Текст книги "Красное золото"

Автор книги: Виталий Олейниченко

Я мучительно пялился в карту и ни черта не соображал.

– Почему на юго-восток? И на сколько чего они отклонились?

– Шпак ты, все-таки, Ростик, – удовлетворенно сказал Миша наигранно-презрительным тоном отставного лейб-гусара, – а я тебя за умного держал. Отклонились они градусов на двадцать пять-тридцать. А почему… Скажи, ты с большим отрядом далеко ушел бы по тайге на подножном корму, пусть даже с попутной охотой на всяких гусей-оленей?

Я пристыжено молчал. А ведь нетрудно было догадаться! Мы же и сами совсем недавно на тощем рыбном рационе сидели… Миша, словно угадав мои мысли, продолжил:

– Забыл, как рыбу руками ловил? А нас ведь всего четверо было, а не полсотни при конях. К тому же транспорт имеет обыкновение требовать ремонта. Так куда бы теперь ты повел свой отряд?

Более не колеблясь, я смело ткнул пальцем в набранное на типографской карте мелким курсивом название «Егоровка». На моей карте сей населенный пункт фигурировал под тем же именем. Вот уж воистину – чем дальше в лес, тем меньше перемен. Тем более – революционных. Как там у Бродского сказано? – «Если выпало в империи родиться, лучше жить в глухой провинции у моря». До моря тут, конечно, как до Пекина на четвереньках… Да, по всему выходит, что только в Егоровку мог направить поручик свой поредевший отряд, так как все прочие таежные деревеньки были расположены либо слишком близко к железной дороге и, следовательно, к красным, либо гораздо южнее оптимального, рассчитанного на соединение с Платоновым, маршрута.

Стало быть, и нам предстоит идти туда же, в Егоровку. Однако, приличное расстояние. Никак не меньше дней десяти-двенадцати пешего пути.

Миша провел карандашом в миллиметре над картой воображаемый маршрут.

– Значит, так и пойдем. Километров двадцать вот по этому ручью, затем возьмем левее, по распадку спустимся к реке и дальше – вот к этим возвышенностям… Так… Дня три пути. А там определимся… Эй, пехота! – позвал он друзей-туристов, – хватит там играть в черных следопытов!

И пропел из какой-то полузабытой песни:

– Пора в дорогу, старина, подъем пропет…

Гробницу мы снова заложили плитами и присыпали землей, хотя эти истлевшие кости уже вряд ли смогли бы заинтересовать даже самого оголодавшего зверя. Братская могила обрела свой первозданный вид, и череп все так же смотрел пустыми глазницами поверх наших голов куда-то на восток. Мы уходили, через плечо поглядывая на него, и не подозревали, что совсем рядом, едва ли не под нашей палаткой, лежит в земле часть бесценных полусгнивших снарядных ящиков…

ГЛАВА 15

На следующий день к обеду вышли по распадку на берег очередной таежной речки – как обычно, не широкой, но бурной. Можно было по накатанной технологии обмотать Болек веревкой и пустить вброд на противоположный берег, после чего, держась за туго натянутый меж берегами страховочный трос, перебраться через поток. Однако, в виду отсутствия особой спешки, решили не мокнуть и избрали другой вариант, то есть пошли берегом вниз по течению в надежде отыскать брод или – чем черт не шутит – каменистую речную шиверу, где можно было бы, перескакивая с камня на камень, форсировать водную преграду даже не замочив ног.

Мечтания насчет полной сухости нижних конечностей оказались, как и положено мечтаниям, бесплодными, но относительно приличный брод мы, после двух часов неспешной прогулки вдоль речушки, все же отыскали. Берег здесь спускался к воде достаточно полого, так что, пожалуй, даже могла бы, не рискуя перевернуться и рухнуть на речные валуны, съехать грузовая машина, если бы, конечно, какой-нибудь безумный экстремал-любитель умудрился бы на той самой машине в этакую непроезжую глухомань забраться.

Возле самого берега воды было чуть выше колена. Потом дно начинало полого подниматься и на левом берегу переходило в широкий каменистый пляж, отличавшийся от, скажем, галечного пляжа в Ялте только тем, что камни были острыми, не обкатанными прибоем, да еще по вполне понятной причине отсутствовали толпы дряблых, с отвисшими пивными животами, курортников и загорело-целлюлитных длинноногих курортниц. Отсутствие первых сожаления не вызывало, и без того конкурентов-кладоискателей выше крыши набежало. А вот на отсутствие вторых, озвучивая общую мысль, горько посетовал любвеобильный Лелек, совершенно уже, по его словам, одичавший без своей Ирэн и вообще – женского общества.

Честно говоря, мы вполне разделяли Лелековы сожаления: непривычно как-то было столько времени провести в сугубо мужской компании, без облагораживающего женского начала. Впрочем, такое начало далеко не всегда бывает облагораживающим. Оно бывает еще и разлагающим. Причем в условиях, подобных нашим – почти всегда.

Долго обмусоливать эту скользкую тему мы, однако, не стали, потому что женщины наши – дома, за сотни километров от своих заросших дремучими бородами обтрепанных дружков. Так что и горевать вроде как не о чем…

Пока Лелек прямо на берегу сооружал костерок из в изобилии валявшегося на камнях принесенного рекой сухого как порох топляка, а Михаил, уткнувшись носом в карту, отмечал – естественно, очень приблизительно – наше местонахождение, мы с Болеком прошлись по пляжу к невысокому, метра два, песчаному обрывчику, желтой полосой отделявшему серую ленту пляжа от темно-зеленого моря тайги… Надо же, – мерзко хихикнул мой внутренний голосишко, – море тайги… «Под крылом самолета о чем-то поет ля-ля, ля-ля-ля…» – как живучи забитые в восприимчивый детский мозг клише! Хотя, если смотреть с самолета, действительно должно быть похоже на море.

Обрывчик тянулся сплошной стеной и хотя залезть на него, цепляясь за выступающие корни деревьев и подсаживая друг друга, было в общем-то не сложно, мы решили от нечего делать поискать местечко с более удобным подъемом. Прошли метров двести влево – все тоже самое, только пляжик стал сужаться: песчаная стена заворачивала к реке. Вернулись обратно, ковыляя осторожно по острым ребрам булыжников, и пошли в другую сторону. Миша окликнул нас – он сидел у костра на рюкзаке и, глядя в нашу сторону, о чем-то беседовал с Лелеком, который уже приладил на весело полыхавший огонь каны с водой для супа и чая. О чем они говорили, слышно, понятное дело, не было за постоянным шумом переливающейся через валуны реки. Мы встретились глазами и Миша, сделав вопрошающее лицо, изобразил рукой жест, как будто закладывал мячик в баскетбольную корзину – мол, перелезли? Я отрицательно покачал головой и махнул рукой направо, дескать, там попробуем. Михаил развернулся к костру.

Ходить по такому пляжу в отличие, например, от того же ялтинского, сущее мучение. Коварные камни, кажущиеся несокрушимыми, когда на них смотришь, вдруг пытаются вывернуться из-под ступни, лишь только на них наступаешь, да еще и подло ударяют при этом по незащищенной кроссовкой щиколотке. В общем – экзекуция сплошная какая-то, а не разведка.

Но нельзя было превращать борьбу с каверзными булыжниками в самоцель, а потому Болек, дабы отвлечься самому и развлечь меня, начал, поравнявшись и идя рядом, декламировать стихи. Разумеется – собственного сочинения:

 
Поэта люд прославит за стихи.
И критиков богемная орда
С готовностью простит ему грехи,
И даже издадут его тогда,
Хвалу споют, поплачутся в жилет,
И, чтоб виднее был со всех сторон,
Подставят под поэта табурет.
Но только если звать его – Вийон.
 

На последних словах поэт чуть было не упал на очередном шатком камушке и, чтобы удержаться на ногах, вынужден был ухватиться за меня, при этом кратко, но весьма выразительно обозначив свое отношение к пляжу в целом и к конкретному камню в частности. На фоне только что прочитанного это звучало более чем забавно. Я засмеялся. Болек непонимающе похлопал ресницами, понял и тоже хохотнул.

– Скажи, а ты какие-нибудь стихи, кроме своих, знаешь? – отсмеявшись, спросил я.

– А как же, – с готовностью ответил наш поэт-самородок. – Вот, например, «Анну Снегину» еще не забыл. Рассказать? – и Болек, набрав в грудь побольше воздуха, приготовился разразиться первой строфой.

Я Есенина люблю, и «Снегину» тоже, но слушать ее сейчас целиком… Вернее, можно было бы и послушать, но Болек все стихи читает словно бы под ритм одному ему слышного тамтама, а с Есениным это, на мой взгляд, вяжется мало, поэтому я торопливо его прервал. Он не обиделся, даже, по-моему, наоборот – обрадовался и, немного помолчав, поучительно сказал:

– Вообще говоря, если ты сам что-то пишешь, то других поэтов, особенно великих, в больших количествах читать неполезно. Я вот как-то Бродского обчитался, а потом все время казалось, что я у него темы и рифмы таскаю… – и с жалостью к себе добавил: – Месяца два обзывал себя эпигоном и писать не мог, представляешь? Поэтому других стараюсь не читать.

– А что же ты тогда читаешь?

Вместо ответа пиит, ухмыльнувшись, продекламировал:

 
Когда осенний мокрый вечер
Буянит, душу теребя,
Люблю лежать в тепле на печи
И перечитывать себя…
 

Ну и правильно. Я вот тоже себя люблю перечитывать. Иногда. Достаю папку с различными наработками, выписками, мятыми листочками, испещренными каракулями умозаключений, машинописными распечатками тех самых так никогда никем и не опубликованных статей – и перечитываю…

Река, а вместе с нею и пляжик, сворачивала налево. Обрывчик никуда не исчезал, по-прежнему тянулась вдоль серой полосы камней ставшая, кажется, даже выше желтая стена песка. Но в одном месте песок то ли осыпался, то ли размыло его осенними ливнями – и на пляж косо спускался поросший кое-где кустарником неизвестного мне вида пологий спуск, напоминающий пандус, какие делают в больницах для подъезда карет «Скорой помощи».

Что ж, мы нашли удобный подъем. Карабкаться по сыпучему обрыву, оплевываясь от лезущего в рот песка, нам, слава богу, не придется, за что – честь нам и хвала. Mission complete, как сказал бы «юзер» Лелек. Можно было возвращаться с благой вестью обратно, благо расторопный компьютерный гений наверняка уже и сварил суп, и заварил крепчайший чаек с какими-то ароматными травами, и приготовил на каждого по паре черствых бутербродов. Но я, в очередной раз мучимый комплексом «балласта», решил «пандус» обстоятельно осмотреть, дабы не возникло потом неприятных сюрпризов: вот поднимаемся мы, к примеру, на обрыв, а там – овращиже какой-нибудь, или непролазная яма с тухлой лужей на дне…

– Да какой там еще овраг! – для порядка повозражал Болек, – вон же видно – елки торчат, бурелом там очередной…

Но потом послушно полез за мной наверх, цепляясь штормовкой за колючие ветви.

Никакого оврага за обрывом, конечно, не оказалось. Но и обещанного Болеком бурелома тоже не было. Даже наоборот – деревья росли не так густо, как на покинутом нами западном берегу, и устилавший землю хвойный ковер был поэтому сух и светел. По такому лесу и идти-то веселее, тем более что небо – чистое, дождя нет и не предвидится, продуктов пока предостаточно, направление известно. В общем, гуляй – не хочу…

Болек иронично посмотрел на меня и торжествующе хмыкнул:

– Ну что, любитель оврагов, идем к костру, что ли…

Мы вышли обратно на обрыв. Внизу, под «пандусом», простиралась плавно уходящая вправо полоса пляжа, а слева…

Я услышал как Болек, вместе со мной озиравший панораму речной долины, вдруг закашлялся и, гулко сглотнув, прошептал сдавленно:

– Вот ведь мать-перемать, а, Ростик?…

Я стоял столбом, будучи не в силах ни ответить ему, ни вообще стронуться с места: слева от нас зияла невидимая со стороны пляжа огромная, метра два глубиной, яма. С непременной тухлой лужей на дне – я совсем немного ошибся в своих прогнозах, поместив ее за обрывом, а она вот где, на самом подъеме…

– Матерь божья… – сказал я хрипло и сам не узнал своего голоса. – Это что ж такое? Откуда?

Болек присел на корточки на краю ямы и, мрачно глядя вниз, пробормотал:

– Мы, Ростислав, похоже, и не кладоискатели теперь, а натуральная похоронная команда. В чистом виде…

На дна ямы видны были выступающие из дождями оплывших стен кости – разной формы и разной степени целости, но явно принадлежавшие некогда людям. Homo sapiens…

– Надо обойти эту аппарель с правой стороны, там можно в эту яму забраться.

Мы, все четверо, стояли на краю и смотрели вниз. Миша первым оторвал взгляд от блестевшей на дне лужицы и, поправляя на плече лямку рюкзака, повторил:

– Пойдем вниз. Вон те кустики вырубим – прямо на дне и окажемся.

Это была, собственно говоря, и не яма даже, скорее – промоина. Видимо, ливни размыли мягкие породы «пандуса», который Михаил назвал непонятным словом «аппарель», песок унесло водой – и открылась могила. Вот только чья?

Лезть в захоронение не хотелось, хотя после вчерашнего к человеческим останкам мы относились уже без прежней брезгливости и страха, тем более кости, как и в братской могиле белых офицеров, были старыми и темными. Если бы в промоине росли кусты, или даже не кусты, а просто трава, мы бы их вообще вряд ли заметили.

Делать, однако, было нечего – спустились. Вырубили в разросшихся под спуском кустах тропинку к яме – лужица воды внизу приходилась вровень с пляжем и покрывала все дно, так что, чтобы добраться одо останков и осмотреть их, Мише и Лелеку пришлось зайти в издававшую весьма неприятный гнилостный запах мутную жижу прямо в кроссовках. Мы с Болеком стояли в кустах на краю промоины и пытались из-за спин наших друзей разглядеть, чем они заняты.

Михаил на секунду повернулся в нашу сторону и скомандовал:

– Ростик, лопату, быстро!

После чего снова отвернулся и продолжил рассматривать что-то лежавшее у него на ладони. Я, ломая недорубленные кусты, бросился к сложенным на камнях вещам, схватил рюкзак Лелека, зашарил в нем обеими руками – не нашел – и вывернул все содержимое прямо на валуны. Каны… пакет с остатками хлеба… свитер… снова пакет – крупа какая-то… тент… ага, вот она!

Лопатку я Михаилу не отдал, а, прошлепав через лужу – в кроссовках тут же мерзко захлюпало – сам принялся аккуратно вынимать песок из стенки воронки в полуметре выше обнаруженных костей. Дело знакомое, можно сказать – классические раскопки, если бы не антураж, а в этом деле у меня кое-какой опыт имеется, прав был Миша… Я осыпал песок себе под ноги, а остальные – Болек тоже присоединился к компании – подошвами ботинок отгребали его в лужу. Через полчаса передохнули, покурили прямо в раскопе, молча оглядывая увеличивающуюся груду костей. Еще через час выкопали полностью три скелета, для чего пришлось увеличить свод образовавшейся пещеры, дабы он не рухнул нам на головы. Зловонная лужа пропала под толстым слоем песка.

Очень похожую картину я наблюдал в болгарской экспедиции: останки лежали в том положении, в каком застала смерть похороненных под «пандусом» людей. Или правильнее было сказать – солдат?… Все покойники были в момент гибели при оружии. Деревянные части, разумеется, давным-давно сгнили, но проржавевшие насквозь прутья стволов с нашлепками затворных механизмов сохранились, хоть и плохо – под пальцами ржавчина расслаивалась и опадала на землю облачком неопрятной коричневой чешуи… Или это все-таки не солдаты, а партизаны какие-нибудь? Ни ременных пряжек, ни пуговиц, ни других деталей амуниции, характерных для захоронений военных, мы не нашли. Впрочем, это не говорило о том, что их не было – копать, судя по всему, предстояло еще долго.

– Ростик! – позвал меня Миша от входа в пещерку. – Заканчивай. Достаточно на сегодня…

Только теперь я заметил, что в раскопе уже стало темно – подступал вечер. Пожалуй, действительно достаточно. Если дальше в потемках ковыряться – можно пропустить что-нибудь важное. Да и устали все за сегодняшний день изрядно.

Лагерь разбили прямо на обрывчике, недалеко от «пандуса», но со стороны, обратной захоронению – не очень-то приятно коротать ночь вблизи разрытых человеческих останков. За ужином, естественно, гадали: кто бы это мог быть и что они здесь не поделили. И с кем. И когда. И много еще было у нас самых разных вопросов, на которые не было пока ни одного вразумительного ответа.

– Только бы дождя завтра не было, – поглядев на темное небо, сказал Миша. – Все, друзья мои, вы как хотите, а я пошел дрыхнуть.

Он широко зевнул и полез в палатку. Мы посидели у костра еще с полчасика, покурили, а потом одновременно последовали его примеру.

…Утром я пробудился рано. Миша и Болек посапывали в своих спальниках, а Лелек хрустел подошвами по сухим веточкам где-то около костра. Дождя, которого вчера так опасался Мишель, не было и в помине. Немного хотелось в туалет, но вылезать из уютного спального мешка не хотелось еще больше. Ничего, можно некоторое время потерпеть, не подпирает… Я лежал и раздумывал о вчерашней находке. И ничего путного, разумеется, надумать не мог, потому что лежать в яме под трехметровым слоем слежавшегося песка мог кто угодно. И погибнуть они могли в любое время – хоть десять лет назад, хоть в прошлом веке. Но не раньше, потому что ружья у них были явно не кремневые. Хотя и не десять лет назад, потому что тогда оружие сохранилось бы гораздо лучше. Впрочем, все это не более чем домыслы, я же не патологоанатом и не эксперт-криминалист.

Не дожидаясь завтрака, приготовлением которого озаботился, как обычно, Лелек, мы пошли в раскоп, чтобы посмотреть при утреннем свете на результаты своих вчерашних трудов. Результаты видны были не очень хорошо, потому что за ночь с потолка пещерки осыпался небольшой пласт песка, частично заваливший разрытые мною кости. Сегодня все придется начинать по новой. Но для начала надо будут увеличить свод, сняв слежавшийся песок почти до корней растущий сверху растений, иначе наши труды так и будет засыпать струящимся песком.

К полудню, поочередно сменяя друг друга и сетуя на то, что в нашем багаже имелась всего одна лопатка, мы очистили потолок от сыпучей породы. Перекусили запеченной на веточках рыбой, которую инициативный Лелек успел наловить рано утром, когда все еще спали, и запили ее сладким как сироп чаем.

– Слушай, дружище, тебе что, тяжело стало излишки сахара нести? – саркастически поинтересовался Миша.

– Нет. Просто нам сегодня много сил понадобится, так что глюкоза не повредит, – объяснил повар свою расточительность.

Я залез в пещеру и принялся копать вглубь, словно собирался проложить под «аппарелью» тоннель. Песок отбрасывался на расстеленные штормовки, которые по мере заполнения ребята выносили наружу, к кустам. Копал я, однако, не долго. Очередной, четвертый по счету, скелет лежал на остатках деревянного ящика – хорошо сохранились лишь металлические защелки и поперечная оковка. А чуть ниже останков лопата обо что-то звякнула. Я аккуратно разрыл руками находку.

Передо мной, похожие на сильно уменьшенный в масштабах штабель шпал, высились покрытые бурыми разводами металлические брусочки, блеснувшие в сумраке пещерки тускло-желтым…

Полностью мы раскопали захоронение только через два дня лихорадочной, с редкими перерывами на еду и сон, каторжной работы. Пещерка к этому времени превратилась в настоящую пещеру, просторную и темную. И если бы сюда каким-то чудом попал незабвенный граф Монте-Кристо или, скажем, Али-Баба, они бы наверняка испытали острый приступ дежа-вю.

Содержимое сгнивших ящиков грудой лежало на каменисто-песчаном полу пещеры, а мы, не слыша друг друга, орали радостно что-то бессвязно-матерное, приседали, с сухим треском хлопая себя грязными ладонями по ляжкам, мычали, крутя головами и стучали один другого кулаками по спинам, а кто-то, кажется – Болек, даже пытался пойти вприсядку, но не смог, потому что в склепе было тесно – и, упав на спину, стал дрыгать в воздухе руками и ногами…

Когда схлынула волна первого возбуждения, мы сложили найденное в одну общую кучу и, отдуваясь после только что пережитого эмоционального взрыва, уселись прямо на холодный пол, привалившись к сыпучим стенкам и бессмысленно улыбаясь.

– Время собирать… – тихо выдохнул Болек.

– Слушай, Мишель, а в чем это оно? – спросил я, пытаясь ногтем счистить с бруска бурый налет.

– В крови, дружище, в крови… Кровавое золото… – Миша неопределенно хмыкнул.

Да, пришло время собирать. Правда, не мы разбрасывали, но ведь Экклезиаст и не говорил, что собирать должен непременно тот, кто разбрасывал – он просто констатировал, что всему приходит свое время. Вот оно и пришло, это время. Наше время.

Человеческие останки мы аккуратно перенесли ближе к стенам. Судя по обнаруженным черепам, погибло на этом месте когда-то восемь человек. И они именно погибли, так как их истлевшие тела лежали поверх десяти сгнивших ящиков в причудливых неестественных позах, которые не принимает человек, уходящий из жизни добровольно. А кроме этого, у двух убитых в черепах зияли сквозные дыры, от которых лучами разбегались мелкие трещинки, а еще у одного правая рука, до сих пор сжимавшая останки револьвера – барабан обозначался цилиндрическим утолщением на ржавой полосе рассыпавшегося в труху металла – была, похоже, отрублена топором или шашкой: обе лучевые кости были не переломлены, а именно… ну, перерезаны, что ли. Словами объяснить трудно, но когда смотришь своими глазами, сразу все становится очевидным.

А в ящиках… Господи, чего здесь только не было: наваленные грудой слитки, россыпи монет с гордыми профилями давным-давно почивших монархов и надписями на разных языках, литые чаши с барельефами бородатых людей в длиннополых одеждах – вероятно, церковная утварь. Не было только непременных для книжных кладов искрящихся самоцветов и перламутровых нитей жемчуга. Правильно, на дворе – не семнадцатый век, и не Карибы… Да еще, пожалуй, не хватало для полного антуража тяжелого сундука из дубовых плах с медной или бронзовой угловой оковкой и массивным двухпудовым замком.

– Однако, – промолвил Лелек, вертя в пальцах большую, похожую на шоколадку в яркой фольге, монету с растопырившимся орлом на реверсе (орел был одноглавый, стало быть – не российский), – как же мы все это дело домой потащим?

Вопрос остался безответным. Действительно – как? В рюкзаки напихать, так их от земли потом не оторвешь. Да и не поместится все в рюкзаки. Даже половина не поместится. И не ждет нас в укромной бухте быстроходный двухмачтовый бриг с резной фигурой под бушпритом и загорелым впередсмотрящим на марсовой площадке…

Мишель разрешил отметить находку:

– Но скромно, господа флибустьеры, скромно. У нас еще есть, что обсудить на сегодня.

А потому после ужина мы долго сидели у костра, потягивая презентованный бабкой Митрофанихой самогон, и разговаривали. Вернее, размышляли вслух на тему извечного вопроса «Что делать?», в смысле – что делать дальше.

Пока готовились к походу, пока бродили по тайге, казалось – найдем колчаковский обоз, и все проблемы будут позади. Ан нет, настоящие проблемы только теперь и обозначились. Во-первых, как мы сообразили достаточно быстро, нашли мы далеко не весь обоз, а лишь его часть, причем часть малую. От силы – одну подводу.

– А что ж они его бросили-то? – продолжал задавать вопросы неугомонный Лелек.

– Да мало ли что могло случиться, дружище. Лошади пали, или ось у телеги сломалась.

– Ну, перекинули бы груз на другие телеги.

– Ты рассуждаешь вполне логично. Но с точки зрения «челнока»: не влезло в этот самолет, впихнем тюки в следующий… Видимо, не могли они подводы перегружать, и без того, значит, тяжелые были.

Из этого следовало «во-вторых», а именно: идти ли нам дальше, к Егоровке, чтобы продолжить поиск основной части обоза, или же удовольствоваться тем, что есть. Того, что лежало мерцающей грудой на земляном полу рукотворной пещеры, нам хватило бы на всю жизнь, еще и потомкам бы осталось. До седьмого колена. Но ведь денег, как известно, никогда не бывает много. А посему мы с Болеком, распаленные сказочной удачей, настаивали на продолжении изысканий. Однако более благоразумные и трезвомыслящие Миша с Лелеком пытались нас переубедить.

– Да поймите вы, остолопы, – кипятился Лелек, – еще не известно, найдем мы вообще этот обоз или нет.

– Ну а почему же не найдем? Этот-то… э-э… эту часть нашли же? Нашли. Значит, и другую найдем!

– Ну и самомнение у тебя, дружище. Эту-то захоронку нашли чисто случайно…

– Ну как же так случайно?…

– Да так случайно, мать твою так! Полезли бы на обрыв напротив брода – и протопали бы уже треть пути до Егоровки, а эти ящики с мертвяками так бы тут под землей и остались лежать до скончания веков!

– И мы же не говорим, что обоз не надо искать вообще. Мы говорим, что не надо искать сейчас.

– Правильно, Лелек. Возьмем, сколько сможем, а потом вернемся и за этим, и за большей частью. Ближе к осени или на следующий год. К тому же нам еще проблему с «синими» как-то решать надо, не забыли?

– В общем так, мужики, – резюмировал решительно настроенный Лелек, – лучше синица в руках, чем «утка» под кроватью. Так что – идем домой, и точка.

Под натиском тезиса о синице и после обещания возобновить поиски позже, мы сдались. Да и то, не век же нам по тайге мотаться. Хочется уже вернуться к благам цивилизации, к душу, газовой плите, автотранспорту, Верочке… Соскучился я, оказывается, по своей малогабаритной квартирке и по возможности залезть в холодильник и съесть все, что будет душе угодно, а не то, что выдает согласно строгой раскладке продуктов скупой завхоз Лелек.

Вспомнив о квартире, я вспомнил и еще об одной проблеме, вспомнить о которой стоило бы вообще-то не сейчас, а в самую первую очередь. Или даже в нулевую.

«Синие».

Один ведь так и опочил в моей прихожей. Конечно, «коллеги» его наверняка так не бросили, унесли, в центре городского кладбища закопали и даже стометровый обелиск на могиле воткнули. Но существует ли в настоящий момент вообще моя квартира как единица жилплощади? А если остались стоять стены, то сохранилось ли хоть что-нибудь из имущества?

Вещей мне жалко не было – у меня всегда был достаточно низкий уровень потребностей, к тому же теперь я смогу купить себе все новое, что одежду, что мебель – но вот моих драгоценных бумажек из письменного стола мне было бы потерять безумно жалко. Слишком много труда и души в них было вложено…

Воспоминание о преследователях повергло всю компанию в уныние. Было бы наивно полагать, что они, похоронив под помпезными монументами и всех прочих погибших боевиков, преисполнились вдруг христианского смирения, стали адептами пацифизма и ждут нас, не дождутся, чтобы принести свои искренние извинения, поздравить с выпавшей нам удачей и предоставить для пощечины небритую левую щеку. Не те были ребята. Значит, все должно было обстоять совсем даже наоборот. И ждут нас дома не гирлянды цветов, и не заздравные тосты под туш военного оркестра, а свирепые рожи «братков» и, в случае нашей с ними встречи тет-а-тет, допрос с пристрастием. А чем такой допрос обычно заканчивается, мы прекрасно знали. На примере Игоря. И тогда ведь даже не было еще достоверно известно – существует это белогвардейское золото, или же его и вовсе нет в природе.

Соваться в родной город – хоть с золотом, хоть без него – было, совершенно очевидно, самоубийством чистой воды, а в суицидники нас записывать было еще рано. А не соваться в родной город означало потерять жилплощадь, прежнюю работу, старых друзей, женщин и знакомых. Последних – однозначно, потому что через старых знакомых нас запросто могли вычислить новые знакомые – те самые, со свирепыми рожами… Больше всего мне было жалко терять не квартиру и даже не работу, а именно эти старые связи. Я сейчас даже Любаше или Ане обрадовался, даже если бы она всю мою одежду ножницами искромсала.

Все мои спутники вполне разделяли мои невеселые мысли. Миша даже напомнил, мрачно нахмурившись:

– А нам с тобой, Ростик, с этими орангутангами и вовсе встречаться не с руки. Мы теперь «кровники» с ними.

Положеньице, однако…

Конечно, у нас теперь есть средства к существованию, причем вполне безбедному. Конечно, имеющиеся драгметаллы нам еще нужно будет каким-то образом превратить в дензнаки, имеющие свободное хождение и не вызывающие лишних вопросов – потому что не можем же мы, покупая в ларьке бутылочку пива, расплачиваться золотыми червонцами, фунтами, франками и прочими динарами. А поменять монеты на ассигнации тоже, между прочим, проблема. Попробуйте сдать в какой-нибудь ломбард золотой слиток в качестве лома – и вам тут же сядут на шею другие «синие», братья-конкуренты наших, ибо ни одно подобное весьма хлебное место без «кураторов» остаться не может. A priori.

Но проблема эта решима. А после обмена мы вполне можем осесть в любой точке страны – вот когда порадуешься, что живешь не в какой-нибудь квази-державе типа Лихтенштейна с населением в полтора человека. И можем в этой точке прикупить квартиру. Только с пропиской проблему решить каким-то образом… Работу можно и не искать, средств к богемному существованию и так хватит с лихвой, а за тунеядство сейчас не сажают, хвала Создателю – не в Союзе уже живем. И наверняка появятся новые связи, новые знакомые, друзья и женщины. Но как же будет не хватать старых!..

Плюс – минус, плюс – минус… Как и должно быть. Закон равновесия, господа флибустьеры.

И была еще одна проблема, стоявшая особняком от остальных: трупы в этой пещере. Конечно, это вполне могли быть какие-нибудь партизаны с непонятной классовой ориентацией, напавшие на обоз и прикопанные юнкерами вместе с ящиками. А могла быть и команда кладоискателей вроде нас, только менее сплоченная и от того истребившая друг друга. Но могла ведь погибнуть лишь часть этой команды, а кто-то мог и живым уйти. И тогда тайна клада не замыкалась на нас и, косвенно, «синих». То есть, могли в одночасье расплодиться новые конкуренты. Гипотетические, конечно, но все же…

Поэтому весь следующий день мы провели, занимаясь неблагодарным трудом незабвенного Бена Ганна, а именно – перетаскивая золото в вырытую метрах в двадцати от обрыва яму. Господи, со стороны посмотреть – ну чистые пираты из бульварных романов. «Бороться и искать, найти и перепрятать!» Не хватает для полноты образа только деревянной ноги и орущего «Пиастры!» длиннохвостого попугая.

Перепрятали. Яму закопали, утрамбовали, засыпали хвоей, тщательно уминая ногами каждый следующий слой, а в довершение всего перенесли на лопате часть обнаруженного неподалеку муравейника. Конечно, трудолюбивые насекомые могут здесь и не поселиться, а сбежать обратно, но вдруг да приживутся. Тогда маскировочка будет – ни одна собака не найдет.

Полюбовались на дело рук своих и вблизи, и издали: вроде бы ничего не заметно. Помечать место на карте Миша, против обыкновения, не стал. И правильно – если сами сюда вернемся, и так найдем, главное – к речке этой выйти. А если сами не вернемся, так другим и знать ничего не нужно. Спать будут спокойнее.