Текст книги "Время воды"

Автор книги: Виталий Щигельский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

– Кто там? – спросил я, делая суровое лицо.

Дверь захлопнулась, и я догадался, что та, кто подсматривала за мной, молода.

– Не бежать! – рявкнул я. – У меня револьвер.

Я попал в яблочко, потому что услышал неверный тоненький голос:

– Ой, не надо.

– Заходи.

Она зашла. Она была в махровом халате, расписанном какими-то дикими увядающими цветами, в мягких тапочках и трогательных розово-белых носочках. Она хотела казаться неотразимой блондинкой, но пережгла волосы и казалась блондинкой вульгарной. Вздернутый нос, синяя тушь, перламутровая помада. Сочная и свежая хрюшка, которая, женившись, не замедлит удвоить ВВП ляжек и таза. Восемнадцать лет и шесть месяцев, год и шесть знакома с сутью полового вопроса, парень в армии в пограничных войсках, решил я.

– Как тебя зовут?

– Надя.

– Зачем смотрела?

Я старался быть проще ради нее.

– Интересно, – перед каждым ответом она усиленно думала.

– Живешь здесь? – спросил я, почти зная, что не очень давно, не больше года.

– Ага. С теткой.

– Давно?

– Давно, полтора года.

– Иди сюда.

– Не-а. Боязно.

– Да ладно, иди.

– У меня парень в армии… танкист…

– Невысокий?

– Сам ты невысокий, нормальный.

– Ладно, не обижайся. Вечером погуляем?

– Ну, можно. Только недалеко.

– Конечно, недалеко. Вокруг дома походим, поедим мороженого.

– Мне мороженое нельзя, у меня гланды. Вот, – Надя запрокинула голову и открыла рот, как на приеме у ЛОРа.

– Красивые, – соврал я.

– А ты – нахал.

Я понял, что комплимент ей понравился, и запомнил.

Надя. В ее сердце для меня легко нашлось место. Я делил его с ее парнем – низкорослым танкистом, троечником и гопником. И еще с одним – низкорослым, но в армии не служившим, проживающим в далекой сказочной Индии, главным действующим лицом танцевальных мелодраматических боевиков с хорошим концом – артистом Кашпуром Данди. И с кудрявым продавцом сосисок возле метро Сенная, с которым ее связывали легкомысленные оральные переживания. В Надиной голове все мы перемешались и странным образом сублимировались в некую пародию на мужчину с сигарой в зубах, букетом цветов и оттопыренными спереди штанами, для которого она стирала, шила, рожала детей, делала аборты, пока он курил свою сигару.

Надя была последней, ну, или, может быть, предпоследней из огромного некогда племени честных давалок. Теплолюбивым, но честным давалкам негде было укрыться от ледникового периода бесчувственных товарно-денежных отношений, в который окончательно и бесповоротно вступила наша страна. Объяснить этот климатический сдвиг Наде казалось мне невозможным. Точно так же, как и объяснить, как надо жить, чтобы выплыть. Этого я сам точно не знал. Мне нужно было выполнить некое, неопределенное границами понятий задание, и я надеялся, что тогда каперанг расскажет мне о своем плане.

Глава 20. О ЛЕГКОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ

Девять дней расквартированный на Коломенской улице я разбирался в сущности кооперативного движения и его основополагающих элементов – бандитов, лохов и непосредственно кооператоров. В этой системе лохам отводилась роль коренного населения плановой социалистической экономики, а бандиты и кооператоры играли роль варягов, нагрянувших внезапно и кучно, аккурат к началу распада великой империи.

Бандиты, лохи и кооператоры формировали спрос и предложение на стихийных рынках, возникших на обломках старой системы. Они осваивались, вступали в контакты, и на свет появлялись их нечистопородные помеси, несущие в себе явную двойственность: лохи-кооператоры, лохи-бандиты, бандиты-кооператоры-лохи. В обозримом пространстве больше не было никого. Все остальные либо уехали, либо медленно умирали. Мария Ивановна с Надей, не подпадая под указанную классификацию, еще каким-то чудом существовали, думаю, что о них просто забыли…

Я охотился за типажами на барахолке. В освещаемом кострами шашлычниц трехэтажном средневековом микрорайоне между Фонтанкой и Садовой, именуемом Апраксин двор. Здесь милиция действовала заодно с жуликами и ворами, здесь можно было купить любую подделку, от носков «Adidas» до тяжелого пулемета. Протискиваясь по узким рядам с шубами, кроссовками, магнитолами, сигаретами, водкой и жвачкой, я рассматривал продавцов и покупателей. Я вдыхал атмосферу перманентного пещерного предпринимательства и чувствовал, что здесь происходит не банальный товарообмен, здесь овеществляется жизнь, обытовляется бытие. Законы главенствовали простые и жесткие. Торг сопрягался с руганью. Демонстрация – с обманом. Обмен – с вымогательством. Продажа – с воровством. Пьянство – с развратом. Торговые ряды были сконструированы из брезентовых навесов и бытовых раскладушек, заваленных остатками того, что не вместило пресытившееся брюхо Запада, того, что удалось провезти через посты ГАИ, засады бандюганов и кордоны мордатых таможенников.

В целях экономии времени я прикупил гардероб оптом у человека, показавшегося мне идеальным типажом. Я выбрал мохнатую шапку с лисьим хвостом, доходящим до копчика, длинный стеганный, как узбекский, халат, пуховик и казаки с загнутыми в полукольца носами. В завершение образа я обзавелся широкой поясной сумкой с многочисленными клапанами, видимо, для провоцирования карманников. Я зеркальным образом копировал прикид человека, с которым вступил в гражданский акт купли-продажи. Продавец-образец, как положено на базаре, зарядил две цены. И обиделся, когда я не стал торговаться.

Я сказал:

– Беру все.

Новые вещи мне шли. Когда я появился в них перед кооператором, тот с удивлением спросил:

– Где-то я тебя видал. Ты не земляк мне?

– Земляк, – подтвердил я.

– Зе-ме-ля! – протянул он и замялся. – Что ж сразу-то не сказал. Я б тебе скидку сделал.

– Не надо скидок. Мне важно, что вещи фирменные, – соврал я.

– Все фирменные, даже носки, – соврал он. – Ну, расскажи, как там у нас?

– Красиво. Вот только траву косить некому.

– Кому нужна трава? Коровам. А ты, парень, в городе. Здесь просто: купил за двадцать, продал за пятьдесят. Разница – на карман.

– Здорово.

– Будешь дома, передай привет Михе Косолапому, – попросил он.

– От кого? – уточнил я.

– От меня, – сказал он, подумав.

– Хорошо, – пообещал я. – Приятно было пообщаться.

– Носи на здоровье, – ответил он. – Вещи хорошие. Сам бы такие носил, если б деньги лишние были.

Одеты мы были одинаково. Функционально он и являлся мной. А я был им. И у нас не было способа объяснить разницу между нами остальным пяти миллиардам землян…

Обновив гардероб, я позавтракал в летнем кафе «У Акбара». Так назывался ларек, возле которого шатко стояло четыре круглых стола, а внутри сидел черный человек в грязной майке. Рядом с ним мутно кипел бак. В недрах бака бледно пузырились лопнувшие по швам сосиски.

Я съел две порции с красным, как акварель, кетчупом, выпил чашку кофе из оплавленного пластикового стаканчика. На этом деньги Косберга закончились, что, собственно, было неважно, так как я уже понял, что деньги нынче зарабатываются достаточно просто.

До самых сумерек я ходил по рядам, задавая барыгам отвлекающие вопросы, стараясь говорить понятно, не переступая рамки их кругозора.

– Слышь, – спрашивал я, глядя оппоненту прямо в глаза. – Есть у тебя такие синие джинсы в разводах?

– Вареные, что ли?

– Ну, типа да.

– Ну, есть, – отвечал тот с некоторой ленцой. – Ну и чё?

– Мне нужно, – объяснял я тоже с ленцой.

– Шестьсот, – с неохотой.

– Двести, – с отвращением.

– Ха, – недоверчиво.

– Мне нужен опт, – нажимал я.

– Десять? – он напрягался.

– Ха, – презрительно.

– Двадцать?

Я не отвечал. Теперь пришла моя очередь выказать полную незаинтересованность в сделке. Так было принято у серьезных торговцев.

И после серьезной паузы, длиной с сиесту:

– Мне нужен вагон.

– Деньги?

– Тут, – я скашивал глаз на поясной кошелек, к которому из толпы то и дело тянулись чьи-то грязные руки.

Оппонент жадно сглатывал:

– Я сейчас, жди.

В его отсутствие я успевал продать две пары вареных штанов, «бермуды» или еще что-нибудь того рода.

Торговец приводил непропорционально широкого человека со свернутым носом и удручающе низким лбом.

– Боря, – назывался человек неразборчиво.

– Саня, – отвечал я ему тем же способом.

– Ну, дак чё? – переметывался с ноги на ногу он. – Давай «бабки». Через полчаса товар будет.

– Я бы хотел посмотреть на товар, – отвечал я, поигрывая плечами.

– Такие же, как у меня, – продолговатый человек действительно был в крепко вываренных штанах.

– Деньги будут, когда будет товар, – я не уступал, потому что уступить – означало здесь проиграть.

– Ты что, мне не веришь? – в тоне «широкого» звучала сложная смесь обиды с угрозой. Это явно была наработка.

– Нет, – ненапряженно протягивал я. – Я никому не верю.

– Ты, я вижу, парень не промах, правильно рассуждаешь, – «широкий» переглядывался с приведшим его продавцом. – Будет тебе товар. Встречаемся в два часа ночи за платформой Девяткино. Приходи один с «бабками». Будем делать бизнес.

– По рукам, – отвечал я.

За платформой Девяткино находился обширный пустырь, слывший плохим местом еще в те времена, когда я заканчивал школу. Ехать я туда не собирался, в отличие от этих парней, не понимающих юмора.

Похожие диалоги состоялись у меня возле табачных и винных палаток. Господа кооператоры, обитавшие на «Апрашке», тонко чувствовали, что кинуть значительно выгоднее, чем торговать. Инстинкт самосохранения, боязнь ответственности, страх перед будущим побуждал государство избавляться от производственных и торговых предприятий, как падающий воздушный шар освобождается от балласта. Отпущенный в свободный полет балласт достигал дна, где разбивался на кусочки. Там на дне кусочки растаскивались во все стороны, попадая в немытые жадные руки. Индустриализация сменялась натурализацией, а торгово-денежные отношения – меном, бартером и отбором. Коллективизм, солидарность, честь, совесть и другие эфемерные категории, препятствующие духу свободного предпринимательства, сметались с обеденного стола человеческих ценностей, как объедки из прошлого.

В этом смысле рынок на «Апрашке» был показательной территорией. Здесь побеждал тот, кто быстрее других освобождался от пут прежде значимых понятий. Освобождение проходило легко. На пустыре за платформой Девяткино сегодня ночью в предвкушении легкой наживы готовилось собраться неприлично много народу. Надо думать, мои деловые партнеры смогли найти общий язык друг с другом, пусть с ненормативной лексикой и невербальными вставками в виде кулачного боя.

Я лежал на кровати рядом со спящей Надей и думал о судьбах кооперации. Судя по сытому, если не сказать, глуповатому выражению лица, Надя была удовлетворена, я же был напряжен. Я пытался составить некий предварительный отчет для Косберга. Я не знал, где и как кооператоры достают товар для продажи, потому картина кооперации России представлялась неполной. Не смыкая глаз, я ворочался на постели, простынь подо мной скрутилась в дугу. Случись со мной бессонница прежде, я бы выпил грамм двести водки и тотчас бы крепко заснул. Но старания Косберга не прошли даром: последние месяцы жизни выжгли во мне человеческое. Острое желание оперативной работы гнало меня прочь из дома. Не в силах больше сопротивляться, я встал, оделся и вышел на улицу. Сборы заняли одну минуту сорок секунд.

Я предположил, что товар производится недалеко от места продажи (учитывал экономию на транспортировке), поэтому отправился исследовать выселенные кварталы, сопредельные Апраксину переулку. Из всех сомнительных мест, в первую очередь, меня интересовали подвалы – там наверняка сохранилась необходимая для примитивного производства и ремесленничества инфраструктура – водопровод, электричество, канализационные стоки.

Все подвалы в квартале были тщательно заперты и на вид пустовали. Для проверки я решился проникнуть в один, неубранное лестничное пространство перед входом в который хранило в своей пыли многочисленные отпечатки ботинок и бот.

При попытке подломить дверь я подвергся атаке. Нападавшие выглядели как мало-охтинские: те же признаки умственного вырождения на лице, те же косолапые жесты, те же вещи. И обзывались так же неприхотливо, как выглядели. Они оказались храбры, как храбры очень глупые люди, и, несмотря на внешнюю неказистость, скрутили меня достаточно быстро, связали клейкой лентой и потащили в подвал. Я не сопротивлялся. Я хотел знать, что происходит внутри.

Опустившись на семь ступенек под землю, мы оказались в едва освещенном предбаннике. Здесь было сыро, душно, пахло плесенью и мокрой грязью.

– Мент? – спросил один из «апрахинских», наклонившись ко мне.

– Нет. Приезжий.

– В гости приехал?

– Нет. Работа нужна.

– Что делать умеешь?

– Всего помаленьку.

– Бухаешь много?

– Подшит.

– Будет тебе работа…

Так я попал на кооперативный завод.

Прежде чем мне удалось бежать, я проработал на ликероводочной линии три дня и три ночи. Линия была обустроена прямо в подвале и состояла из нескольких грязных чугунных ванн с водой и спиртом, столом для наклеивания этикеток и верстаком для забивания пробок. Двадцать сортов водки со всех концов света делали пятеро бомжеватого вида угрюмых людей. Я был штуцерщиком на этом конвейере: наливал в плохо промытые водочные бутылки смесь воды и спирта, прикованный наручниками к горячей водопроводной трубе. На зарплату рассчитывать не приходилось, иногда приносили еду.

Схема бизнеса убивала дикостью и простотой – минимум затрат, максимум прибыли. Компактно, эффективно, неброско. Вероятно, так были устроены многие современные производства, от фармацевтики до вареных штанов.

Бежать мне удалось вечером в пятницу, когда привезли новую партию спирта. Спирт привезли на большом черном джипе вооруженные люди в черном. Нас расковали, чтобы мы могли таскать бочки в подвал.

Пока мы корячились, наши охранники начали дегустировать спирт и после первой не смогли остановиться. Вслед за ними, почувствовав слабину, нажрались работники предприятия. Эксплуатируемые и эксплуататоры лежали на полу вперемешку, что говорило о высокой либерализации складывающихся в стране отношений. Ну а я? Я был как бы подшит, поэтому распихал по карманам полдюжины разных бутылок и смылся. Все, что мне нужно было знать о современной промышленности, я усвоил, и большего мне не требовалось.

Деньги с продажи джинсов и иных скобяных изделий я положил в конверт, водку спрятал под кровать в съемной комнате на Коломенской. И то, и другое я намеревался презентовать каперангу. Конверт получился вдвое толще того, что он вручил мне в Ботаническом саду, водка выглядела как настоящая, но мне отчего-то казалось, что добыча еще не содержит в себе те «таланты», которые намеревался заполучить от меня старый гешефтер капитан Косберг. Подумав немного, я сел писать отчет.

Привожу по памяти его окончательную редакцию:

«Исходящий № 1/1.

Только в руки Муачо (здесь: позывной Косберга).

В мире бизнеса кооператоры являются низшей формой экономической жизни. Контролировать их деятельность представляется затруднительным в виду непредсказуемости и многочисленности, и непродуктивно – их платежеспособность низка. Почти никто из них не способен вырасти до размеров, позволяющих вмешиваться в политические процессы или вывозить капиталы за рубеж. Кооператоры хаотичны, они заполняют собой возникающие рыночные пустоты, просачиваясь в те щели, в которые не могут пролезть серьезные фирмы, чтобы не испачкать своего имиджа. Кооператоры есть перехватчики, потребители тех самых крошек, которые падают с разделочных столов крупного бизнеса.

Кооператоры высеиваются в рыночном пространстве не прогнозируемо и стихийно, подобно сорнякам. Они рыхлят почву, унавоживают ее собственными банкротствами – в этом заключается их основная задача. Когда же (и если) им вдруг удается создать из грубой почвы финансово привлекательный чернозем, их вытесняют с унавоженного пространства структуры более высокой степени организации, как то: ОПГ, финансовые группы, коррумпированные госорганы.

Исходя из вышесказанного, непосредственное воздействие на кооператоров не представляется мне рациональным.

Прошу Вашего согласия провести проверку в рядах более развитых и способных к самоорганизации структур, контроль над которыми позволит нам (Вам) опосредовано управлять процессами, протекающими в бизнесе.

Ваш Тореадор (такой позывной присвоил мне Косберг).

Подпись

Дата».

Мы встретились с каперангом в два часа тридцать четыре минуты в Юго-Западной части города под железнодорожным мостом. Косберг часто оглядывался по сторонам, видимо, опасаясь кого-то. Я решился спросить, оправдана ли моя догадка насчет слежки или опасности? Косберг ответил, что это привычка, выработавшаяся у него с тех самых пор, когда он лежал в батискафе на дне океана. Еще он сказал, что до сих пор боится встретить тех чудовищ, которые плавали за толстым стеклом иллюминатора. Я посмеялся тогда, не придав значение его словам, однако со временем стал замечать на том же самом оглядывании себя. С тех пор я стал причислять себя к профессионалам.

Профессионалы – люди, которым приходится пробираться в сумерках чужих человеческих душ, рано или поздно отмечаются налетом параноидальности. Человеческие чувства сложны и запутаны, с человеческими мотивами еще сложнее. И те, и другие не лежат в видимой глазом плоскости и не могут быть интерпретированы полностью. Упрощение делает профессионала менее защищенным. Усложнение содержит ловушку. Недоверие очевидному, неверие явному – вот оценочные критерии профессионала-долгожителя. Только так.

Тогда же я не стал ничего уточнять у каперанга, я протянул ему салфетку с докладом и конверт с удвоенной суммой.

– А я, признаться, думал, что ты опять забухаешь, – Косберг потряс седыми кудрями.

– Почему вы так думали, товарищ капитан?

– Потому что я бы поступил именно так, – ответил Косберг, растроганно отворачиваясь.

– Желание было, – я решил его подбодрить.

– Желание будет всегда, Виктор, это как фантомные боли, – Коберг улыбнулся (возможность давать советы всегда окрыляет). – А это что ты принес? Стихи на салфетке?

– Отчет о кооперации. Будете читать?

– Не сейчас. Не сейчас. Сейчас есть более важные вещи. Тут в конверте случайно не деньги?

– Деньги.

– Деньги? – Косберг торопливо пересчитал, глаза его разгорелись. – Что же ты не сказал сразу, Виктор?

– Еще есть шесть бутылок водки, – сказал я не без гордости.

– Водка – для швей, – отрезал Косберг. – А деньги… Деньги это хорошо. Пойдем отсюда скорее.

– Куда?

– Скоро узнаешь.

Косберг шел быстро и прямо. Я едва поспевал за ним. Густой мелкий дождь, похожий на холодный кисель, ухудшал видимость. На улицах и переулках было пусто, в редких окнах горел слабый свет. В этот поздний ненастный час спали все, сдаваясь без боя под власть наступавшего будущего. И только Косберг шел через ночь. Железные подошвы его непромокаемых военно-морских говнодавов вдребезги разбивали лежащие на пути лужи. Полы черного прорезиненного плаща развевались под напорами ветра. Качающиеся фонари бросали из стороны в сторону его тень, острую, как шпиль Адмиралтейства. Я бежал вслед за ним и думал, что это именно тот человек, который способен повести за собою толпу.

Мы шли около двух часов. Я бежал, а он шел. Мы петляли между каменными коробками домов, беспорядочно разбросанных по Купчино, и, возможно, искали что-то.

Так и оказалось. Каперанг вдруг замедлил шаг и обернулся, указывая рукой на светящуюся точку. По мере приближения точка раздалась в освещенный прожектором ларек. Он был открыт, из окошка тянуло жареным жиром и неслась терапевтическая восточная музыка.

– Две двойных шавермы! – прокричал Косберг, нагибаясь к окошку.

Я хотел отказаться, так как боялся желтухи, но отказываться не пришлось – оказалось, каперанг купил обе порции для себя.

Первую шаверму он заглотил не отходя от ларька, хищно и жадно, как щука. Перед тем как уничтожить вторую, он слизал с нее соус и завернул в салфетку с моим отчетом.

– Ну, все, – сказало он, проглотив последний кусок и вытирая губы и щеки моими записями. – На сегодня хватит работать. Можно идти по домам.

– Вы что же, не будете читать мой отчет? – спросил я, чувствуя, как у меня от возмущения учащается пульс.

– К черту отчеты! Два дня не ел! Постился, – сказал он, похлопывая себя по животу. – Извини, Виктор, но то, что ты узнал о кооператорах, меня не интересует. Кооператоры – это временная категория, побочный продукт переходного периода, поэтому она ни в чем не представляется интересной для нас. Чтобы стать силой, финансовой ли, политической ли, кооператорам нужно объединиться, создать общий фонд. Аналог воровского общака. Выбрать лидера, что невозможно в принципе. Свободное предпринимательство основано на жадности и эгоцентризме, поэтому каждый предприниматель удавится за копейку, каждый тянет в одну сторону – в сторону собственного желудка. Виктор, эти люди не состоялись, не выросли, они и не вырастут никогда, это предприниматели-маргиналы. Они нас не интересуют. Нас интересуют сферы высшие! Там люди давятся уже за миллионы. Причем не рублей, а долларов! А их желудки переваривают в себе куски нашей Родины – нефть, газ, лес, электричество и тому подобное.

– Но товарищ капитан… – не сумев больше сдерживаться, возразил я. – Мой отчет не о кооператорах. Мой отчет о процессах. Мой вывод заключается в том, что те мелочные низменные процессы, которые протекают у кооператоров и их симбионтов – мелких бандитов, носят универсальный характер. То есть они точно так же протекают и в так называемых сферах высших и описываются одинаковыми законами. Там все то же самое, только размером больше. Больше животы, толще морды. Если здесь разбавленный спирт переливают в бутылки, то там – в цистерны. Если здесь переклеивают этикетки на консервных банках, то там – вывески на заводах. Если здесь за невыполнение обязательств вульгарно проламывают череп кастетом, то там эстетично поднимают на воздух бронированный «Мерседес» со всей находящейся в нем публикой.

– А вот это, Виктор, действительно хорошо, – Косберг улыбнулся и похлопал меня по плечу. – Это ты сам придумал?

– Сам.

– А как попасть в эти сферы – ты знаешь?

– Нет пока. Может быть, вы мне расскажите?

– Расскажу, расскажу. Завтра, нет, уже сегодня приходи в «Русский мир» в три часа дня. Там поговорим и покушаем.

– Меня туда без вас не пустят, – возразил я.

«Русский мир» считался одним из самых дорогих ресторанов в городе. Входа ресторан не имел. Зато имел въезд. На толстых чугунных воротах висела золотая табличка «Только для джипов». Даже шлюхи туда приезжали на джипах. Простолюдины, в том числе одетые в серую милицейскую форму, старались обходить квартал стороной, потому как подпитая, нанюхавшаяся публика часто развлекалась швырянием в прохожих объедками, а иногда прицельно постреливала из боевых пистолетов.

– Меня туда не пустят, – повторил я.

– Пустят, – погрозил пальцем Косберг. – На джипе.

– Значит… – еще не понимая, что мне надо сказать, начал я.

– Это значит, Виктор, что тебе нужен джип.

– Где я его возьму, товарищ капитан?

– Этого я не знаю. Но я знаю, что другого способа нет.