Текст книги "Красное золото"

Автор книги: Виталий Олейниченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА 11

Верхнюю Тую, даже слегка поднявшуюся от дождей, можно было преодолеть вброд. Этим мы и занялись сразу же после подъема. Утро стояло солнечное и радостное, вчерашние темно-свинцовые облака унесло легким ветром, земля парила и с непросохших ветвей изредка срывались за шиворот холодные капли. Завтракать решили уже на том берегу, все равно пришлось бы сушить мокрые вещи.

Шедший первым Болек обвязал себя концом двадцатиметрового тяжелого репшнура и, страхуемый Сергеем и Лелеком, вошел в поток, подергивая от холода плечами. Двигался он медленно, перед каждым новым шагом тщательно ощупывая ногой каменистое дно. Миновав две трети пути, он все же поскользнулся и проплыл несколько метров, барахтаясь и силясь встать на ноги. Наконец ему это удалось и еще минут через пять пловец, насквозь промокший, наглотавшийся воды и слегка прихрамывающий на обе ноги, выкарабкался на противоположный берег. Поднявшись выше по течению к торчащему из прибрежного базальта прямо напротив нас толстому – обхвата полтора – замшелому комлю, он обвязал вокруг него промокшую веревку и, подергав ее, махнул рукой. Тогда Лелек, в свою очередь, обмотал второй конец репшнура за одно из росших на нашем берегу деревьев. Веревка натянулась над водным потоком как струна на высоте около метра.

– Это, конечно, не мост, но перебираться будет существенно легче, – прокомментировал свои действия Лелек. – И не забывайте главное: если течение с ног собьет и потащит – не выпускать шнура из рук. Лучше, если тяжело будет, рюкзак скинуть.

Первым, перебирая руками по прогибающемуся тросу, на другой берег перешел Сергей и, сбросив там свой рюкзак, вернулся обратно за увесистым баулом Болека. Тот, в свою очередь, уже развел небольшой костерок и, развесив возле огня штаны и футболку, стоял в одних плавках у кромки воды, готовясь в случае необходимости прийти на помощь. Сергей сделал второй рейс, после чего за изрядно промокший и от того несколько растянувшийся трос взялся я.

Наблюдая за тем, как ловко и без видимых усилий Сергей уже дважды сходил туда и обратно, я самонадеянно решил, что переправа таким способом совершенно не трудна – перебирай только посноровистее руками по шнуру, а ногами по дну. Однако уже метра через два стало понятно, как сильно я заблуждался. Руки, с напряжением хватавшиеся за веревку, моментально онемели, а подлые донные голыши так и норовили выскользнуть из-под ног. В итоге, не дойдя метров трех до противоположного берега, я все же поскользнулся и, выпустив трос из правой руки, с головой погрузился в ледяную воду. Пока я сучил ногами, захлебываясь пеной и судорожно пытаясь растопыренной пятерней нашарить спасительную веревку, Болек как был, в одних плавках, прыгнул в реку, в мгновение ока очутился рядом и, выдернув меня за капюшон штормовки из потока, помог утвердиться на подгибающихся ногах.

Спешно переодевшись и обсыхая у костерка, я с грустью думал о том, что из всех нас почему-то именно я оказался самым неподготовленным к трудностям экспедиции. Это было естественно, потому что к спорту я приобщался в основном посредством просмотра изредка по телевизору волейбольных и хоккейных матчей, а футбол, в отличие от подавляющего большинства населения планеты, с детства не любил. И даже слабое подобие зарядки исполнял в последний раз еще в рядах доблестных защитников социалистического отечества, да и то лишь на первом году службы… Но все равно я чувствовал себя балластом, без которого группа передвигалась бы раза в два быстрее. Впрочем, никто из спутников меня ни в чем не упрекнул и, к их чести, похоже, даже не думал обо мне как о досадливой помехе.

Третьим переправился Мишель, тоже дважды, потому что ему пришлось кроме своего переносить рюкзак Лелека. При повторном проходе наш командир тоже поскользнулся, но, в отличие от меня, растяпы, трос не выпустил и на ногах удержался, так что стоящим на страховке вылавливать его не пришлось.

Оставшийся в одиночестве Лелек отвязал конец репшнура от дерева, затянул его вокруг талии и вошел в воду. Двигался он, как и Болек, медленно и осторожно, наклоняя корпус под углом к течению, приседая и балансируя руками. Мы с Мишей держали страхующую веревку и по мере приближения Лелека к левому берегу выбирали ее на себя, а Сергей с Болеком прошли в это время немного ниже по течению, чтобы помочь, если он оступится и его понесет вниз.

Все, однако, обошлось вполне благополучно. Часа через полтора мы, обсохнув, основательно подкрепившись и по привычке уничтожив следы своего здесь пребывания, двинулись на юг. Там, через несколько километров сплошного бурелома, нас ожидала очередная водная преграда, гораздо более трудная и опасная, как сообщил нам Лелек, почерпнувший эти сведения в библиотеке городского турклуба.

По дороге, на коротких привалах, надо мной незлобиво подтрунивали, называя то Сальниковым, то моржом-любителем… Нет, Славик, ты все же объясни массам, зачем ты дайвингом там занялся? Пиратских галионов в Туе вроде как отродясь не водилось, – приставал ко мне герой переправы Болек… Зачем, зачем… употел я за вами, лосями здоровыми, бегать, а придворный должен быть чист и благоухать, – процитировал я… Так, перешучиваясь на перекурах и молча продираясь сквозь колючий валежник и бревенчатые засеки, мы и добрались до берега Нижней Туи.

То, что предстало перед нашими глазами, превзошло самые худшие Лелековы прогнозы…

Утром не было не только дождя, но даже и облаков, небо сияло синевой, углубился зеленый цвет омытой листвы, пели вразнобой какие-то невидимые в спутанных зарослях пичуги, и весь мерзкий вчерашний день казался бы злым мороком, сиди у костра все четверо. Но Косого не было, а посему душевный настрой у трех оставшихся бандюганов был далеким от радужного и заметно диссонировал с окружающим их благолепием.

Вчера на поиски затерявшегося Косого было впустую истрачено слишком много времени, а потому сегодня им предстояло пройти максимально большее расстояние – без еды и, по возможности, без привалов, о чем угрюмый Бивень и оповестил личный состав злым и непререкаемым тоном. Изображать из себя добренького дядю и дальше он более не был намерен, хватит, хорошего понемногу, уже расслабился один раз… Как же, братва ведь, не кто-нибудь, свои, кореша, туды их растуды… И пожалуйста – тут же дезертир объявился. Нет, в демократию пусть Президент играет, а он, Бивень, будет всех держать в ежовых рукавицах…

Шли споро. Остановились только один раз: Лысый с непривычки сбил ноги и пока соратники, сидя на сумках, перекуривали, один – злясь на непредвиденную задержку, другой – откровенно ей радуясь, торопливо бинтовал прохудившиеся мозоли длинными лентами пластыря.

После перекура взять прежний темп долго не могли, так как несчастный Лысый, сцепивший зубы и добросовестно ковылявший за коллегами, все же заметно прихрамывал на обе нижние конечности и отставал.

Выручило то, что по пути попалась старая просека. Видимо, когда-то здесь проходила дорога, а может быть, собирались тянуть куда-то линию электропередачи, да передумали, или денег после Перестройки, как водится, стало вдруг не хватать – вот и начала просека зарастать подлеском за ненадобностью… Километров пять шли по ней, радуясь отсутствию надоевших оврагов и особенно утомительных в преодолении древесных завалов, которых в дебрях было – хоть отбавляй, все же не городской Парк Культуры и Отдыха имени Фадеева с причесанными, заваленными окурками газонами и пестрыми пивными ларьками (именуемый в народе не иначе как «Парк Культуры имени Отдыха Фадеева», ибо знаменитый бывший секретарь Союза Писателей знаменитого бывшего Союза ССР именно в этом парке, согласно бытующим в массах преданиям, обдумывал «Разгром» и даже, сидя на травке, кропал в мятом блокноте тезисы к «Метелице»)…

Покрыв к двум пополудни километров восемнадцать, компания вышла, наконец, на берег Туи. Здесь река, бравшая начало, наподобие Нила, из двух истоков и сливавшаяся в единое русло чуть выше по течению, была уже достаточно многоводной и достигала в ширину метров пятнадцати-двадцати. Прозрачный водный поток, заключенный на этом участке в достаточно пологие берега, был относительно слабым, но все же не настолько, чтобы реку можно было форсировать вброд или вплавь, без подручных плавсредств.

В очередной раз впавшая в легкое уныние команда стала озираться по сторонам, словно надеясь при помощи какого-либо волшебства перенестись на ту сторону. И Фортуна, повернувшаяся вчера к бойцам непонятно уж какого фронта своей самой неприглядной деталью, сегодня решила сжалиться над горемыками.

– Бивень, глянь! Туристы, гадом буду! – радостно возопил вдруг Кастет, пританцовывая от возбуждения и тыча пальцем куда-то ниже по течению.

Бивень присмотрелся – и точно, приблизительно в километре от них взгляд уловил яркие пятна явно не природного происхождения.

– Палатки, братва! – продолжал восторженно голосить отличавшийся остротой зрения Кастет, словно не походные жилища узрел, а, по меньшей мере, искрящийся самоцветами ажурный дворец из сказок Шехерезады.

– Да ну, че им тут делать-то, в натуре? Туристы, они на Канары летают, – засомневался подслеповатый Лысый, присев на камень и бережно поглаживая свои искровавленные пятки.

– Пенек ты, Лысенький, – авторитетно ответствовал ему Бивень, сам ничего не знавший, но запомнивший кое-что из того, о чем говорил ему образованный Вова. – Туристы разные бывают. Это как на зоне, туда-ее-растуда: для ментов – все осужденные, а как на деле – сам знаешь. Так что эти – тоже, только у них на Канары бабок не хватает, ну, они конкретно тут и шарятся. – И добавил после паузы, конкретизируя: – На лодках. Шеи ломают.

– Гы-гы-гы, – радостно заржал Кастет, – не, старшой, на лодках – это в парке Фадеева, а здесь на этих… как их… на байдарках, во! – победно закончил тираду бывший бравых морпех, явно гордясь своими разносторонними познаниями.

В километре от выбравшейся из тайги поисковой группы действительно располагался пестрый палаточный город. Реку в этом месте с обеих сторон сжимали невысокие скальные выступы, течение ускорялось, а в изобилии разбросанные по руслу валуны образовывали порог, фигурировавший во всех описаниях под названием «Лавочки». За многие тысячелетия в окружавших теснину скалах вода намыла причудливые горизонтальные полки, на которых действительно можно было достаточно вольготно сидеть – за них-то порог и получил свое название. Обычно с этого места стартовали группы туристов-водников, желающих пройти всю Тую. С Узловой они на нанятых специально для этой цели грузовичках проезжали часть пути и, выгрузившись, еще три-четыре дня шли сюда пешком, так как никакие проезжие дороги до этих отдаленных местностей не доходили, а ближайшим местом, где трасса примыкала вплотную к реке и даже пересекала ее по единственному на всю округу мосту, был печально знаменитый своим неистовым нравом Сурухарский каньон. После него, от моста, обычно начинали сплав туристические группы, не имевшие в достатке времени или опыта для прохождения всего сплавного маршрута.

Палаточный лагерь был не маленьким, ибо Туя являлась речкой, в узких кругах широко известной, и группы водников приезжали сюда за адреналином не только из близлежащих сибирских городов, но даже из Москвы и Питера, а пару раз и вовсе занесло каких-то иноземцев из любителей экстремальной экзотики. Фирменное снаряжение оных, включая ярко-оранжевые надувные плоты, вызывало у людей знающих лишь саркастическую усмешку, надо сказать – вполне оправданную, ибо помпезные «рафты» кичливых антиподов на порядок уступали самодельным плавсредствам бородатых отечественным пилигримов. По всем показателям. Не говоря уж о мастерстве и опыте.

Вошедших в лагерь гостей встретили безо всякой опаски. Напротив, пригласили к костру и даже угостили горячим наваристым супчиком. Познания Кастета, по правде сказать, оказались вовсе не такими глубокими, как он наивно полагал, ибо байдарки во всем городке не было ни единой – не та была река, чтобы по ней на байдарке ходить, – поэтому насытившихся и ставших от этого вполне благодушными визитеров без долгих расспросов – надо людям, так почему бы и не помочь? – переправили на левый берег на огромном ярком желто-красном катамаране с кокетливой надписью «In vina veritas» на носу правого баллона.

– Слышь, братан, не скажешь, как бы нам половчее до Петрашевского добраться? – обратился Бивень к дородному бородатому дядьке в синей хоккейной каске, сидевшему верхом на баллоне рядом с непонятной надписью.

– Легко! – ответствовал бородатый, судя по характерному выражению – москвич. – Пройдете перпендикулярно руслу километров пятнадцать, там будет ручей, он потом в Тую впадает, а там идет наискось, вот так, – дядька рукой показал, как именно, – в общем, мимо не пройдете. А от него до этого вашего Петрашевского меньше дня пути на юго-восток. Только у ручья вам лучше заночевать, а то по ночи заблудитесь. И азимут возьмите, не то налево поведет, аккурат к Нижней Туе выйдете… – и, попрощавшись, он с напарником погнал катамаран сильными гребками обратно на правый берег.

– Слышь, Бивень, че он гнал-то, в натуре? – спросил вожака Лысый, изрядно ошарашенный обстоятельной речью дядьки в каске. – Я ни в че не въехал. Куда от русла-то идти, е-мое? Преп… перд… ну, блин, не русский какой-то!

– Это, братан, значит, спиной к реке – и вперед, вперед, все время по прямой, – ответил за Бивня Кастет. Видимо, в Советской Армии его обучили не только «салабонов» гонять и, стоя на посту и заслышав лай караульной собаки, дублировать ее голосом, но так же и многим действительно полезным вещам.

– А че потом взять-то надо? – продолжал допытываться настырный «бык».

– Азимут… Не въехал? Ну, направление надо взять, понял?

– Ну, понял. Так бы и базарил, конкретно, – Лысый поскреб под мышкой и после долгого раздумья добавил: – Не, точно не русский…

К наступлению темноты братва выбралась, наконец, на поляну, через которую протекал обещанный бородатым ручей.

– Ну че, бригадир, как мыслишь: в Петрашевское это гребаное пойдем или дальше козлов этих искать будем?

Кастет, устало развалившийся на сухой мягкой хвое, подсунув под голову похудевшую сумку, вопросительно смотрел на командира, а Лысый, закуривавший мятую сырую сигарету, поднял глаза, в которых явственно читался тот же вопрос.

– Где ж их теперь найдешь, е-мое, – задумчиво ответствовал глава группы, – мы и сами-то черт знает где очутились, в натуре… Не, братва, мы уж завтра как встанем, так напрямик в эту деревню почапаем. Пусть теперь Вова сам по тайге лазит, если хочет, конкретно. А мы в баньке париться будем. А то, блин, совсем там разжирели небось за три-то дня, в натуре. Совсем, блин, мышей не ловят… А может, наши уже лохов этих и повязали…

Мы стояли на высоком – метров десять – обрыве и с тоской взирали на бурлящий под нашими ногами поток. Переплыть его со страховкой было, в принципе, можно, но вот как спуститься по строго вертикальной скале к воде? И как потом подняться на точно такие же скалы противоположного берега? Альпинистскими навыками никто из нас не обладал, даже опытные Лелек с Болеком признали себя абсолютными профанами. А если бы и обладал – что ж он, один бы дальше пошел, бросив остальных вести первобытный образ жизни в этом междуречье?

Как ни странно, выход из сложившегося положения нашел именно я. Стоял, стоял себе на берегу, да и вспомнил прочитанную еще в далеком детстве книгу сэра Артура Конан-Дойла о похождениях громогласного профессора Челленджера со товарищи (не путать с американским шаттлом) в Затерянном мире. Там герои, оказавшиеся в аналогичной ситуации, срубили… или спилили? Уже не помню… огромное дерево и по нему, как по мосту, перебрались на неприступное высокое плато.

Я тут же поделился своими соображениями с зачарованно глядящей на дикий разгул водной стихии компанией.

– Ну, это в книжке… – протянул Михаил. – Хотя попробовать, конечно, стоит. Собственно говоря, выхода у нас все равно другого нет.

Деревьев необходимой высоты на обрыве росло предостаточно. Мы наметили наиболее нам подходящее, Лелек вытащил из рюкзака пилу, напоминавшую больше велосипедную цепь с зубьями, и они с Сергеем принялись за дело. Через некоторое время мы с Мишей их подменили. Потом пилили Сергей с Болеком, а Лелек координировал их действия, так как процесс, поначалу казавшийся бесконечным, все же подходил к успешному завершению.

– Достаточно! – скомандовал внимательно наблюдавший за работой пильщиков Лелек. – А теперь – разом! Только осторожнее, прыгать будет! – и уперся руками в уже слегка накренившийся в сторону потока шершавый смолистый ствол.

Кто или что будет прыгать, я не понял, а спросить не успел, потому что прочно, казалось, обосновавшееся на уступе дерево, слегка затрещав, подалось вдруг под нашими общими усилиями и, набирая скорость, стало заваливаться.

– Назад! – заорал истошным голосом Михаил и я, не успев ни удивиться, ни испугаться, машинально отскочил метра на два. То же самое незамедлительно исполнили и все остальные.

Длинный могучий ствол, взметнув тучу песка и пыли, прочертил кроной дугу, гулко ударился о камень правого берега, подпрыгнул, ударился снова, уже тише, и вдруг со страшным треском разломился на две неравные части. Оставшийся на нашем берегу необхватный комель резко задрался вверх и исчез в провале. Лишь теперь я понял, что имел в виду Лелек, говоря: «прыгать будет», а когда понял, покрылся холодным потом, представив, что непременно случилось бы с нами всеми, не отпрыгни мы по Мишиной команде.

Заглянули с обрыва вниз – исполинские обломки лежали поперек реки и разъяренная вода переливала через почерневшие лапы белопенным буруном.

– Еще елок пятьдесят свалим – будет плотина. По ней и переберемся, – мрачно пошутил Болек.

– Суховатое было, зараза, – зло сплюнул под ноги запарившийся Сергей. – Надо нам эта… какую-нибудь дровину посвежее валить, чтобы не треснула.

– М-да… Делать нечего, друзья мои, – вздохнул Миша. – Лелек, где пила?…

Следующая попытка оказалась более удачной. Ствол рухнувшей ели удар о скалы выдержал достойно и ломаться не стал. По образовавшемуся вполне приличному мосту мы и перебрались, наконец, на другой берег, спотыкаясь о многочисленные ветви, которые, казалось, сами лезли под ноги, так и норовя сбросить непрошеного гостя в ревущий провал, и ежесекундно хватаясь за них, как за перила, исколотыми хвоей руками.

Перекурили. Миша наметил маршрут дальнейшего движения – километров двенадцать на юг, до обозначенного на карте и шедшего параллельно Нижней Туе ручья. Там – ночевка, так как, во-первых, вымотались все за сегодняшний богатый событиями день чрезвычайно, а во-вторых, идти от ручья до Петрашевского ночью было бы чистой воды безумием. Тем более что небольшое в масштабах карты расстояние – километров двадцать пять – на деле дай бог за полный ходовой день одолеть. Мы это уже многократно успели испробовать на своих собственных шкурах, а потому прекрасно знали, как сильно отличается то, что изображено на карте, от того, по чему шлепают усталые ноги в разбитых кроссовках…

– Кастет, ты куда собрался? – приподнявшись на локте, сонно спросил заслышавший неясный шорох Лысый возившегося у своей сумки братка.

– Куда, куда… Отлить, куда ж еще… – тихо отозвался тот. – Чаю вечером перепил, вот гидробудильник и зовет в кусты. Не под себя же.

– А автомат на фига берешь? – настойчиво продолжал допытываться наголо бритый «бык», зевая с риском вывернуть челюсть.

– А я темноту не люблю. С детства. Понял?

Кастет извлек, наконец, из сумки зацепившийся за что-то АКСУ, повесил его на широченное плечо и закончил, понизив голос, чтобы ненароком не разбудить заворочавшегося во сне Бивня:

– А от этого с…аного чая, мать его так, я скоро гнедой стану, как пигмей. И хавки нормальной кишки требуют, мы от тушенки этой китайской через два дня мычать начнем. И бодаться. Гадом буду, я тогда Вову вмокрую забодаю… – и браток широко осклабился, представив, видимо, эту во всех отношениях привлекательную картину.

– Ничего, брателла, чуть-чуть потерпеть осталось, – успокоительно отозвался мирный по случаю сонного состояния Лысый, смеживая веки и откидываясь обратно на одеяло, – завтра в селе этом конкретно оторвемся. Имеем право, в натуре…

Он в очередной раз сладко зевнул, завозился, устраиваясь поудобнее под своим затертым байковым одеялом. Кастет хохотнул:

– Что оторвемся – это уж точно. Всем чертям тошно станет. Я после такой прогулки гулять неделю буду, и никакой Вова меня на работу не сдернет…

Последние слова он, впрочем, произнес уже в пустоту, потому что Бивень так и не проснулся, а пригревшийся, наконец, под одеялом Лысый снова размеренно засвистел носом. Кастет развернулся и растворился в густом подлеске.

Вполне захолустная деревенька Дурновка вместо оного не слишком благозвучного названия получила новое в середине двадцатых годов – в честь одного малоизвестного деятеля из революционной организации господина Петрашевского. Оный деятель некогда отбывал в Дурновке пару лет ссылки – что ни говори, а при царе-батюшке к карбонариям и прочим всевозможным возмутителям спокойствия относились не в пример мягче, чем они сами относились к своим же соратникам и товарищам по борьбе, эмиграции и последним решительным боям. Фамилия самого неинтересного Истории деятеля деревенскому активисту Игнашке-комсомольцу показалась слишком уж дворянской и, стало быть, недостойной слуха потомственного пролетария, а посему он легко добился у равнодушного, занятого исключительно подковерной борьбой и прочими интригами областного партийного начальства наименования более громкого и известного, не смотря даже на то, что сам господин Петрашевский никогда в местностях сих не бывал и, надо полагать, о них вовсе ничего и не слышал…

Как и многие заштатные поселения, Петрашевское потихоньку умирало. Колхоз благополучно развалился одновременно с приходом седовласого Президента, любившего полазить по танкам, молодежь в поисках лучшей доли ушла, по меткому выражению Горького, «в люди», половина домов стояла заброшенной, с забитыми досками окнами – лишь ветер свободно играл кое-как болтавшимися на ржавых петлях полуистлевшими калитками…

С помпой въехавшая в деревню на двух никогда здесь не виденных чудовищно-огромных машинах «братва» просто заняла один из более-менее сохранившихся пустующих домов на окраине. Никто из местных стариков и не возражал – а чего возражать-то, спрашивается, все одно ведь гниет жилье без присмотра…

Весьма огорчило новоприбывших то, что в деревне не оказалось магазина.

– Как же, сынки, был гамазин, как не быть, токма ишшо в девяносто третьем годе, как старуха моя преставилась, царство ей небесное, закрыли его, как есть. Да вы, сынки, не серчайте, завтра автолавка будет, она у нас, почитай, цельных два раза в неделю бывает. Ну, ежели, конечно, Федька, сукин сын, белую не запьет…

Так обрисовал ситуацию уважительно крутившийся возле остывающих после долгого трудного перегона джипов юркий сухой дедок.

– Дед Тимофей! – представился дедок, выпятив цыплячью грудь и щелкнув за неимением каблуков подшитыми кожей валенками, словно был он лихим усатым гренадером на часах, а Вова Большой – генералом от инфантерии. Как минимум. И продолжил, снова ссохшись в вопросительный знак и доверительно пытаясь дотянуться до приплюснутого Вовиного уха: – А ежели вам, сынки, чего такого надоть, так я вам щас в момент организую…

«Чего-то такого» сынкам было, безусловно, «надоть». Вова подозвал Самолета, тот, пошептавшись и попрепиравшись для порядка, быстро сторговался с дедом Тимофеем и старик суетливо заковылял прочь, часто оглядываясь и мелко-мелко утвердительно тряся головой, мол, не волнуйтесь, сынки, мол, все сейчас организую в лучшем виде – и чаяний «братвы» не обманул – спать «братва» не легла, а рухнула, как пулей заказного киллера сраженная наповал крепчайшей деревенской самогонкой, щедро залитой в алчущее нутро…

На следующий день, часов около двух, проспавшиеся Вовины подчиненные во главе со своим военачальником уже прохаживались гордо по центру села, мимо забитого досками бывшего сельсовета и приземистого деревянного здания закрытого на вечные времена магазина, дверь которого была зачем-то заперта на чудовищных размеров проржавевший замок – такие, надо думать, изготовлялись местными кузнецами еще при царе Алексее Михайловиче Тишайшем…

«Братва» жаждала пива, а автолавки все не было.

Наконец, когда стало казаться, что неведомый подлец-Федька все же запил горькую и никакой торговли сегодня не приключится, из-за окраинных изб показался заляпанный грязью грузовичок. Дед Тимофей, нацепивший по случаю приезда автолавки затрепанный пиджачок, изначальный цвет и фасон которого не взялся бы, пожалуй, определить и лучший эксперт-криминалист, радостно тыкал клюкой в сторону переваливающегося на ухабах дребезжащего ветерана дорог и обнажал в довольной ухмылке сизый рот с двумя чудом сохранившимися нижними зубами: вот, мол, не верили, сынки, старику, а он точно знал, что не подведет злодей-Федька, приедет – и вот он, родимый, как есть…

Автолавка, понятное дело, не супермаркет, но все необходимое, пусть и не в ассортименте, все же имелось. Скупив едва ли не половину содержимого щелястого кунга грузовичка, «братки» нагрузили оными припасами опухшего от беспробудного пьянства Федьку, совмещавшего в одном лице высокие должности шофера, продавца, кассира, товароведа, экспедитора и грузчика, и весело двинулись к занятому на постой дому, предоставив согбенным старухам в однотипных ситцевых платочках смиренно дожидаться возвращения хозяина магазина на колесах и милостиво им позволив добрать то, что не посчитали достойным своего внимания они.

Вова Большой, торжественно вручив деду Тимофею – для пущей бодрости – пол-литровую бутылку «Пшеничной» с белой пробкой из фольги («Не, ты гляди, братва, и где они только нашли такое?»), строго наказал немедленно его, Вову, информировать, если в ближайших окрестностях появятся еще какие-нибудь городские. Дед Тимофей, бережно прижимая к груди халявную бутылку, как солдат в Трептов-парке – спасенного ребенка, обещал немедля мобилизовать для выполнения этой сверхзадачи все способное самостоятельно передвигаться население, а так же самоличный досмотр и пригляд за всей округой, после чего спешно заковылял домой, донельзя довольный аристократическим обхождением щедрых «сынков»…

Три дня пролетели как один, благо раньше этого срока ни группу Бивня, ни компанию преследуемых Вова не ожидал. А ожидать он их собирался с завтрашнего утра, в связи с чем сегодня лимитировал употребление спиртного и, дабы сибаритствующие бойцы не маялись от безделья, проводил среди личного состава политико-воспитательную работу. Эту ценную привычку он перенял у Клеща и применял ее в повседневной жизни, как и «Законы пионеров Советского Союза», неукоснительно.

В данный момент он рассказывал подчиненным, с огромным интересом и должным почтением ему внимавшим, о французском поэте Франсуа Вийоне.

– …Ну, короче, он одну хату взял, а его менты повязали. Дело давно было, адвокатов тогда еще не придумали, а в лапу прокурору ему дать было нечего, ну и суд в тот же день замастырили… – Вова немного искажал фактическую сторону излагаемого материала, но суть передавал в целом верно. – Ну, ему и влепили «вышку»…

– За хату бомбанутую? – ахнул непосредственный Самолет.

– Конкретно. И – амба, е-мое. Ну, повесили его, короче.

– Жалко, правильный был пацан, – искренне пожалел несчастного французского литератора расчувствовавшийся Марс, получивший свою кличку отнюдь не за любовь к красной планете, а за неумеренную страсть к одноименным шоколадным батончикам. Марс вообще был далек от астрономии, и если о том, что Земля – планета, он еще где-то слышал, то в то, что она вертится, не верил категорически, а о том, что существуют иные небесные тела, даже не догадывался.

Молчаливый Сиплый выразил полное свое согласие с мнением коллеги утвердительным покачиванием головы.

– А я вот когда в СИЗО парился, – сказал вдруг Самолет, – так у нас там кент один сидел, ему срок корячился, не помню уж, чего там у него было… Так вот он тоже стихи писал, как этот француз. Мы у него еще просили, чтобы он нам переписал, да только я, блин, посеял эти бумажки по пьяни, ну, когда меня за недостатком с кичи вынули… Так я один стих запомнил.

Самолет сделал томные глаза и продекламировал:

 
Прощай, Раиска,
Прощай, прописка,
Прощай, свобода,
Вот так вота!
 

– Да, блин, клево, ничего не скажешь, – внимательно выслушав, резюмировал жалостливый Марс. – Понимал братан, о чем пишет…

Повздыхали, искренне сочувствуя всем сидевшим правильным пацанам, и вволю поматерили ненавистное ментовское племя.

– А еще был такой скульптор, – продолжил лекцию Вова Большой и, тщательно выговаривая буквы, с некоторыми запинками произнес: – Бен-ве-ну-то Чел-ли-ни, во! Ну, этот был итальянец…

…До ручья добрались уже в сумерках. Готовить полноценный ужин не было сил, поэтому приготовили на костерке чай и подкрепились консервами. Продуктов оставалось – кот наплакал, но мы надеялись пополнить запасы в Петрашевском…

Между двумя спящими лагерями было четыре километра по прямой…