Текст книги "Время воды"

Автор книги: Виталий Щигельский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)

– Ты любишь меня, Виктор? – перебила Катя.

– Да.

– Придумай тогда что-нибудь.

– Хорошо, – сказал я, поняв, что объяснять бесполезно. – Ты станешь моей женой?

– Да, – прозвучало без тени кокетства.

– Навеки? – спросил я, скрепляя невидимую печать.

– Навеки, – ответила Катя металлическим голосом.

– Разворачивай машину. Или нет, лучше я сяду за руль. Нам нужно обратно в город.

– Там беспорядки. Нас ищут.

– Нам надо прорваться в Ботанический сад.

– Тоска по березкам?

– Там почти нет берез. Это культурное место. Музей. Музей цветов и деревьев. Поэтому там наверняка нет матросов, матросы валяются по кабакам. Вот когда у них кончатся деньги на водку… Но мы успеем раньше, я думаю…

Через два с половиной часа мы влетели в город со стороны Колтушей. В городе было темно, как в лесу. Окна домов казались пустующими глазницами, в них не просматривалось ни тихого отблеска ночника, ни синего отсвета работающего телевизора. Фонари и светофоры были обесточены или разбиты. То и дело из дикой пустой темноты нам навстречу выскакивали автомобили, к счастью, я успевал увернуться от столкновения. Я старался держаться Невы, так как на набережных было светлее. Иногда то с правого, то с левого берега до нас доносились выстрелы. Иногда целые грозди автоматных очередей. Иногда дальний свет фар открывал нашему зрению кучки дерущихся между собой людей.

– «Красные косынки» взяли власть в городе, – высказала предположение Катерина. – Вырубили свет и режут буржуев.

– Не обязательно, – ответил я. – Может быть, Москва назначила старшую «Родину» и теперь она на законной основе устраняет конкурентов.

– Циник и приспособленец! – огрызнулась она.

– Пускай. Главное – мы приехали.

Я вырулил к Ботаническому со стороны Карповки, к тому месту, где еще в доисторические времена местными алкашами, любителями выпить на свежем воздухе и закусить ароматом сирени, в заборе была проделана щель.

– Лезь первой, – скомандовал я.

– Что мы там будем делать? – спросила Катя, насторожившись.

– Искать грибы.

– В темноте?

– Мы большую часть жизни живем в темноте, Катерина, – сказал я для убедительности.

Продравшись сквозь кустарник, растущий вдоль забора, мы ступили на покрытую ледяной коркой аллею. Я шел впереди, считая скамейки и держа за руку Катю, которая то и дело поскальзывалась в дрянной импортной обуви. Метров через пятьсот я наткнулся на вмерзшую в снег скамейку, сел и уставился в небо, ища над собой четвертую звезду в созвездии Девы, чтобы проверить месторасположение. Звезда горела ровно над моим лбом. Я встал и опрокинул урну, примостившуюся у левого бока седалища. Вместе с фантиками и окурками оттуда выпал запаянный в пленку пакет. Катя восторженно вскрикнула.

Я поднял сверток и вскрыл.

Там лежала записка:

«Десять градусов. Зюйд-зюйд-вест».

Косберг никогда не предлагал простых решений. К счастью, я знал, что он имеет в виду, и, отсчитав положенное расстояние, принялся разгребать ладонями снег. Вскоре я нашел еще один пакет.

«Молодец. Двадцать пять градусов. Норд-норд-ост»,

 – прочитал я и выругался. Катя разочарованно пискнула.

Мы откопали четырнадцать тайников, прежде чем криптологический гений Косберга вывел нас обратно к той же самой скамейке. Катя успела расплакаться, а я уже не сдерживал себя и ругался в голос, распугав дремавших на деревьях ворон.

Пятнадцатый – последний – пакет не был спрятан. Он просто лежал в снегу возле огромной сосны. Вот что в нем было написано:

«Дорогой Виктор!

Теперь я знаю, что это можешь быть только ты.

Не люблю писать писем, но заставляет необходимость.

За мной уже неделю следят. Уже неделю совсем не пью. Чертовски хочется пива и шавермы. Но нынешние возможности мои ограничены. Пытаюсь оторваться от слежки путем левитирования. Пока безуспешно.

Смею предположить, что ты сумел обнаружить тайник самостоятельно. Это значит, что ты кое-чему у меня научился. Из этого же следует, что дела у тебя складываются хреново, а меня в городе по-прежнему нет. Может быть, тебе доложили, что я схвачен или убит. Может быть, это правда, может быть, только слух. Мне самому не хотелось бы в это верить. Я моряк, для меня лучше утонуть, чем быть застреленным.

Я также надеюсь, ты читаешь эту записку не под дулом пистолета.

В этом свертке – загранпаспорта на тебя и твою подругу (думаю, что она у тебя все-таки есть), а также карта маршрута с подробными пояснениями.

Действуй немедленно.

Следуй не букве, а духу.

Помни: побеждает не тот, кто держит под контролем реальность, а тот, кто контролирует фантазии.

Вечно Ваш К.»

Эпилог

Мы добирались до острова целую вечность. Сначала самолетом, который, как мне показалось, просто застрял в сгустках багрово-синих туч. Потом тряслись в душном автобусе вместе с папуасами и их домашним скотом. Затем болтались на корме огромной моторной лодки, где я то и дело свешивался с борта, делясь с океаном скромным пайком. Если я засыпал, то ненадолго. Во сне мне чудилась погоня: какие-то невзрачные, но быстрые люди бежали за мной, догоняли, хватали за руки и надевали на голову мешок.

Катерине качка была нипочем, она жевала тунца, пила «Петит-шаблиз» из бутылки и читала комментарии Набокова к роману «Евгений Онегин» на английском. Последнее испугало меня всерьез.

Когда мы наконец сошли на берег (это был горячий белоснежный песок), я попробовал убежать от нее, но не смог: моя голова закружилась, и, чтобы успокоить колебания внутри, я замер, облокотившись о шероховатую пальму. С одного из деревьев раздался пронзительный смех, напомнивший мне о Родине. Я не стал поднимать голову. Кто смеялся – обезьяна или попугай – и над кем – мне было безразлично в ту минуту. Катя сбросила с себя туфли (шпильки застревали в песке) и строгую колониальную двойку, облачилась в невесомый полупрозрачный хитон цвета спелой лесной земляники, цвета и запаха ее губ.

– Что ты чувствуешь? – спросила она, прислонив к моему паху обтянутое алым шелком бедро.

– Я хочу пить, – ответил я, вздрагивая.

– Пойдем, до бунгало недалеко, – сказала она и погладила мою спину своей волшебной рукой, вверх-вниз, вверх-вниз.

Ее прикосновение помогло – все во мне поднялось и наполнилось силой. Она гладила меня, и мы шли. Это был физиологический феномен, приятный и необъяснимый.

Бунгало нехотя приближалось. Двухэтажная бревенчатая постройка с верандой, оборудованной под летний бар. К стойке сбегались семь столиков, проткнутых посередине пестрыми зонтиками. Все свободны. Вокруг них росли пальмы с бананами. В центре участка в песок был врыт псевдо-тотемный столб с вырезанным на нем чем-то многоруким, многоглазым и улыбающимся.

Позже я узнал, что это было основное и единственное строение острова. Очищающий минимализм, раскрывающий бесконечность пространства. Несбыточная мечта человека, запертого в душной коробке посреди кровожадного города. Точка между небом и морем.

– Точка свободы, – сказала Катя.

«Умна, – подумал я, – умна и хороша, мне будет с ней удобно».

Добредя до первого столика, я опустился в шезлонг, Катя села напротив, скрестив гладкие голые ноги. Обезвоженная, непричесанная, в имитирующем одежду хитоне, она казалась божеством и животным одновременно.

– Погоди, я устрою тебе, – сказал я сдавленным голосом. – Вот только немного попью.

– Торопись, – улыбнулась Катя. – Эй, гарсон, принесите воды!

Из-за стойки выпрыгнул смуглый, обросший белой бородой человек в гавайской рубахе и направился к нам, изображая руками какие-то знаки.

– A cup of water, boy, – попросил я.

– Не понимаю, – осклабился он.

– Воды! – повторил я на уже неродном.

– Сам возьми, – ответил мужчина и смахнул с лица прядь длинных седых волос.

– Косберг? – я подпрыгнул в шезлонге.

– А ты думал – кто? – прогоготал он. – Обезьяна в трико?

– Как же вы здесь?..

– Нормально. Это мой остров.

– А как же Родина?

– «Родина» пришвартована.

– Нет, я имею в виду нашу, шестую.

– Это долгий разговор, может быть, я присяду? – Косберг уселся в свободный шезлонг между мною и Катей.

– Конечно, – с запозданием согласился я.

– Тогда представь меня свой спутнице, – скомандовал он, выкладывая из рюкзака, который висел у него на плече, коробку сигар, минеральную воду, бутылку капитанского рома и пластиковый пузырь со льдом.

– Это Катерина, – сказал я без помпы. – А это каперанг Косберг.

– Теперь просто Косберг, – поправил меня он, закончив сервировку тремя глубокими бокалами, после чего на минуту затих, сосредоточившись на разжигании курительной трубки с длинным лакированным мундштуком. – Военное время закончилось.

– Очень приятно, – ответила Катя.

– И мне, – каперанг выдул густое ароматное облако. – А главное – что ему. Я бы на его месте тоже наделал глупостей. Давайте выпьем за встречу.

– Мы, пожалуй, воды, – я посмотрел на Катерину. – У нас есть кое-какие дела.

– Понимаю, собираетесь завести папуасиков. Дело хорошее. Ну а мне уже поздно по возрасту, поэтому я просто выпью.

Косберг бросил в свой бокал пригоршню льда, залил доверху ромом и, запустив круговым движением руки «винт» в бокале, выпил все до последней капли. Не успевшие растаять кусочки льда он отправил себе за шиворот.

– Жарко тут, особенно после первой бутылки, – подмигнул он. – Давайте пять минут помолчим, посмотрим на море.

Море дремало, блестело под солнцем. Ни одной черточки, вплоть до самого горизонта. Море, казалось, затопило собой всю сушу. Глядя на мир с этой точки, становилось понятно, что нет больше суши, кроме этого острова.

– Косберг, – прервал я молчание. – Я, кажется, понял.

– Нет, погоди. Перед тем, как приступить к практике, давай закончим с теорией. Родина. Что ты понимаешь под этим словом, Виктор?

– Это место, где человек родился, где сложился, где возник этнос, – выдал я все, что знал.

– Об этносе сразу можешь забыть. О том, что сложился, – тоже. Теперь к слову «место». Родина – это понятие, а не территория. Это не набор предметов и людей, язык которых ты понимаешь, людей, которые кажутся тебе знакомыми. Родина – это не четыре китайских ресторана в престижных местах, не дачный участок в Кирилловском, не лесные делянки с хвоей, не жирная нефтяная лужа у ног, не газовая труба у носа, не Тверь и не Москва. Ее структура иная. Если хочешь знать, она всегда там, где ты. Чтобы понять это, мне понадобилось сперва умереть под водой, – Косберг отхлебнул рому и кашлянул. – А затем умереть на берегу. Но не в этом дело. Родина у каждого своя, Виктор! Для меня Родина – это моя подводная лодка и только; но когда я встаю на рейд – Родиной становится весь океан.

Каперанг замолчал, раскуривая погасшую трубку. Он делал это очень умело, и вскоре ароматные облака потекли на восток. Косберг проследил их полет и продолжил:

– Я уже старый, Виктор. Я многого не могу понять и почувствовать. Но ты, Виктор, еще обязан думать и чувствовать шире. Эта девушка с тобой – та самая Катерина?

– Да. Вы же только что познакомились.

– Ну, Виктор, не обессудь, такой тут ром. Так вот сейчас вся твоя Родина – это ее зад. А с другой стороны, твоя Родина – это весь мир. И то, и другое безгранично прекрасно. Не будь дураком, живи.

– Зачем же тогда вы возили деньги в Москву?

– Я ничего не возил. Ну, может быть, один раз. Отвез один раз и понял, что они нас дурачат. Понимаешь, Виктор, Москва – это не город, не столица империи. Там нет людей, Виктор. Там люди – не люди, а функции, функции денежных аргументов. А Москва – просто перевалочный пункт. Я догадался, что деньги, которые мы с тобой отправляли в Москву, там не задерживаются. Их тоже отправляют куда-то, но уже не грузовиками, а самолетами. Когда я это увидел, Виктор, я умер опять, как тогда в батискафе, умер уже как гражданин. Я понял, что наша Родина не может быть там. И я стал искать ее. И нашел, как ты теперь видишь. Тебе нравится здесь, Виктор?

– Да, – без раздумий ответил я.

– А вам, Катерина?

– Да, – Катя посмотрела на меня и облизнулась.

– Тогда все это ваше, – развел Косберг руками. – Берите.

– А вы, каперанг?

– А я дожидался вас. Сейчас я допью бутылку, запущу ее подальше в кусты, докурю и отправлюсь в плаванье. Мне по душе это место, но, боюсь, на берегу я сбухаюсь. К тому же, «Родина» давно готова и просится в кругосветное. Так что прощайте!

– Косберг, мы увидимся снова? – спросил я, едва не всхлипнув.

– Может быть. Все может быть…