Текст книги "Красное золото"

Автор книги: Виталий Олейниченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

ГЛАВА 7

Игоря не просто зарезали. Его всего, от макушки до пят, искололи ножом, причем еще живого. И тушили об него сигареты. А потом, когда он сорвал голосовые связки и не мог уже ни кричать, ни говорить, перерезали ему горло почти до позвоночника. Чтоб не мучился. Гуманисты, мать их…

Все это рассказал нам приехавший, наконец, Сергей. А ему рассказали в милиции, куда привезли еще утром, специально снарядив за ним попугайской расцветки отделенческий «УАЗ» с двумя хмурыми сержантами. И там, в отделении, в прокуренном безликом кабинете, показали черно-белые фотографии Игоря, вернее – того, что было Игорем до вчерашней ночи. А потом долго и нудно расспрашивали: где он, Сергей, был вчера со стольких-то до стольких-то, и с кем он был, и может ли этот кто-то подтвердить, что он, Сергей, действительно был именно там и именно в это время. И еще расспрашивали обо всем, что он знал, или мог знать, или хотя бы только предполагал о знакомых и коллегах Игоря, о его друзьях и врагах, его непонятной работе и запутанных финансовых делах.

И Сергей рассказал им все, что знал и все, о чем мог только догадываться: что по трудовой книжке Игорь не работал; что очевидных врагов у него не было и нет, а были только кредиторы, но кто они – он, Сергей, знать не знает и ведать не ведает, потому что выпивали они с Игорем, конечно, вместе, но бизнес у каждого был самостоятельный; что жил Игорь с родителями, только сейчас они на даче, а где расположена дача, он не знает, потому что ни разу там не был; что с женой Игорь развелся давным-давно, а детей у них не было и поэтому он с ней после развода, уже лет пять тому, и не встречался-то ни разу…

Вернее, рассказал он следователю не все, а почти все, поскольку умолчал и о спрятанном где-то в тайге колчаковском золоте, и о нашей концессии. Потому что о милиции был самого невысокого мнения и вполне справедливо полагал, что убийц Игоря все равно не найдут, да и искать никто особо не будет, и самого погибшего друга этими признаниями к жизни не вернешь, а вот то, что все мы в случае излишней откровенности окажемся в лучшем случае не у дел, ни малейшего сомнения не вызывало…

Потом злой и невыспавшийся задерганный следователь, удостоверившись, видимо, что Сергея действительно не было в означенное время на месте преступления, отпустил его, попросив никуда не уезжать, но не взяв, однако, подписки о невыезде. И Сергей долго бегал по темным улицам и искал исправный таксофон, а когда нашел – долго не мог попасть трясущимися руками в дырочки диска, но все же сумел в конце концов набрать номер Мишиного телефона и позвонил. А потом купил в ларьке бутылку водки и стал пить ее из горлышка, но не опьянел, а просто немного успокоился и принялся ловить такси, но сразу к нам не поехал, а покружил немного по центру и когда таксист начал поглядывать на него с подозрением, расплатился и вылез возле Областного театра оперы и балета. А там через несколько минут поймал частника, не торгуясь согласился на его грабительскую таксу и доехал до гастронома, после чего еще минут пятнадцать покружил по дворам, прежде чем, прокравшись вдоль скрытой разросшимся кустарником стены дома, юркнуть в подъезд.

– Я не знаю, эта… следил кто за мной, не следил… Я так, на всякий случай, ну, как в кино показывают. Так что «хвоста» за мной точно не было.

Трясущимися руками Сергей держал налитый до краев стакан и водка мелкими злыми рывками выплескивалась на его мятые брюки. Миша, нервно барабаня пальцами по подоконнику, хмыкнул неопределенно и покрутил головой:

– «Хвоста»… Шпион хренов… Скажи лучше, что думаешь: кто его так… Он же твой друг. Был… Если и не знаешь, идеи-то наверняка должны были появиться?

Лелек был задумчив. Болек был растерян. Я был испуган. А Миша был зол, чертовски зол. Не на Сергея, разумеется, вовсе нет, а на всю эту ситуацию, которая перестала вдруг напоминать захватывающий фильм с интригующим сюжетом и превратилась в нечто страшное, как если бы персонажи триллера, как в каком-нибудь голливудском фильме ужасов, вдруг сошли с телеэкрана прямо сюда, в задымленную сигаретами кухню его холостяцкой квартиры. Бледность так и не сошла с его лица и от этого только заметней было, как перекатываются волнами желваки на сухих заострившихся скулах.

– А что тут думать, и так все понятно. У него должок был, сроки поджимали, вот он и хотел эта… договориться, чтобы, значит, вернуть по возвращении. Он вчера утром созванивался с кем-то, договаривался вечером встретиться, а я у него в это время был, мы покупки по списку сверяли – я все и слышал… Вот, блин, и забил Игорек стрелку… – Сергей вдруг жадно приник к наполовину расплескавшемуся стакану, залпом опрокинул в себя его содержимое и продолжил без паузы: – В общем, то, что его так ножом, это, значит, пытали. Что-то, значит, вызнать хотели. И я так мыслю, эта… про нашу экспедицию, туда-ее-растуда… Ну не о чем же больше было, не о чем!

– Вот черт, – нервно сказал Михаил, – он же мой адрес знает… знал. Мог сказать этим…

Миша не стал уточнять, кому именно «этим», и без уточнений было понятно, что нашу тайну узнали посторонние, причем такие посторонние, которые ни перед чем не остановятся, чтобы узнать больше информации и, в перспективе, обойтись без наших услуг. И без нас. Во вполне однозначном смысле. Непонятно было только, что нам всем теперь делать.

– Не знает… не знал он твой адрес, – возразил более-менее пришедший в себя после щедрой водочной анестезии Сергей. – Мы к тебе всего три раза приезжали, так все три раза я за рулем был, а он – пассажиром, да еще эта… поддавши. У него вообще зрительная память ни к черту. Он, знаешь, несколько лет подряд в Пекин мотался по два раза в месяц, а этой зимой заблудился, представляешь? Стоит, глазами хлопает и не может понять, куда это его завезли. А отель – через дорогу…

Сергей рассказывал о погибшем друге, как о живом, не привык еще к страшной мысли, слишком мало прошло времени, поэтому руки его перестали мелко дрожать и он даже улыбнулся. И вдруг опять вспомнил, что говорит о покойнике – лицо его плачуще скривилось и Сергей громко хлюпнул носом.

– Так что, если он что-то и мог сказать про твою квартиру, так это только то, что она где-то в нашем городе находится. Я уже думал об этом, потому и ехал к тебе так, чтобы эта… «хвоста» не притащить.

– Ну, может ты и прав… И то, знали бы адрес – уже здесь были бы. Еще вчера.

– Были бы. А раз нет их, значит ни фига они не знают… А вот его адрес знают точно, – после непродолжительного перерыва добавил Серега и ткнул пустым стаканом в мою сторону.

Если бы я в этот момент не сидел на табуретке, наверняка рухнул бы на грязный линолеум, потому что мышцы вдруг стали мягкими и все тело перестало слушаться сигналов головного мозга. Впрочем, полупарализованный испугом мозг никаких таких особых импульсов и не передавал. Страшно было до одури. А Сергей повернулся всем корпусом ко мне и добавил, поясняя:

– Игорь к тебе на своих колесах ездил. И адрес твой у него в записной книжке был записан, а книжка в барсетке лежала, а барсетку менты не нашли.

Возникший где-то в районе желудка холодок растекся по всему телу. Я продолжал неподвижно восседать посреди кухни, не зная, что сказать, да и нужно ли сейчас что-то говорить, лишь теребил судорожно пуговицу на рубашке.

– Что же теперь делать? – как-то даже жалобно спросил Болек, а Миша, пожевав верхнюю губу, ответил:

– Дела – дрянь, конечно. Но из любой безвыходной ситуации существует как минимум два выхода: плохой и еще хуже… – он помолчал немного, закуривая очередную сигарету и что-то формулируя в голове. – Вариант второй, тот, что похуже: мы отказываемся от экспедиции и остаемся дома, мол, знать ничего не знаем… А с Игорем знакомы?… С кем? Ах, с Игорем! Нет, ну что вы, как вы могли подумать… хотя нет, постойте: это не тот, с кем мы в детском саду на соседних горшках сидели?… Только ведь все эти глупости для ментов бы, может, и сгодились, а вот для братвы… Итог однозначный: нас всех вычислят и закончим мы, как Игорь… – Миша глубоко затянулся и выбросил окурок в окно, а Лелек выругался и громко вдохнул-выдохнул сквозь стиснутые зубы. – Лелек, дружище, помолчи минутку, знаю, что ты хочешь сказать… Вариант первый: мы все же идем в тайгу. Только не через четыре дня, а немедленно, потому что за четыре дня с нами обязательно приключится что-нибудь очень нехорошее. Итог непредсказуем: найдем мы это золото или нет – мы знать не можем, да и бандюки про нас не забудут, конечно. Но если сейчас смыться, появляется шанс… Ты ведь это хотел сказать?

Лелек утвердительно мотнул бородой.

– Я только хочу предложить, раз уж мы драпаем немедленно, не разбегаться по домам. Все, чего нам не хватает, мы и по дороге купить можем… Кстати, все согласны, что из города надо бежать как можно скорее?

Если кто-то из нас и испытывал сомнения, он никак этого не проявил. И правильно. Человеку свойственно смываться от реальной опасности. Инстинкты! Я, например, согласен был бежать уже сейчас, даже не дожидаясь других. Это ведь только в мечтах да перед глупыми девицами мы все смелые, как Зорро, а припечет…

– Ты прав, разбегаться нам сейчас не резон. Да и незачем: Сергею дома появляться нельзя, это безусловно, его-то там точно пасти будут, а у вас вся экипировка уже здесь, – Болек и Лелек утвердительно кивнули и Миша посмотрел на меня. – Ростислав… А что у тебя дома имеется из такого, без чего мы не можем обойтись?

Мишин вопрос прервал поток моих трусливых мыслишек.

– Дома? – тупо переспросил я, с трудом возвращаясь в реальный мир, и начал перечислять: – Вещи… Рюкзак, продукты, носки, свитер… что еще?… а! Спальник!

– Не то! – оборвал меня Михаил, – это все ерунда, это и в Рудске купить можно. Важное что-то дома есть? Ну, карты, схемы, записи из архива – где это все?

– Дома…

– Придется ехать к тебе. Сейчас же. Эти бумажки никто не должен найти, – резко сказал или, вернее, приказал Миша и, гулко задев плечом дверной косяк, пошел в прихожую, откуда тут же донесся шум переобуваемой обуви и звон ключей. Я продолжал сидеть, бессмысленно таращась на покрытый трещинками кафель над мойкой.

– Да быстрее ты, не торчи там истуканом, как шлюха под памятником Фадееву! А вы все, пока мы не вернемся, сидите тихо. Никому не открывать и к телефону не подходить. Если мы будем звонить – дадим два гудка, а потом наберем по новой, тогда возьмете трубку. Лелек – за старшего. И смотрите, чтобы Серега много не пил, он нам скоро в транспортабельном виде понадобится.

Отрывисто-резкий командный голос привел всех в чувство: я вскочил с табуретки и бросился в прихожую, Сергей быстро поставил на стол очередной выпитый наполовину стакан – словно оттолкнул его от себя, Болек воинственно насупился и зачем-то принялся задергивать шторы, хотя такого приказа не поступало, а Лелек вслед за мной резво выскочил в коридор и замер, готовый, лишь только мы выйдем на лестничную клетку, закрыть за нами входную дверь на все запоры.

… Подпрыгивая на переднем сиденье и глядя, как Миша с остервенением дергает ручку переключения передач, я вспоминал как на заре нашей туманной юности, сразу по окончании десятого класса (тогда еще заканчивали десять классов, а не одиннадцать) он уезжал поступать в военное училище. Накануне отъезда мы, человек двенадцать одноклассников, собрались у него дома, пили чай, желали ему удачи, желали поскорее стать генералом и все такое прочее, хотя и недоумевали: зачем, мол, тебе уходить в армию, если и на «гражданке» можно принести пользу своей стране? Тогда мы еще верили в свою страну и в ее историческую миссию… А Миша ответил, что идет в военные потому, что считает себя и свой характер наиболее подходящим именно для этой деятельности.

Наверное, из него действительно получился бы хороший офицер. Ведь даже теперь, когда все растерялись и находились в полной прострации, он моментально сориентировался в непростой ситуации и взял на себя роль лидера. Или, если угодно, командира. Я знаю много людей, которые с превеликим удовольствием с ногами забрались бы в вакантное кресло начальника в относительно спокойной и стабильной обстановке, и мне знакомо всего два-три человека, отважившихся бы на это во время тяжелого кризиса…

Мне даже стало за себя немного стыдно: вот ведь и сейчас только лишь теоретизировать могу, а самому сесть за руль – и мысли не возникло, хотя наиболее удобный маршрут и, тем более, кривые дворы своего района мне известны много лучше Михаила.

Впрочем, ни подъезжать к моему дому, ни вообще заезжать во дворы Миша не стал, а остановил свою покрытую толстым слоем пыли «девятку» недалеко от почти безлюдной в этот поздний час автобусной остановки – только сидел на полуразломанной местной юной шпаной лавочке, опираясь на черную трость с витой ручкой-змеей, пожилой мужчина с пышными седыми усами – рядом с зарешеченным белым кубиком круглосуточно работающего киоска.

Закрыв двери, Миша направился, против моего ожидания, не в сторону домов, а именно к этому самому памятнику провинциальному частному предпринимательству, где и приобрел зачем-то бутылку водки. Более всего меня удивило, что водку он купил самую что ни на есть паленую, такую и я, нищий научный сотрудник, никогда бы не взял. Хотя бы из элементарного чувства самосохранения.

А он не только взял, но и, зайдя за угол киоска, сковырнул ключом пробку и приложился к горлышку. Меня передернуло. Пить эту дрянь Миша однако же не стал, а только, скривившись, прополоскал рот и выплюнул, после чего велел мне сделать тоже самое.

Теперь я, наконец, все понял: действительно, не подбираться же нам к дому по-пластунски по достаточно ярко освещенному двору? А так – двое загулявших молодых людей вполне приличного вида возвращаются домой. Пусть и поздно, но на своих двоих, ни от кого не таясь, не скрываясь по кустам… Все правильно. Тем более – те, кто меня (или нас), вполне возможно, ожидает, не знает меня в лицо. Будь я каким-нибудь шпиком, наблюдающим за нужным подъездом, скорее всего на этих гуляк и внимания-то особого не обратил бы. Хотя кто их знает, этих шпионов с их шпионскими штучками, на что они обращают внимание, а на что нет.

А может, и нет в кустах возле подъезда никаких шпиков, а Игорь погиб исключительно из-за своих собственных дел. И тогда все, чем мы сейчас занимаемся, не более чем детская игра по мотивам сериала «ТАСС уполномочен заявить». Боже, как же хотелось в это верить…

Но лучше уж лишний раз перестраховаться, чем позировать потом рваными ранами перед милицейским фотографом, а потому я исправно вошел в роль и, направляясь на полусогнутых в сторону своего дома, наигранно икая, нарочито громко начал вещать Мишане про некую сволочь-Верку (прости меня, Верочка, просто другого имени так сразу не всплыло), которая «как бабки тратить, тут как тут, а как до дела, так сразу «Ой! Я сегодня этого как бы не могу!»», и так далее, и тому подобное.

Продолжая в два голоса материть ни в чем не повинную мифическую Верку, мы и ввалились в подъезд, никого по пути не повстречав и ничего опасного не заметив. Что, конечно, вовсе не означало, что ничего опасного и в самом деле не было… За спиной, скрипнув ржавой пружиной, с громом пушечного выстрела захлопнулась дверь. Мы постояли, прислушиваясь. Тишина. Только слышно, как орет за дверью одной из квартир первого этажа проснувшийся (надеюсь, не от наших воплей) младенец. Ну, это нормально, это он так всегда…

Продолжая играть свои роли, мы поднялись на второй этаж. Третья квартира на этаже – моя. Так, замок вроде цел, ни вмятин, ни царапин, следов взлома не видать… Я резко толкнул дверь рукой – закрыто. Успокоившись, достал из кармана ключи и поочередно, как делал тысячи раз до этого, открыл оба замка. Дверь тихонько взвизгнула несмазанными петлями – знакомо-привычный, ассоциировавшийся с домашним уютом звук – и открылась, на пол прихожей упал прямоугольник света от лестничной лампочки и моя тень посреди этого прямоугольника.

Все было нормально: никто не прыгал на меня из темноты с ножом, никто не прыгал без ножа, никто не орал дурным голосом: «Руки вверх!» или что там положено кричать в таких случаях… Двери, ведущие в комнаты, прикрыты, я всегда так делаю по укоренившейся с детства уж не знаю откуда взявшейся привычке. Несколько пар зимней обуви лежало на полу у порога («Права мама, все-таки, безалаберный я человек» – возникла вдруг в голове совершенно несвоевременная мысль). Короче говоря, все было как всегда.

Я вошел. Миша бочком втиснулся вслед за мной и прикрыл дверь. Привычным жестом, не глядя, я ткнул в выключатель – лампочка послушно вспыхнула, на сердце как-то сразу стало спокойнее и отпустил холодок в желудке… Что это ты, в самом деле, нервничаешь, как гимназистка перед первым свиданием: поцелует, не поцелует, и если «да», то как себя вести? Пощечину дать – жалко, вдруг еще сбежит; а если «нет», то почему «нет», неужто не нравлюсь… Внутренний голос глумился над моими страхами. И действительно – это же мой дом, милый дом, тот самый, который is my castle, как говорят англичане… Совсем успокоившись, я открыл дверь в спальню, служившую мне заодно и кабинетом, и включил свет. Миша, продолжая держать в руках полупустую открытую бутылку самопальной отравы, вошел следом и длинно присвистнул.

Было похоже, что в спальне порезвилось целое стадо половозрелых бабуинов в период свадебных игрищ: подготовленные в экспедицию вещи, постиранные, выглаженные и заботливо сложенные Верочкой на двух стульях, разбросаны были сейчас по всей комнате, даже с люстры свисала моя любимая, купленная когда-то в Пекине, черная футболка. Постельное белье и матрас были сброшены с кровати на пол, на фанерной основе валялись груды зимней одежды из выпотрошенного платяного шкафа. Книги, сброшенные с полок, покрывали пол сюрреалистическим пестрым ковром. И, что стало для меня почему-то наиболее обидным, лежали прямо у порога обломки склеенных еще в безоблачном детстве, но любимых и по сю пору, пластмассовых истребителей. И кто-то специально, словно в издевку, собрал изломанный пластик у входа, чтобы я, входя, наступил на него и внес свою лепту в процесс разрушения…

Худшие наши предположения подтвердились. Кто-то ножом вырезал из бедного Игоря сведения о нас и наших планах. И пришел после этого ко мне. Надо полагать – за дополнительной информацией.

Едва подумав об этом, я бросился к письменному столу, разделившему, естественно, судьбу своих соседей по комнате, и начал, опустившись на колени, судорожно рыться в горах папок, тетрадей, блокнотов, книг, отдельных потрепанных листков и обрывков бумаги, вывернутых из ящиков и тумбочек. Я всем сердцем любил и жалел в этот момент все эти несчастные листки и обрывки, измятые и разодранные чьими-то чужими волосатыми лапами – словно меня самого недавно мяли и калечили эти лапы – и было мне до слез горько и обидно…

Наконец я нашел то, что искал: толстую тетрадь с веселым розовым зайцем на картонной обложке. Ее я завел вместо прежней тоненькой папки и записывал туда все, что раскопал в архиве о ушедшем в тайгу белом отряде. Странно, что посетившие квартиру бабуины не забрали ее. А впрочем, чему удивляться: просто они не смогли прочесть содержимого, я и сам иногда с трудом могу расшифровать собственную скоропись, чего же ждать от этих «хомо шкафус примитивус», которые и печатные-то буквы лишь по слогам читать умеют, причем исключительно в объявлениях из раздела «Досуг» в городской желтой прессе или на этикетках пивных бутылок. Да и то лишь самые образованные из них… Хвала всевышнему, что карту я сегодня забрал с собой, карту эти гамадрилы наверняка бы изъяли.

Я молча показал находку Мише. Он понимающе кивнул и указал подбородком на кучи раскиданных по комнате вещей:

– Давай собирай, что нужно, только в темпе. И смываемся. До возвращения сюда больше не вернешься, так что…

Договорить он не успел. Во всей квартире вдруг погас свет.

В наступившей темноте раздалось знакомое повизгивание открываемой входной двери, но светлее не стало – на лестничной площадке тоже было темно, как в погребе. «Черт, надо было шторы раздвинуть, – пришло запоздалое сожаление, – хотя бы уличные фонари немного подсветили, а так…» Скрип-скрип-скрип – послышалось характерное поскрипывание мокрых резиновых подошв по линолеуму. Тот (или те), кто вошел в прихожую, пока явно находился в более выигрышном положении, так как возник из подъездной тьмы и глаза его лучше были адаптированы к наступившему в комнатах мраку. Мы же с Михаилом были совершенно беспомощны, ибо человек, как известно, не кошка, ему для привыкания что к тьме, что к свету, требуется некоторое время. И этого времени непрошеные визитеры (по доносящимся до нас звукам я понял, что гостей было двое) нам предоставить отнюдь не стремились. Елки-палки, я и рук-то своих, продолжавших судорожно сжимать тетрадку, не различал…

Поскольку мы не сговариваясь застыли в тех позах, в которых пребывали на момент отключения света и даже, кажется, не дышали, у вошедших, судя по всему, возникли проблемы с определением нашего местонахождения. Две комнаты, кухня и санузел представляли пусть и небольшой, но все же выбор. Это несколько задерживало «гостей» и, следовательно, играло нам на руку. Глаза постепенно стали различать темные контуры отдельных предметов: картина на стене, черный провал шкафа, сжавшаяся в образованном его боковой стенкой углу Мишина фигура. И размытое движение сгустка темноты в дверном проеме.

А потом события понеслись, как видеоизображение при ускоренной перемотке.

Я услышал хекающий выдох, что-то тускло блеснуло, описывая короткую дугу из угла в сторону проема, раздался неожиданный и от того показавшийся ужасно громким хлопок и звон разбитого стекла, короткий придушенный крик, шум падающего тела и – сразу же – хриплый громкий мат, а через секунду – чавкающие звуки резких ударов по чему-то мягкому, уже из прихожей.

Только теперь я вскочил с четверенек и пригибаясь зачем-то, как солдат под артобстрелом, побежал на звуки. В правой моей руке вместо тетради с зайцем оказался каким-то образом тяжеленный чугунный подсвечник знаменитого каслинского литья, стоявший ранее на одной из книжных полок. Как и когда я его подобрал, я не знал. У порога двое противников, хрипя, сдавленно матерясь и яростно колотя друг друга, катались, обнявшись, по полу – от входной двери к противоположной стене и обратно. Один из бьющихся стал, видимо, одерживать верх – я только никак не мог понять, кто именно – и, усевшись верхом на поверженном, принялся наотмашь дубасить его по лицу.

– Ну, сука, ну я тя щас урою!

Голос, торжествующий, хриплый, злой, принадлежал не Мише и тогда я изо всех сил ударил сидевшего верхом хрипатого зажатым в руке подсвечником. Массивный чугун обрушился на черепную коробку «наездника» с противным хрустом. Тот немедленно перестал хрипеть, обмяк и уронил руки. Тело еще некоторое время пребывало в вертикальном положении, словно раздумывая, что ему теперь делать, потом, наконец, грузно завалилось вбок и рухнуло на пол.

Несколько минут ничего не происходило. Я, продолжая судорожно сжимать подсвечник онемевшими пальцами, соляным столбом торчал посреди прихожей. Миша, распластавшись, лежал на полу, и двумя неопрятными темными кучами дыбились рядом с ним наши незваные гости. Потом Михаил булькающе закашлялся и завозился, силясь подняться. Я выронил из рук ставшее грозным оружием изделие народного промысла и бросился ему на помощь.

– Свет… свет зажги… – продолжая откашливаться, просипел он.

Я бросился к выключателю и попытался – клац-клац – включить освещение. Безрезультатно. Секунд пять я стоял ничего не соображая с поднятой к выключателю рукой и пытался привести в порядок скачущие безумным галопом мысли… Не могли же они обесточить весь подъезд, тогда бы уже гомонили и ругали правительство выползшие на площадку лишенные полночного эротического фильма соседи, а на лестничных маршах царила гробовая тишина.

Тоже странно: неужели никто не слышал криков из моей квартиры? Дверь-то – нараспашку… Впрочем, если и слышали, наверняка постарались уже об этом забыть, мало ли по какой причине могут шуметь за стенкой, верно? Ну, выпили там, подрались, как водится, или еще что, с кем не бывает… Неловко в этом признаваться, но я и сам, положа руку на сердце, поступил бы, вероятно, точно так же. Тезисы о близости рубашки и тела и о хате, которая с краю, придуманы не вчера.

Так. Значит, скорее всего – пакетник. Подсвечивая себе зажигалкой, я вышел на площадку и, открыв глухо лязгнувшую металлическую дверцу распределительного щита, щелкнул тремя тумблерами пакетных переключателей. В прихожей вспыхнул свет. Я торопливо впрыгнул обратно в квартиру и захлопнул дверь.

Представшее перед моими глазами зрелище было отнюдь не пасторальным. Миша, разбросав ноги и привалившись спиной к стене, сидел на полу. Лицо его, окровавленное и распухшее, напоминало монгольскую маску с почтовых марок «Монгол-Шуудан». А лица наших посетителей не напоминали ничего, потому что были скрыты под черными вязаными «презервативами» с дырочками для глаз и рта, столь любимыми как нашими доблестными блюстителями порядка, так и их не менее доблестными оппонентами.

Первого визитера Михаил свалил молодецким ударом той самой полупустой бутылкой с паленой водкой, судя по осколкам стекла и специфическому запаху, распространившемуся по всему жилищу. Вышеозначенный трахнутый по голове товарищ возлежал в дверном проеме в позе застигнутого внезапным сердечным приступом балетного танцора и упрямо не подавал признаков жизни. Впрочем, он был жив, хотя и не совсем здоров, в чем я и убедился, приложив два пальца к его запястью – не без опаски, честно говоря, и вообще сделав над собой изрядное усилие.

А вот сказать того же о напарнике «танцора» было ну никак нельзя. Как ни крепки кости монолита бандитского черепа, но и они – всего лишь кости, а не лобовая броня Т-34… И верно говорит наш мудрый народ: «Против лома нет приема», в смысле – супротив чугунного подсвечника. Оживить бывшего Мишиного vis-à-vis мог бы теперь только громогласный зов труб Иерихона, да и то, пожалуй, не без труда. Вокруг остатков головы свежепреставившегося расплывалось черное в резком электрическом свете пятно…

Я сполз спиной по стене на корточки и, подвывая, засмеялся – все громче, громче, – а тело мое сотрясало крупной дрожью, и я продолжал хохотать, повизгивая, давясь и захлебываясь собственным истеричным смехом.

Я радовался жизни.

Минут через пять я пришел в себя и помог Мише умыться – он только тихо чертыхался и шипел сквозь стиснутые зубы – а потом, как умел, обработал его многочисленные раны и ссадины на лице, ребрах и костяшках пальцев йодом. Что-то пришлось забинтовать, что-то заклеить пластырем – и мой добрый друг Мишель стал напоминать кота Тома, разделанного под орех мышонком Джерри.

Наверное, подобные легкомысленные ассоциации являлись следствием того, что я еще не полностью отошел от истерики и стресса, да оно и понятно: не каждый день случается живого человека по голове подсвечником дубасить. Я совершенно по-идиотски улыбался и со стороны выглядел, вероятно, полным шизофреником, но поделать с этим ничего не мог, ибо каждой клеточкой своего организма чувствовал, что этот сволочной и мерзкий, но вместе с тем чарующе-прекрасный живой мир открыт и доступен мне по-прежнему. Так, наверное, чувствует мир новорожденный младенец, да только вот не может еще выразить своих чувств ничем, кроме бессмысленного громкого агуканья и глупенькой улыбки. Так и я – глупо агукал и бессмысленно ухмылялся…

Потом мы с Мишей, уже пришедшим в себя вполне достаточно для того, чтобы снова руководить процессом, доделали-таки что, за чем пришли, то есть собрали мои подготовленные к отъезду вещи и вместе с тетрадью покидали их в большую спортивную сумку. Туда же, в сумку, я запихал старенький потертый рюкзак и привезенный мне когда-то Лелеком из Арабских Эмиратов шикарный охотничий нож испанского производства, а документы рассовал по карманам штормовки.

Взвалив сумку на плечо, я направился было к выходу в полной готовности покинуть в одночасье переставшую быть «моей крепостью» квартиру, но Миша в ответ на мои действия покачал отрицательно в воздухе растопыренной ладонью и прошептал (говорить нормально он пока не мог по причине расквашенных губ, ставших похожими то ли на оладьи, то ли на губы какого-нибудь потомственного зулуса):

– Еще полминуты, дружище…

После чего, склонившись над поверженными врагами, поочередно поднял им на лоб шапочки-маски и посмотрел на лица. «Танцора» он, видимо, не признал, а вот убиенного мной хрипатого детину узнал, напротив, моментально. И узнавание это вовсе не доставило ему радости, потому что, опустив покойнику маску обратно на лицо, он тихо выругался и с минуту постоял над трупом в глубоком раздумье…

На подходе к оставленной у ларька «девятке» Мишель протянул мне ключи, а сам направился к правой дверце. Все правильно, ему, с его разбитыми руками и заплывшим левым глазом, вести сейчас машину было бы крайне проблематично. Я открыл пассажирскую дверь, а сам сходил к ларьку и, разбудив дремавшего за прилавком продавца (явно из лиц пресловутой кавказской национальности, надо же, и до нашей периферии уже добрались), купил пару бутылок водки, но не того денатурата, которым Мишель свалил бандюка, а любимой «Амурской». Ни напиваться самому, ни спаивать других я не планировал, просто чувствовал, что скоро меня опять посетит истерика, а водка в качестве успокоительно-релаксационного средства при таких случаях – вещь совершенно незаменимая…

Водительское удостоверение, именуемое в просторечии «Права», у меня имелось, а вот практического опыта вождения почти не было, потому что своей машины у меня нет и до сих пор как-то не предвиделось. Вел я поэтому не спеша, послушно останавливался на светофорах, не вылезал за разметку и внимательно отслеживал дорожные знаки – в общем, изображал из себя последнего «чайника», каковым по сути и являлся. Днем меня за такую езду уже сотню раз обложили бы разными обидными словами из всех окрестных автомобилей, но сейчас стояла глубокая ночь и трасса была стерильно пуста, как голова юной пэтэушницы – лишь изредка с шелестом проносился мимо какой-нибудь лихач на сверкающей лаком «японке», да дискотечно мигали красно-синим цветастые «канарейки» стоявших на перекрестках гаишников.

Миша сидел, откинув голову на спинку кресла. Глаза его были закрыты: то ли дремал, то ли о чем-то задумался. Я его не беспокоил, ему сегодня и так здорово досталось, пусть отдохнет, сил наберется. Они, эти силы, нам еще, судя по всему, ох как понадобятся…