Текст книги "Красное золото"

Автор книги: Виталий Олейниченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

Короче говоря, спорили до хрипоты, а сошлись только в одном: коммуняки – бяки. Да и то с оговорками, потому что хорошо помнили свое детство и отрочество, пионерские и коммунарские лагеря, а ностальгия по былому, как-никак, приукрашает даже самое препоганенькое прошлое. Наверное, эти старички-старушки, что по советским праздникам машут флагами перед зданием бывшего обкома, который сейчас в народе именуют не иначе, как «Цитадель зас…анцев» и является резиденцией губернатора, тоже ностальгируют. И не помнят ни пустых прилавков, ни нищих зарплат, ни закрытых границ, ни вечной угрозы оказаться «врагом народа», тунеядцем (вроде Бродского) или, скажем, диссидентом – за негативный отзыв о качестве отечественной продукции. А помнят они, как и положено, одно лишь хорошее. Или представляющееся им в воспоминаниях хорошим… Стомиллионную тонну чугуна они помнят и супер-урожай чумазых узбекских хлопкоробов. Хотя от того чугуна и урожая лично они все равно не видали ни грамма и ни веточки… Что ж, это совершенно нормальное свойство человеческой психики – забывать плохое. А если помнить, то ведь и с ума сойти можно.

Потом мы обсудили возможность реставрации социалистического строя в России и Советского Союза в целом.

– Ростислав, – тоном сурового экзаменатора поинтересовалась Ирэн. – Что ты думаешь по этому вопросу?

– А я думаю, что трупы, в том числе и политические, надо хоронить, а не пытаться их реанимировать. А то ведь, знаете ли, такой мстительный зомби может получиться, что и сами реаниматоры от страха первыми помрут…

– А-а-а, – махнул рукой Игорь, – те, что сейчас у руля стоят, тоже не лучше…

– Правда твоя, – включился в беседу Лелек. – Как посмотрю на эти рожи с плакатов, которые в теленовостях каждый день нас жизни учат, да как представлю, сколько за ними крови и грязи тянется… вы ведь не будете возражать, что большинство наших вождей, как и все предыдущие вожди в истории планеты, стоят на вершине пирамиды из костей, сходной с пирамидой Верещагина… Ну, «Апофеоз войны»… Помните?…

Картину помнили. Ирэн даже передернуло, а Болек мрачно продекламировал:

 
Нас будут воспевать в стихах и одах,
Но будет это позже. А пока
Все худшие из нас – в «друзьях народа»,
А лучшие – сопьются к сорока…
 

…Поэтому и не становятся «рулями» бывшие мученики диссидентства и оплеванные герои 91-го года. То есть, конечно, не только поэтому… У тех, кто на их плечах пришел к власти, у всех этих бывших первых и вторых секретарей, – был опыт. Гигантский ни с чем не соизмеримый опыт подлых интриг и мягкого каннибализма. А у «августистов» его не было, да и быть не могло. Что, впрочем, – слава богу. Их хоть можно продолжать уважать. А что до правителей… Миром всегда правили Калигулы, а не Эразмы с Кампанеллами. Но если бы не Эразмы, правили бы Калигулы не миром, а сырой убогой пещеркой, набитой битком воющими на огонь волосатыми копьеносцами… А буде, паче чаяния, некий ревнитель демоса на Олимп взберется – Гракхи, там, или, скажем, Альенде – так его тот же обожаемый демос и схавает, заслонившись от солнышка портретиком рыжего горца с поганым тигриным прищуром над погасшею трубочкой. И не иначе, потому как – глас народа, но, разумеется, обратно противоположный тому, что имел в виду Болек… А как же Валенса, например?… Сложный вопрос. Несгораемый профсоюзник с дореволюционным стажем. Судить не могу за недостатком информации. Миловать, впрочем, тоже, ибо не был пан Ярузельский рефлексирующим гимназистом…

В общем, и это грустно было неимоверно.

Мне стало совсем печально и я, чуть не прослезившись, открыл третью бутылку пива. В эту минуту до кухни добрался разбуженный нашим многоголосым хором хозяин квартиры и общий треп принял новое, менее минорное и напряженное, направление.

Поскольку все в этой компании, кроме меня и Ирэн с Галкой, работали (если это можно назвать работой) «челноками», то и разговор, наконец, закрутился вокруг «челночного» бизнеса и проблем, с ним связанных. Миша, залпом выпив бутылочку «Датского», задумчиво поведал, что таможня совсем обнаглела, «в черную» дерут больше, чем Починок – «в белую»; перевозчики регулярно задерживают карго; «кураторы-крышеватели» снова повышают налог; и теперь его бизнесу, похоже, скоро придет бесславный конец, потому что даже в «два конца» не всегда получается, а расходов много, и что делать дальше он, Миша, представляет не очень ясно, да к тому же мелких «челноков» стали выбивать из игры объединившиеся в компании конкуренты, и еще годик-полтора можно, конечно, потрепыхаться, а вот чем заниматься после этого…

– Ну не идти же, в самом деле, инженером на завод, – горько размышлял Михаил. – То есть, можно было бы и инженером, потому что все равно мы, друзья мои, ни хрена делать не умеем, да только я уже прочно забыл все, чему меня пять лет в институте учили; к тому же там мало того, что зарплата – курам на смех, так и ту не платят. Ну да вы сами в курсе…

Все были в курсе. Все горестно молчали, прихлебывая пока еще вполне доступное хорошее пиво. Проблемы у всех были идентичны. А Игорь, тяжко вздохнув, вдруг поведал, что брал у своей «крыши» под проценты на раскрутку…

– Ну и дурак! – прокомментировал некорректный Лелек.

– Сам знаю, а толку-то… – уныло откликнулся Игорь. – В общем, прогорел я на вышедших в одночасье из моды ангорских капорах – это мешок такой, с дыркой, как у гномов, его вместо шапки носят. Ну, их одно время прямо-таки разметали с лотков, а потом – как обрезало, до сих пор пара центнеров на складе валяется, черт бы их подрал…

В общем, Игорь стремительно шел ко дну, потому что еле успевал отдавать проценты, а о самом долге даже подумать боялся. Да, бизнес у ребят был прибыльный (при удачном стечении обстоятельств), но опасный: попробуй, угадай, что купит наш ставший внезапно ужасно разборчивым покупатель-потребитель, а что возьмет, да и «зависнет» до скончания веков.

И никакой учебник по маркетингу не поможет, потому что он не для загадочной русской души написан. Я уж о конкуренции нашей дикой не говорю… Один вот на туалетной бумаге бизнес делал, из того же Китая по железной дороге составами гонял, всю область завалил и половину соседней, круто поднялся, дело ясное. А потом этого пипифаксного короля пристрелили в порядке общей очереди и завалили область туалетной бумагой из Германии. Она была раза в три дороже, хотя по ощущениям ничем от предшественницы не отличалась. Разве только – после китайской хотелось риса с бамбуком, а после немецкой тянуло на пиво с сосисками, да распевать во все горло, запершись в сортире, «Майне кляйне»…

А насчет тяжести «челночных» трудов я и сам был в курсе: когда-то, году в девяносто четвертом, Михаил, искренне желая мне помочь в материальном смысле, взял меня с собой в Пекин. Бизнес этот был тогда в самом расцвете и любая поездка приносила как минимум трехсотпроцентную прибыль, в просторечии – «три конца». Я из всего путешествия запомнил только большое количество снующих туда-сюда и норовящих наехать прямо на тебя коротконогих людей на велосипедах, жуткий угольный смог, от которого уже на второй день начинался неприятный сухой кашель, и водку «Ант», которую все пребывавшие в Китае русские пили в совершенно неимоверных количествах. Мне вообще было странно, как можно после таких возлияний не только стоять на ногах, но еще и торговаться с немалой выгодой для себя с ушлыми китайцами. У меня, например, это получалось крайне неубедительно, бизнесмен из меня получился, прямо скажем, никакой. Посему я большей частью просто помогал Мишелю, состоя при нем чем-то вроде офицера для особых поручений и грузчика. В одном флаконе. Но хоть посмотрел «южного соседа», и на том спасибо. Единственное, о чем жалею – не удалось съездить на Великую китайскую Стену, ибо одному было дорого, а в напарники взять было некого: все или торговались, или пили «Ант», или делали то и другое одновременно…

Когда воспоминания рассеялись, оказалось вдруг, что я веду интенсивную полемику с Сергеем и Игорем о заработках, в смысле: что можно считать именно таковым, а что – воровством или чем-то подобным. С моей стороны преобладали в основном эмоции и заголовки газетных статей о прихваченных за руку второразрядных коррупционерах, что-то в духе жегловского «Вор должен сидеть!» и бессмертного «тебя посодют, а ты не воруй». В общем, обычная интеллигентская чушь. Выпитое «на старые дрожжи» пиво уже подзатуманило сознание и я, образно выражаясь, слегка поплыл. А потому начал яростно отстаивать свой образ жизни, пытаясь доказать, что вот, мол, мне и так хорошо, что мне, мол, за глаза хватает моей мизерной зарплатки, потому что, мол, не хлебом единым жив человек и главное – это моральное удовлетворение от свершенного тобою, и да благословенны будут… ик!.. труды твои праведные, а все остальное – не более чем приложение, более-менее приятное, но истинному титану… ик!.. духа на все это глубоко плевать, и так далее и тому подобное…

Насчет титана духа я, конечно, несколько погорячился, и вообще городил ерунду, но остановиться уже не мог, и в качестве доказательства своей сомнительной правоты стал слегка уже непослушным языком излагать историю своих архивных изысканий:

– Вот совершенно случайно кучу золота нашел… э-э-э… пока еще, правда, вполне… ик!.. гипотетическую кучу, но нашел, вот!.. и ничего мне за это не надо, потому как нашел я это… э-э-э… эту кучу только ради любви к науке…

– Ну и дурак, – буркнул Миша, совсем как давеча Лелек.

– Нет, позволь, отчего же… ик!.. Ага… И ничего мне за это не надо… впрочем, экскьюзи муа, это я уже говорил… да, ровным счетом ничего, потому что историческое… ик!.. открытие, даже маленькое, вполне достаточная самоцель…

Против ожидания, рассказанная мною история вызвала не усмешки и жалостливо-покровительственное похлопывание по плечу, а очень даже откровенный интерес. Сергей и Болек попросили рассказать все сначала и подробнее. Я приободрился и рассказал. Сначала и подробнее. А когда закончил свое повествование, в буквальном смысле утонул под обрушенной на меня лавиной вопросов. На большинство из них я, к сожалению моему и всей честной компании, ответа не имел, но клятвенно заверил, что непременно во всем разберусь, лишь только архив откроют после каникул…

– А долго он будет закрыт-то? – резво поинтересовался прямо-таки загоревшийся от моего повествования Сергей.

– Ну, где-то с месяц.

– Жалко…

– Хе! Мне и самому жалко, кандидатскую защитить не могу…

– А точно все так, как ты говорил? Не придумал? Уж больно на Стивенсона похоже…

– Я?!

И я, преисполнившись праведного негодования и гордо выпятив подбородок, забубнил о совести ученого-исследователя, которая не позволила бы мне исказить или приукрасить факты. Вероятно, со стороны я в этот момент выглядел, мягко говоря, нелепо, но сам себе при этом казался едва ли не мучеником от науки, жертвенно приносящим на ее, любимой науки, алтарь шанс показаться первооткрывателем Трои Генрихом Шлиманом (был такой псевдоархеолог) ради сохранения и торжества исторической истины. Бред, одним словом…

– Ага, ну ладно. Только ты, как найдешь чего-нибудь интересненькое, эта… звони сразу – подъедем, пивка попьем, расскажешь все…

В итоге я обещал держать всех в курсе своих изысканий. Ирэн, находясь, по всей видимости, под впечатлением от моего сказания, поведала полную нестыковок историю о том, как какой-то знакомый ее знакомых нашел на огороде жестянку с несколькими золотыми монетами царской чеканки и отнес их, дурак, в милицию, чтобы получить причитающиеся ему по закону проценты, а там ему надавали «демократизаторами» по хребтине, отняли все монеты и выкинули за порог… Болек выразил сомнение в существовании жестянки, Галка – злых милиционеров, Игорь начал рассказывать по одному ему понятной ассоциации какой-то длинный анекдот про русского, китайца и еврея, Лелек, выбравшийся, наконец, из-под Ирэн, достал откуда-то бутылку джина – в общем, пьянка покатила по накатанной колее…

ГЛАВА 5

Весна в этом году выдалась небывало ранняя. Кое-где в недоступных щедрым солнечным лучам низинах еще пестрели оттаявшим мусором пористые серые сугробы, но уже теплыми были вечера, совершенно просохли пустыри и пригорки, а легкий ветерок доносил отовсюду невесомый запах дымка от палимой школьниками прошлогодней сухой травы. Этот запах всегда служил для меня признаком водораздела между зимой и летом, как для солдат – приказ о переходе на летнюю форму одежды.

В один из этих поворотных дней конца апреля, когда я сидел с сигаретой на кухне у открытого настежь окна и наслаждался наступающими сумерками, то есть именно в тот момент, когда душа и все прочее жаждет романтики и любви, мой старенький, еще с дисковым набором, телефон разразился пунктирной чередой квакающих немузыкальных звуков, долженствующих обозначать звонок.

Я давно заметил, что это черное текстолитовое чудовище эпохи тоталитаризма – по таким аппаратам звонят обычно всякие секретари райкомов в фильмах про Отечественную войну – всегда было не прочь обеспокоить меня в самый что ни на есть неподходящий момент. Например, когда я смотрю хороший боевичок, или когда с головой погружен в работу, или – особенное свинство с его стороны – когда у меня гостит особа женского пола и многообещающий вечер плавно переходит в самую приятную стадию. И, конечно же, всегда кто-то не туда попадает, да еще и выясняет минут пять, какой у меня номер, или звонит по пустякам какой-нибудь давно забытый однокурсник, которого уже и в лицо-то толком не помнишь, или кто-то из коллег-экскурсоводов слезно просит подменить его на завтра, потому что теща, понимаешь, требует срочно вскопать огород на даче… И все: пропущена кульминационная сцена фильма, безвозвратно ушла давно пестуемая дельная мысль, а прекрасная гостья успела преисполниться задумчивости, которая, как известно, ведет к сомнению, а то, в свою очередь, к отрицанию…

Разрушать очарование неспешного теплого вечера и поднимать трубку не хотелось категорически, но все же пришлось, потому что могла звонить Верочка. Она не стала пока моей «почти женой», ибо меня было проще в космос отправить, чем заставить жениться, но была уже мне более чем просто подругой из тех, кого наши заокеанские антиподы звучно именуют girlfriend.

Пару дней назад мы с ней абсолютно бездарно и глупо поцапались из-за сущей, в принципе, ерунды: я очень люблю мясо во всех видах, а она, наслушавшись каких-то своих подруг-вегитарианок, решила кормить меня морковными котлетами – мерзость редкостная, между нами говоря. О чем я ей и поведал без обиняков. Она же стала уверять, что это безумно полезно, и тогда я сказал, что если говорят «полезно» вместо «вкусно», значит, подкрадывается старость. Тут Верочка просто задохнулась от возмущения – вполне справедливого, впрочем, потому что ее-то старой уж точно никак не назовешь – обиделась и ушла. А я, как дебильная баба из сказки о Золотой рыбке, остался у разбитого корыта. В смысле: в гордом одиночестве перед полной сковородой остывших морковных котлет, не переставая ругать себя за свой несносный характер последними словами. Ведь мог же один разок пересилить себя, задержать дыхание и затолкать в пищевод эту ужасную ботву, гладишь, и не помер бы. И Вера была бы довольна. А больше она такими глупостями заниматься бы не стала, я ее знаю, ее от этой правильной пищи еще вперед меня стошнило бы…

А с другой стороны: раз поддашься, два поддашься – и привет, ты уже, высунув язык, бегаешь по магазинам, на ходу стирая белье и закатывая водоэмульсионкой и без того чистый потолок. Как же, как же, знаем, проходили… Что ты знаешь, что ты проходил? – тут же вклинился в мои раздумья сидевший внутри второй «я». – Все, что ты там проходил, было давно и на другой планете, а здесь – Верочка… Последнюю фразу он произнес мечтательно и как-то, я бы сказал, восторженно. Я даже чуть было всерьез не прослезился от чувственных воспоминаний, тем более, что к настоящему моменту и сам уже давно был готов к примирению. Более того – готов был даже запихать в себя целый десяток этих ужасающих котлет, лишь бы только Верочка вернулась. Однако, безумно этого желая, первым ей не звонил по привычке и из врожденной вредности характера.

Поэтому трубку надрывавшегося доисторического аппарата я снял с известным душевным волнением и трепетом. В мембране, однако, раздался отнюдь не нежный Верочкин голосок, и вообще – не женский.

– Але! Славка?

– Ну… – я пока не узнавал говорившего. Голос был мужской, грубовато-радостный и решительно незнакомый.

– Баранки гну! – квакнула трубка бодрым примитивом. – Это Серега говорит!

Я продолжал сосредоточенно молчать, вспоминая.

– Ну, помнишь, у Мишани, эта… пиво пили!

Пиво я помнил, хотя некоторые фрагменты – не очень отчетливо. Верно, пили мы, эта… пиво у Мишани где-то с месяц назад, было такое дело. Лелек и Болек с девицами своими, Игорь и Сергей. Вот, значит, кто меня тревожит…

– Чего не звонишь-то? – радостно орал Серега. – Обещал историю дорассказать, а сам пропал, будто эта… вымер, понимаешь, как ящер доисторический!

Елки-палки! Я, честно говоря, уже позорно забыл и о своем обещании, и об архивных изысканиях. Вот что значит – месяц бездействия… Месяц! Он же, получается, уже прошел! Архив, стало быть, должен скоро открыться после каникул, если уже не открыт. А я-то, шляпа…

– Здорово, Сереж. Ты прости, я тебя не узнал… Богатым будешь!

– Ха! Твои слова – да богу в уши… Так куда пропал-то?

– Да понимаешь, Сереж, нечего еще рассказывать. Забыл я про архив совсем, закрутился тут, дела разные…

– Ну, ты, блин, даешь! Закрутился он, понимаешь… – Сергей негодующе фыркнул. – Тут такая загадка, открытие само, можно сказать, в руки плывет, а он закрутился. Ты давай бросай это дело, наука – прежде всего, сам говорил. И эта… как чего найдешь, позвони, не забудь. Да и так звони, коньячку выпьем… Телефон-то мой не потерял еще?

Номер его телефона был у меня где-то в записной книжке, о чем я Сергею и сообщил и, похоже, несказанно его этим обрадовал, потому что, сказал он, все на каких-то клочках пишут, а потом теряют и от этого вся фигня и происходит. Какая именно происходит фигня, я спросить не успел, потому что в трубке раздались короткие гудки.

М-да, бойкий паренек, ничего не скажешь. Из тех, кто любит стоять под стрелой, ходить по путям перед движущимся поездом и влезать в трансформаторные будки. Историческое открытие его интересует, как же… «Наука – прежде всего!»… Ломоносов хренов… Впрочем, Серегина напористость мне даже импонировала. Так, наверное, и надо. А не бойкие сидят у окна и ждут зарплату…

Но как же это я так, а? Ведь и вправду закрутился со своими нелегкими амурными делами, со своей никак не желающей подходить к логическому завершению диссертацией – и напрочь забыл о найденных месяц назад документах.

Я выкинул окурок вниз, в спутанные ветви росшего под окнами колючего кустарника, ринулся в комнату и с головой залез в забитые разнообразным бумажным хламом ящики письменного стола. Где-то здесь должна быть тоненькая картонная канцелярская папочка с выписками о захваченном восемьдесят лет назад на станции Узловая наступавшими красными колчаковском эшелоне, где-то здесь, где-то здесь… Вот она! Я перетряхнул все ящики и нашел искомое в том, с которого поиск начал. Папочка, лежавшая в груде ей подобных, немного помялась (какой же я все-таки бесхозяйственный, хорошо – мама не видит), но все бумаги были на месте. Я зажал их под мышкой, вернулся на кухню, поставил чайник, сел у окна и закурил очередную сигарету.

Около часа я просматривал свои записи и по новой перепроверял цепочку рассуждений месячной давности. Ревизия привела меня к следующему выводу: возможность открытия – обозначим так положительное совпадение разрозненных фактов – по отношению к тому, что я, как говорится, «тяну пустышку», определяется англоязычным словосочетанием «фифти-фифти». Для бизнесмена расклад, вполне возможно, и рискованный, а вот для исследователя вроде меня – очень даже ничего.

Получается, надо опять бежать в архив и, обложившись «Делами», листать сухие и ломкие, как папирус, листочки казенных донесений – и, в который уже раз, искать в их лаконичных параграфах подтверждение или опровержение своей версии. И побегу, завтра же… а, нет, завтра – рабочий день. Послезавтра побегу.

Так, прежде всего необходимо обозначить главное направление поиска: если принять за основу, что в опломбированном вагоне эшелона перевозили некие материальные ценности, требуется установить, во-первых, что это могли быть за ценности, и, во-вторых, откуда они в данный вагон попали. И если мне удастся найти документы, которые смогут дать исчерпывающий ответ хотя бы на один из этих двух взаимосвязанных вопросов, гипотезу можно будет считать доказанной. И тогда – открытие. И перспективы… Какие перспективы?… Какие именно, пока не понятно. Но какие-то наверняка появятся.

А сейчас надо выпить кофе.

Я заглянул в банку любимого «Ориноко» и загрустил – кофейные гранулы едва покрывали дно. А до зарплаты как обычно – неделя. Надо Верочку попросить купить.

Я направился к телефону и, когда уже потянулся к трубке, проигрывая в уме различные варианты приветствия, он вдруг затрезвонил мне на встречу долгожданно и весело. Совсем не так противно, как обычно.

– У тебя, наверное, кофе закончился, да? Я сейчас привезу…

– Так что в этом вопросе, милейший Семен Кузьмич, нам без Вашей помощи никак не обойтись. Как, впрочем, и Вам без нашей.

– Ваша правда, Геннадий Альбертович. Ваша правда…

Собеседники сидели в мягких кожаных креслах друг против друга. На низком сервировочном столике стояла в окружении символических закусок бутылка обычной «Смирновской», потому что Семен Кузьмич всяческих французских, как он говорил – «компотов» не признавал и не жаловал. Впрочем, покрытая испариной бутылка оставалась неоткрыта, а закуски пребывали нетронутыми, поскольку хозяин не хотел расслабляться в серьезном разговоре, а его сегодняшний визави старательно оберегал остатки здоровья и выпивал исключительно на светских раутах и прочих торжественных приемах, да и то лишь в рамках протокола.

Собеседники, люди солидные и имевшие вес в обществе, встретились с глазу на глаз отнюдь не для банальной пьянки, а для доверительной беседы с далеко идущими последствиями. Разумеется, в случае ее удачного завершения и достижения полного взаимопонимания по наиболее ключевым вопросам.

Секьюрити, секретари, референты и прочие помощники Геннадия Альбертовича терпеливо ожидали хозяина в соседней комнате под ненавязчивым, но строгим присмотром «секретарей» и «референтов» милейшего Семена Кузьмича, который, сказать по правде, прекрасно мог обойтись и без этой своры дармоедов, но, как говорится, nobles oblige.

После короткой паузы Геннадий Альбертович, абсолютно лысый человечек с толстенькой и немного кривоватой фигурой, задрапированной в дорогой серый, с мужественным стальным отливом костюм и со значком депутата Областной Думы на лацкане пиджака, продолжил:

– Со своей стороны мы успешно лоббировали необходимый нашим друзьям, равно как и нам обоим, законопроект. И в ближайшее время он будет окончательно принят…

– Вы уверены?

– Обижаете, дражайший Семен Кузьмич! Если вы имеете в виду всех этих крикунов с плакатиками, – гость брезгливо поморщился, – то кто и когда их слушал? Завтра же позвоню Булкину и на демократиков этих вшивых ОМОН с цепи спустят…

Упомянутый Геннадием Альбертовичем Булкин был в миру генералом милиции Булкиным и осуществлял с ведома и дозволения того же Семена Кузьмича руководство доблестными областными органами правопорядка.

– Так что прошу не беспокоиться: примут в лучшем виде. И дело, таким образом, будет только за Вами.

Дражайший Семен Кузьмич, облаченный в легкие брюки и, по случаю теплого вечера, в белоснежную рубашку с коротким рукавом, энергично потер ладони:

– Ну, с моей стороны все будет тип-топ, – он смутился мимолетно, допустив несколько непарламентское выражение, и продолжил: – Сейчас у нас, сказать по правде, нет в наличии необходимых сумм, но мои люди уже прорабатывают различные варианты и, я думаю, через месяц мы будем готовы полностью профинансировать нашу часть проекта. Тогда мы с Вами встретимся снова и более подробно оговорим все детали.

Еще через некоторое время Геннадий Альбертович в окружении свиты прилипал покинул шикарный офис гостеприимного Семена Кузьмича.

После ухода гостя хозяин несколько минут сидел просидел неподвижно в мягком кресле, потом резким движением скрутил пробку с узорной бутылки, щедро плеснул в квадратный бокал и залпом выпил. Нажав кнопку селектора, он командным тоном приказал:

– Вову Большого ко мне. Быстро!

Не то…

Не то…

Не то…

Три библиотечных дня – коту под хвост. Ничего конкретного. То есть, не то чтобы совсем ничего: попалось несколько относящихся к делу документов, но они говорили только о том, что за несколько недель до остановки на Узловой состав уже катил на восток, а груз преспокойно лежал в опломбированном вагоне, прицепленном в середине состава между «телячьими» вагонами для солдат. Впрочем, если быть точным – не для солдат. Из сохранившихся ведомостей получения вещевого довольствия, табака и провианта совершенно бесспорно следовало, что в личном составе команды не было ни одного нижнего чина, а были только младшие офицеры – около двадцати человек во главе с начальником эшелона артиллерийским капитаном Красицким – и юнкера, то есть, по сути, почти те же офицеры.

Между прочим, это косвенно подтверждает мою версию, даже дважды: во-первых, охрану ценностей вряд ли доверили бы мобилизованным и весьма потому ненадежным простым солдатам, а доверили бы ее именно офицерам, предпочитавшим скорее погибнуть из идейных побуждений, чем сдать груз ненавистному неприятелю. А во-вторых, погибший недалеко от Сычево полуэскадрон белых состоял именно из офицеров и юнкеров, что было понятным по их поведению на допросах… Ну, это ведь только твои домыслы… Домыслы? Нет, мой второй «я». Это умозаключения, основанные на фактах…

Правда, в двух вагонах для перевозки конского состава этих самых скакунов имелось не более двадцати (прямо об этом нигде не говорится, но в некоторых рапортах указан ежедневный расход фуража и если знать существовавшие нормы, вычисление количества коней, сей фураж поедавших, становится задачкой для начальной школы), но недостающих всегда можно реквизировать на военные нужды. Что, собственно говоря, и было исполнено на Узловой. Так что все сходится.

Четвертый день – нуль информации.

Пятый день – пусто.

Шестой – ничего.

Седьмой день… Есть контакт!

Сказать по чести, этот самый «контакт» я чуть было не просмотрел, так как необходимые мне сведения располагались на оборотной стороне документа, а сторона лицевая не представляла ровным счетом никакого интереса – для меня, я имею в виду.

Документ сей являлся рапортом некоего канувшего в Лету ротмистра Крюкова, в котором тот радовал начальство перечнем точно и в срок исполненных мероприятий, а именно: проведением в губернском городе Н. эвакуации армейских вещевых складов, с которых он, бравый ротмистр Крюков, совместно с вверенной ему нестроевой командой благополучно вывез шинелей кавалерийских – столько-то тюков, бекеш офицерских – столько-то кип, валенок солдатских по десять пар в связке – столько-то связок, портяночного полотна – столько-то десятков аршин, ну и так далее. Таких рапортов за последние проведенные здесь дни я просмотрел уже десятки, небрежно их перелистывая за полной для моего исследования ненадобностью – не мог же, действительно, офицерский отряд уйти в тайгу, спасая от Советской власти казенные валенки и портянки. То есть, возможно, и мог бы, но не в конце апреля, когда эти шинели-бекеши нужны, как гаубице – горшок с манной кашей.

И этот рапорт я перелистнул бы не задумываясь, да, видимо, обострившаяся интуиция заставила взглянуть на оборот. А на обороте шло отдельным пунктом гораздо более интересное сообщение о том, что по личному распоряжению начальника штаба такой-то дивизии полковника Теплова его, ротмистра Крюкова, командой были из здания штаба этой самой дивизии взяты под роспись восемь опечатанных деревянных ящиков весом до трех пудов каждый, каковые ящики были доставлены на железнодорожный вокзал и сданы там под роспись же капитану Красицкому.

То есть – начальнику моего эшелона.

А штаб квартировавшей в губернском городе Н. дивизии, как я прекрасно помнил и безо всяких архивных бумажек, размещался в здании, принадлежавшем до марта восемнадцатого года «Банкiрскому и торговому дому Парамоновъ и сынъ» и обладавшем обширным подвальным хранилищем и депозитарием. Так-то.

Могли в вывезенных бравым ротмистром ящиках находиться некие материальные ценности из того же, к примеру, хранилища или депозитария? На мой взгляд – вполне. Даже обязаны были находиться. А уже после, в вагоне, их переупаковали в обычные снарядные ящики – и концы в воду. Конспирация… Друг мой, а не принимаешь ли ты желаемое за действительность?… Не похоже, мой друг, не похоже…

Изрядно ободренный такой удачей, я потратил еще шесть библиотечных дней, а в сумме с предыдущими днями – полноценный календарный месяц – на дальнейшие кропотливые поиски. Весь этот месяц Сергей звонил мне с регулярностью и назойливостью муэдзина, призывающего правоверных на вечернюю молитву. Я пропитался насквозь, как старый комод – нафталином, воспетой Бонапартом «пылью веков», похудел, побледнел с лица. Даже Марк Самуилович стал взирать на меня более благосклонно и почти совсем перестал обращать внимание на производимый мною иногда шум, довольное сопение и скрип стулом, настолько привык к моему постоянному присутствию…

И мне удалось-таки раскопать еще два аналогичных первому подтверждения своей версии!

В обоих случаях при эвакуации белогвардейских частей из уездных городов О. и Т. под роспись капитану Красицкому сдавалась самая разнокалиберная тара с неопознанным содержимым. По моим прикидкам, общий объем принятых под роспись ящиков, мешков и прочих коробок никак не дотягивал до товарного вагона, даже до половины не дотягивал, но это было вполне естественно, потому что наверняка не все документы исследуемого времени и места действия попали в наш архив, да и сам я, вполне вероятно, что-то не нашел или пропустил. В конце концов, многие материалы могли попасть в иные описи, в другие «Дела» или вообще гнить в запасниках за размалеванными непристойными портретами в стиле «ню» стенами: если есть на свете страна, в которой повсеместный бардак является неотъемлемой частью существования самоей данной страны, то почему некий провинциальный архив должен быть счастливым исключением?