Текст книги "Пробудившие Зло (СИ)"

Автор книги: Виталий Держапольский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 19 страниц)

Глава 10

Пгт. Нахаловка 1980 г.

На место преступления парни подтянулись слегка за полдень. Уже подступах к берлоге Пельменя явственно пахнуло дымком, а во дворе, куда неторопливо проскользнула троица закадычных друзей-однокашников, так и вовсе смердело недавним пожарищем и еще чем-то приторно-сладким, не поддающимся определению с первой попытки.

– Воняет чем-то, – зажав нос пальцами, гнусаво протянул Кучерявый.

– Оно и понятно, – буркнул Алик, – сгорело что-то… У нас когда дом сгорел, – поделился воспоминаниями Крепыш, – так же воняло: в свинарнике две свинки слегка поджарились. Здесь, походу, та же хрень – Первухин слегка подкоптился…

Едва Кучерявый представил себе «нарисованную» Аликом картинку, он сдавлено охнул и прикрыл рот рукой, едва сдерживая рвотный рефлекс.

– Ну, Кучерявый, ты даешь! – возмутился Александров. – Не вздумай блевануть – засмеют! Лучше бы тебя вообще не кормил!

– Лучше бы… – просипел Карпов, втягивая воздух сквозь судорожно сжатые зубы. – Ну не могу я, когда покойники… Да еще так…

– В руки себя возьми! – прошипел Алик, зыркая глазами по сторонам. – Народ смотрит!

Возле подъезда, в котором произошло происшествие, несмотря на рабочий день, действительно толпился народ. Вездесущие дворовые бабульки, успевшие за утро перемыть косточки всем соседям, о чем-то переговаривались с водителем скорой помощи. Пара алкоголиков о чем-то шушукалась под раскидистым вязом, стараясь незаметно для окружающих прикладываться к пузатой бутыли с дешевой бормотухой. Рядом с грязно-белым УАЗиком скорой помощи расположилась идентичная «буханка» только желто-синей расцветки министерства внутренних дел.

– Твои коллеги? – указав на милицейский автомобиль, спросил Алик.

– Не-а, – мотнул головой Карпов, – не наша. Это областные следаки, только на это раз они на своей машине приехали. Ага, точно, – обрадовано воскликнул Кучерявый, – водилу я знаю! Интересно, приехали те же, что я в прошлый раз катал?

– Та иди, пообщайся, – предложил Алик. – Узнай, кто приехал. А там, глядишь, и на хату прорвешься, типа поручкаться со старыми приятелями…

– Слышь, Алик, – переминаясь с ноги на ногу, сказал Карпов, – пока я с водилой общаться буду, узнай на скорой: увезли уже трупак или нет?

– Не надо никого спрашивать, – неожиданно произнес доселе стоявший молча Леньчик, – здесь они. Во дворе.

– Кто они-то? – не понял Кучерявый.

– Покойник и проводник, – пояснил Леньчик. – Появились только что…

– А! Так ты кольцо напялил! – догадался Кучерявый.

– А я его и не снимаю теперь, – сообщил Леньчик. – Приходиться бдить, чтобы к тебе ни одна потустороння тварь не подобралась.

– Правильно Леньчик бди! – одобрил Александров. – Значит, оба сдесь? Что делают?

– Да ничего: Славка голову задрал и пялится на выгоревшее окно, а Костекрылый, заметив меня, шляпу приподнял…

– Поздоровался, значит, – хмыкнул Алик. – Итак, парни, кого отправим на переговоры со Славкой? Раз его дух на улицу выбрался, значит лезть к нему на хату никакого смысла нету.

– Вот пусть Леньчик и идет! – с ходу предложил Кучерявый, не горящий желанием общаться с новопреставленным уркаганом.

– Леньчик? Согласен? – спросил друга Алик.

– Почему бы и нет? – пожал плечами Леньчик. – Я уже к духам и привыкать начал. Ну, не ко всем, а вот к таким, как Филимоныч, Маслов…

– Давай, Ленька, не подведи! – по-дружески опустив тяжелую ладонь на плечо Поташникова, напутствовал Алик. – Поподробнее обо всем расспроси: кто, где, чего и как?

– Узнаю все, что смогу, – пообещал Леньчик.

– Только ты его куда-нибудь подальше от любопытных глаз отведи, – продолжал поучать Крепыш. – Ведь его кроме тебя никто не видит. А когда ты начнешь сам с собой болтать, все решат, что ты того – с катушек съехал…

– Я о том же подумал, – признался Леньчик, – как-то не хочется мне в дурик! Ладно, парни, пошел я.

Леньчик уверенно пересек двор и остановился рядом с бесплотным духом Славки Первухина, невидимым обычным людям. Призрак потеряно теребил растянутую замызганную майку, неотрывно глядя на поеденную пожаром раму окна с выбитыми стеклами.

– Слышь, Первухин, пошептаться бы… – негромко произнес Леньчик, стараясь не обращать на себя внимания толпившихся возле подъезда людей.

Призрак Пельменя взглянул на Поташникова и, брезгливо скривив губы, буркнул:

– О чем нам с тобой шептаться, фраерок? Постой, – неожиданно опомнился он, едва не подпрыгнув на месте, – ты что, меня видишь?

– Вижу, – утвердительно кивнул Леньчик, – и слышу тоже.

– Гребаный экибазтус, – с наслаждением выругался Славка, – ну хоть кто-то меня видит и слышит! Может, ты в курсях: че со мною приключилось?

– В сторонку отойдем, – настойчиво повторил Леньчик, – где людей поменьше…

– Нафига? – искренне удивился Пельмень. – Все равно ж никто меня не слышит!

– Зато меня прекрасно слышно, – стараясь не двигать губами, на манер эстрадных чревовещателей, произнес Поташников. – Не хочу, чтобы за придурка приняли. Давай за мной!

Леньчик неторопливо продефилировал в дальний конец двора, заросший декоративным кустарником, за которым уже давно никто не следил. Славке не оставалось ничего другого, как следовать за Леньчиком.

– Че со мной? – едва спрятавшись от любопытных глаз, потребовал ответа Пельмень. – Почему меня никто не видит и не слышит?

– Помер ты, дядь Слава, убили тебя – решив не тянуть резину, сразу огорошил Пельменя Леньчик. – Поэтому и не видит тебя никто – нет тебя больше среди живых!

– Как это, помер? – брови Первухина удивленно взметнулись вверх. – Вот он же я! – чуть не слово в слово повторил он фразу покойного Маслова. – Туточки весь! И жбан на месте, и копыта… Ты, фраерок, мне мозги тут не парь! Надо же: Пельмень ласты склеил? Внатуре тебя на дурку надо! Такую пургу несешь…

Ты, Пельмень, хошь верь, хошь не верь, – пожал плечами Леньчик, мне пофиг! Но ты попробуй хотя бы ветку от куста отломить, или камешек с земли поднять…

Первухин, недолго думая, попытался ухватить ближайшую ветку растущего рядом куста. Как и ожидал Леньчик, бесплотная рука призрака легко прошла сквозь куст, не потревожив ни единого листика. После нескольких неудачных попыток отломить ветку, Первухин сдался:

– Выходит точно прижмурился… А кто меня так?

– Так это я у тебя хотел спросить, – усмехнулся Леньчик, – кто и как тебя на тот свет спровадил? Ты совсем, что ль, ничего не помнишь?

– Совсем ничего… – страдальчески сморщился Пельмень. – Нет, тормозни! Помню! Правда все как в тумане… Словно и не со мной… Как после серьезной попойки…

– Ну, хоть что-нибудь! – напирал Поташников.

– Это, сука, Хобот виноват, и книжка его долбанутая! Я-то думал, фортануло мне, когда её в ментовке срисовал…

– Кого её? – спросил Леньчик.

– Да книгу, язви её в душу! Как жопой чуял… Еще когда на сто первом [40]40
  [40] Сто первый – кладбище (уголовный жаргон)


[Закрыть] землицу горстями просеивал… Не надо было связываться!

– Где просеивал? Какую землю? – не понял уголовника Леньчик.

– Да на погосте колывановском, – «перевел» Пельмень. – Лет десять назад дело было: я с Хоботом…

Услышав про колывановское кладбище, Леньчик напрягся.

– А Хобот это кто? – прервал Славку Поташников, решив не упускать ни единого звена из этой сложной цепочки случайностей и фактов.

– На зоне мы с ним чалились в начале шестидесятых. Он уже тогда вес солидный среди людей [41]41
  [41] Люди (здесь) – 1) воры; 2) совокупность осужденных, соблюдающих воровские законы;
  авторитетные люди – заключенные, пользующиеся уважением среди заключенных


[Закрыть] имел. Авторитет нехилый, прикинь, смотрящий в лагере. А сейчас, так и ваще, смотрящим по всей нашей области прописан! – С гордостью за знакомство с таким весомым человеком, которого только что хаял, рассказывал про Хобота Славка. – А еще с нами чалился старикашка один, полоумный. Снулый его фамилия. Тоже родом из Нахаловки. Уж не знаю, чем он смотрящему приглянулся, но тот его байки про чудесную книжку, закопанную где-то в могиле на заброшенном кладбище с удовольствием хавал. А в семьдесят первом, когда меня из колонии за хорошее поведение на «химию» в Нахаловку перевели, здесь Хобот нарисовался. Сказал, что кладбище, о котором Снулый постоянно трепался – наш колывановский погост. Ну и рванули мы туда. А нужная могила вскрыта. Вот только-только, еще земля не просохла. Хобот меня заставил землю просеять – но книжка уже тю-тю: кто-то ей ноги приделал. Только мальчик, ну, ключ, – заметив недоумение, написанное на лице Поташникова, – объяснил Пельмень, – фигурный такой и нашелся. А книжка тю-тю… Ну, а Хобот наказал, отваливая, что если всплывет где этот кирпич – ему свистнуть, дескать, за ним не заржавеет… И всплыла ведь! В ментовке я её заприметил, и Хоботу брякнул…

– Большая такая книга, кожаная, все в медных застежках, с замком? – описал колдовской фолиант Леньчик.

– Точно! Она! А ты откуда… Постой, так выходит, что это ты её из могилки вырыл? И это тебя мы с Хоботом спугнули? – предположил Пельмень.

– Ну, выходит, – не стал отпираться Леньчик. – А на мотоцикле это вы с Хоботом приехали?

– Мы, точно! Значит, это тебя мы спугнули? – кивнул дух. – И все эти годы ты книжку ныкал?

– Нет, книгу у нас быстро отняли. И где она все это время была, я даже не догадывался. А потом раз и всплыла…

– Так ты тоже знал, что она появилась?

– Знал, даже думал, как её из отделения увести.

– Поздно, батенька, пить «Боржоми»! – довольно хлопнул себя бесплотными руками по бесплотным ляжкам Пельмень. – Увел я её из гадючника, еще вчера увел! И, походу, попал… – вспомнив о собственной смерти, горестно «вздохнул» Славка. – Мне эта тварь сердце вырвала! – схватившись за грудь, произнес призрак.

– Хобот?

– Нет, – мотнул головой Пельмень, – привидение: жуткий старикан. Глаза зеленым горят, бородища чуть не до пояса… – Первухин, вспомнив события прошедшей ночи, передернул плечами. – Он в Хобота вселился, а уже тот мне грудину голой ладонью пробил и мотор выдернул! Мать твою, так я что, внатуре загнулся?

– Мне жаль, что все так вышло, – искренне произнес Леньчик. – Но ты действительно загнулся. Ты теперь привидение, дядь Слав…

– Привидение? Как тот колдун-старикан?

– Ну, типа того, – подтвердил Поташников.

– И поэтому меня никто не видит и не слышит? – спросил Славка.

– Угу, – кивнул Леньчик.

– А как же ты? – спросил Пельмень. – Ты же меня видишь.

– Ну, я – особый случай, – ответил Леньчик. – Есть у меня кое-какие способности, – не стал «открывать карты» Пухлик, – поэтому и вижу.

– И что теперь со мной будет? – потухшим голосом произнес Первухин. – Куда меня определят? В ад? Нагрешил-то я в этой жизни изрядно… В Бога не верил, а оно вона как повернулось…

– Не знаю я дядь Слава, – развел руками Леньчик, – думаю, что для начала в чистилище, а уже потом…

– Понятно, – вновь тяжко «вздохнул» призрак, – сначала в СИЗО, а потом уже и на этап… По тундре, по железной дороге, где мчится курьерский «Воркута-Ленинград», – хрипло пропел уголовник. – Да, земеля, а почему я до сих пор здесь?

– Должен определенный срок пройти, чтобы ту-ту на небеса… Ну, или в другое место, – поспешно поправился Поташников.

– А я как узнаю? Что пора? – обеспокоенно спросил Пельмень. – Я ведь в этом ни ухом, ни рылом…

– Не переживай, дядь Слав, узнаешь в свое время, – «успокоил» новоиспеченного покойника Леньчик. – Для этого к тебе Проводник и приставлен.

– Какой такой Проводник? – удивился Пельмень.

– Видишь дедка в соломенной шляпе? – Леньчик указал пальцем вглубь двора.

– Вижу, – кивнул Пельмень.

– Вот это и есть твой проводник, который и подскажет, и направит в нужный момент.

– А кто он? – почему-то шепотом спросил Пельмень.

– Ангел, – сообщил Поташников.

– Ангел? – не поверил Славка. – Это который с крыльями… Я их как-то по-другому представлял… А где крылья?

– Этот дедок не совсем обычный ангел, – пояснил Леньчик. – Он – Ангел Смерти, Костекрылый… А вот крыльев и я не видел.

– А если я свинчу по-бырому от этого небесного вертухая? Искать с собаками начнут?

– Искать, наверное, не будут, – ответил Леньчик. – Но я бы не советовал сбегать…

– Это почему? – подобрался уголовник.

– У неприкаянных духов, каким ты станешь, если сбежишь, поголовно буденовку срывает – станешь на живых бросаться, а потом и вовсе переродишься в какое-нибудь чудовище.

– Маракуешь, что лучше с небесным вертухаем по этапу? – задумался Первухин.

– Лучше, дядь Слав, поверь! – кивнул Леньчик. – Неужто настолько сильно при жизни грешил?

Да есть мальца, – нехотя признался Пульмень. – Воровал, выпивал, прелюбодействовал, но не убил никого – тьфу-тьфу-тфу, – через левое плечо сплюнул уголовник. – Как думаешь, там, – он ткнул пальцем себе под ноги, – можно на УДО рассчитывать, ну, или хотя бы на послабление режима?

– Не знаю, – покачал головой Леньчик, – сам только недавно во всю эту бодягу влез. Ты мне, дядь Слав, лучше про книжку поподробнее расскажи, – попросил Леньчик. – А я тебе за помощь свечку в церкви поставлю, и молитву какую-нибудь за упокой души закажу. Глядишь, и выйдет тебе какое-никакое послабление.

– Верняк! – обрадовался Пельмень. Только не забудь, земеля! Чего про книжку вызнать хочешь?

– Рассказывай все, что знаешь! – выпалил Леньчик.

– Я много-то и не знаю, – признался Пельмень, – так, рядом стоял. За это, похоже, и огреб по полной! Когда мы этот кирпич из мусарни умыкнули, ко мне поехали. Ключик-то у Хобота имелся…

– Погоди, а зачем вообще книга Хоботу понадобилась? – перебил Первухина Леньчик.

– Как там оно раньше было – за то не скажу, – ответил бывший уголовник. – Наши с Хоботом дорожки давненько разбежались. Болел он сильно, чахотка… Ну, туберкулез, по-научному. Со дня на день откинуться мог…

– Так он с помощью этой книги вылечиться хотел? – догадался Поташников.

– Верняк, земеля! Точней не скажешь!

– И как, вылечился? – вновь перебил рассказчика Леньчик.

– Вылечился, – угрюмо бросил Пельмень, – только за мой счет!

– Это как? – спросил Пухлик.

– А так: у меня на хате примерили мальчика, и книжку ту вскрыли, – продолжил рассказ Пельмень. Только книжка балдой оказалась, куклой – все странички пустые! Ни буковки, ни закорючки!

– В смысле, совсем ничего?

– Совсем, мы и так её крутили, и этак – пусто. Но на самом деле все в книжке было, только мы этого не знали. А потом и призрак отмороженного колдуна появился, вселился в Хобота и мне сердце вырвал, сука патлатая! После этого он моей кровью страницы помазал – и на пустых страницах буквы проступили, да рисунки всякие. После этого Хобот вроде как колдовать начал, только я тогда уже плохо шурупил… Ощущения, как после хорошего косяка: тело легкое-легкое, словно пушинка. А все что вокруг меня, словно и ненастоящее. Потом Хоботовские торпеды мою хату подожгли… Ну, а дальше ты и сам все знаешь…

– Спасибо, дядь Слав, – чистосердечно поблагодарил Пельменя Леньчик. – Значит, призрак колдуна в чужие тела вселяться может?

– Может, – ответил Славка, – только ему для этого разрешение нужно. Он сам так сказал – иначе никак.

– Ладно, бывай, дядь Слав! Пойду я – дел невпроворот. Ну и тебе удачи… Там…

– Свечку не забудь поставить! – напомнил на прощание Славка. – И заупокойную не зажми…

– Не волнуйся, ты, – улыбнулся Поташников, – все оформлю в лучшем виде. Прощай!

– И тебе не хворать, – потухшим голосом произнес Пельмень, теряя интерес к дальнейшему разговору.

* * *

– Ну, как все прошло? – первым делом поинтересовался Алик, едва только Леньчик покинул двор.

– Если ты про разговор с покойником – все прошло «на ура», – сообщил друзьям Поташников. – Первухин все по полочкам разложил. Не запирался, все как на духу…

– А чего ты тогда такой угрюмый? – Алик шутливо ткнул Леньчика кулаком в плечо. – Как будто привидение увидел?

Леньчик, проигнорировав шуточки и смешки приятелей, ответил:

– А нам, пацаны, радоваться нечему. Книжку нашу из ментовки Первухин выкрал…

– Как выкрал? Когда? – наперебой закричали Алик с Андреем.

– Вчера ночью выкрал, – сообщил Леньчик, – с подельниками. Все отпетые уголовники.

– Зачем уголовникам колдовская книга? – удивился Кучерявый. – Ладно колдун – тот свое ищет, но они-то…

– Тут не все так просто, – ответил Леньчик. – Их главный, некто Хобот, в курсе возможностей книги. Помните тот мотоцикл, который нас разрытой могилы согнал?

– Забудешь тут, – фыркнул Кучерявый.

– Вот на этом мотоцикле Хобот с Первухиным и ехали. Причем с одной конкретной целью – заполучить книгу.

– А мы, выходит, сами того не зная, их опередили? – уточнил Алик.

– Угу, – кивнул Леньчик. – Только они в могиле еще и ключик нашли…

– Ты хочешь сказать, что они книгу открыли? – перепугано произнес Кучерявый.

– Именно! – подтвердил опасения Андрея Поташников. – И еще они в сговоре с колдуном! – огорошил он приятелей.

– Как?! – одновременно воскликнули Алик с Кучерявым.

– Пельмень на этот счет что-то невнятное нес, – ответил Леньчик, – но его понять можно – он к тому времени уже умер. Колдун, вселившись в Хобота, вырвал у Первухина сердце. Так что твоя бабушка, Алик, правду сказала.

– Вот даже как, – призадумался Алик. – Он что же, в любые тела вселяться может?

– Нет, только в те, кто ему это позволит.

– По взаимному согласию, значит, – сказал Алик. – Ну, хоть это радует.

– Тогда это единственное, что нас может обрадовать, – подытожил Леньчик.

– Хорошо, топаем ко мне, – предложил Алик, – нужно обмозговать дальнейшие действия. А заодно и пообедаем…

* * *

Расстояние от Нахаловки до города автомобиль Хобота преодолел за три часа. Несмотря на все «приключения», едва усевшись в машину, криминальный авторитет крепко заснул. А вот к горбуну сон не шел. Как только ни старался Квазимого подремать хотя бы часок, у него ничего не получалось. Стоило смежить веки, как перед его глазами вставал ухмыляющийся колдун, прячущийся под личиной смотрящего. В окровавленных руках воплощенного призрака обреченно трепыхалось сердце Пельменя. Нет, горбун не боялся крови, не боялся замарать руки – ему не раз и не два приходилось убирать с пути пахана неугодных ему людей. Но ни многочисленные разборки со стрельбой и поножовщиной, в которых довелось участвовать угрюмому телохранителю, ни пытки толстобрюхих цеховиков, ни тихое устранение залетных беспредельщиков, время от времени пытающихся стричь лаве с подконтрольных коммерсантов, не могли взбудоражить холодный рассудок горбуна. Квазимодо уже давно нарастил толстую шкуру – его душа закорженела, покрылась грубой коркой – чувства ушли. Перерезая глотку очередному неудачнику, горбун сокрушался лишь об одном – о бесполезно потерянном времени. Была у нелюдимого горбуна одна страстишка, на которую ему постоянно не хватало времени – нумизматика. За изучением какой-нибудь редкой и древней монетки Квазимодо мог просиживать дни напролет, не замечая ничего вокруг. Только звонок Хобота мог оторвать горбуна от любимого занятия. Однако встреча с призраком колдуна, так легко вселяющегося в любое тело, отчего-то напугало матерого уголовника и убийцу. А та легкость, с которой он вырвал сердце Пельменя, и вовсе повергла в шок. Колдун был опасен, как для пахана, так и для него самого. А опасных фраеров Квазимодо предпочитал устранять. Тихо, незаметно, без шума и пыли. Невзирая на соглашение с призраком, горбун не верил, что колдун будет придерживаться этой договоренности вечно – слишком безумным и неподконтрольным он выглядел. Когда-нибудь старикашка перестанет нуждаться в услугах Хобота… К бабке не ходи – так оно и будет! Вот только не придется ли им с паханом позавидовать Пельменю, зажмурившемуся так легко? Так что надо соображать, как бы отправить этого чертового колдуна туда, где ему самое место – в преисподнюю! Квазимодо с нежностью, взглянул на мирно кемарившего Хобота: лицо авторитета, утратившее болезненную зеленоватую серость, порозовело. Лицо авторитета округлилось, исчезла та угловатость и заостренность черт, присущая тяжелобольным и покойникам. Дыхание было чистым и ровным: за все время поездки Хобот ни разу не кашлянул.

– Похоже, пахан действительно соскочил с крючка, – решил Квазимодо. – А я, балбес, сомневался! Пахан дело знает! Теперь бы еще избавиться от колдуна… Вот только как? Тут человечек нужен особый. Знающий. Наподобие колдунишки Снулого… Вот только где такого взять? Вопрос… Стоп, а ведь есть у него человечек! Не сказать, чтобы совсем уж знающий, но направление верное указать может. Чудак [42]42
  [42] Чудак – ученый (уголовный жаргон)


[Закрыть], крыса университетская. Вроде бы даже настоящий то ли доцент, то ли профессор. С этим чудаком Квазимодо пересекся на почве такого же страстного увлечения старинными монетками, как и у него самого. Выменял как-то раз Квазимодо у старого профессора редкий гривенник 1741-го года, коего не хватало для полной коллекции серебряных монет правления Иоанна VI Антоновича (к слову, формально правившего чуть больше года). Свел горбуна с профессором один барыга, так же промышлявший на ниве нумизматики. Свел да и свел, вот только не закончилось знакомство со стариком-профессором, после удачной сделки с гривенником. Старичок тот, даром, что научным светилом местного разлива оказался, при первой встрече с горбуном, едва лишь взглянув краем глаза на «синеву» рук уголовника не стал вопить «подите прочь милейший» (чего уж греха таить, как многие до него), а тут же выдал «когда, за что, как и где топтал зону» Квазимодыч, кто «по жизни» и «по рангу». Оказалось, что тщедушному седовласому чудачку тоже довелось «тайгу понюхать» и «зону потоптать» попав в свое время в хваткие «ежовые рукавицы» и пройдя сквозь кровавые «сталинские жернова». И по фене профессор ботал как заправский сиделец, чему горбун несказанно изумился.

– Эх, милейший Тимофей Павлович, – качая головой на тонкой морщинистой шее, вещал горбуну профессор, переходя с языка коробейников-офеней на обычную речь, – да, чтобы вам было известно, я, батенька, не одну монографию на это счет издал! Да чтоб вы знали, что небезызвестный Владимир Иванович Даль изучал со всем прилежанием язык офеней. А нам, скромным труженикам от науки, к тому же не одну пятилетку баланду хлебавших, это и вовсе не зазорно!

Так и сошлись накоротке такие, в общем-то, разные люди: профессор археологии Дмитрий Михайлович Крылов и правая рука областного положенца Хобота матерый уголовник Квазимодо – «в миру» Сапрыкин Тимофей Павлович. Встречались они довольно часто, Дмитрий Михайлович оказался редкостным знатоком в области нумизматики, и горбун, заполучив очередную раритетную «полушку», мчался к профессору для консультации, прихватив в качестве благодарности за услугу какую-нибудь дефицитную мелочь: деликатесный хавчик или хороший дорогой алкоголь. Сиживали они, бывало, с Крыловым до самого утра, попивая настоящий (не «одесского разлива») «Хеннесси» и вспоминая прошедшую лагерную молодость. Бывало, «чифирили» по старой памяти, вызывая тем самым у профессора сентиментальную ностальгию.

Имелось у Дмитрия Михайловича Крылова помимо страсти к редким монеткам еще одно увлечение – собирал престарелый профессор археологии еще и раритеты, тем или иным способом связанные с разнообразными религиозно-мистическими культами: ножи для жертвоприношений, ритуальные маски, шаманские бубны и прочую (с точки зрения Квазимодо) хрень. Хотя, припоминая давние лагерные события связанные с колдовским наузом, горбун соглашался с чудаком, что во всей этой хрени, может, и есть что-то стоящее. Особой гордостью профессора считались три древних гримуара 16-18-х веков. Один из которых Дмитрий Михайлович приобрел с подачи того же Квазимодо, во времена, когда Хобот «землю рыл» в поисках потерянной книги с Колывановского погоста. Шерстил, упустивший книгу, авторитет всех антикваров и старьевщиков в области. Все надеялся, что всплывет где-нибудь, вожделенный раритет, но натыкался, то на очередное «фуфло», то на фолианты, представляющие, разве что историческую ценность. Квазимодо, прекрасно осведомленный об увлечении профессора, подкидывал ученому приятелю «наколки» на обнаруженные во время поисков книги древности, за некоторые из них хватался Дмитрий Михайлович, что называется обеими руками. Так и длилось их взаимовыгодное сотрудничество к общему удовольствию. Вот к этому-то чудаку-профессору и надумал обратиться за помощью горбун. Знал Дмитрий Михайлович обо всяком таком непонятном, колдовском и мистическом в силу увлечения несказанно много.

«Может и подскажет чего», – подумав, решил Квазимодо, укладывая в сумочку дефицитную копченую колбаску, рыбку красную, пару баночек икорки и бутылку армянского коньяка «Ноев Ковчег» 70-летней выдержки.

Эту бутылку, никогда не поступающего в продажу, а разливающегося лишь по спецзаказу, коньяка, Квазимодо берег для особого случая. Выходит, наступил… Через полчаса горбун уже крутил ручку устаревшего дореволюционного механического звонка с почти истершейся надписью через «ять» – «поверните». Ну не признавал пожилой профессор археологии электрических, как он говорил, бездушных звонков. За дверью что-то негромко тренькнуло.

– Иду-иду! – послышался слегка надтреснувший старческий голос.

Дверь, сдерживаемая цепочкой, немного приоткрылась, и в образовавшуюся щель выглянул старый профессор.

– Дмитрий Михалыч, наше вам, с кисточкой! – Квазимодо поприветствовал старика, «скорчив» добродушную улыбку на лице.

– Тимофей Павлович, милейший, какими судьбами? – узнав гостя, расплылся в ответной улыбке старик, продемонстрировав желтоватую вставную челюсть. Он прикрыл дверь, скинул цепочку. – Проходите, не стесняйтесь! – Пропуская горбуна в квартиру, произнес Крылов. – Давненько не навещали старика! – попенял он уголовнику, запирая за ним дверь.

– Да все недосуг было, – максимально вежливо ответил Сапрыкин, стараясь не сбиться на феню. Именно с помощью профессора матерый сиделец Квазимодо научился общаться не на махровом уголовном арго, как любил называть феню профессор, а на обычном человеческом языке. – Дела, Дмитрий Михайлович, требуют полной отдачи!

– Ну, вы не забывайте старика! Захаживайте почаще! – искренне попросил старик, растерявший за долгую жизнь всех родных, близких и дальних, переживший собственных детей, не сумевших подарить ему внуков. Одиночество страшный бич, особенно для стариков.

– Всенепременнейше, Дмитрий Михайлович! – уверил профессора Квазимодо.

– Вы как, по делу? – поинтересовался профессор. – Что-то стоящее на горизонте замаячило?

– Нет, в этот раз ничего стоящего не попалось! – развел руками горбун. – Я так, проведать зашел… Ну и проконсультироваться, заодно, по одному очень необычному вопросу… – туманно произнес Квазимодо.

– Необычному? – оживился профессор, потерев друг о друга сухонькие ладошки. – Очень интересно! Я люблю все необычное! Да что же мы у дверей-то стоим? – опомнился Дмитрий Михайлович. – Не возражаете, если мы как обычно, на кухне?

– Буду только рад! – ощерился (по-другому страшную гримасу, выдаваемую Квазимодо за улыбку и не назвать) горбун. – Я тут децал хавчика притаранил… – сбился на жаргон Квазимодо.

– Ага, буклянка с мешочком! [43]43
  [43] Буклянка с мешочком – водка с закуской (уголовный жаргон).


[Закрыть] – в том же духе ответил профессор.

– Косяк, Дмитрий Михайлович! – огорченно осознал ошибку горбун. – Опять сбился!

– Ну, не скажите, милейший, я помню первую нашу встречу… Если бы не мой печальный опыт, то вас без переводчика и не понять простому обывателю. В нужном направлении двигаетесь, батенька! Пойдемте на кухню, заценим ваш хавчик…

Старик шаркающей походкой повел гостя на кухню. Едва Квазимодо начал выкладывать на стол разносолы, в прихожей вновь раздался треск допотопного звонка.

– Ох, ты! – спохватился профессор, бросив быстрый взгляд на массивные резные часы. – Забыл совсем: ко мне тут для оценки должны складишок нательный Елизаветинских времен для оценки принести… Это много времени не займет.

– Не переживайте, Дмитрий Михайлович, я подожду, – не прекращая выкладывать на стол принесенную снедь, заверил профессора Квазимодо. – Дела – они прежде всего! Я понимаю!

– Не скучайте, – произнес профессор, направляясь к двери. – А то можете и полюбопытствовать… – предложил он.

– Да нет, я лучше здесь подожду, – ответил горбун.

– Понимаю, не ваш интерес, – произнес старик. Звонок вновь призывно тренькнул. – Да, иду уже, иду!

Дошаркав до входных дверей, старик отпер замок.

– Чем обязан, молодые люди? – донесся до горбуна вопрос старика.

– Ты, шо ль, профессор? – ответил ему вопросом на вопрос развязный, слегка шепелявый голос.

– С какой целью интересуетесь? – уел гостей Крылов.

– Нам Горбуха тренькнул, что ты цацку старую из рыжья заценить сможешь…

– Значит вы от Горбунова? Складень принесли? – уточнил профессор.

– Во-во, от Горбухи, – обрадовался обладатель шепелявого голоска. – Складень…

– Пойдемте, молодые люди, посмотрим на ваш раритет, – произнес старик. – В гостиную проходите… – Заперев за посетителями дверь, старик тоже прошел в гостиную.

Нарезая колбасу, Квазимодо краем уха прислушивался к разговору: не нравился ему шепелявый голосок счастливого обладателя складня. Не нравился, и все тут! И с каких это пор профессор с уличными бакланами дела закрутил?

– Так-так, – едва слышно доносился дребезжащий голос профессора из гостиной, – посмотрим, что тут у вас… Хочу огорчить вас, молодые люди, – через минуту «выдал результат экспертизы» профессор, – это подделка! Чистый новодел годов этак тридцатых-сороковых нашего столетия…

– Фуфло? – почему-то совсем не расстроился шепелявый.

– Говоря вашим языком – фуфло, – согласился Дмитрий Михайлович. – К тому же и не золото вовсе…

– Вот что, дед, – шепелявый неожиданно резко сменил тон, – у нас-то фуфло, а у тебя, трещат, настоящего рыжья не меряно! Сам хабара [44]44
  [44] Хабара – доля, часть добычи (уголовный жаргон).


[Закрыть] отстегнешь – будешь жить еще долго и счастливо…

– Не-е-е, не протянет он долго! – подал голос второй гость, доселе «молчавший».

– Точняк! По тебе, дед, уже давно деревянный макинтош плачет и место на сто первом километре простаивает! – Шепелявый выхватил из кармана нож-бабочку и начал трясти лезвием у лица старого профессора. – Давай, гони цацки, а то распишу перышком, как…

– Слышь, Вавила-мазила [45]45
  [45] Мазила – художник (уголовный жаргон)


[Закрыть], – Квазимодо незаметно для «гостей» профессора появился в комнате, – я тебе это перышко сейчас в очко засуну, а ты мне «гоп со смыком» радостно исполнишь!

Грабители едва не подпрыгнули от неожиданности. Но, увидев одиноко стоящего и безоружного горбуна, облегченно осклабились.

– Куда ты лезешь, болезный? – поигрывая ножичком, произнес шепелявый. – Вали откуда вылез, клоун!

– Дмитрий Михалыч, дорогой, не обессудь, – извиняющимся тоном произнес Квазимодо, обращаясь к профессору, – но бакланов отмороженных учить надо! Совсем нюх потеряли!

Горбун со скоростью, которой от него никак не ожидали, метнулся к вооруженному налетчику. Отведя левой рукой кулак с ножом, Квазимодо резко ударил раскрытой ладонью правой в нос шепелявому. Хрустнуло. В стороны брызнули капли крови. Налетчик не удержался на ногах и со всего маху грохнулся на пол. Наступив каблуком на руку, все еще сжимающую нож, Квазимодо крутанул ногой. Вновь что-то хрустнуло, а изо рта незадачливого грабителя вырвался крик, полный боли.