Текст книги "Красное золото"

Автор книги: Виталий Олейниченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 24 страниц)

Просить бабку говорить, если будут интересоваться, что нас тут не было, было абсолютно бессмысленно. Она-то сама, может, и не сказала бы, да только она не одна в деревне проживает. Не Митрофаниха, так другие доложат – не со зла, а просто по причине внезапного оживления скучной и вялой деревенской жизни. И оттого еще, что людям вообще свойственно разговаривать о чем ни попадя, лишь бы нашелся благодарный слушатель.

На выходе из села постояли пару минут у могилы юнкеров капитана Красицкого и, если верить Митрофанихе, самого капитана. Могила ничем не была помечена, только росла памятником сосна со странно изогнутым в форме латинского «S» стволом.

Некоторое время шли молча, думая каждый о своем. Я размышлял о том, какое же все-таки несчастье для страны – любой страны – Гражданская война. То есть, любая война, конечно же, есть величайшее несчастье для всех, кроме поставщиков оружия и кабинетных генералов, но Гражданская – особенно. И не тем даже, что брат идет с вилами на брата, а сын из лучших побуждений сдает отца в ЧК или контрразведку, а тем, что первопричиной всему является горячая любовь к своей Родине, причем у каждой из конфликтующих сторон – я имею в виду, опять же, не политико-военные верхи, а в очередной раз обманутых рядовых участников бойни. Да только вот Родина у каждого – своя. И своя любовь – ярая, фанатичная, со слепой верой в свою правоту и не менее слепой ненавистью и непримиримостью к врагам. Вот за эту-то до дрожи, до судорог любимую Родину и резались – зло, истово, часто – без смысла и всегда – без пощады…

А затем мысли мои перескочили на дела современные и я, догнав Мишу, спросил:

– Мишель, как ты думаешь – эти, в джипе, они что – сами себя так уделали, что ли, по счастливой случайности?

– Честно?

– Честно.

– Не знаю… Понимаешь, дружище, – продолжил он, немного помолчав, – я со вчерашнего дня над этим голову ломаю. Если у кого-то из них кольцо за что-то зацепилось, а он, скажем, не заметил, дернул, ну чека и выскочила – тогда, понятное дело, они сами себя подорвали. Только тут у меня серьезные сомнения возникают. Номер раз: они, конечно, сволочь и вообще не интеллектуалы, но как обращаться с гранатами, поверь мне, знают прекрасно. Скорее уж любой интеллектуал себя случайно подорвет, чем эти ребята. Даже по пьяни. Ну и во-вторых, в их среде в основном Ф-1 котируется, проще говоря – «лимонка». А «лимонка» – граната оборонительная, вражескую пехоту выбивать, понимаешь? Маленький взрыв почти без взрывной волны, но зато с кучей осколков на двести метров во все стороны. Если бы она у них в салоне взорвалась, их бы осколками изрешетило так, что из мясорубки целее выходят. И машина была бы цела – пусть слегка обгоревшая, в дырах, но целенькая, так? Так. А тут все с точностью до наоборот: тела обгоревшие, но фактически целые, в смысле – руки-ноги на месте; а вот джип – джип, заметь, не «Оку» какая-нибудь, из фольги сработанную – на две части разнесло, как «Титаник», ей-богу. Так что, дружище, полная нестыковка.

– Но если не они сами, то кто их так?

– Хотел бы я знать… Что-то, Ростик, вокруг нас много непонятного происходит. Помнишь, я рассказывал, как бандюганы, что Серегу убили, орали про каких-то своих, в тайге «замоченных»? Я тогда не придал значения, думал, это они так, от злости… А теперь вот думаю, что кто-то их действительно… того. Как и этих. А вот кто? И чем это нам грозит?…

– Так. Погоди, бабка. Давай еще раз, сначала. Кто был, когда был, до или после…

Сказать, что прибывший пару часов назад в Сенчино Вова Большой находился в шоке, значило не сказать ничего. Чувство, которое он испытал, увидев остатки «Тойоты» и сидящей в нем «братвы», можно было сравнить только с внезапным острым приступом маниакального психоза, отягощенным падучей и немотивированной агрессией. Вова минут пять просто психовал, не опасаясь потерять авторитет в глазах прибывших с ним на смену бригаде Лысого подчиненных, потому что подчиненные, имевшие среди погибших друзей, вели себя точно так же.

Конечно, и Клещ, и Вова, и все прочие их соратники по всей стране, вплоть до последней «шестерки», знали, что труд их тяжек, а хлеб их горек, и что средняя продолжительность их жизни существенно ниже средней продолжительности жизни, например, первобытного человека, который вообще редко добирался до тридцатилетнего юбилея. Потому что точно так же как бытие неандертальца во цвете лет прерывалось обычно в пасти саблезубого тигра или пещерного медведя, жизнь среднестатистического «братка» заканчивалась в «разборках» с конкурентами или перестрелках с игравшими роль саблезубых ментами. Последнее, правда, случалось весьма редко по причине элементарного сращивания этих асоциальных структур.

Но к такой смерти – во имя дела, на глазах восхищенных удалью «корешей», на равных соревнуясь с противником в скорострельности или умении владеть раскаленным утюгом, ножом и прочим трудовым «реквизитом», твердо зная, что на могиле воткнут дорогущий обелиск в полный рост безвременно усопшего и не оставят без материальной поддержки старушку-мать – «братва» была готова. А вот так запросто сгореть в какой-то дыре, неизвестно на чем взорвавшись и не успев ничего понять – было страшно. И обидно. Как для мертвых, так и для их сподвижников.

Выпив прихваченной для Лысого и его бойцов водки, Вова Большой приказал подчиненным пройтись по деревне и опросить местное население на предмет того, кто что видел, слышал, унюхал или просто догадался – «Только без наездов, братва, а то окочурятся ископаемые ненароком»… Подчиненные резво разбежались, а бригадир, оставшись в гордом одиночестве возле сгоревшего внедорожника, принялся внимательнейшим образом осматривать его останки и окружающую местность с полуразвалившимися от времени и взрыва бытовыми постройками – на предмет выявления следов злоумышленников.

Никаких таких следов Вова, однако, не обнаружил. Ни первый беглый, ни повторный, более тщательный осмотр никакой новой информации к той, что имелась на момент приезда, не добавил. И так было понятно, что имел место взрыв, причем очень сильный, поскольку мощную «японку» легко разнесло пополам, и что в одночасье погибшая бригада Лысого такого финала явно не ожидала, ибо, существуй на момент их смерти хоть малейшая визуально определяемая опасность, они не полезли бы в джип всей компанией, а заняли, рассредоточившись по двору и постройкам, огневые позиции для отражения обнаруженной опасности. А поскольку все четверо легко дали себя спалить, опасности они не замечали…

Но кто, кто мог их взорвать? Уж конечно не древние старухи, у которых из взрывоопасных и горючих веществ один только самогон и имелся. А кто тогда? А понятно кто – те самые, за кем Вова с присными охотился уже две недели и кто уже довел счет погибших «синих» до восьми человек. Больше-то некому, однозначно. Черт бы их взял…

Но как и чем они могли взорвать джип? Прикрепить незаметно под днище гранату? Но тогда «Тойоту» бы просто покорежило, она могла даже загореться, но ее бы не разорвало. А четверо боевиков получили бы контузию и раны, но не сгорели бы все одновременно заживо… А может быть – связка гранат? Нет, это полный бред. Это уже из фильмов про войну – закопченный матрос в рваной тельняшке, зажав белыми зубами ленточки бескозырки, вяжет обрывком телефонного шнура пять-шесть бутылочных гранат, а потом с криком «Полундра» прыгает под танк… Бред! То есть в войну, конечно, это происходило сплошь и рядом, но здесь, в тайге, через полвека после войны… Весьма сомнительно. А как тогда? Подкрались на пузе по ботве и бросили гранату в открытое окошко? Вернее, судя по силе взрыва – несколько гранат? А «братва» смирно сидела в салоне, наблюдала сквозь тонированные стекла за их эманациями, в полном восхищении кричала «Браво!» и бурно рукоплескала? Тоже бред, потому как ни сам Лысый, ни тем более его «быки» отнюдь не были учащимися начальной школы, а были они ребятами тертыми и имевшими изрядный специфический опыт. Да и вообще, все эти рассуждения – бредятина, потому что у преследуемых не было и не могло быть никаких гранат. И мин не было, и снарядов, и толовых шашек – ничего у них не имелось, даже вшивого пистолетика… Хотя нет, у них же должен быть автомат, который они забрали у Кастета. Но и это общей картины не меняет.

И что из всего этого следует? Что Лысый или кто-то из его команды случайно сами себя на тот свет отправили? Ну, это опять к вопросу о начальной школе… Да и оброни кто-нибудь случайно «лимонку», не мог же он столь же случайно еще и чеку выдернуть? А если и чеку, так граната, знаете ли, не в тот же самый миг рвется, у нее замедление имеется. В целых четыре секунды. Опытный человек за это время успеет не только из машины выскочить, но и сигануть куда-нибудь за бревнышко, вон их тут сколько по двору валяется… И все его, Вовы, рассуждения, таким образом – бред в квадрате. Одни вопросы, вопросы, вопросы… И что-то Клещу доложить надо. Эх, непруха!..

Горестные Вовины размышления прервало возвращение занимавшихся дознавательской деятельностью подручных. Сведения, почерпнутые самодеятельными дознавателями из разных источников и несколько расходившиеся в деталях, до пунктика сходились в главном и вместо того, чтобы прояснить картину трагедии, вносили в нее еще больше неясностей:

– Что, были в этой долбаной дыре чужие?

– Да, были.

– А что Лысый?…

– А Лысый с братанами к тому времени уже «зажмурились».

– Как так?

– А так. Братва вместе с «Тойотой» греманула вчера часа в четыре дня, а эти… ну, которых мы типа ищем, явились уже вечером, часов в семь-восемь, когда джип уже и чадить почти перестал, в натуре. И сами они верняк не при делах, бабки базарят – они как все увидали, так белые стали, что твоя портянка, а двоих и вовсе вывернуло наизнанку тут же.

– Тоже мне, Рэмбы хреновы…

– Во-во! И как они только четверых наших-то замочить сумели, непонятно.

– А может, это не они? Уж больно они до крови хлипкие…

– А кто тогда?

– А хрен его знает.

Вот и вся логическая цепочка.

Картина складывалась воистину безрадостная: вчера днем группа Лысого в полном составе без разрешения начальства отправилась на тот свет, а кто и каким образом ее туда отправил, оставалось совершенно непонятным. В голову невольно начинала лезть всякая чертовщина…

Оставалось предположить только одно: одновременно с «лохами» (которые, впрочем, вовсе и не «лохи», если посмотреть на процесс глазами Фиксы, Кастета, Сиплого и так и не объявившегося Косого) и «синими» действует неопознанная группа диверсантов, у которых как раз вполне может оказаться взрывчатка в количестве достаточном, чтобы разнести внедорожник на запчасти. Но опять возникает вопрос: откуда этим диверсантам взяться здесь, в глухой тайге? Это не Чечня все же. Это Сибирь, окраина Империи, к особому сепаратизму не склонная, а потому к терроризму не тяготеющая. К тому же, если бы эти загадочные диверсанты существовали в действительности, то убили бы не одного Кастета, а всю команду Бивня. И в Петрашевском тоже всех бы взорвали. Вместе с домом. Так ведь нет – попортили тормозную систему в одном джипе, «замочили» бедолагу-Сиплого и сбежали без боя, потеряв одного своего – и никакого-то там мифического диверсанта, а именного «лоха». Так что все эти умственные выкладки о неких таежных ниндзя с динамитом – не меньший бред, чем все предыдущие умопостроения.

И что тогда он, Вова Большой, имеет? А имеет он четыре свежих трупа своих коллег по цеху, опять ушедшую в неизвестном направлении компанию «фраеров», полный ноль полезной информации и вопросы. Очень много вопросов.

Вова помотал коротко стриженой головой и даже замычал от бессильного гнева и душившей его безысходности. Ох, открутит теперь Клещ его бригадирскую башку. Прямо против резьбы и открутит…

ГЛАВА 14

В конце третьего дня пути мы наткнулись на тоненький, петляющий меж спутанных корней ручеек и, поднявшись чуть выше по течению, обнаружили бьющий из-под замшелых валунов родник. Возле него и разбили лагерь. Родничок очистили от напавшего мусора, складной лопаткой Лелека углубили ямку меж камней и получили, после того как осела муть, прекрасный источник чистейшей вкусной воды.

Настроение после сытного ужина было приподнятым, даже веселым. Страхи остались где-то там, позади. Наши чувства за прошедшее время вообще, похоже, несколько атрофировались. И это было вполне объяснимо, потому что подобный калейдоскоп событий – событий кровавых, тяжелых для неподготовленной психики обычного обывателя, каковым, по существу, являлся каждый из нас – должен был либо сию неподготовленную психику покалечить, либо заставить сознание (или подсознание) воздвигнуть своего рода защитный барьер, вычленявший факты и отражавший, на манер щита, их эмоциональную подоплеку.

Вполне допускаю, что если бы мы в спокойной обстановке присели и стали вдумчиво вспоминать все, что с нами приключилось, мы бы тут же разом «сдвинулись». Однако где-то приседать и обмозговывать свои мытарства мы, слава богу, не имели ни времени, ни желания. А потому в разговорах вообще предпочитали касаться исключительно тем посторонних и обсуждать лишь некие абстрактные, не связанные с настоящим, проблемы.

Так и сейчас: беседа шла ни о чем. Лелек вещал что-то о своих впечатлениях от поездки в Индию на «челночную» разведку. Для меня эта страна всегда была страной загадочной, скорее даже не страной, а неким волшебным символом. При слове «Индия» мне немедленно представлялись купающиеся в золоте раджи, вольготно бродящие по раскаленным улицам глинобитных городов слоны, темнокожие йоги в гигантских тюрбанах, черноокие, вечно что-то распевающие красавицы и красавцы, тучные священные коровы, сикхи с кривыми ножами, колонизаторы в пробковых шлемах и прочая экзотика. Лелек, однако, безжалостно рушил мою мечту:

– Жара, – говорил он, – дикая влажность, вонь, грязища, и куда ни глянь – валяются в этой грязище нищие черноокие красавицы и красавцы вперемежку со священными коровами и обкурившимися гашиша немытыми сикхами в тюрбанах. А те, кто не валяется в пыли, все равно не танцует и не поет безостановочно, потому что занят куда более возвышенной проблемой добычи себе на пропитание. Причем добыча эта идет в основном в карманах и портмоне туристов посредством банального попрошайничества. И попрошайничают все, начиная со скелетообразного нищего на Тибетском рынке и заканчивая самыми высшими сферами. Нищий, – говорил Лелек, – просит рупию, коридорный в отеле – пять рупий, официант – десять, чиновник в аэропорту – тоже десять, но уже долларов, ну и так далее… Такая вот своеобразная «Табель о рангах»: чем выше социальное положение, тем большая требуется мзда.

– Ну, в этом мы от них недалеко ушли, – проводил параллели Михаил. – В каком-то смысле даже, напротив, они ушли дальше нас. Они хоть просят. Наши – требуют, а то и просто берут… Ха! Верещагин наоборот: «Абдулла! Таможня берет добро!». И берет. Все без остатка.

– И так – всю нашу долгую историю, – добавлял я. – Как начали охальничать со времен чубатого Святослава, так и не остановимся никак. И холопам своим никогда не платили, даже совсем наоборот, еще и калечили в качестве благодарности, как Барму с Постником, например, тех, что Собор Василия Блаженного построили…

– А что с ними сделали? – поинтересовался Лелек.

– Да так… Глаза выкололи и опустили на все четыре стороны… А служилым – ну, воеводам и чиновникам всяким – платили. Но платили мало. Зато давали вотчины в кормление. И сейчас дают. И они кормятся с них, как умеют, а умеют по-разному, но чаще всего почему-то – до заворота кишок. Как перестанет в глотку лезть, тогда только от кормушки отваливаются, да и то ненадолго.

– Аки кадавр, желудочно неудовлетворенный, – прокомментировал Миша.

Мы рассмеялись, потому что классику нашего времени читали все и потому, что сравнение было портретным и весьма удачным.

А Болек продолжал все это время строчить что-то в своем блокноте.

– Слушай, а почему ты не пишешь песни или хотя бы слова для песен? – спросил я его. – У тебя бы точно получилось. Тем более по сравнению с тем, что несется на нас с эстрады. Ведь это на два, а то три порядка хуже, чем твои самые неудачные опыты.

– А ты попробуй, прорвись в этот шоу-бизнес! – фыркнув, ответил наш литератор. – Это ведь те же «синие», только внешне более благообразные, без наколок и «фени». То есть, по большей части они, конечно, не «синие», а «голубые» – в самом что ни на есть приземленном смысле. И чужаков в свои богемные сферы не пускают… А то, что от их, с позволения сказать – текстов и псевдомузыки даже тараканы в тундру убегают, так это шоу-деятелей заботит, поверь мне, менее всего. Это же – бизнес, хоть и «шоу»…

Болек закрыл блокнот и закурил.

– Вот представь: хочет какой-нибудь Карабас-Барабас деньгу с умом вложить. Что он делает? Он находит себе Мальвину посопливее, создает под нее попсовую группку из безголосых, но смазливых Пьеро, обзывает ее как-нибудь позвончее – ну, скажем, «Карло и Буратины» – и с годик катает по всяким тинэйждеровским тусовкам. Потому что тинэйджеры, не в обиду им будь сказано, в следствие своего нежного возраста ни вкуса, ни собственного мнения, как правило, не имеют, им любую галиматью можно за супер-хит пропихнуть, – разгорячась, продолжал Болек свой страстный монолог. – И у них ведь не только текстовки никакие, у них и музыки нет. Музыковка одна…

– Ну да, нот-то всего семь… – хихикнул Лелек.

– И голосов нет. Это, знаете, как в латиноамериканских сериалах: смысла нет, актерской игры нет, собственно, и актеров-то нет как таковых, но – сопли, слезы, субтильные девицы с воткнутой в парик камелией… И все. Больше ничего не надо. «Любовь моя! Злые люди разлучили нас, но я буду вечно любить тебя до следующей пятницы!» – противным, но очень похожим на пародируемое голосом прохныкал Болек; мы засмеялись. – И готово. Домохозяйки льют слезы, бабушки у подъездов бьются в истерике… Вот и здесь то же самое: сопли, вопли, дуры истеричные лифчики на своих прыщах рвут… А через год эти «Буратины» уже никому, естественно, даром не нужны, и тогда Барабас находит новую Мальвину. Или старой имидж меняет: если брюнетка – сует в ведро с гидропиритом, если блондинка – в ведро с басмой и – ап! – готов новый хитовый группешник под названием «Руки куда-нибудь» или, к примеру, «Во, блин!» – и еще на год. Так все и крутится. Круговорот дерьма в природе… И ведь этим Карабасам по барабану, что они своей бурной деятельностью проводят тотальную дебилизацию молодняка. Того самого, который выбирает «Пепси». Чтобы не засохнуть от жажды. Вернее, уже давно не «Пепси», а «продвинуто-правильное» пиво…

– Ну, положим, пивка ты и сам выпить совсем не прочь, – подколол оратора Миша.

– Да. Но я-то хоть пить умею. А четырнадцатилетняя ребятня – не умеет. Но хлещет вовсю. Представляете, что с ними будет годам к тридцати? В итоге мы имеем кроме дебилизации еще и спаивание. В промышленных масштабах и на государственном уровне, потому что иначе эту идиотскую, но действующую на неокрепшие мозги рекламу давно запретили бы. На государственном уровне…

– Как же, дождешься… А лобби тогда на что кушать будет?

– Вот в том-то все и дело. Барабасы всех мастей просто «бабки» крутят и на свои деяния как на катализатор национальной деградации не смотрят. Как большевики, наверное, совсем не думали, что своей деятельностью помогают родиться нации имбицилов с безусловным рефлексом стукачества – они ее просто производили…

Ай да Болек! Ай да… ну, далее по Пушкину. Но я его прекрасно понимаю – сам ведь пытался публиковать статьи по истории края, хорошие статьи, неглупые. Думаете взяли? Ха-ха… Обещали, правда, один раз, даже целую полосу вроде как выделили в одном малотиражном журнале, а потом на этой обещанной полосе тиснули глупейшее интервью с лидером хитовой группки «Трупик Гоблина». Оно, конечно, нашему читателю интереснее…

В общем, проговорили мы далеко за полночь, а поднял нас Михаил рано – хотел сегодня до реки дойти, чтобы поточнее по карте сориентироваться и отдохнуть на ее берегу один денек перед следующим длинным отрезком пути до населенных местностей. Так что утром мы бродили вокруг палатки хмурые и не выспавшиеся, с красными глазами и припухшими физиономиями, и дружно роняли все из рук. Мы с Болеком кое-как упаковывали вещи, а Лелек, широко зевая, по естественной надобности устремился в кусты.

Из кустов он появился неожиданно быстро, все так же с открытым ртом и выпученными глазами, но уже не от зевоты…

– Лелек, дружище, ты там что, Йети увидел? – смешливо поинтересовался Михаил.

Вопрошаемый посмотрел на него непонимающим пустым взором, перевел взгляд на нас и просвистел прерывистым шепотом:

– Мужики… Там череп… в сосне…

Больше решено было четверых «фраеров» по тайге не искать – слишком уж маловероятным представлялся положительный исход таких поисков. А сажать засады по всем деревням, через которые мог пройти маршрут ускользнувших преследуемых, не мог даже Клещ, потому что иначе ему пришлось бы полностью освободить город от своего любезного внимания. Разумеется, об этом и речи быть не могло, ибо власть нетрудно захватить, а вот удержать – много труднее, и, оголи Клещ подконтрольные ему владения, обратно их через пару дней пришлось бы возвращать с боем, ибо свято место пусто не бывает. А он и так уже восемь не самых худших бойцов потерял…

Поэтому «смотрящий» решил проблему иным путем – назначил вознаграждение за достоверную информацию о таких-то и таких-то и оповестил о сем всех «блатных» на пространстве от Рудска до родной вотчины. Теперь оставалось только ждать – не станут же преследуемые всю жизнь в тайге куковать, когда-нибудь да выйдут в более-менее обитаемые места. А как только выйдут – он, Клещ, тут же о том будет извещен. Ну а дальше уж – дело за провинившимся Вовой Большим и горящей жаждой мести «братвой».

Просто, как все гениальное. И минимум расходов.

Человеческий череп, потемневший и растрескавшийся, равнодушно взирал на нас с двухметровой высоты. В ствол толстой старой сосны он врос давно и прочно; собственно говоря, это был и не череп даже, а набор лицевых и лобных костей без нижней челюсти. Но выглядело это, тем не менее, действительно страшновато.

Конечно, за долгое время обитания человека в тайге следов человеческой жизнедеятельности, и в первую очередь – могил, должно было появиться несметное количество, и вросший в шершавую серую кору костяк мог принадлежать кому угодно – от дезертира из отрядов хана Кучума до какого-нибудь беглого зэка. Но мне почему-то казалось, что эта жутковатая находка имеет к нашему путешествию самое непосредственное касательство.

Выход пришлось, разумеется, отложить на неопределенное время. Лелек принес уже было упакованную в рюкзак лопатку и мы стали аккуратно разгребать толстый слой прелой хвои и перегноя между корнями могучего дерева. Скоро под слоем слежавшейся земли лопатка звякнула о камень – ее отложили в сторону и принялись разбирать скрепленные глиной колотые, с острыми режущими краями, платины базальта вручную.

– Похоже, действительно могила, – отдуваясь и вытирая рукой потный лоб, сказал Миша.

– Похоже, – согласился я. – Видишь, булыжники курганчиком навалены? От зверья, наверное.

Наконец, мы разобрали все камни. Мертвец был не один. Вернее, и не мертвец давно уже, а просто скелет. Кто сказал «выбеленные временем кости»? Где-то в пустыне они, возможно, и выбелены, но не здесь. Темные, сдвинутые с места протекавшей под каменный завал дождевой водой и временем кости были перемешаны, так что общее количество захороненных мы смогли определить лишь по черепам. И было их пять: четыре в могиле, пятый – в древесном стволе.

– Не пойму, – растерянно сказал Лелек, подержав в руках и опустив обратно в раскоп кривую реберную кость, – тут детей, что ли, закопали?

– Почему детей? – ответил я. – Взрослых. Причем вполне нормальных взрослых мужиков…

Сомнения Лелека были вполне объяснимы – все найденные нами останки принадлежали людям, рост которых при жизни явно не превышал полутора метров с небольшим. Но в этом вопросе я чувствовал себя специалистом, потому что во время памятной мне археологической экспедиции в Болгарии, мы в числе прочего раскопали несколько скелетов людей, погибших, судя по позам и насквозь проржавевшим останкам мечей в руках, в бою. И были эти воины ростом – от силы метр сорок… Все это я и поведал своим товарищам. И добавил:

– Кстати говоря, еще в начале нашего века в мире средним считался рост в сто шестьдесят сантиметров. Это уже позже народ подрастать стал.

– А от чего, Ростислав? – с искренним любопытством поинтересовался Болек.

– А от радиации, милок, – копируя бабку Митрофаниху, ответствовал я. – Флюорографию делал? Ну все теперича, скоро еще на голову вымахаешь…

Мы сидели на корточках перед ямой с грудой костей – человеческих костей! – и смеялись. Старыми были эти кости. И уже не ассоциировались с людьми, пусть даже и жившими когда-то – слишком уж давно умерли эти люди.

Но смеялись мы только до тех пор, пока не нашли погон. Прошитый золотой нитью офицерский погон может лежать в земле сколь угодно долго, ибо золото, как известно, металл благородный, ни окислиться, ни ржаветь не может. Вот он и лежал себе в этой могиле – золотой офицерский погон с одним просветом и без звездочек. Капитанский погон. Значит, ошиблась Митрофаниха, не в Сенчино погиб от партизанской пули капитан Красицкий, начальник вставшего в далеком двадцатом году на станции Узловая эшелона, а умер от ран уже в тайге. Но как же все удачно сложилось-то в очередной раз! – для нас, разумеется, не для капитана и его солдат – ведь если бы Лелек не побежал в кустики, так и прошли бы дальше.

Белый обоз с ценным грузом действительно проходил через Сенчино, принял там бой и снова ушел в чащу, увозя своих раненых – и здесь они, видимо, умерли. И были похоронены. А через почти восемьдесят лет – найдены нами. Господи, это ведь даже не пресловутая иголка в стоге сена, и не просто везение. Это – рок. Фатум. Судьба, если угодно. Это то, что арабы обозначают емким словом «кадар» – то есть нечто обобщающее рок, судьбу и фатум, только более предопределенное. А может быть, именно так материализуется мысль… Никогда не был фаталистом, а тут вдруг на какой-то миг поверил, что нам безусловно суждено найти эти таинственные зеленые ящики.

Я достал и пролистнул свои записи. Ничего конкретного я не искал, да и не мог найти, ибо все, что я достоверно знал о офицерском отряде, касалось только событий, происходивших недалеко от железных дорог: один губернский город, два уездных, Узловая, Сычево, теперь вот Сенчино прибавилось… И вел меня обычный интерес историка-исследователя.

Так… Вот списки личного состава… Номер два – заместитель начальника эшелона поручик Петелин А. А. Стало быть, по смерти капитана, именно поручик становился командиром обоза. Конечно, если тоже не погиб от руки отца или брата бабки Митрофанихи… Никакой реальной пользы сия изыскательская деятельность мне, разумеется, не дала, но я не люблю неясности. И потом – как знать, а вдруг и пригодится когда-нибудь не нужная, на первый взгляд, информация?

Уложив исписанную мною вдоль и поперек тетрадь обратно в рюкзак, я огляделся. Лелек с Болеком веточками выкатывали из-под скелетов позеленевшие от времени медные пуговицы и с интересом их рассматривали, а Мишель, как обычно, развернул обе карты – типографскую и рукописную – и что-то там на них вымеривал линейкой, прикладывая компас и ставя одному ему понятные карандашные отметки.

– Ростик, дружище, иди-ка сюда, – позвал он вдруг меня, не отрывая сосредоточенного взгляда от пестрого листа, и когда я присел рядом на толстый ствол поваленного непогодой дерева, сказал, ткнув пальцем в поставленный им еле заметный крестик:

– Вот смотри: по моим расчетам, мы сейчас находимся здесь. Правда, очень трудно точно определиться, расстояние приблизительное и никаких ориентиров. Так что будем считать – здесь. Теперь обрисуй мне расстановку армейских частей белых и красных на тот момент – и будем сообща думать, куда нам отправиться дальше.

Я, неловко водя грязным пальцем по зеленому листу карты, как умел объяснил, что и где находилось в интересующий нас исторический отрезок времени:

– Так… Смотри: здесь – таежная граница с Монголией и Китаем. Ну, тогда ее почитай что и не было… Здесь находились отряды войскового старшины Платонова, здесь – японцы генерала Хаматы, вот тут – железная дорога, ну, она и сейчас здесь… А основная линия фронта – весьма условная, правда, линия – приблизительно вот так шла, отсюда – сюда. Только трудно сказать точно, потому что красные быстро наступали и все менялось каждый день.

Миша только кивал головой и угукал, слушая мои несколько сбивчивые объяснения и пристально следя за движением пальца.

– А теперь поставь себя на место их капитана, – дослушав, предложил он мне.

– Поручика, – машинально поправил я его.

– Что?

– Поручика. Капитан же умер. После него командиром стал поручик Петелин.

– А-а… Ну, поручика, так поручика… И ответь мне на простой вопрос: куда бы ты отсюда в сложившихся условиях направил свой отряд?

Я помедлил, потому что вопрос, конечно же, совсем не был таким простым, как пытался это представить Михаил.

– Понимаешь, рассуждая абстрактно, у него имелось три пути. Вернее, даже четыре. Первый – повернуть на восток и идти на соединение с казаками Платонова – они же не знали, что к моменту предполагаемого соединения в тех местах уже будут красные. Второй путь – уйти на юг и попытаться встретиться с отрядами барона Унгерна. Только этот вариант, честно говоря, мне представляется весьма сомнительным, потому что вместо барона они могли нарваться на Сухэ-Батора… Далее: они могли плюнуть на все, вернуться к «железке» и сдаться красным, что так же маловероятно, учитывая классовую принадлежность личного состава. И, наконец, последний путь, самый невероятный: просто забраться поглубже в тайгу и там мужественно застрелиться от безысходности… Но все это – только гипотетические возможности. Как сказал бы Лелек – виртуальные. Потому что через два с лишним месяца они вышли к Сычево, где и погибли. А это однозначно говорит о том, что они двинулись на восток, приблизительно по такой вот дуге… – и я ногтем отчертил на карте кривую линию.

– Карту не порти! – сказал Миша сердито и добавил после долгих раздумий: – Похоже, ты прав. Только пошли они, я полагаю, не сразу на восток, а на четыре-пять делений угломера отклонились для начала к юго-востоку… Соображаешь?