Текст книги "Время воды"

Автор книги: Виталий Щигельский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)

Глава 26. ТЕНЬ ИМПЕРАТОРА

Повторю еще раз: в годы восстановления, восхождения и возрождения никто из нас, членов ядра «Родины-6», не жил. Внутри нас и вокруг нас не было ничего. Был только долг. Все мы жили долгом. Мы собирали долги. Мы отдавали долги. Мы искупали вину перед Родиной…

Искупление пришло неожиданно. Я проснулся посреди ночи от сигнала тревоги. Не раздумывая, выскочил в коридор и бросился к кабинету Косберга. По пути я несколько раз столкнулся с особо безмозглыми «бобрами», которые, запутавшись в планировке дома, бежали в противоположную сторону.

То ли я двигался слишком медленно, то ли спал слишком крепко и не смог вовремя среагировать на сигнал тревоги, но в зале было уже полно народу: «выдры», «бобры», какие-то гражданские лица. Все они смотрели на меня, улыбаясь. Это казалось странным, обычно зал пустовал: распластанная во всю стену гигантская карта, низкий письменный стол точно под люстрой, гавайский гамак в правом углу и лежащий в нем Косберг – вот и вся утварь, которую я когда-либо видел здесь. Теперь зал был полон столами, заставленными напитками и едой. Допотопный катушечный магнитофон тянул «Малиновку». Под потолком покачивались синие и розовые воздушные шарики. Как на свадьбе у прапорщика, подумал про себя я и спросил, натягивая на нос очки, чтобы скрыть удивление:

– Что происходит? Где Косберг?

В ответ раздалось сиплое и нестройное «хи-хи-хи», будто присутствующие пропустили по паре стаканчиков.

Я попытался разглядеть среди толпы человека с красной повязкой на рукаве, но не нашел, поэтому сказал как можно суше:

– Дежурный по штабу, доложите, где Косберг?

– Косберг теперь вы, товарищ Попов! – отрапортовал из толпы некто невидимый.

– Что это значит?

– Это значит, дорогой Виктор… – раздался знакомый голос за спиной.

Я обернулся. Косберг стоял в двух шагах от меня с бутылкой детского шампанского и шоколадкой. На нем были лимонного цвета френч с аксельбантами и красные шелковые панталоны – одежда африканских диктаторов-каннибалов.

– Это значит, дорогой Виктор, – продолжил капитан, – что теперь ты вместо меня назначен руководить системой обогащения «Родины-6». И весь этот маскарад вокруг – ради тебя.

Толпа заулюлюкала и захлопала, но Косберг заглушил шум едва заметным взмахом руки:

– Ты, конечно, не будешь называться каперангом, потому что не может быть двух каперангов на одном корабле. Но кавторангом – пожалуйста.

– Кавторангом?

– Да, капитаном второго ранга. Согласись, неплохая карьера: в кавторанги из юнг.

– В общем да. Но что будете делать вы?

– Я? «Родина» делает успехи, и меня, Виктор, поэтому тоже повысили. Но где бы я ни был и кем бы я ни был, я буду оставаться твоим капитаном и буду продолжать курировать твою личность. Это моя обязанность, мы ведь дали друг другу клятву, ты помнишь?

В логическую кладку каперанга некуда было вставить лезвие бритвы, не то что мое одинокое слово. И все же одна его фраза меня поразила: он сказал, что его тоже повысили. Кто мог повысить его? Как такое вообще могло быть?

– Вас повысили, каперанг? Разве вы не сами?.. – начал я.

Косберг перебил:

– Каждый подчиняется кому-то. Каждый, кто руководит. И закончим на этом. Ты лучше спроси: почему именно сегодня?

– Хорошо. Почему?

– Потому что у тебя день рождения, юнга.

– Кавторанг, – поправил я каперанга.

Но он не разобрал моих слов. Их не услышал никто. Мои слова утонули в гуле музыки – кто-то включил магнитофон на полную громкость.

– К нам приехал, к нам приехал Виктор Владимирч дорогой… – донеслось оттуда. И было нестройно, но бодро подхвачено полутора сотнями голосов под выстрелы винных пробок.

Не разделяя всеобщих восторгов, я приблизился к каперангу и крикнул в его ухо:

– Я не хочу праздника, Косберг. И не собираюсь находиться здесь с этими людьми.

– Правильно, с подчиненными пить – себя не уважать. С другой стороны, пьянки способствуют укреплению коллектива, так что рюмку-другую пропустить, может, и стоит, и я бы за компанию, а?

– Не хочу.

– Твое право, я тебя догоню, – каперанг дал отмашку, и музыка смолкла, а за ней замолчали присутствующие, в тишине стало слышно, как пена шампанского стекает по стенкам бокалов. – Вот что такое скромность. Берите пример с подполковника, – назидательно сказал Косберг. – Но не пропадать же еде, черт возьми! Приказываю всем есть и пить. Через четыре часа отбой. Время пошло…

Как и куда пошла пища, вылилось шампанское, пролилась водка, и чем все это закончилось – предугадать было нетрудно. Я потерял к винопитию и сопутствующим ему процессам научный и человеческий интерес. Я возвратился к себе в кабинет, сел за стол и, чтобы привести мысли в порядок, принялся отшлифовывать подпись. Назначение вызвало во мне приступ мизантропии. Впервые за много лет захотелось домой, но дома у меня не было.

Тяжелые мысли мог развеять только каперанг и он их развеял, ворвавшись внезапно и шумно и, похоже, уже изрядно приняв на грудь:

– Стихи пишешь, философ?

– Ну что вы…

Каперанг уперся кулаками в поверхность стола и с интересом посмотрел на меня:

– Тоска по суше?

– Типа того.

– По дому?

– Точно.

– Я так и думал. Я долго думал, что подарить тебе и… Вот, держи, – он протянул мне пару ключей, соединенных медным кольцом, длинный ригельный и короткий английский.

– Это же ключи от моей комнаты! – догадался я. – Но она не принадлежит мне больше. Я отдал ее за долги.

– За долги отдал, за долги и возьмешь, – подмигнул капитан.

– Это невозможно.

– Невозможно? Вздор! – каперанг недовольно наморщил нос. – Сверхвозможно, говорю тебе я. Берешь полный «уазик» «бобров» и – вперед.

– Юридически невозможно, – пояснил я.

– Юридически? – смутился Косберг, но тут же нашелся: – Ну, и юриста по дороге найдешь. Сейчас юристов – как грязи. На месте и переоформишь.

– А так честно?

– Конечно. Ты работал на Родину. И она на тебя поработает: поощрит комнатой. Даже не комнатой, отдельной квартирой. Так что, как приедешь, забирай всю. Ну, что сидишь? Собирайся, а то я передумаю…

Для отбора квартиры у мало-охтинских я рекрутировал самых низкорослых «бобров», постриг наголо и одел в яркие костюмы «ПУМА» китайской работы, чтобы спецназовцев приняли в криминальной среде за своих. Я не хотел кровавых разборок, поэтому каждый прошел инструктаж и был экипирован ящиком дагестанской паленой водки.

План захвата бандитов по сути и духу повторял «Благотворительный пивной марафон» для олигархов в ресторане «Русский мир», план основывался на устойчивых человеческих качествах: неумеренности, жадности и безусловной любви к халяве. «Бобрам» надлежало проникнуть в квартиру под видом ищущих «дел» гастролеров, войти в доверие мало-охтинских путем совместного распития алкоголя, дождаться, когда бандиты напьются, перемотать их скотчем и вызвать меня.

Я понял свою ошибку, когда, не дождавшись условленного сигнала, самостоятельно пробрался в квартиру. Грязь, пыль, копоть, остатки еды, осколки посуды и двадцать два поверженных тела – вот что я обнаружил, проводя археологические раскопки. И ни капли свободного алкоголя, только переработанный. Похоже, «бойня» продолжалась всю ночь.

Двадцать две проспиртованных мумии в спортивных костюмах я выложил в ряд в коридоре. Я собирался отыскать среди них старых знакомых – Ваню и Леху, тех самых, которые вымогали у меня комнату. Они были здесь, я это чувствовал, но отличить от прочих не мог. Так же как не мог опознать среди пьяных бандитов четверку «бобров». Пьяные люди похожи, пьяные гопники – похожи особенно.

Следуя «букве», мне требовалось привести компанию в чувство, промыв им мозги и желудки и облив холодной водой. Затем провести допрос по всей форме и установить истину. Зная истину, можно было начинать мстить. А можно было следовать «духу» и ничего не устанавливать, разыскать Серафиму и Генофона и жить, как прежде, мирно и тихо.

Я словно стоял на развилке дороги, не зная, какую сторону выбрать. Вспомнил все хорошее, что случилось со мной. Затем вспомнил плохое. И не ощутил ни горечи, ни обиды. Я чувствовал только скверный запах в квартире. Что бы я ни выбрал, начинать следовало с уборки, поэтому вызвал на помощь дежурное отделение.

Грузовик закряхтел под окном минут через двадцать. Из него беспорядочно высыпали «бобры» в пятнистых комбинезонах и черных шапочках. Они разбили входную дверь кувалдой, не уточнив, заперта ли она, и загрохотали по ступенькам коваными башмаками. Поднимаясь по лестнице, они сквернословили и толкались. Если бы кто-нибудь хотел убежать от них, он бы наверняка убежал.

– Кто это их так? – спросил старший группы, широкий детина с маленькой ореховой головой, который первым вошел и увидел полутрупы. – Вы, Виктор Владимирович?

– Это спирт, – нехотя пояснил я.

– А-а-а… – протянул он. – Понятно. Я-то подумал, они того, умерли, а им оказывается хорошо.

– Думаешь? – с удивлением переспросил я, мне показалось, что этот «бобер» умеет шутить.

– К колдуну не ходи, – подтвердил тот. – Как иначе. Они щас вообще ничего не соображают.

– Это хорошо? – нахмурился я. – Впрочем, мне без разницы. Проверьте, есть среди них «наши»?

«Бобры» склонились над павшими.

– Вроде бы все не «наши», – ответил старший после недолгого перешептывания.

– Должны быть, смотрите лучше.

«Бобры» опять осмотрели лежащих, и старший сказал:

– Тогда, выходит, все «наши».

– Прекрасно, – сощурился я.

Каждый из этих ребят обладал чудовищным здоровьем и силой, мог без портящей воздух техники одним топором вырубить просеку от Пскова до Владивостока, выкорчевать пни и засеять целину рожью и льном. То есть каждый «бобер» по своим потенциальным возможностям был сравним с мини-трактором, а по ряду свойств превосходил агрегат, ибо не требовал специальных масел, тосола, солярки, а, напротив, ел и пил все подряд. Однако, вместо того чтобы реализовать истинное предназначение, «бобер» бегал по городам в стае подобных, в тесной шапочке с прорезями для глаз, размахивал резиновой дубинкой, гнул о шею трамвайные рельсы, дрался, пьянствовал, трахался без любви и ответственности, зачинал идиотов. То же самое касалось и мало-охтинских, и больше-охтинских, и прочих подобных. Я подумал, что стоит изменить некоторые условности и развернуть вектор зависимости в противоположном направлении.

– Обыщите их. Заберите деньги и документы, – приказал я. – Потом грузите в кузов и везите в ближайший колхоз. Какой, кстати, ближайший?

– Шушары, товарищ кавторанг.

– Значит, в Шушары. Когда они придут в чувство, обеспечьте их ручным инструментом и гоните на вырубки.

– На вырубки кого?

– Леса. Теперь только леса, – пояснил я раздраженно.

– Сколько надо рубить?

– Пока не исправятся.

– А куда девать лес?

– Не вашего ума дело.

Это был действительно интересный вопрос. Над его решением мы с каперангом задумались всерьез и надолго.

Взращенный как личность и возмужавший как особь среди бескрайних водных просторов, Косберг боялся леса, особенно хвойного. Я, как в меру образованный городской житель, считал лес пережитком прошлого и имел к нему такое же отношение, как и расположенный в помещениях «ЛенЛесТорга» склад, в котором Керим хранил замороженные куриные ноги. Вместе с тем, суровая действительность требовала пересмотра привычек и мнений – наша «Родина», как и предсказал Косберг, оказалась далеко не единственной. Отчеты и рапорты, поступавшие от невидимых «скунсов», свидетельствовали, что свободное экономическое пространство стремительно и неуклонно сужается, попытки проникновения на сопредельные территории грозят многосторонней войной. Последний отчет и вовсе показывал, что на просторах внешне единой и неделимой страны насчитывается около десятка самостоятельных «родин» с ярко очерченными интересами в определенных отраслях экономики.

Верховный аппарат той из «родин», что села своей безразмерной задницей на нефтяную иглу, состоял из выходцев и выбросов бывших органов внутренних дел. Их коммандос были малообщительными и скрытными, хотя узнаваемыми издалека – все они имели апоплексический нервозный вид.

«Родиной-0,5» и монополизированным ею спиртом заправляли бывшие комсомольские вожаки, мятые и испитые, горько ностальгирующие по ушедшим временам. Они отличались особым коварством и подлостью.

Еще одна «родина» была представлена кланом пожарников. Пожарные справедливо считались самыми ограниченными и консервативными. Зная, что все на свете может сгореть до золы, они не признавали ни банкнот, ни векселей, ни кредитных карточек, они копили средства в пузатых золотых слитках, золото же хранили не в банках, а в красных пожарных грузовиках. В них же они ходили в свои походы на бизнес.

По тем же принципам формировалась и складывалась человеческая инфраструктура в тех «родинах», которым удалось застолбить за собой уголь, металлы и газ.

Кланы комплектовались бюрократами, судьями, разведчиками и контрразведчиками, предприимчивыми представителями духовенства и лицами, призванными охранять природу и культуру от посягательств интеллигенции.

Свою «отчизну» пытались создать даже гомики. Начав скромно и тихо с пирсингов и педикюров, они постепенно захватили все коммерчески выгодные участки искусства.

И это были не какие-нибудь бандиты, а люди, пребывающие на весьма почетных и уважаемых должностях. Все они, в силу профессиональной и личностной выучки, являлись носителями насилия: отъемщиками, фискалами и провокаторами – и не могли быть полезны в созидательных областях. Население, подпавшее под перекрестный гнет целой сети государственных аппаратов, привычно помалкивало, язык не поворачивался от страха или от пьянства. Общество переваривало само себя, становясь собственной противоположностью – антиобществом. Впрочем, мотивы населения интересовали меня меньше всего, в период реабилитации на подводной лодке Косберга я навсегда утратил с ним связь.

В основе развития малых «родин», в том числе и нашей, лежала потребность в экспансии. Без экспансии наступает стагнация. Без экспансии невозможно счастье как государственное понятие.

Поначалу, когда «родины» больше походили на шайки, чем на державы, они развивались достаточно хаотично – каждая пыталась забрать себе то, что находилось ближе. Но вскоре (практически одновременно) у «родин» проявился инстинкт самосохранения, подтолкнувший их к четкой специализации. Был ли этот инстинкт врожденным свойством родинообразующих индивидуумов или же был привит неким находящимся над схваткой субъектом, разводящим участвующие в процессе огосударствления стороны по разным углам, я не знал, а Косберг говорить на эту тему отказывался, буквально выходил из себя, когда замечал, что мои вопросы касаются этой темы.

Но именно инстинкт самосохранения вкупе с самобытностью личности Косберга повел «Родину-6» в леса, в то время как остальные устремились к более понятным вещам: спирту, нефти и газу. Лес на тот момент принадлежал биологическим, а не названным зайцам, медведям и лосям, то есть был абсолютно ничьим. Поэтому, даже ничего не зная о лесе, глупо было бы не наложить монополию на все, что в нем находится. Данное решение в перспективе оказалось стратегически верным. Пусть из леса больше не делали кораблей, пеньку заменили синтетические канаты, но кругляк с удовольствием покупали жадные до чужого «западники», вероятно, чтобы не рубить у себя, и дальневосточные и центрально-азиатские племена, у которых все свое давно было вырублено.

На лесозаготовки было рекрутировано максимальное количество «бобров», чья психика сравнима с полупроводником и зачастую перегорает от сложных перипетий городской жизни. В черте города остались два взвода для охраны особо важных объектов, ибо бездействующая армия представляет опасность, особенно в мирное время. В эргономических целях решено было не приобретать технически сложных машин и механизмов. В дело пошли проверенные тысячелетиями лопаты, тачки и топоры. Высокая производительность обеспечивалась четким разделением труда на «первых бобров» и «вторых». Сначала работали «первые» номера, в то время как «вторые» их надзирали и конвоировали. На следующий день они менялись ролями и «первые» вымещали на «вторых» горечи и обиды. В результате и суммарная агрессия была на нуле, и кривая добычи леса неуклонно шла вверх.

Сам я в лесу бывал редко, ограничился тем, что сварганил ксиву ведущего специалиста по чаге. Косберг – и того реже, с тех пор, как мы избавились от избытка «бобров», он увлекся кредитно-финансовой деятельностью, в его кабинете появились говорящие по-японски весы, на которых он взвешивал и перевешивал мешки с валютой. Иностранные деньги он отправлял в Москву спецавтотранспортом, которым вывозят из города мусор.

– Вы до сих пор презираете деньги, каперанг? – спросил я однажды.

– Да разве это деньги? – в ответ спросил Косберг, отвлекшись от перевешивания. – А знаешь ли ты, Виктор, что я, как командир лодки, получал триста «рэ» на берегу и еще плюс столько же в море – походные, а еще паек и амуниция, включая нижнее белье. Вот это были деньги. А сейчас… от этих денег все зло.

– Тогда зачем все это нам? – недоумевал я. – Упраздним деньги, введем честный товарообмен…

– Было бы справедливо поступить так, но… – Косберг наморщил нос. – Но, видишь ли, этого я не решаю. Там, наверху, знают больше.

– Где это «там»?

– Ну, там, – неопределенно ответил он, сплюнув под ноги. – В общем, мне так сказали: та из «родин», которая привезет больше всех денег в Москву, получит право подмять под себя все остальные.

– В Москву? Вот, значит, откуда растут эти ноги, – пробормотал я, поняв намек о природе хозяина Косберга. – Значит, скоро деньги обесценятся окончательно. Но, товарищ капитан, они не обманут?

– Не знаю, – Косберг почесал за ухом. – Вроде бы, не должны. Кое-какие правила их игры я понимаю, кое-какие – нет. Думаю, они выбирают самую жизнеспособную «родину», изучали Дарвина и испытывают теперь его постулаты на нас.

– А вы?

– Зачем мне какой-то Дарвин? Я побывал во внутренностях океана, в самых темных его уголках. Океан не сюсюкается с тобой, он либо учит тебя, либо убивает. Неопытному подводнику кажется, что в мутной воде основная борьба ведется между хищниками и планктоноядными, но на самом деле это всего лишь процесс питания. Настоящая борьба идет среди родственников: окунь против окуня, акула – против акулы, осьминог – против осьминога. Так выясняется слабый. Слабого можно есть. У людей точно так же, а у «родин» – тем более.

– Хорошо. Допустим, мы первыми соберем деньги. А они возьмут нас и кинут. И плевали они на Дарвина и на виды.

– Да, такая вероятность имеется, но не хотелось бы в нее верить. Они там, наверху, считают себя офицерами, а значит, у них честь, долг, присяга…

– А если они не настоящие офицеры?

– Мне иной раз тоже так кажется, Виктор. На этот случай я держу субмарину под парами. Там хватит места и для тебя.

– Чем в сложившейся ситуации заняться мне? Может, тоже отправиться рубить лес? – предложил я. – Чтобы быстрее собрать эти деньги.

– Нет, Виктор, ты нужен здесь. Следи за событиями. С твоим даром ты должен первым почувствовать, если что-то пойдет не так. Ходи туда, где собираются серьезные люди, смотри и слушай, фильтруй – это ведь тоже труд. Думаю, что в твоей тетради еще остаются пустые места.

– А могу я заняться личным вопросом?

– Ты, как офицер, как кавторанг, имеешь на это право. Только без бухалова и бл…тва.

– Товарищ капитан, сколько времени прошло, я исправился.

– Вот и проверим…

Глава 27. ТАНЕЦ С САБЛЯМИ

Вечером того же дня я воспользовался опрометчивым разрешением Косберга и пустился в одиночное плавание по маленькому океану своей собственной жизни. Я не собирался ограничивать себя в желаниях, средствах и способах. Я отпустил охрану, выключил мобильный телефон и экипировался, как подобает преуспевающему обывателю, скопировав костюм с рекламной растяжки, на которой примерная упитанная семья из четырех человек и мохнатой собачки любовно гладила корейский джип, взятый в кредит. Выражение лица я позаимствовал у главы семьи и, оправив помпон на красно-зеленой шапочке, шагнул в серую слякоть улицы.

От света разноцветных лампочек, густо опутавших фасады магазинов и супермаркетов, рябило в глазах. Я повернул прочь от пестрящей коммерции и побрел в сторону жилых кварталов, где начинались сумрак и хмарь.

Я давно не ходил пешком, поэтому двигался медленно, поглядывая по сторонам и втягивая воздух. Дома стояли подсвеченные, но обшарпанные, некоторые были затянуты москитной сеткой. Экспансия закончилась, развитие не началось. Восстановление и реставрация не интересовали ни одну из действующих «родин». Зато вопросы собственности, казалось, были решены окончательно и бесповоротно. Все видимое, осязаемое, обоняемое пространство было четко поделено, не оставалось пустот и зазоров. Специальными водяными знаками отраслевой принадлежности «родинам», значение которых лежало за пределами понимания рядового потребителя-обывателя, были помечены все офисные центры, рестораны, магазины, супер– и пупер-маркеты, случайным образом уцелевшие производства. Маркировка стояла на музеях, мостах, станциях метро, игровых и детских площадках, парках, садиках, лестничных пролетах, на бачках мусоросборников.

Проходных дворов почти не осталось, в арках встали литые металлические ворота, как в мрачные феодальные времена. Со стен фасадов гроздьями свисали мутноглазые видеокамеры. Черные ходы в парадных были забиты или замурованы. Город скрывал свою изнанку от посторонних. Редкие прохожие были лишены возможности самостоятельной работы с пространством, произвольного перемещения из пункта «Б» в пункт «А». Они двигались по узким тротуарам, каждый их шаг писался на пленку, словно они были шпионами. Автомобилистов ограничения затрагивали в еще большей степени, хотя последние были уверены в обратном. Автомобиль дает иллюзию свободы, даже когда пристегиваешь себя к креслу ремнем.

Жизненное пространство обывателя сжалось и упорядочилось: рабочий уголок – ящичек банкомата – прямоугольник супермаркета – куб однокомнатной квартиры – параллелепипед телевизора – коробка еды. Ничего лишнего, ничего выбивающего из колеи. Население выглядело подкормленным, самодовольным, загорелым, ощипанным и готовым к использованию. Дешевая еда, доступный загар, просторные автомобили с большими багажниками, толстые глупые дети. Всеобщая благодать.

Хотя, когда приходило время удовлетворения потребностей, обыватель вел себя по-прежнему дико. А желание потреблять охватывало обывателя после каждого блока рекламы, предсказуемо, но нестерпимо, как дефекация при дизентерии. Охваченный желанием обыватель бросал заведенный автомобиль на дороге и исчезал в близлежащем магазине или кафе, чтобы купить себе новую кофточку или набить брюхо. Обыватель совсем разучился терпеть. И если с местом обывателя в обществе все было понятно, то с ролью его дело обстояло сложней. Кто такой обыватель, зачем он, и может ли он однажды стать гражданином? Пока ответа на этот вопрос не существовало, и обыватель был предоставлен сам себе. Бегло «прослушав» и «просмотрев» дюжину первых попавшихся на пути обывателей, я потерял интерес к дальнейшим исследованиям.

Впрочем, в иных девушках-обывателях проглядывало вполне человеческое желание, хотя сами они это скрывали. Они, казалось, были заколдованы и остро нуждались в странствующем Дон-Кихоте или хотя бы в его помощнике. Мне хотелось избавить таких девушек от внутренних противоречий. Для этого нужно было выудить их из машины и завалить в ближайшем отеле или подъезде, где за пятнадцать минут снять интоксикацию.

К сожалению, все подъезды были плотно закрыты, и мне оставалось идти дальше, оставляя гражданок один на один с их комплексами.

Прекратив внешнее наблюдение, я обнаружил себя вышагивающим взад-вперед по Мучному переулку возле здания, где когда-то размещался мой склад. На месте скромной таблички «ЛенЛесТорг» поблескивало мраморное панно, черное с золотом «ООО Три Героглу». Хотел ли я видеть Машу или меня как профессионала интересовал вопрос собственности? Ответ лежал внутри. Но внутрь я попасть не мог: фасад здания был утыкан штампами «Родины-4». Конечно, я имел право поднять на ноги оперативный отряд, и, скорее всего, нам бы удалось прорваться внутрь здания и удерживать его сколько понадобится. Вне сомнения, Косберг отругал бы меня, но затем поддержал огнем с воды и воздуха.

Но так начинаются войны. Я постарался отвлечься, глядя на островки серо-желтого льда, дрейфующего вдоль канала Грибоедова. Пересчитав окурки и пустые банки на прибившейся к берегу льдине, я успокоился: мысли о войне достойны мальчика – не мужа. Благородный муж не будет действовать спонтанно, он выбирает неброский, но эффективный путь ростовщика. Путь виделся таким: сейчас пойти спать, а завтра с утра пораньше приехать в центральный офис «Родины-4» на четырех-пяти машинах и, предъявив удостоверение главного специалиста по чаге, перекупить здание «ЛенЛесТорга» вместе со всем, что там находится. Купить, конечно, не так эффектно, как завоевать, но для Маши, как женщины современной, деньги важнее эффектов…

На следующий день я взял у Косберга кредит – двадцать «дипломатов», доверху наполненных долларами, с условием вернуть двадцать один через два месяца.

– Шесть процентов годовых, выраженных в дипломатических единицах. Что ты смотришь на меня, Виктор? Я придерживаюсь определенных правил. Как во всем цивилизованном мире, – так Косберг объяснил ставку. – Если «четвертая» заартачится, можешь прибавить кусочек земли с рабочими.

Смысл фразы показался мне неоднозначным: слово «цивилизованный» подкупало, а «проценты» – пугали. Но я обошелся без лишних вопросов. Необходимые пояснения я нашел в хитром блеске глаз капитана.

Его глаза не соврали: за девятнадцать «дипломатов» и одну деревню Пилющабы с бригадой непьющих «бобров» я приобрел у «Родины-4» «ЛенЛесТорг» вместе со всеми его потрохами. Под потрохами мы установили понимать все движимое и недвижимое имущество, которое имелось в здании, а также самого Керима, включая его дом, гараж и стоящую в гараже тачку.

Один «дипломат» я приберег для Маши. Эту денежную единицу я предполагал использовать в качестве подарка или покупки – если с Керимом было все понятно, то с Машей существовали варианты.

День и ночь ушли на разные юридические формальности, смену замков, штампов и логотипов на комбинезонах персонала. Морозным темным утром следующего дня я занял господствующую позицию – кабинет директора склада и через толстое сверхпрочное стекло принялся наблюдать за подъездом к переулку.

Спустя четверть часа открылся склад, по роликам поехали коробки, наполняя собой пустые кузова «Газелей» с надписью «продукты». Работа шла размеренно и четко. Смена «родин» воспринималась работающим людом как нечто неизбежное. Подчиненные вообще переносят перемены легче хозяев. Сенсорные датчики хозяина (термин этот весьма абстрактен) настроены на деньги, а мир денег – есть пространство зыбкое и соприкасающееся с реальностью лишь местами. Когда Х 5-й «BMW» Керима появился в переулке, никто не бросился открывать дверь, раскатывать ковровую дорожку и подавать халат и тюбетейку, как это было принято в некоторых подразделениях «Родины-4».

Терпения Керима хватило ненадолго, он выбрался из машины самостоятельно, а вслед за ним показалась Маша. Она-то и надела тюбетейку на лысеющую голову бывшего эксплуататора. Керим взобрался на ступеньку перед входом, принялся бить в дверь и кричать, глядя в камеру, то есть прямо на меня.

Но и теперь никто не спешил впускать Керима и его спутницу внутрь. Они размахивали руками, неуклюже прыгали в своих тяжелых шубах, пытаясь сломать дверь или хотя бы дотянуться до видеокамеры. Они сердились, недоумевали, выходили из себя и ничего не понимали. Керим орал на видеокамеру, Маша орала на Керима – два толстых, некрасивых, постаревших человека, две глупых зверушки. А я сидел на стуле, расслабленный и неподвижный, глядел на них, рассматривал сквозь лупу и думал, что время беспощадно, и люди беспощадны, и женщины беспощадны особенно. Я пожалел, что вижу их такими, но временем я управлять не мог.

– Этот пусть стоит на месте, а женщину пропустите, – сказал я в коммутатор, когда устали глаза.

Машу впустили, Керима толкнули в грудь, он упал в снег, и тюбетейка слетела с его головы.

– Вы рейдер? – это были первые слова Маши, которые я услышал.

Ее голос огрубел от острой еды и сигарет. Она стояла на пороге кабинета в расстегнутой промокшей шубе и тяжело дышала.

– Я – Виктор, – ответил я без интонаций, что означало некую многозначительность.

– Виктор? – вскрикнула она. – Скобов, ты?

– Нет, – мое лицо скрывала тень. – Зачем же Скобов? Как-то неприлично звучит эта фамилия.

– Ах да, конечно, – сказала она чуть менее уверенно. – Лопухин?

– Опять неверно, – я поморщился.

– Ну вот, фамилию не помню, но – август, Гагры, танцы в темноте? – прошептала она уже без всякой надежды.

– Нет, – я подвинул ботинок вплотную к «дипломату» с деньгами, чтобы почувствовать, кто здесь хозяин, и включил лампу на столе.

– Попов! – Маша потянулась телом вперед. – Витеныш…

– Да, это я, – я попытался произнести эти слова сурово и строго. – Мария, как ты…

– Постарела? – фразу назад она была готова броситься ко мне, но замерла в полупозиции.

– Нет, совсем нет, – решил я ее успокоить. – Может быть, располнела немного.

– Располнела? – Машины глаза округлились. – А ты? Ты сам себя давно видел?

– Давно, – я еще не оценил степень своей ошибки.

– Оно и видно. И что ты вообще делаешь здесь? Ты что, не пьян? Тебе что, нужны деньги?

– Деньги, – повторил я. – А что нужно тебе?

– Сейчас же уходи, – голос Марии окреп, стал металлическим. – Тебя побьют и выгонят. Сейчас придет Керим. Вот двести рублей, возьми и уходи.

– Я взял бы и ушел, – ответил я, кончиком ботинка задвигая «дипломат» под стол. – Но не могу, прости.

– Что ты несешь?

– Керим все объяснит. Думаю, он уже понял.

– Ты забираешь у нас бизнес? – догадалась Маша. – Ты милиционер? Пожарный?

– Я лесник. И бизнес ваш мне не нужен. Можешь забрать его с собой. Вот он, весь тут. Могу завернуть в целлофан, – я показал на лежащую на полу табличку с золотыми буквами: «ООО Три Героглу». – Ты ведь тоже Героглу, не так ли?

– Да.

– Ну вот, бери. Она твоя.

– И что я буду с ней делать? И с ним, с Керимом?

– Я не знаю. Пусть подскажут твои юристы-одноклассники.

– А как же все, что с нами было?

– Не нужно теперь вспоминать про совесть. Я на работе.

– Попов, ты негодяй!

В критических ситуациях женщины действуют решительнее мужчин, у них меньше мозгов и больше отваги. Мария отказалась покидать помещение, пришлось ее нести. Ее накладные когти так и норовили впиться мне в глаза. Впрочем, я легко уклонялся и даже успел прощупать дорогие мне прежде места через густой мех мутона. С памятными местами все было в порядке. Возможно, мы могли бы подружиться с Марией вновь, но не хватило длины коридора.