Текст книги "Время воды"

Автор книги: Виталий Щигельский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Генофон находился в той стадии опьянения, когда уже не мог повторить сказанное еще раз. Тем не менее, мне стало легче от его слов.

Вернувшись из душа, я взял в руки Лену, как будто она была моей вещью, рабыней, игрушкой для секса. Я не допускал возражений, я заработал это право тяжелым трудом…

На следующий день я проснулся в шесть утра без будильника. Мышцы болели, но двигались. В голове было пусто, только где-то за левым ухом чуть слышно шумела кровь. Лена не шелохнулась, она спала, как убитая. Я пнул ее в зад и встал с постели. Сварил и съел «Геркулес», оделся во вчерашние шмотки и, словно под гипнозом, отправился на склад Героглы перетаскивать с места на место мешки и коробки.

Я становился ослом. Осел ведь не самое скотское животное в этом мире.

Глава 11. ТОПЬ И УТОПИЯ

В шкуру осла я влезал тяжело. Мешала большая голова и пять лет учебы. Каждый вечер я говорил себе: ну, хватит, завтра надо брать расчет, ты – инженер, почти интеллектуал, ты мог бы создать машину, которая таскала бы тяжести вместо тебя и твоих товарищей-мулов. Ты и другие грузчики могли бы снять потные робы, выйти из душного склада на свет и найти себе занятие по способностям…

Безусловно, это была утопия. Люди всегда будут стоить дешевле машин. Жизнь показывала, что быстрее всего дешевеют инженеры, врачи, учителя и солдаты. И путь у всех был один – прямой и незамысловатый путь назад в феодализм.

Безысходности добавляли заполонившие город шайки диких собак, стайки бездомных, стаи черных джипов, похожих на взбесившихся бегемотов. Джипов, от фаркопа до кенгурятника, набитых вооруженными до зубов питекантропами.

Каждое утро я собирался поведать Лене о своих жутких сомнениях. Но Лена еще спала в это время. Она дышала ровно и сладко, отвернувшись к обоям, а в ее растрепанных волосах серебрились фантики от шоколадных конфет. Я аккуратно выуживал блестящие обертки из золотистых прядей любимой и понимал, что мне нужно отработать еще хотя бы одну неделю. Лена хотела купить новые итальянские туфли с пряжкой на самом высоком и самом тонком каблуке. У Лены часто рвались колготки, кончались сосиски, изводилась зубная паста, и этому, казалось, не будет конца…

Чтобы не создавать шума, я ел и одевался на кухне. Два вареных вкрутую яйца и тарелка похожего на застывающий клей овса составляли мой завтрак. Затем, накинув пальто или куртку, я выходил на улицу и шел известным маршрутом до станции метро Горьковская, проезжал подземным тоннелем под Марсовым полем и мутной Невой и топал пешком по Садовой до Мучного. От тупого физического труда во мне вырастало желание выпить, причем до состояния полного абстрагирования от действительности.

Клиенты заказывали помногу, и нам, грузчикам, приходилось весь день бегать складскими тропами то в холодильник за мясом, то в боковой зал за сыпучкой, то на второй этаж за алкоголем. Динамику движения сбивали повизгивания Анны и Нины или же паучий взгляд Героглу.

Зато при монотонных разгрузках можно было отпустить голову прочь и двигаться на автопилоте, не обращая внимания на клиентов и компрометирующих женский пол кладовщиц. Я научился медитировать, разгружая большие машины. Поэтому, когда ноги подкашивались под тяжестью ноши, а мышцы рук наливались свинцом, мой дух улетал парить над блестящим от солнца морем или превращался в шар белого цвета.

Медитацию изобрели рабы. Ну, не жрецам же она, в самом деле, была нужна. Не думай, дыши в такт шагам, будь пустой, как бамбук, тело само выберет нужный путь. Так говорил бригадир. Потеряв основную работу, Сергей развелся с женой и ходил на какие-то мистические курсы.

К сожалению или к счастью, достигать отрешенного состояния выходило не у всех. Глядя на двух Саш, например, я отчетливо понимал: для того, чтобы не думать, все же нужно иметь какое-то минимальное количество мозгов в голове.

Пять будних дней проходили в поту, жире, холоде морозильной камеры, сиропе от разбитого лимонада, окриках Нины и Анны, горном блеянии пучеглазого Керима Зарифовича, которому не сиделось подолгу в кресле руководителя, больше похожем на разложенный двуспальный диван. Вождь (так называл Керима Сергей, в шутку – надеялся я) часто выбегал в склад проверить, не упал ли темп товаро– и человекодвижения, а заодно и поссать за поддоном с коробками. У окна выдачи шумела алчущая окороков и водки толпа мелких и очень мелких торговцев. Это были «новые русские», зарождающийся средний класс. Считалось, что они будут вытягивать Россию из болота средневековья.

Если у меня появлялась свободная минутка, я выглядывал в окно выдачи, чтобы рассмотреть их внимательнее и послушать разговоры. Мне хотелось понять, чем они отличаются от меня. Я не мог разгадать их загадку. Внешне они выглядели как обычные люди, которым не хватало воспитания, образования и любви. Каждый предприниматель время от времени пытался получить товар без очереди, за что мог получить от своих коллег в пах или в морду. В ожидании товара «новые русские» переругивались, бодали друг друга короткими пальцами, брызжа слюной, рассуждали о деньгах и о шлюхах.

Грузчики из нашей бригады пытались подражать их повадкам. Генофон отзывался о «новых русских» с восторгом. Глядя на этих людей из темной дыры подвала, сквозь амбразуру выдачи, я видел, что они тоже в аду, правда их ад был чище.

Иногда скверно пахнущее пространство продсклада наполнялось дивным благоуханием: это прилетали офисные феи – Маша и Света. Они демонстрировали нам свои прелести и курили. Кладовщицы напрягались и серели лицами, понимая, что на фоне стройных и молодых они выглядят гиппопотамами. Иногда я чувствовал, что девушки, пряча улыбку, поглядывают на меня, не раз и не два в их присутствии я ронял себе на ногу коробку с мясом…

Я приходил домой поздно. Лена спала. Уже или еще. С тех самых пор. В волосах ее серебрились фантики от конфет. Я садился на край дивана, вдыхал аромат шоколада и сна и замирал. Мысль моя была тяжела и невнятна, совсем как у камня, лежащего на развилке дорог. Я тонул, деревенел в трясине однообразных тупых вымученных вечеров, пока не наступал вечер пятницы. Пятницу я ощущал уставшим хребтом, относительно здоровой печенкой и всей сложной, хотя и смешной на вид, системой половых органов.

Пятничным вечером Керим выдавал нам заработанное «бабло». Бумажки с неохотой отлипали от его слабых холеных пальцев и переходили в наши сильные грязные пальцы. Расставаясь с купюрами, Керим сильно переживал, но передоверить процесс выдачи кому-либо другому не мог. У жадных не бывает доверенных лиц.

Чтобы обогатить психическую травму хозяина, я пересчитывал купюры при нем. Керим, сцепив руки, не отводил взгляд от денег, пока те не исчезали в моем кармане.

Потом я шел в холодильник, откалывал от ледяного брикета темно-красные куски говяжьей печени или огромные куриные ляжки, затем забирался на второй этаж склада за водкой. Водка, как и все прочее продуктовое, была иностранного производства: тысячи тысяч бутылок, банок, стаканчиков из-под йогурта. Один такой стограммовый стаканчик я употреблял прямо на месте. Потом выкуривал сигарету и наблюдал внутрь себя. Когда становилось тепло, я оплачивал паек и отправлялся с Серегой и обоими Санями в ближайший гаштет. Там мы выпивали еще грамм по двести, заедая полосками хлеба с кильками и бело-желто-зелеными кольцами нарезанного яйца, и, заметно повеселевшие, разбредались.

Я спешил к Лене. Озабоченный алкоголем, предвкушая и искушаясь, я рисовал в мозгу картины семейного счастья, иногда весьма развратного характера.

По вечерам в пятницу Лена бодрствовала. Она ждала меня и покупки. Бросалась прямо в дверях, сильным и красивым движением забирала из рук пакеты с «добычей» и принималась рассматривать их содержимое. Лена обнаруживала в пакетах продукты, водку и «Амаретто», настоянное на вишневых косточках. И не только. По дороге домой я, попивая из банки «джинн-тоник», с тихим вниманием охотника вглядывался в витрины ларьков, растянувшихся от метро до самого дома по обеим сторонам улицы. Я искал для Ленусика новую тряпочку, например, кофту с конскими кисточками или юбку леопардового окраса. От такой находки моя спящая красавица оживала окончательно. Ее лицо начинало сиять, как солнце, а по телу пробегала электрическая искра. Я смотрел на нее, доливая водку в джин-тоник, и мое тело тоже начинало выделять электрические заряды. Мы были переполнены электричеством, и между нами случалась гроза.

В субботу я просыпался с раскалывающейся головой и выдоенной насухо мошонкой. Я глядел на Лену, Лена сладко спала. Иногда до следующей пятницы…

Между сном и работой прошло, проползло, пропотело время. Единственным занятием, которое мне по-настоящему удавалось, была разновидность самообмана, именуемая динамической медитацией. Находясь в состоянии транса, я безвольно плыл по транспортеру жизни, как плывет коробка с замороженным фаршем в руки предприимчивых пельменьщиков. Это было эволюционное нисхождение, неизвестно, каким бы растением я стал, если бы однажды не возникла срочная необходимость заменить порвавшуюся между ног пятнистую воинскую подменку, которая честно служила мне спецодеждой с самого первого рабочего дня. Пошакалив коротким шагом (дабы скрыть срам) по Москательному переулку, где тоже были склады, я выторговал у старого испитого грузчика темно-синюю пару за два «пузыря» и одну «опохмелку». То была тоже поденка, но уже военно-морских сил, а не сухопутных. А военно-морские силы остаются силами даже на суше.

Пара состояла из расклешенных портов и прочной непродуваемой робы без пуговиц (ее надо было одевать через голову). В этой форме я перестал быть наивным дембелем с китовым усом, вживленным в член, лохом, верящим во всякую чепуху, типа равных возможностей и социальных гарантий. Я превратился в лихого, видавшего виды биндюжника – бывалого сухопутного моряка.

Именно эти штаны и куртка круто изменили курс моей личной жизни некоторое время спустя.

Глава 12. ВОЙНА ЮБОК И БЛУЗ

Костюм моряка-биндюжника изменил мою походку – я стал ходить вразвалочку, а спина выпрямилась, как мачта. Осанка и походка повлияли на мое отношение к работе и отношение ко мне окружающих.

Вдобавок, я заметил интересную вещь: вне зависимости от интенсивности дня и загруженности пространства на складе находилось место, свободное от работы и суеты. Когда все вокруг кипело и бурлило и людей катастрофически не хватало, одному человеку дозволялось быть энергично бездеятельным. Только одному! Этому человеку достаточно было с деловитым видом ходить, например, с мотком проволоки на плече или с гаечным ключом и советовать, что куда лучше поставить, громко понукать тормозных кладовщиц, если те вдруг забыли поставить в гроссбух очередную галочку, или просто, наморщив брови, курить, словно обдумывая нечто важное. Этот человек был тем самым последним мазком, который придавал производственной картине деловую полноту и законченность. Это была метафизика. Подобное поведение отводилось бригадиру, технологу или самому крупному человеку в примитивном сообществе.

Политруки и замполиты в армии в основном занимаются поиском среди рядового состава людей, способных молчаливым присутствием обеспечивать ощущение стабильности и порядка в армейской среде. Для формирования жестких иерархических структур замполиты раздувают самомнение ефрейторов и сержантов, являющихся, по сути, рядовым пушечным мясом, но таковым себя не считающим. За счет удачного выбора места и стиля одежды номинальным носителем функции управления – унтер-офицером, бугром, бригадиром – стал я.

К моей роли все отнеслись по-разному. Сергей, которого не увлекала субординация, не обратил внимания. Саши приняли безгласно единогласно, им было трудно думать самостоятельно. Другие ребята иногда ворчали, иногда огрызались, но в целом терпели и не бунтовали. Алкогольно-аналитический центр – Нина и Анна Владимировны по-христиански безропотно уверовали в мой математический дар к быстрым и безошибочным подсчетам и с тех пор просили меня проверять соответствие клинописных черточек в гроссбухах с количеством товарных остатков на складе. Даже Керим, выходя на склад, теперь протягивал мне пухлую вялую руку и спрашивал «как дела?» – чего не наблюдалось за ним никогда прежде. И, конечно, офисные матрешки Света и Маша стали воспринимать меня по-другому: в старом зоопарке появился новый зверек, может быть, даже хищный. Девочки стали чаще менять наряды и больше курить.

Света и Маша уже не казались мне недоступными. Обыкновенные здоровые самки, находящиеся в поиске достойного их калибра самца, разве изящней и привлекательней многих представителей своего пола и знающие об этом. Самки со стройными ногами, не слишком длинными и не идеально прямыми, и бюстами, которые, прежде чем хвалить, стоило бы сначала проверить на натуральность. Словом, мой первобытный страх перед ними исчез.

Объединившись в своей направленности, указанные нематериальные факторы оказали влияние на материальное – Керим повысил мне зарплату. А через две недели я стал бригадиром официально, вместо Сергея. Потому что Сергей исчез…

Я не знаю его историю от начала и до конца. И все же отвлекусь, чтобы рассказать ту ее часть, которая мне известна. Смею предположить, что Сергей ушел жить в общину безумцев, готовиться к «концу света» или чему-то подобному. Надеюсь, что не в Сибирь или Удмуртию, а в какую-нибудь теплую страну, с морем, фруктами и свободной двуполой любовью.

Мы не часто говорили о работе, здесь все было понятно: хватай и неси. Еще реже – о личном. Тем не менее, незадолго до исчезновения Сергей похвалил мои медитативные способности и пригласил посетить некий подвал.

«Подвал» – так называлось место, где прятались от реальной жизни мистически настроенные неудачники. В материальном мире у них не складывалось, вера в житейские ценности была сильно подорвана, а слабость натуры требовала верить во что-то. Себялюбие, самолюбие, избыток гордыни, теория Дарвина – с одной стороны, отсутствие веры в чудо – с другой, – не позволяли им доверять официально признанным посредникам – попам и муллам. Но верить хотелось. Верить в собственную исключительность, важность и нужность. Желание становилось страстью, вытесняя здравый смысл, и они выходили на «учителя» из мистических проходимцев. Это был способ ухода, побега от жуткой реальности. Как опытный алкоголик, я никого не осуждаю.

«Подвал» или «Центр Силы» окопался в неблагополучном рабочем районе недалеко от станции метро Ломоносовская, в панельной девятиэтажке, какие начинают крениться и осыпаться сразу после заселения. Помещение было осушено от гнилой петербургской влаги и отделано вагонкой, как финская баня. Дверь открывали по кодовому слову, которое шепотом произнес Сергей, нагнувшись к замочной скважине.

Нас впустили в тесный предбанник с низким потолком, где предложили снять головные уборы, брючные ремни и обувь, и провели в большую комнату. На полу лежали коврики, подушки и адепты освобождения.

Мы сели, скрестив ноги, недалеко от выхода. Сергей сказал, что здесь можно медитировать почти как на складе, но у меня не получалось сосредоточиться без привычной коробки в руках, и я рассматривал адептов сквозь ресницы. Адепты освобождения… Мужчины. Скрученные сколиозом, от двадцати до сорока, такие шарахаются от каждой тени в полутемном парадном и при повышении температуры на градус вызывают врача, у них нет денег, друзей и девушек, поэтому они ищут свободы. Женщины. Депрессивные, суицидальные эгоистки, с недостаточно развитыми половыми признаками, закомплексованные и озабоченные одновременно.

Вдруг по комнате прошелестел восторженный шепот и вслед за ним в проеме возник гуру: сухой, кривоногий, с ушами, скрученными в стручок, как у тренера по дзюдо. Он старательно следил за осанкой и был нарочито нетороплив, словно секретарь горкома партии. Его выдавали блестящие карие глазки. Они беспокойно катались по жирным желтоватым белкам, это были глаза чревоугодника, которому все одинаково приятно и хорошо: что свою чакру подставить, что чужою попользоваться.

Оглядев присутствующих дев и мужей еще раз, я сказал себе: Витя, освобождение с ними бесперспективно. И когда гуру воскурил паникадило, я вытащил из-за пазухи коньяк, который приготовил на вечер. Я не успел выпить и половины, как меня попросили уйти. Сергей не вступился за меня, как сделал бы на складе, смотрел печально. Я сделал вид, что не заметил его взгляд.

– Освобождение здесь, господа, – помахал я на прощание бутылкой. – Здесь сидит джинн, выпустите его в себя.

Несколько адептов оторвались от медитации и поперхнулись. Мне показалось, что гуру тоже сглотнул…

С тех пор бригадир со мной не разговаривал. Я не разговаривал с ним. Сергей отъезжал в дремучие дебри, я занимался поиском места. Вскоре Сергей исчез. Я стал вместо него. На этом история о нем и заканчивается.

Между тем, работа и связанная с нею жизнь никуда не девались. Я всегда находил свое место. Я разгуливал по складу в форме моряка. Постороннему наблюдателю моя величественная бездеятельность казалась высшим проявлением профессиональных качеств и выгодно выделяла на фоне прочих работающих. Этот старый прием используется режиссерами, когда нужно создать простой, но конкретный образ. В боевиках и детективах главный герой обычно сидит на возвышенности в сторонке, его одежда отличается от одежды других персонажей, губы скошены в полуулыбке, а брови нахмурены.

Благодаря стечению разнородных и трудно прогнозируемых обстоятельств, я повторил этот трюк. Общественное мнение сработало и вывело меня из пучины технологического процесса наверх. Я ощутил в руках неизвестную мне ранее субстанцию, она называлась власть. Всем вокруг стало казаться, что я знаю, как упростить и ускорить работу, каким коробкам где лучше стоять, в какой последовательности лучше загрузить заказ покупателям. Ребята не начинали без моей команды, хотя каждый мог отдать такую команду себе самому, ибо в принципе знал, что нужно делать. Анна и Нина Владимировны, завидев машину из порта или крупного клиента в окно, принимались в оба горла кричать:

– Витя, Витя! Окорочка!

Или:

– Витя, Витя! Обосланян!

Кто таков был этот Обосланян – я не знал, да этого и не требовалось, требовался мой авторитет.

Сам Керим ежедневно выходил из конторы, чтобы посоветоваться насчет товарных остатков. Обычно, перед тем как что-то спросить, он три-четыре раза оббегал вокруг меня, словно боролся с гордостью или стыдом, а потом визгливо запрашивал:

– Витя, можем мы еще две машины водки принять?

– Говно вопрос, – обычно отвечал ему я, закуривая.

Я отвечал буквально, но Керим заряжался от меня уверенностью и уходил звонить старшему брату.

Я перестал уставать и поправился в весе. Щеки порозовели, а живот нависал над ремнем все внушительнее и солиднее, это добавляло мне уважения. Так заведено на Руси: вес тела пропорционален количеству власти. Я не перестал носить коробки и мешки, но делал это только в охотку, когда имел соответствующее настроение. От динамической медитации я полностью отказался, ибо надсмотрщикам нужно смотреть не за собой, а за другими, равно как и жрецам. Кроме того, я получил право использовать более легкий способ изменения действительности: в любое время рабочего дня я мог приложиться к бутылке.

Я получил возможность покидать пределы склада, когда офис закрывался на перерыв. Миновав две решетки, между которыми тосковал охранник (тот самый украинский натовец, который водил меня на собеседование к Кериму), я оказывался в офисной части компании «Три Героглу». Здесь, среди компьютеров, факсов, фикусов и кассовых аппаратов, работали Маша и Света, а также женоподобный молодой человек Валера, с большой, вмещающей две тысячи кроссвордов, головой и слабым нескладным телом. Валера был дальним родственником Керима, а потому состоял на должности менеджера. Эта профессия стала безумно популярной в новой России, хотя ее смысл и функции были мало кому ясны. В «Трех Героглу» менеджер нарезал бумагу и изредка поднимал телефонную трубку…

Кроме унылой оргтехники, в офисе стоял двухместный диван для посетителей, журнальный столик, кофейный сервиз и FM-приемник. Приемник плакал попсой и сальным Фоменко, а ботинки Валеры попахивали кошачьей мочой, но это были исправимые мелочи. На стене висел портрет неизвестного басмача в национальной одежде и амуниции. Под ним находилась металлическая дверь в апартаменты Керима Зарифовича, похожая на дверь сейфа.

Не дожидаясь приглашения, я садился на диван, вынимал сигареты «Житан» и закуривал. Суровые сигареты обладали крепким мужским ароматом и с выхлопом коньяка рождали в нежных женских сердцах романтические иллюзии, добавляя мне недостающего офицерского шарма. Я щурился от едкого дыма и принимался шутить. Офисные девушки действовали на мое чувство юмора радикально – шутки балансировали на грани пошлости и безумия. Любой валероподобный молодой человек за похожие словоряды удостоился бы хлесткой пощечины. Но мое исполнение девушкам нравилось. Валера краснел и углублялся в бумаги, так как не мог убежать.

Я был уверен, что Света и Маша уже готовы вступить со мной в брутальную порочную связь, только не мог выбрать, кто лучше – блондинка с голубыми глазами или шатенка с карими.

Между девушками шла сложная, многоходовая, позиционная война. Война блузок, юбок, помад и колготок. Когда заходит речь о продолжении рода, милые женщины преображаются, они забывают о дружбе и действуют коварно и беспощадно. Будучи объектом двойного желания, я выжидал, наслаждался соблазнительными перспективами и не спешил переходить к активным действиям.

Развязка произошла во второй декаде июня, в день, когда угораздило родиться менеджеру Валере. Впервые за время службы он соизволил сойти на склад. Желтый павлиний галстук, белая рубашечка с короткими рукавами, белые носочки, торчащие из-под идеально отутюженных брючек – его гардероб смотрелся неуместно в рабочем подвале.

– У меня день рождения, – заикаясь от волнения, пояснил он, поймав на себе мой строгий нетрезвый взгляд.

– Поздравляю, – ответил я.

– Правда?

– Правда. Ты бы шел к себе в офис, а то ненароком запачкаешься.

– Я приглашаю тебя отметить это событие в скромной компании.

– В компании?

– Ну да, в компании. Я, Света, Маша… Керим до понедельника куда-то уехал. Так что заходи после работы. Придешь?

– Бухла принести?

– Чего?

– Ничего. Передай девушкам: я приду.

– Спасибо, – сказал Валера.

Около семи вечера я, как обещал, заглянул в офис, имея под мышками пару пузырей джина максимального водоизмещения и необходимый ситуации тоник. В офисе звучало радио, всё томно пело о том же слезливо-банальном, разве что громче обычного. Один из столов был избавлен от макулатуры и оккупирован огурцами, маслинами, колбасой, конфетами и несерьезной бутылкой ликера. Бутылка была здесь единственной и наполовину пустой, нестойкий Валера уже плыл и кренился набок, согнувшись на крутящемся табурете. Девушки сидели в разных углах и казались злыми и трезвыми. В этот вечер они не хотели быть похожими друг на друга, Маша сделала ставку на короткую, плотно прилегающую к бедрам юбку, а Света акцентировала свою суть при помощи декольте. Я равно соблазнительно улыбнулся обеим, разлил в три пластиковых стакана пахнущий шампунем джин и разбавил его тоником больше для вида, нежели для вкуса. Предложил стаканчик Валере, он ответил бессмысленным смехом, похожим на скрип.

– С днем рождения, дорогие Маша и Света! – чтобы что-то сказать, сказал я, и мы выпили.

Я разлил в стаканы по новой и, поскольку Керима не было, выдал пару шуток на вечную тему отношений между начальниками и подчиненными. Мы развеселись, джин делал свою работу. Девочки аккуратно придвигались ко мне вместе со стульями.

Вслед за тостом «за прекрасных дам» последовал тост «за настоящих мужчин», и движение к сближению продолжилось. Каждая из дам стремилась первой пересечь невидимую границу публичного и интимного, каждая старалась при этом не потерять обаяния и не выходить раньше нужного за рамки приличий. Под невинным предлогом, например, подать зажигалку или кусок колбасы девушки изучали мои поведенческие рефлексы и скрывали собственные тщательно законспирированные мотивы. Маша то и дело одергивала рвавшуюся наверх тесную юбку, Света – запахивала декольте. Это были попытки оценить допустимый, возможный и максимальный размер моих материальных вложений.

Тема разговора незаметно смещалась на личное и сверхличное, типа: был ли я моряком и что я больше всего ценю в женщинах. Я уже захмелел и, скорей всего, врал. На первый вопрос ответил, что был, на второй – что ценю интеллект. И попал в точку – действия девушек активизировались. Совершив настульный рывок в несколько сантиметров, Света осторожно заметила, что уже почти потеряла надежду встретить сильного и порядочного мужчину, которому была бы готова отдать все то ценное и прекрасное, что в ней было.

Маша била карту – Маша сказала:

– Если бы ты знал, Виктор, как мне бывает одиноко. Одиноко и холодно. Совсем как в этих стихах… Сейчас… Начало забыла. Ну что же за память такая, бля…

Маша замолчала, по ее щеке покатилась слеза, фракция французской туши сделала слезу похожей на играющий гранями сапфир. Не уверен, что стихотворение когда-либо существовало в Машиной памяти, но ее искренность не вызывала сомнений. Я был готов разрыдаться, пока не заметил, что мы почти соприкасаемся с ней коленями.

Маша подобралась ко мне первой. Ей пришлось легче – ее путь лежал по прямой. Свете, чтобы меня достичь, требовалось обогнуть вытянутые ноги вырубившегося от дыма Валеры. Поняв, что теряет инициативу, она кинулась к FM-приемнику, как к оружию массового поражения, с криком:

– Моя любимая песня! Моя любимая песня!

Искусно управляя регулятором громкости, она сделала дальнейшее словесное общение невозможным. Два грустных клоуна, толстый и тонкий, запели про «дым сигарет с ментолом». Света расправила декольте и с решительным видом направилась ко мне.

– Танцевать! Танцевать! – закричала она. – Я люблю танцевать. А ты любишь танцевать, Виктор?

– Я люблю, – ответил проснувшийся от шума Валера.

– Вот вы и танцуйте, – посоветовала им Маша. – А мы с Витей посидим на диване. Поговорим о рабочих делах.

– Сука ты, – бросила Света.

– Сама сука, – Маша улыбнулась ей.

Из их диалога стало понятно, что Света проиграла и согласилась с поражением. Свете оставалось красиво, с достоинством отступить, что она и сделала. Она допила остатки коктейля в своем стакане, зажгла сигарету и свободной рукой ухватила Валеру за модный павлиний галстук.

– Проводи меня домой, суслик, – сказала она безапелляционным тоном.

Мы с Машей остались одни. Мы не стали разговаривать на рабочие темы, мы вообще больше не разговаривали. В жарком полумраке тесного офиса, разжигаемые изнутри джином «Gordon», мы с Машей оказались разделенными только двумя слоями ткани, которые вскоре были за ненадобностью упразднены.

Офисный диван был неприлично коротким, на нем не нашлось места моим длинным ногам и прекрасной Машиной головке, которая с отставанием на два такта настойчиво и упорно билась о факс. Из приемника хрипло органировала мадмуазель Успенская: «…мама, пропадаю я, пропадаю я…» Я был готов с ней согласиться. Вслед за Машей я покинул пространство морали и нравственности, разума и здравого смысла и оказался на территории рудиментарной физической чувственности и первобытных инстинктов. Я пробыл там с вечера пятницы до середины дня воскресенья, говея на складской еде и питье. Я не показал себя разговорчивым, зато не дал усомниться Марии в своей плодовитости. За неимением контрацептивов я предохранялся прямо на факс, и в конце концов факс сгорел.

Из склада мы с Машей вышли, поддерживая и поглаживая друг друга, ослабленные, но решительные. Маша готовилась порвать со своим женихом. Я собирался нанять машину и перевезти спящую Лену на ее собственную жилплощадь…

Перевозить мне ее не пришлось. Дома было пусто. На столе лежала обертка от шоколадки «Аленушка», на которой помадой было крупно написано грубое прощальное слово «подонок». Впрочем, буквы выглядели плавными и ленивыми, можно даже сказать, какими-то сонными. Их умиротворяющая округлость помогла мне не испытывать угрызения совести.