Текст книги "Красное золото"

Автор книги: Виталий Олейниченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)

Мы медленно катили по спящему городу и я размышлял о том, как странно все-таки устроена жизнь и какие незначительные на первый взгляд события способны круто изменить ее плавное течение. Вот не найди я этих пожелтевших от времени бумажек или не обрати внимания на некоторые несоответствия в датах и географических координатах – и ничего бы не было. Ни решения отправиться на поиски колчаковского золота, ни нашей концессии, ни ужасной смерти Игоря, ни драки «на ощупь» в темной квартире, ни еще одного – непонятно чьего – трупа… И ведь это я его убил, Господи, я! Вот взял железку – и бац по голове… Страшно, но просто. И очень эффективно.

Но почему же не терзает меня комплекс Раскольникова?…

Всю свою сознательную жизнь я много и с удовольствием читал, причем часто – безо всякой системы, просто все подряд, перемежая классику мифами, фантастикой, историческими романами, детективами и прочей беллетристикой. Помню, в детстве мама даже прятала от меня книги и силком выгоняла во двор, погулять. Я выходил, доставал из-за спины заткнутый за брючный ремень припрятанный томик и продолжал читать на улице… И все произведения, касавшиеся деяний необычайных, как то: поиска кладов, погонь, слежек, рукопашных баталий и тому подобного приучили меня к тому, что в оных деяниях в обязательном порядке участвуют люди яркие, смелые и прекрасно к оным деяниям подготовленные (я, понятно, не беру в расчет войну и прочие форс-мажорные обстоятельства). Например: тайные агенты, капитаны пиратских бригантин, мушкетеры Его Величества, разномастные неуловимые мстители – от белозубого Зорро до чумазых «красных дьяволят» – и разные прочие д`Артаньяны. А с наступлением эры штатовских боевиков этот список пополнили спецназовцы всех мастей, черепашки-ниндзя, простые ниндзя, крутые Уокеры и всякие иные Бонды (Джеймсы Бонды!). Вся эта братия прекрасно умела стрелять, взрывать, драться, кусаться, ловить, травить, мочить и многое другое. Эти ребята запросто отправляли на тот свет целые полки и корпуса противника голыми руками и простым чихом, да к тому же не испытывали при этом никаких финансовых затруднений…

А я? Ну кто я, спрашивается, такой по сравнению с любым из этих монстров? Или даже без сравнения. Так, нуль без палочки, обычный серый, как штаны пожарника, инертный гражданин; обычный архивный червь; обычный сотрудник обычного заштатного музея; обычный, обычный, обычный… С нерешенными материальными проблемами, аллергией к женитьбе и прочим проблемам женского пола и весьма сомнительными перспективами. А тут вдруг – трах! бах! – этот самый серый товарищ, я то есть, оказывается вовлеченным в водоворот событий, о которых раньше лишь читал, причем – посмеиваясь, ибо полагал подобные события в обыденной жизни попросту нереальными… Ты, дружок, – прорезался невесть откуда затаившийся во время последних событий внутренний глас, – почитаешь себя шибко умным, а ведь не учел таких вариантов в своем страстном монологе о притягательности Золотого Тельца. А теперь уж что поделать: нацепил бычью голову – не говори, что не Минотавр… Да я и не говорю, деваться-то и вправду некуда. Жаль только, что я ничего не умею, кроме как подсвечником размахивать, да и то лишь по наитию… А мерзавца этого, ну, которого я по башке саданул, мне нисколько не жалко, потому что эта мразь пришла для того, чтобы меня убить, как убила перед этим Игоря, и никакой Порфирий Петрович не докажет мне, что я, мол, «права не имел» и поступил, мол, плохо и что, мол, ай-яй-яй тебе, Ростислав… Потому что на любое событие существует как минимум две точки зрения – плюс и минус – а «хорошо» и «плохо» только у Маяковского четко разграничены, да и то лишь в книжке для детей дошкольного возраста. В повседневности же это не менее субъективные понятия, чем та же «правда», к примеру. Вот, скажем, для капитана Кука то, что его слопали аборигены, было, безусловно, очень и очень плохо – понятно почему, да? А для аборигенов, оного мореплавателя вовнутрь употребивших – напротив, куда как хорошо, я бы даже сказал – просто-таки замечательно, потому что они посредством бедолаги-капитана избавили себя от лютой голодной смерти, и жен своих от нее спасли, и детушек малых. Что, кстати говоря, было с их точки зрения не только хорошо, но и высоконравственно, поскольку полностью сопрягалось с их моральными ценностями… Или, обращаясь к более знакомым темам – то самое наступление большевиков весной двадцатого года. Для самих красных это было, само собой, чудесно: и белых побили, и всю Сибирь советской сделали. А для белых то же событие и по тем же причинам явилось ужасной катастрофой. А для крестьян, к примеру – то хорошо, то плохо: в двадцатом году – прекрасно (как же, Колчака расстреляли, слыхал?… Как не слыхать, слыхал! Вот ведь радость-то какая!), потом – отвратительно (продразверстка, будь она неладна, весь хлебушко подчистую выгребли), через пару лет – снова ничего себе (НЭП и прочие связанные с ней приятные вещи), а в начале тридцатых – хуже некуда, потому как половину самих крестьян отправили туда же, куда десять лет назад отправили белых во главе с адмиралом. В места без адреса…

Вот попробуй и разберись тут, кто мы сами-то такие: нравственно мы поступаем или нет; будут ли нами гордиться или, напротив, предавать анафеме и поносить на всех углах; хорошие мы люди или так себе. Или же того и другого в нас намешано в разных пропорциях? Намешано, ибо мы всего лишь люди, ergo, ни что человеческое нам не чуждо, а вот чего в нас больше – неизвестно, потому что это ведь смотря с чьей точки зрения. Так-то вот, судари мои…

Кое-как приткнув машину в десятке метров от подъезда между белой «Тойотой» с правым рулем и стоявшей здесь, кажется, со времен покорения Сибири Ермаком двадцать первой «Волгой» с блестящим оленем на капоте, но без колес, я разбудил Мишу (он, оказывается, действительно задремал под монотонное гудение мотора), тщательно запер машину и взвалил на плечо и рюкзак, и раздувшуюся спортивную сумку. Мишель взял в менее пострадавшую левую руку пакет с двумя бутылками «Амурской».

На востоке, над изломанной линией многоэтажек, начинал сереть рассвет.

ГЛАВА 8

Наше явление вызвало среди оставшихся в квартире на осадном положении концессионеров форменную немую сцену, где роль важного чиновника из Петербурга играл, разумеется, разукрашенный гематомами Михаил.

Лелек и Болек напряженно молчали, ожидая разъяснений – только кулаки сжимали-разжимали непроизвольно. Лицо Сергея скривилось в злобно-жалостливой гримасе: жалостливой – по отношению к Мише, злобной – к тем, кто его так отделал.

– А ты-то почему целый остался? – подозрительно поинтересовался он, оторвав, наконец, взгляд от гематом на лице командира и переведя его на мою, визуально ничуть не пострадавшую физиономию.

– Не замай, дружище. Славка мне, можно сказать, жизнь спас, – вступился за меня Михаил. – Пойдем, что ли, на кухню, там все и обсудим…

Для начала Лелек доложил, что никто не звонил по телефону и не пытался ломиться в дверь, что все свои вещи и сумку для Сергея – за неимением рюкзака – они с Болеком уже упаковали, что прозвонились в справочную аэропорта и узнали всю информацию о ближайших рейсах, летящих до Рудска или через него, и что Сергей сразу после нашего ухода звонил соседям и те сказали, что к нему вечером приходили какие-то знакомые, искали, спрашивали – разумеется, не нашли, покрутились возле дома до темноты, а куда потом делись, того соседи не ведают… И лишь после этого отчета Миша рассказал о наших злоключениях.

Говорил он долго, с подробностями, на многие из которых я совсем не обратил внимания – например, на то, что у одного из нападавших кисти рук были покрыты синими разводами татуировки – а когда закончил, ко мне подошел Сергей и, крепко пожав руку, сказал только одно: «Спасибо». Я понял, за что – за Игоря. И за то, что счет теперь был один-один. Смерть одного из бандитов словно бы вдохнула в нас отсутствовавшую уверенность в свои силы и в то, что все для нас еще может закончиться хорошо…

– Вот вам, в красках и подробностях, наша эпопея. А выводы мы сейчас вместе делать будем. И не радуйтесь особо, друзья мои, рано обольщаться. Этой Пирровой победой мы себе смертный приговор подписали. – Миша поискал в переполненной пепельнице свободное место, не нашел и выбросил окурок в окно.

Его слова произвели действие отрезвляющего холодного душа, но зато эйфория улеглась и появилась способность адекватно воспринимать окружающую действительность и наше положение. Действительность оказалась не шибко радостной, а положение – не вселяющим оптимизма. И чему это мы так радовались, право слово?…

Налив себе стопку водки, Мишель безо всякого тоста опрокинул ее в себя – как воду, даже не поморщился и не заел – и осведомился, обращаясь к Сергею:

– Ты Игорю был другом и должен про него многое знать. Вот и скажи мне – есть у вас с ним такой знакомый: ростом с меня, только поздоровее – не в пузе, я имею в виду, а вообще, в целом – с золотой фиксой и бородавкой вот здесь, у носа? – Миша показал пальцем, где именно располагалась бородавка. Я сглотнул, потому что эту бородавку видел на лице убитого мной амбала, когда Михаил задирал шапочку ему на лоб. И фиксу видел.

Сергей уставился враз остекленевшим взором в потрескавшуюся полировку стола, будто хотел в узорах мелких трещинок прочитать ответ на прозвучавший вопрос. Было вполне понятно, что описанные приметы ему знакомы. Прекрасно знакомы. Он молчал. Миша продолжал требовательно смотреть на него.

– Ты понимаешь, эта… об этом ведь не особо принято говорить, – выдавил, наконец, из себя Сергей, – ну, это как бы дела по бизнесу…

– Не тяни, не тяни, дружище. – Миша был неумолим.

– А, чего уж там… Знаю я его. Его так и зовут – Фикса, за зуб этот. Понимаешь, «крышевал» он нас. Ну, эта… не один, конечно.

Понятно. Что ж тут непонятного. Раз есть хоть какой-нибудь бизнес, пусть самый мелкий и едва доходный, всенепременно должна быть и крыша. Чтобы на бизнес не текло. А чтобы крыша была прочной, могла выдерживать всевозможные непогоды, ее надо укреплять черепицей. Из дензнаков. Куда уж понятнее… И куда уж паршивее, потому что в случае с Игорем крыша обрушилась и всем своим весом придавила прятавшегося под ней бизнесмена. Да так придавила, что ни МЧС не поможет, ни сам Господь бог.

Вот вам и вся блатная романтика, о которой так залихватски распевают хрипатые ресторанные шансонье.

– М-да… Приблизительно так я и думал, – после некоторого молчания промолвил Михаил. – Я ведь его тоже узнал: пару раз видел вас на оптовке в его обществе. Только не знал, как зовут и чей он – у меня другие… э-э-э… кураторы. А кстати, чей он?

Сергей сказал – чей. Все хором присвистнули, потому что сообщество «синих», к которому, по словам Сергея, принадлежал убиенный, было известно в городе более чем хорошо. Иногда о их «славных» делах вещали даже центральные каналы телевидения, а одного из «рулей» с месяц назад арестовали не то в Греции, не то в Турции. Если это наш противник, то я нам не завидую…

– А почему «синие»? – шепотом спросил я Болека.

– До от наколок, – таким же тихим шепотом ответил он. – Чем больше сидел, тем больше на нем татуировки. Вот и получается – синий…

Мишины размышления текли, видимо, в том же ключе, потому что после очередной тяжелой паузы он глухо поинтересовался, ни к кому конкретно не обращаясь:

– Ну, господа концессионеры, что делать будем?

– А что тут говорить, вроде как все решили. Да и нечего уже нам делать, кроме как начатое продолжать. Играть на опережение. А там видно будет, – тут же откликнулся Лелек, а Болек согласно кивнул, сжал зубами фильтр сигареты и нервно закурил.

Странно, но мне в голову ни разу после того, как стало известно о смерти Игоря и прошел вызванный этой вестью первый приступ безрассудного панического страха, не приходила мысль все бросить и вернуться к спокойной размеренной жизни. И сейчас я подумал об этом лишь как об одном из заведомо неприемлемых вариантов. Потому что прав Лелек – война объявлена. И нам из нее уже не выйти. А кроме того, оставаясь в душе далеким от «дел по бизнесу» человеком, я не мог до конца оценить всю грозившую нам опасность. Человеку вообще свойственно испытывать оптимизм в самое неподходящее время и в самых неподходящих условиях. Это именуется словом «надежда».

– Другие мнения будут? – на всякий случай вопросил Мишель. И через полминуты никем не нарушенной тишины резюмировал: – Других мнений не будет. Тогда, друзья мои, предлагаю следующий план действий…

– Ну, короче, я на стреме стою, там во дворе такая будка, типа для детей, удобно – я все вижу, а меня, значит, никто… Да, так вот, сижу я, значит, в этой будке, по сторонам зырю, ну, чтобы все тип-топ, ага… А Фиксы с Лешим все нет и нет, хотя там делов-то было на две минуты, ага… Ну, еще минут двадцать прошло, я аж обкурился весь там сидеть, полпачки высадил… Тут из подъезда эти двое выходят, ну, которые пьяные были, понял? А пацанов нету. Ну, думаю, что за твою мать, не могли же наши этих лохов за так отпустить… А тут эти козлы под фонарь вышли – е-мое! Смотрю – у здорового вся морда в кровище конкретно, и пластырем залеплена, ага. И совсем они не пьяные, понтовались просто… Ну, короче, я подождал, пока эти лохи за угол утопали, и в хату ломанул. А там, е-мое, Сталинград, в натуре! Да только наши прос…али… Леший, короче, лежит, мычит чего-то. Ему череп пузырем вскрыли, понял? Но живой. А Фиксу замочили, конкретно. Ему по чану этим двинули… как его, блин… ну, железка такая гнутая… Что? У тех двоих? Ну, сумарь был такой нехилый, «Пума», что ли… А как, твою мать, за ними? Мы ж тачку в соседнем дворе оставили, я бы пока туда-сюда… И команды такой не было. Фикса сказал: «Сиди и жди», ну, я и сидел, в натуре…

Дальше мы действовали по предложенному Михаилом и единогласно принятому остальными плану.

Свои вещи опытные походники уже давно перевезли к Мишелю, чтобы, как они объяснили, не таскаться с ними в гости к многочисленным друзьям и подругам (а слово «дом» для обоих было, похоже, понятием достаточно абстрактным). Поэтому сейчас Болек, взявший на себя функции завхоза, старательно шевеля губами, читал надписи на консервах и упаковках продуктов, раскладывал их на разные, приблизительно равные по весу и объему кучки и делал какие-то одному ему понятные пометки в записной книжечке, а Лелек и Сергей упаковывали мой «Грегори» и Мишин затертый «Алтай», выуженный хозяином после непродолжительных поисков откуда-то с антресолей. Заодно Лелек учил неопытного концессионера, как это делается. Мы же с Михаилом обосновались на кухне и начали прорабатывать различные схемы движения от Узловой:

– Можно вот так, так побыстрее получится.

– Или лучше вот так, здесь места поглуше. Идти, конечно, медленнее будем, зато по прямой к Петрашевскому выйдем, продуктов доберем.

– Медленнее, ты прав, но и на след наш труднее будет выйти.

– Кому труднее?

– Как – кому? «Синим» этим недоношенным, конечно.

– Думаешь, будут преследовать?

– Будут, дружище, будут. Еще как будут, не сомневайся. Я эту публику знаю. Если здесь не перехватят, по всей тайге за нами колесить станут. Мы же знаем, что они за нами охотятся, так?

– Так…

– Ну и они знают, что мы знаем. Поэтому будут думать, что мы найдем кладку и слиняем в неведомые дали. С перепугу. И будут в своих предположениях правы, между прочим. Так?

– Ну, пожалуй, так…

– Вот! Поэтому они и постараются нас перехватить задолго до того, как мы что-нибудь разыщем.

– Логично, черт возьми… А может, тогда нам лучше вот так пойти, сначала в Лукино, а потом обогнуть вот здесь и по берегу?

– Заманчиво, но продуктов может не хватить.

– Продуктов? Вот черт, я и не подумал…

Через час с небольшим занятые сборами снаряжения доложили о полной готовности и Миша, посмотрев на часы, сказал:

– Так, до вылета у нас еще три часа, времени – с избытком, так что прекраснейшим образом успеем еще кофейку выпить. Болек, дружище, будь добр – там джезва где-то на верхней полке… Нет, рядом… Ага, и «Карт-Нуар»…

Билеты на самолет Мишель забронировал по телефону сразу же, лишь только был принят план действий. Молодец он, все-таки: «Диспозиция ясна? Тогда выполняйте!». И выполнили. Поспешно, но без излишней суеты и нервозности…

Вдыхая аромат дорогого напитка, в который хозяин по усвоенной в далеких арабских странах привычке добавлял кардамон, я посматривал на ребят и чувствовал, что уныние, поразившее вчера всех, исчезает, сходит на нет, и что мы становимся уверены в себе – вон, Серега курит спокойно, без дрожи в руках, Болек что-то сосредоточенно пишет в пухлом блокноте, а Лелек рассказывает Мише нечто забавное, весело посмеиваясь и обрисовывая руками в воздухе легко узнаваемые очертания не то гитары, не то женской фигуры.

Не растерять бы нам только эту уверенность, господа флибустьеры…

«Девятку» Миша бросил прямо у здания аэропорта, даже не удосужившись загнать ее на платную стоянку и не заботясь более о ее дальнейшей судьбе: «Все одно – лом. Вернусь – новую куплю. А не вернусь, так и горевать не о чем…»

Регистрация билетов на рейс до Рудска была уже в самом разгаре. Борт должен был взлететь через сорок пять минут, поэтому мы сразу же направились к стойке, где профессионально скалящая хищные зубки в натянутой неискренней улыбке симпатичная девушка в синей униформе областной авиакомпании принимала багаж и выдавала посадочные талоны.

Сергей, одетый в почти театральный двубортный пиджак, дорогие, изрядно помявшиеся за прошедшие сутки брюки и черные штиблеты с квадратными носами – последний вскрик моды! – со своей колобкообразной спортивной сумкой несколько диссонировал с остальной компанией, облаченной в джинсы, разномастные китайские футболки и китайские же, совершенно чудовищных форм и расцветок, кроссовки. Походные вещи и прочую амуницию было решено купить ему в Рудске, благо между прилетом самолета и отбытием поезда на Узловую оставалась масса свободного времени, а найти спортивный магазин в наше время – не проблема.

Свои рюкзаки и сумку Сергея сдали в багаж. В принципе, можно было взять их с собой в салон, тем паче рейс был внутренним и коротким, да и самолет, судя по отсутствию очереди у стойки с улыбчивой девицей, летел полупустым – но, как объяснили мне более опытные в таких нюансах попутчики, кроме консервов и штормовок в рюкзаках лежали запрещенные к провозу охотничьи ножи («У тебя, дружище, между прочим, тоже»), и с ними нас гарантированно не пропустили бы через спецконтроль, а в багаже, мол, долетят в лучшем виде. Тоже, вообще-то, нельзя, но кто тут будет досконально багаж проверять?…

В общем, на борт мы взошли налегке, имея при себе только деньги, документы и пару пестрых полиэтиленовых пакетов с весело позвякивающими бутылками излюбленного «Грюнвальда» и кое-какой снедью.

На самолете я летел второй раз в жизни, если считать за первый случай, когда Мишель брал меня с собой в Пекин, надеясь приобщить «непутевого Славку» к благородному делу обеспечения пообносившихся соотечественников изделиями дешевого китайского ширпотреба. Ощущения от того полета уже подзабылись, ибо, во-первых, прошло изрядное количество времени, а во-вторых, мы тогда, едва успев втиснуть колени в узкое межкресельное пространство, тут же разлили в пластиковые аэрофлотовские стаканчики «за взлет-посадку» (я начал было отнекиваться, но Миша сказал весомо и непреклонно: «Традиция такая, дружище!», а супротив традиций не попрешь) и занимались потом этим мероприятием всю неделю с настойчивостью, достойной лучшего применения. Поэтому сейчас я наблюдал через маленький иллюминатор за предполетной подготовкой, как за совершенно неведомым мне процессом. Спать, не взирая на бессонную ночь и треволнения, не хотелось совершенно.

Сзади, со строенных неудобных кресел, донесся чмокающий звук открываемых пивных бутылок и до боли знакомое «за взлет-посадку». Серега, сидевший возле прохода, откинул вниз спинку среднего кресла и на этот импровизированный стол Болек выложил заранее нарезанный батон белого хлеба и вакуумные пакетики с тонкими ломтиками мяса неправдоподобного ярко-красного цвета. Положительно, добрые духи Мишиной квартиры продолжали опекать нас даже здесь, на борту старенького Ту-134.

Перелет, проходящий под питие любимого пенного напитка и скрашенный дюжиной действительно забавных «челночных» баек («…а бедный Паша к этому времени «Анта» насосался, пройти через «звенелку» просто физически не мог – ну, его аккуратненько положили на транспортер и так, среди баулов, и прогнали через «телевизор» на спецконтроле. Весь Тянь-Цзинь сбежался смотреть»), оказался до обидного коротким, две бутылочки даже остались невостребованными. Настроение в среде экспидиционеров царило приподнятое, я бы даже сказал – легкомысленное. Казалось, что все наши печали и проблемы остались где-то далеко за бортом. Только Сергей вдруг посреди общего разговора мрачнел иногда лицом – вспоминал, должно быть, Игоря…

От здания аэропорта до железнодорожного вокзала ходил прямой автобус-экспресс, в связи с чем такси решили не брать, тем более что в одну машину все мы все равно не поместились бы, да и цены у местных злодеев-извозчиков были скорее под стать столичным, чем разумным… Во дают! – возмущался экономный Серега. – Да так даже турки эта… не наглеют… Ну и ладно, – ответствовал ему Лелек, – больше сэкономим, мы люди простые, мы и на «Икарусе» могем…

Доехали. Приобрели билеты. До отправления поезда – больше трех часов. Сдали вещи в камеру хранения и, расспросив привокзальных тружеников руля и мотора о наличии в ближайших окрестностях спортивных магазинов, веселой гурьбой отправились в один из них.

Магазин был снабжен весьма оригинальной для торговой точки вывеской «Спартак-Чемпион»: то ли хозяин был ярым поклонником оного клуба, то ли просто в рекламных целях решил выделиться среди стандартных «Кеттлеров», «Рибоков» и «Найков». Ничего такого особо спартаковского здесь, однако, не продавалось. Небольшой полутемный зальчик, насквозь пропитанный характерными запахами кожи и талька, был заставлен непременными рогатыми тренажерами, и только по углам стыдливо жались к стенам интересовавшие нас в первую очередь товары для туризма: рюкзаки, спальники, штормовки и всякие прочие палатки.

Здесь и приобрели всю необходимую экипировку. Лелек, очень внимательно осматривавший каждую купленную вещь, при виде кроссовок неизвестной никому фирмы со странным названием «Ribak», являвшихся, по всему видать, очередным шедевром народного китайского творчества, лишь сокрушенно покачал головой и велел взять еще одну пару, потому что эта, сказал он, дольше недели и в городских-то условиях не протянет…

Дабы более не отличаться от компаньонов своим вызывающим пижонским видом – костюм, хоть и утративший существенную долю своей импозантности вследствие перелета и прочих коллизий, все равно больше подходил посетителю какого-нибудь средней руки казино, чем туристу – Сергей здесь же, в примерочной магазина, переоделся в свежеприобретенные лесные доспехи и теперь выделялся на общем фоне только новизной и необмятостью своих нарядов.

Два новеньких японских джипа неслись на запад по пыльной разбитой автостраде на максимально возможной скорости. Покачивалось за тонированными стеклами в такт прыжкам машин восемь крепких бритых затылков. Рвущийся навстречу ветер уносил назад валивший из приоткрытых окон густой табачный дым и обрывки разговора:

– Как же Бакен их упустить-то умудрился, а?

– Да они, падлы прыткие, не стали нас ждать еще три дня, перекинулись на другой рейс и из-под его носа слиняли, понял?

– Понял… Ну, ниче, эта… как ее…

– Узловая.

– Во-во… Узловая эта гребаная – не Париж, никуда они от нас в этой дыре не денутся, в натуре…

На обратном пути к вокзалу Лелек громко возмущался тем, что не только в «шопах» вроде только что покинутого заведения, но даже и в фирменных магазинах («Как бы фирменных» – философски заметил Болек) продают всякую дрянь.

– Да этот «Ribak» паленый по тайге и недели… да какой там недели! – и трех дней не пройдет, развалится на запчасти. Будешь, Серега, веревочкой подошву подвязывать. А потом лапти тебе сплетем… И где они только берут-то такое?

– А то ты не знаешь, где берут, – не преминул подколоть друга Болек.

– Нет, я-то знаю, конечно: на любимом пекинском рынке с непоэтическим названием Я-болу. Но это же – для оптовок всяких, для колхозных рынков, а в магазинах уж могли бы, наверное, и нормальные вещи продавать, а? Уроды… Вот поэтому народ у нас китайское шмотье и ругает: дрянь, рвань, то, се… А китайцы, между прочим такие вещи делают – никакая Европа близко не стояла. Только надо знать: где брать и что брать.

Данное мнение никто оспаривать и не собирался, признавая его полнейшую справедливость…

В поезде снова пили пиво, так как все остальное Михаил пить строжайше запретил («Нам, друзья мои, предстоит не в зоопарк идти. Вернемся – выпьем»), хотя у самого лежали в рюкзаке две армейские фляги со спиртом – как он пояснил, исключительно для медицинских надобностей. Никто, впрочем, особо от оного запрета и не страдал, поскольку все прекрасно понимали – через несколько часов для нас начнется долгое и трудное путешествие. Может быть – самое долгое и трудное в жизни.

Сергей открывал ножом консервные банки с рыбой в томате, резал хлеб и, если можно так выразиться применительно к открытому нескромным взорам темному купе плацкартного вагона, сервировал стол.

Болек по своему обыкновению что-то чиркал в объемистом блокноте с засаленной обложкой и тихо посмеивался собственным мыслям – не иначе, сочинял нетленную оду про паровоз.

Лелек, скрючившись у почти непрозрачного от многолетней железнодорожной грязи окна, ловко орудовал иголкой с длинной капроновой ниткой, прошивая лямки нового Серегиного рюкзака, и говорил, ойкая при достаточно частых попаданиях иглой в пальцы:

– Понимаешь, на фабриках шьют теперь гораздо лучше, чем раньше, это само собой… По крайней мере – красивее. Но вот подвеску прострачивают только один раз, в лучшем случае – два, и если загрузить килограмм сорок, то даже этот лавсан долго не выдержит, тем более что у тебя поясник – фигня полная, так, видимость одна…

– А что же вы мне такую фигню купили? – огорчался Сергей.

– А лучше-то все одно не было. Остальное – вообще туфта. На пляж ходить. Или на шашлыки. Так что, Сержик, за неимением горничной жить будешь с дворником…

Миша от нечего делать невнимательно почитывал купленный на вокзале дешевенький покет-бук с неправдоподобно длинноногой блондинкой на обложке. Блондинка была дезабилье и палила из огромной базуки по Спасской башне. Книга при этом почему-то называлась «Исповедь сибарита». Хорошие нынче сибариты пошли: по Кремлю из ручной артиллерии пулять…

Я разгадывал сканворды из приобретенного в том же киоске журнала для домохозяек – вообще люблю разгадывать всевозможные кроссворды, чайнворды, ребусы и прочие головоломки. И делаю это, без ложной скромности, весьма недурно.

Два запыленных джипа стояли в искрящейся красными тормозными огнями длинной веренице разнокалиберных автотранспортных средств.

На высоком мосту через речонку с забавным названием Сивушка шел капитальный ремонт, в связи с чем для проезда была открыта только одна полоса. Аккурат за несколько минут перед тем, как внедорожники подлетели к мосту, по этой самой единственной полосе начала движение на восток бесконечная тихоходная колонна большегрузных «Уралов» какой-то краснознаменной дивизии. Судя по количеству машин, оная дивизия снялась с места и бродяжничала по необъятным сибирским просторам в полном составе, включая всех прапорщиков вместе со случайно недоразворованными ими складами, а так же всех сидевших на гауптвахте самовольщиков вместе с гауптвахтой. «Уралы» обдавали скучившиеся на берегу машины клубами сизого вонючего дыма. Вылезшая размять косточки «братва» тихо свирепела, но поделать ничего не могла, не идти же на таран, в самом-то деле…

Мы стояли на низком перроне, едва освещенном двумя хилыми покосившимися фонарями. Узловая имела статус города, но местная мэрия, или как она тут у них именуется, явно не была озабочена тем, какое впечатление будет производить станция на приезжих. Бревенчатое здание если можно так выразиться – вокзала, возведенное, как я знал, в конце двадцатых энтузиастами-комсомольцами как временное, прочно вросло в залитый мазутом пристанционный гравий и намеревалось простоять на этом самом месте лет еще как минимум сто, ибо давно известно, что нет ничего более постоянного, чем сделанное на время.

– Однако, что делать будем? – поинтересовался Сергей, крутя головой по сторонам.

– М-да… Машину мы сейчас вряд ли найдем.

– А спать меж тем охота… – зевнул во весь рот Болек. – И чего я, дурак, в поезде не похрапел?

– Я думаю, друзья мои, сейчас нам стоит дойти до окраины этого очага цивилизации, благо должно быть недалеко, и в первом же попавшемся перелеске встать на ночлег. А завтра утречком спокойненько определимся – куда и на чем двигаться дальше.

Правильно, не стучаться же нам во все дома подряд, дайте, мол, попить, а то так есть хочется, что переночевать негде. Мы же все-таки не эти «мы сами не местные», заполонившие все электрички бывшего Советского Союза. Да и к прелестям походной жизни пора привыкать.

Возражений не последовало, да и невозможно возражать, когда все мысли крутятся вокруг одного: возложить чресла хоть куда-нибудь и задремать минут на шестьсот… Мы влезли в лямки рюкзаков и бодрым маршевым шагом, стараясь не споткнуться и не подвернуть ногу в бесконечных глубоких асфальтовых выбоинах, направились на юг по идущей перпендикулярно железнодорожной колее темной и сонной дороге, освещенной лишь светом ярких звезд, какие можно увидеть только вдали от больших городов.

Идти оказалось дальше, чем я предполагал, потому что со времен окончания гражданской войны городишко разросся, хотя и не существенно – в основном за счет навевающих тоску безликих панельных двухэтажек, окруженных заплатками огородов и дощатыми покосившимися будочками нужников. Подобные строения, на мой взгляд, могли появиться на свет исключительно в горячечном бреду какого-нибудь сильно пьющего архитектора-недоучки из бывших троечников… А кроме этого, сразу за последними из этих памятников поголовной урбанизации глубинки имела место быть грандиозная свалка, превосходящая, казалось, по масштабам сам городок, а за этим благоухающим мусорным полигоном начиналось обширное поле с пробивающейся порослью неких чахлых злаков. И лишь вдали, километрах в двух от свалки, чернела под луной сливающаяся с небом зыбкая полоса тайги, хотя карты – и старые и вполне современные – уверяли, что лес должен был начинаться чуть ли не в черте города.