Текст книги "Время воды"

Автор книги: Виталий Щигельский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)

Глава 24. РАЗВРАТ РОЖДАЕТ ПОРЯДОК

– Смотри, Виктор, смотри. Может быть, когда-нибудь ты напишешь об этом книгу. Мы – те немногочисленные счастливчики, которым доводится видеть, как женщины, преследуя весьма банальные цели, разворачивают курс огромной страны, – Косберг говорил странным охрипшим голосом, часто и нервно моргая. – Женщины! Женщины будут править Россией, поверь мне, Витек.

С каперангом было сложно не согласиться. В мягком освещении банкетного зала «Русского мира», среди отвратительных сатироподобных тел олигархов, хмельные изящные швеи выглядели божественно. Опутанные паутинами диадем, едва прикрытые лепестками вечерних платьев, они уже управляли реальностью. Желание подарить каждой из них особняк или яхту, забросать с ног до головы акциями газодобывающих предприятий, завещать нефтяную скважину или цементную фабрику – становилось практически непреодолимым.

– Жаль, что мы оба нищие, – пробормотал Косберг, с хрустом сжимая и разжимая пальцы. – Будь моя воля, ни одной не отдал бы этим свиньям. Если б ты знал, как я ненавижу эту большую политику… А может, хрен с ними? Может, рванем? Как тогда из «Авроры».

– Держите себя в руках, каперанг, – поспешил сказать я, почувствовав, что командир распаляется. – Вы же сами учили меня, что с изобретением телевидения революции старого образца стали невозможны… и мы с вами придем к власти не на штыках восстания, а посредством революции сексуальной.

– Да, да, – согласился он. – Спасибо, Виктор. Главное, не отчаиваться. С такими девчатами мы и до телевидения с тобой доберемся. С такими девчатами, ух!

Одновременно мы сдвинули на затылки белоснежные колпаки и вытерли пот со лбов. При составлении плана мы решили не фигурировать на месте событий и наблюдали за «пивным марафоном» из духоты горячего цеха. Шестерка «скунсов» – говнокопателей человеческих душ – в нарядных ливреях официантов, напротив, была брошена в суть событий и теперь увивалась вокруг столов, подсматривала в щели VIP-кабинок, просачивалась в туалетные комнаты, собирала оттиски и отпечатки, мысли, намерения и воспоминания. Их отчеты и доклады я запоминал и переписывал в клетчатую тетрадь.

Острая еда, обильное питье, отупляющая ресторанная музыка, обнаженные плечи швей делали свое дело – олигархи размягчались, теряли бдительность, становились амебными. В их сердцах распускались доселе неведомые сентиментальные чувства, побуждающие творить бескорыстное и хорошее… Но в тот самый миг, когда люди силы уединялись со швеями для нежных ласк, мы настигали олигархов. Застигали врасплох в привычной для них позе со спущенными до колен шелковыми панталонами.

Мы – это капитан первого ранга Косберг, старший сержант запаса Виктор Попов и два крупных парня из разделочного цеха ресторана «Русский мир». Парни привлекались для погашения нездоровых эмоций и нелепых телодвижений задерживаемых. Мы входили в апартаменты стремительно и бесшумно и, прежде чем наш визави успевал натянуть штаны, усаживались вокруг него на стулья.

Косберг спрашивал:

– Сынок, что ты делаешь тут на полу в таком виде? Ты случайно не болен?

– Нет, – ошеломленно отвечал тот.

– А выглядишь плохо, – продолжал каперанг. – Можно сказать, хреново. Мучает тебя что-то. Я угадал?

Олигарх тупо кивал головой.

– Угадал. Ты налоги-то платишь в казну?

– Угу.

– А не врешь? По глазам вижу: врешь! А может, ты и в армии не служил, сынок?

– Никак нет.

– О-о! Тогда совсем плохо, – голос каперанга грознел. – У врача справку купил?

– Никак нет, – шептал олигарх, снизу вверх глядя на Косберга, страх не позволял ему подняться с колен.

– С тех пор ты думаешь, что можешь купить за деньги все что угодно.

– Нет, не все…

– Молчи, сволочь! И не плюйся на мои брюки, – каперанг брезгливо поднимал ноги. – Ребята, что будем делать с этим ничтожеством?

– Порубим, на хрен, в азу, – дуэтом отвечали ребята из разделочного цеха.

– Не надо, – завывал олигарх. – Я заплачу.

– Нам не нужны твои деньги, – морщился Косберг и, после долгой наигранной паузы, за время которой потерпевший успевал вспомнить всю свою неприличную жизнь, добавлял: – Но деньги, мерзавец, нужны твоей Родине.

– Сколько?

– Сколько? – ревел каперанг. – Ты что, думаешь, Родина это кусок колбасы? Ты хочешь откупиться от Родины какой-то одной подачкой?

– Нет, нет… – шептал олигарх. – Я…

– Ты будешь давать, сколько потребуется, понял?

– Понял…

– Молодец. К тебе скоро придут. Жди. Пойдем отсюда, ребята, – командовал каперанг. – Здесь плохо пахнет.

И уже в дверях поворачивался и, впиваясь взглядом в распластавшегося на полу олигарха, бросал:

– А эта девка, которая тут была с тобой, она кто тебе?

– Так, никто…

– А на вид хорошая. Ты женись на ней, понял?

– Понял…

– И чтоб с платьем, с лимузином, с кольцом, со всем этим говном, понял?

– Понял…

– Я многому от вас научился, товарищ капитан первого ранга, многому научился сам, – говорил я вечером того же дня Косбергу. – Но не ожидал, что приручить олигарха будет так просто.

Мы стояли посередине поскрипывающего от ветра моста лейтенанта Шмидта и смотрели в темноту морского порта.

– В жизни, Виктор, все просто, – с печалью ответил Косберг. – Оттого все так сложно.

– Понимаю, – ответил я.

– Ну, тогда пошли спать. Нужно торопиться. Нужно успеть взять под себя как можно больше пузатых «тузов». Чует мое сердце, по нашим следам идут.

– Кто?

– Думаешь, патриотов в России мало? Офицеров, прапорщиков, милиционеров, пожарных?

– Думаю, слишком много.

– И я тоже так думаю. И многие из них, как и мы, одержимы понятием родины. Только вот понятия у всех разные, и одну общую родину больше нам не построить. Скоро свободные олигархи закончатся, нам станет тесно и придется сражаться друг с другом.

– Как во времена Ясно-Солнышка?

– Да. Только другим оружием. А пока иди спать. На сон – два часа…

Наш небольшой, но сплоченный отряд охотился днем и ночью. Мы расширяли невидимые границы Родины силой слова, почти никого не ударив. Через швей мы стали кровными родственниками со многими олигархами. Мы обрастали собственностью, как снежный ком, катящийся с вершины в пропасть.

За крупными олигархами последовали средние. За средними – мелкие, те, которых даже как-то стыдно было называть олигархами. А за мелкими – просто никто – неразличимые в лупу владельцы палаток с батарейками, зажигалками, петушками из жженого сахара и мохеровыми платками. За ними пришла очередь ходоков из дальних запущенных мест. Денег у них не было, но они несли с собой то, что смогли добыть: капусту, рыбу, грибы, пеньку и брус.

Как и предвещал Косберг, слух о новой «Родине» превратился в миф, миф – в былину, былина – в быль. Поделиться с Родиной теперь жаждали многие, хотя это чувство нельзя было назвать искренним. Это была защитная реакция на неизбежное зло. Или добро, если хотите.

Вскоре подконтрольная нам территория увеличилась настолько, что мы были вынуждены заняться вербовкой. Первой к нам пошла молодежь, та самая, что совсем недавно мечтала стать бандитами, теперь грезила о пятнистой форме с черной нашивкой «БОБР» на рукаве, наплечной кобуре толстой кожи, пружинистой койке в казарме и усиленном пайке из трех блюд. Военная форма придает человеку, особенно необразованному, ощущение силы и защищенности. Это я помнил по Костамукшам.

С каждым днем очертания «Родины» прорисовывались яснее и четче. Сферы интересов предприятия вышли далеко за границы города. Для управления и координации нам уже не хватало помещений подводной лодки, и в один прекрасный день мы, применив бессловесную психическую атаку, выбили из особняка на Фонтанке группу розоволицых чухонцев, занимавшихся скупкой и перепродажей наших природных богатств.

Косберг оккупировал бальную залу, пустую и гулкую. Эхо голоса каперанга летало в ней совершенно свободно, создавая эффект присутствия, даже когда капитан неделями не показывался на работе. На стене висела огромная геомагнитная карта, которая ежедневно обогащалась новыми стрелками и флажками подчиненных нам объектов, например: «Бакалея для гурманов Портос» или ООО «Нефтепридур».

Мне достался непосредственно кабинет, каким-то чудом уцелевший в жестких рамках пролетарской культуры, а с исчезновением пролетариата как класса и без всякой культуры вообще. Письменный стол из мореного дуба, обитый зеленым сукном. Высокое резное кресло. Потертый кожаный диван. Источающий малиновый свет абажур. Книжные шкафы, поблескивающие чешским стеклом из мягкого сумрака.

В верхнем ящике стола я нашел золотое перо, пачку выбеленной бумаги и круглые очки в черной оправе. Видеть я лучше не стал, но роговая оправа придала мне солидности, столь необходимой для государственного мужа. Вид очков, особенно у умственно близоруких людей, уже вызывает уважение и доверие. Сидя за столом в очках, с золотым пером между пальцев, среди тысяч книг с позолоченными корешками, я чувствовал себя крупным руководителем. Я извел пачку листков и полбанки чернил, выбирая, а потом, закрепляя манеру подписи, под конец тренировки прежняя моя закорюка «Попов» обрела вид изящных неповторимых завитков, достойных скреплять знаковые решения и договоры.

Кроме нас с Косбергом, в штаб-квартире нашлось место целой группе доверенных лиц. Всепроникающий ум каперанга и в этом вопросе разложил всех по своим полочкам (то есть по комнатам). Например, детскую оборудовали для холостых «выдр», дворницкую – для дежурной группы «БОБРа». Что касается «скунсов», то они находились повсюду и в то же время нигде. После операции «Пивной марафон» шестерка неприкасаемых перестала каким-либо боком предъявлять себя в обществе, тихо перебравшись на работу в тот невидимый фронт, который не способен заметить среднестатистический потребитель. Жалования они не просили, очередных званий не требовали. Я, пожалуй, забыл бы о существовании «скунсов», если бы не периодически подбрасываемые их отчеты и весьма интересные досье. Процесс сбора анализов, отпечатков пальцев, составления ментальных масок, слепков человеческих пороков и снимков человеческих слабостей развивался сам по себе, как самоцель, вне зависимости от моей воли, воли Косберга и, вероятно, воли самих «невидимок». Рафинированное бескорыстие, талант и профессионализм могут свернуть горы, сравнять их с землей, превратить землю в пыль космоса…

Началась большая работа, за которой время-оборот осознавался фрагментарно и смутно. То вдруг в шапке становилось невыносимо жарко, то, наоборот, ни с того, ни с сего сандалии примерзали ко льду.

Лишь две даты в году изменяли мое состояние: пятнадцатое мая и пятнадцатое октября – числа перехода формы одежды с зимней на летнюю и наоборот. Два времени года вместо четырех, утвержденные маршалом Ворошиловым и позаимствованные Косбергом, облегчали жизнь подчиненных, позволяя им не отвлекаться на пустяки. Пятнадцатого мая я выбрасывал в мусорный бак пальто и ботинки, а пятнадцатого октября снимал точно такие же предметы с манекена в принадлежащем нашей «Родине» магазине на Невском проспекте.

День за днем, месяц за месяцем, год за годом складывались в одну ровную, серую, крепкую, как бетонный забор, картину. Я работал без выходных, без бухла и пределы кабинета покидал только на выезды: расширять границы или пополнять бюджет. Я определял степень полезности, метод воздействия и возможную роль в системе «Родины» лиц, занимающихся предпринимательской деятельностью. Я выносил решение на основании коротких, ничего не значащих встреч, но чаще хватало нескольких качественных фотографий либо трехминутной любительской киносъемки. Несколько раз мне удавалось расшифровать код личности по газетным карикатурам.

В отчетные периоды я наряду со всеми участвовал в погрузочно-разгрузочных работах, выгружая или загружая из пятнистых экспедиторских машин мешки с деньгами. Деньги пахли деньгами и казались мне тяжелее сахара, который я когда-то таскал на своей спине.

Как действия «Родины-6» выглядели со стороны – я не знаю (это знают лишь «скунсы»). Может быть, наша деятельность походила на реформаторство, может быть – на вандализм. Но одно могу сказать точно: по вновь натянутым проводам пошел ток, в домах стало тепло, а на дверях парадных засверкали начищенные медные ручки.

Глава 25. РЕПРОДУКЦИЯ

Итак, будущее не волновало меня. Прошлое – тоже, хотя и проявлялось изредка в момент засыпания. Прошлое в настоящем напомнило о себе всего один раз, когда я случайно встретился с Димой.

Наша встреча произошла при следующих обстоятельствах. Я тогда «слушал» директора крупного завода, известного на всю страну. Завод выпускал сверхточные приборы навигации для кораблей и подводных лодок. Точнее, не выпускал, чем не отличался от многих прочих заводов. Каперангу понадобилась новая многократная лупа, и он спешно отдал приказ принять движущееся и недвижущееся имущество и личный состав разрушающегося производства под флаги своей эскадры. При всей очевидной необходимости лупа являлась предлогом, заинтересованность Косберга в данном вопросе объяснялась особенностью психотравмы, полученной в батискафе глубоко под водой, и страстью к точным навигационным приборам, имеющей те же подводные корни.

Дело казалось легким. Директор был человеком старой закалки и новой закваски, то есть безынициативным, жадным, хамоватым, с острым чувством иерархии. Его понимание долга было развращено и разрушено «перестройкой», поэтому жадность существенно превалировала над страхом. В Бога директор не верил, но в складках его ума пряталось понятие некоего «черного дня» – упрощенной схемы страшного суда. Впрочем, неограниченная власть над заводскими активами, простота слива денег в различные «левые» фирмы – наводила директора на мысль о возможности реинкарнации. И не где-нибудь, а на спокойном, стабильном, демократическом Западе.

Вот таким неказистым был внутренний мир этого неказистого постсоветского человека, плотного, краснолицего, одевающегося по моде членов политбюро. Чтобы узнать о нем все, мне хватило полчаса отдаленного «слушания».

Сжатые сроки, положенные Косбергом на решение вопроса, не предполагали изящества и экспромта, так приятного профессионалу, да и сам директор не заслуживал изящества, поэтому я действовал прямолинейно и грубо. Я взял с собой четверых очень крепких и очень тупых ребят, помешанных на сиамских близнецах Брюсе Ли и Чаке Норисе, и под видом госзаказчика из Великого Устюга проник на территорию завода, а затем и в директорскую приемную. Мы выпили по две чашки чая и съели коробку конфет, пока до директора дошло, кто мы такие. Он попытался кричать, и ребятам пришлось повозить его по дубовому паркету. Кабинет был просторный, и после трех кругов по полу понимание пришло – директор выразил готовность внести необходимые изменения в учредительные документы, которые вводили производство в состав наземной флотилии Косберга, или, говоря юридическим языком, ставили заводские активы на баланс госкорпорации «Родина-6», собственноручно подписать и тихо уйти на пенсию.

Эта рядовая история не имеет прямого отношения к Диме. Это всего лишь маленький паззл в мозаике возрождающейся империи. Просто ее окончание соприкасается с Диминым появлением. Я встретил Репу, когда покидал проходную завода, оставив «бобров» следить за легитимным переоформлением документов.

Я выходил из дверей проходной, он вылезал из разрисованного драконами джипа с хромированным кенгурятником – подобием средневекового тарана. Дверь Диме угодливо открывал большой бесформенный человек, дымящийся на морозе, словно свежая куча навоза. Другой навозник, размером чуть больше, исходил испарениями возле капота. Куртка большего человека топорщилась под левой подмышкой, намекая на кобуру, а взгляд блуждал по темнеющему пространству в поисках возможной угрозы. По мне этот взгляд пробежался, не останавливаясь, словно я был барельефом, частью заводского фасада. Мы же с Димой заметили друг друга, причем одновременно.

Я отвел взгляд и попытался завернуть за угол в тихий слабоэлектрифицированный переулок, где бы меня растворил полумрак. Он же, видимо, до сих пор остро нуждался в одобрении одноклассников и товарищей по двору, отчего закричал по-бабьи:

– Витька, стой!

Я чертыхнулся, но повернулся и махнул рукой.

Перед тем, как посмотреть ему в глаза, я пообещал себе не залезать глубоко в его голову, так как не хотел портить воспоминаний о давней дружбе.

– Бухаешь, бл…дь? – спросил он, приблизившись.

Два его приятеля остались стоять у автомобиля. Один достал похожую на кирпич рацию и сказал в нее нечто малоразборчивое. Другой ударил ботинком по колесу, но, видимо, неудачно, так как «ойкнул» и схватился за ногу.

– Бухаешь, бл…дь? – повторил Дима настойчивее.

– Типа того, – ответил я.

– Так я и думал, – Дима окинул меня цепким взглядом, вероятно, производя кое-какие подсчеты. – Неважно выглядишь. На заводе, что ли, работаешь?

– Ну.

– Инженер или конструктор. Угадал?

– А то, – согласился я.

– Наверно, и жена от тебя сбежала. Ну, скажи, что я не прав?

– Не скажу.

Логика у Димы имелась: когда я собирался к директору, то хотел выглядеть именно как инженер-конструктор из уездного города. Потому на мне были серая ушанка из кролика, серое в рубчик пальто до колен, мятая рубашка в крупную клетку и жеваный галстук с окислившейся латунной заколкой. В руке я держал дерматиновый «дипломат», перетянутый пружиной от эспандера для подстраховки, так как один из язычков-замков на «дипломате» не застегивался. Моя внешность располагала к себе мелких жуликов и усыпляла бдительность преступников крупных.

Дима был одет как человек, который сам берет биту, когда надо ударить, и надевает очки, когда надо позаниматься коммерческими делами. То есть в очках с дымчатыми стеклами, в большой черной кепке с висящими, как у таксы, ушами, в зимнем термокостюме «Адидас» и с «дипломатом», который, в отличие от моего, закрывался надежно и был выполнен из легкого пластика, покрашенного под «металлик».

– А ты дела крутишь? – спросил его я.

– Какие уж тут дела, так, делишки, – Дима насторожился и спрятал «дипломат» за спину. – А почему ты спрашиваешь?

Вопрос заставил меня прислушаться. В голове у Димы сквозило, как в туннеле метро, но мысленные потоки были разбиты на два главных маршрута. Одни маршрут назывался «как бы чего отжать», другой – «как спрятать отжатое, чтобы другие не отобрали». По этим туннелям и двигались его мысли туда и обратно, обратно и туда. Достаточно примитивная, но устойчивая и потому часто встречающаяся в безыдейном пространстве система. Психика его выглядела разбалансированной, сильно искаженной эмоциональной рябью. Это могли быть и наркотики, и азартные игры, и истеричная, но умная женщина-манипулятор.

– А почему ты спрашиваешь? – опять повторил Дима, на этот раз он взял выше почти на октаву. – Объясни!

Два навозных дымящихся человека уловили Димину напряженность, переглянулись и попытались зайти мне за спину.

Я не отвечал, и напрасно, потому что в голове Димы плодились неверные и опасные предположения: Витя, ты что, следишь за мной? Причиной агрессивного поведения Димы был иррациональный страх. Самые разнообразные страхи ходили ветрами по стране и преследовали не только людей бедных и маленьких, но и больших. Только у больших и богатых была возможность спрятать свой страх за яростью или высокими воротами загородного особняка. Этот страх заставлял многих терять человеческое достоинство. Чтобы погасить нарастающую паранойю, я мог попытаться отвлечь Репу чем-нибудь либо запугать еще больше. Так как я был в меньшинстве, то решил действовать по первому пункту.

Я сказал ровным усыпляющим тоном:

– Мне чужие дела не интересны. Я закончил работу и иду в баню, у меня горячей воды нет дома.

– В баню? – переспросил Дима.

– В баню, – нежно повторил я. – Русскую. Свежий березовый веник. Две бутылки пива. Хвостик колюшки.

– Хвостик?

Дима повелся, но, чтобы не показаться слабым, прикусил задрожавшую было губу. Соленый рыбий хвостик вызвал в его мозгу позитивные ассоциации, воспоминания о безмятежной юности, когда он пил пиво ради удовольствия в компании преданных друзей и красивых, но верных и не коммерчески настроенных девушек. Пил от любви, а не от страха.

– Колюшки, – подсказал я.

– Неужели той самой? – переспросил он снова, все еще не доверяя мне до конца. – Не слышал я, чтобы в наше время можно было свободно разжиться колюшкой. Сухариков, чипсов и другого говна навалом. А колюшки нет.

– Есть. Мужики безработные на заливе из лунок цепляют на донки, солят, сушат, продают незадорого.

– Без глистов?

– Обижаешь, Дим. Это не китайская кухня.

– А в какую баню ты ходишь? С кабинками, где массаж с пузырьками и шлюхи?

– Я хожу в настоящую. С реальными тазиками вместо дутых твоих пузырьков.

– Экономия?

– Ностальгия.

– Ностальгия… – повторил он за мной. – Понимаю. А одежду у меня там не скоммуниздят?

– Как спрячешь.

– Хорошо, – согласился он и, повернув голову, крикнул бесформенным бабуинам по-девичьи высоко и звонко: – Что стоите? В баню! В баню, козлы!

В бане оказалось необычайно чисто и пусто. Банщики выглядели трезвыми, напуганными и вели себя крайне любезно. Вероятно, это было делом рук и ног Диминых бабуинов, которые успели выставить лишних свидетелей и навести порядок, пока мы с Димой заправлялись пивом у ларька напротив бань.

Теперь бабуины дымились и прели в своих черных костюмах, как два спящих вулкана, в парной. Дима сидел на верхней полке, вцепившись в пивную бутылку, и улыбался блаженной улыбкой.

– Ты не представляешь, Витек, чего я добился. И ты не представляешь, как я устал. Некоторые говорят: «Иди в баню». Они думают, что это ругательство. Они не понимают, Витек, как здесь кайфово. Как мне кайфово, а-а-а… – ему явно не хватало слов, и он многозначительно растягивал звуки. – Типа мне двадцать лет, и у меня еще все впереди. Нет, пусть двенадцать, не двадцать. И мне еще не нужно ни денег, ни баб, ни бухла, и я еще хочу сделать что-то полезное, настоящее. Понимаешь?

Я слушал вполуха, изредка кивал, устроившись двумя ступеньками ниже. Определенно, сейчас он не врал, больше того, он был со мною откровенен, как откровенны сильно пьяные, потерявшие контроль люди или люди трезвые, но почуявшие близость раскаленного утюга возле оголенного живота. Я являлся уполномоченным органом «Родины-6», но еще не был наделен правом отпускать чужие грехи, да и смысл Диминых слов не интересовал меня. Я глядел сквозь его красный, покрытый слипшимися волосами лоб и видел прошлое. Тот злополучный день, когда Дима и Шнейдер, не став будить меня, получили по накладным Снеткова товар, а затем перепродали его группе ребят с характерными мало-охтинскими лицами. Когда Снетков и товарищи гасили меня в моей же квартире, Дима летел на юга, посасывая мартини. Это выглядело как предательство, причем не спонтанное, а спланированное. Я смотрел на детский Димин лоб, и мне хотелось, чтобы это была ошибка обретенного мною видения, но… К сожалению, я не ошибался. Я уже не умел ошибаться.

По неписанным правилам деловой этики мне следовало отомстить Диме, но я колебался и с какой-то озверелостью запихивал в рот куски недочищенной воблы, кровожадно рвал высушенное мясо зубами и топил в больших глотках пива. Я пытался успокоить себя. Я ждал насыщения, пресыщения, которое сделает меня безразличным.

А Дима все плел какую-то ересь, пил пиво, смеялся. Два его телохранителя – две дымящиеся кучи говна – хотя и высились рядом, но уже не представляли опасности. Пот тек ручьями по их изможденным от жара телам, по рукавам и штанинам, по швам бронежилетов и низким бугристым лбам.

Все, что можно было узнать, я узнал, но не мог определиться с решением. Только Косберг мог дать совет. Косберг мог стать третьей независимой стороной, способной объективно оценить положение. Но в планах каперанга пока ни Диме, ни его бизнесу не было места. Время Косберга стоило несоизмеримо дороже. Поэтому я сказал своему товарищу, что иду в туалет, и покинул парилку. В предбаннике я быстро оделся и вышел на зимнюю улицу распаренный и недомытый. Я решил подождать того времени, когда бизнес Димы вырастет до интересующих «Родину-6» размеров и автоматически попадет в зону наших интересов. Я надеялся, что встреча – это знак, и ждать придется недолго.

Таким образом, прошлое, вмешавшись в настоящее всего один раз, отразилось на моих будущих предпочтениях.