дикари! – фыркнул Фомин. – Пусть его – я таких дурней в Узбекистане в свое время насмотрелся. Их проще до смерти забить, чем против слова муллы пойти… Ладно, не о том сейчас: ты Крылов ведь до лагеря археологом вроде был?

– Был, – согласно кивнул Дмитрий.

– Че по этому поводу скажешь, профессор кислых щей? Есть там наверху что-нибудь стоящее?

– Ну, если подходить с научной точки зрения – настоящий арангас уникален…

– Слышь, Крылов, не умничай! – одернул его начальник караула. – Не у себя в институте! Скажи мне, может там быть что-нибудь ценное? И не с научной точки зрения, – передразнил он Дмитрия, – а с целью положить в карман?

– Не исключено, – произнес Крылов. – Я таких арангасов раньше не встречал, возможно – он единственный в своем роде, – пояснил Дмитрий. – Судя по уникальной отделке столбов и резному орлу на крыше – личность умерший был явно неординарной! Вы бы, гражданин начальник, сообщили о такой находке куда следует…

– А вот это не твоего ума дело! – прикрикнул на археолога Фомин. – Сообщу… может быть… когда время придет! Только сначала сам посмотрю…

– Товарищ сержант! – произнес рядовой сопровождения.

– Чего тебе, Ухримчук?

– Тут без специального снаряжения не забраться, – сообщил рядовой. – Деревья толстые и гладкие – не ухватиться. У нас в древне раньше на пасху по ледяным столбам лазали… Но здесь таким макаром не выйдет!

– Да понял я это и без тебя уже, Ухримчук! – Фомин потер подбородок, заросший рыжеватой щетиной.

– Товарищ сержант, а если перерубить хотя бы одну лесину? – предложил второй рядовой – Коротаев. – Весь этот лабаз на землю и грохнется!

– А что, можно попробовать, – оживился Фомин. – Полевой, я смотрю, ты топор захватил? Руби! – приказал он Витьке.

– Гражданин начальник, может не стоит? – попытался я образумить Фомина. – Это же научная ценность…

– Не рыпайся, профессор! Туточки я определяю, что ценность, а что нет! Руби, Полевой! А ты, Крылов, метнись за остальными – толпой вы его быстро свалите…

Витька размахнулся и с силой хрястнул топором по высушенному древесному стволу. Сухое дерево возмущенно зазвенело, топор отскочил, словно отброшенный неведомой силой и, по какой-то нелепой случайности, заехал обухом прямехонько Витьке в лоб. Полевой даже охнуть не успел, как свалился без чувств на землю.

– Че, вырубился, что ли? – не поверил своим глазам Фомин, пиная мыском сапога неподвижное тело заключенного. – Набрали косоруких интеллигентов… Мать вашу так! Ухримчук, давай ты!

– Так точно, товарищ сержант! – Ухримчук закинул автомат за спину, поплевал на руки и поднял оброненный Витькой топор. – Уж мне-то в лоб не прилетит!

Крылов, ухватив тело Витька под мышки, оттащил его подальше от арангаса.

– Бам-м-м! – разнеслось эхом по лесу. – Бам-м-м! Бам-м-м!

– Прям как по железу, товарищ сержант! – Ухримчук остановился, с удивлением рассматривая неглубокие зарубки, оставшиеся на древе после молодецких ударов топором.