Текст книги "Неправильный рыцарь (СИ)"

Автор книги: Вита Паветра

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Глава 8

Наконец, Эгберт спешился и прилег на траву. Он мог бы долго отдыхать на зеленом лугу среди майского пестроцветья, вдыхая утреннюю свежесть, но мысли о своей нелегкой миссии отравляли существование. Да что там! Одно лишь крохотное, малю-юусенькое воспоминание о «Прекрасной Даме» вызывало такую бурю в желудке, как если бы Эгберт сдуру проглотил что-то протухшее.

Но слово было дано. И потому, с трудом поймав коня, упорно не желавшего покидать расчудесное местечко, рыцарь с тяжелым вздохом взгромоздился на него и, с досадой на весь мир (а больше всего – на самого себя), двинулся в путь. «Ну, что мне стоило отказаться?», сокрушался рыцарь. – Если бы она мне хоть немного нравилась! Хоть самую чуточку…» Мысль обмануть невесту, как ни странно, ни разу не пришла ему в голову. Впрочем, графиня сразу же, с первого взгляда «раскусила» Эгберта, отпустив его под одно лишь честное слово, не прибегая к услугам придворных колдунов. Что и говорить – поистине небывалый случай! О, разумеется, она хотела это сделать. Очень хотела. Но модная красавица вовремя сообразила, что чрезмерная, почти патологическая порядочность ее новоиспеченного жениха послужит ей лучше самых могучих (и, к сожалению, самых дорогостоящих) чар. Так что Прекрасная Марта, к своему большому удовольствию, еще и сэкономила.

…Впереди показался лес. Эгберт вздохнул с облегчением, гикнул и пришпорил коня. О, как жаждал рыцарь попасть под мрачные лесные своды, куда сквозь тесно сплетенные ветви не может пробиться даже тоненький лучик света! Узреть жуткие завалы, буреломы, где из-за рухнувших в одночасье столетних дубов и вязов, поросших лишайниками и затканных мерзкой серой паутиной, тянутся к одинокому путнику сизые – бесплотные, но такие цепкие, бррр! – руки грешников, что на веки вечные лишены упокоения.

Он мечтал продираться сквозь густые колючие заросли, ехать в таинственной недоброй тишине и чутко прислушиваться к малейшему шороху, быть готовым в любую минуту выхватить меч и дать отпор ужасному врагу. Или же в страшной, кромеш-ш-шной, непролазной тьме внимать кровавым призракам загубленных душ, жаждущих отмщения и призывающих в свидетели небо, землю и тот сук, на котором еще не успела истлеть их скорбная плоть. А как же иначе? Истинный рыцарь просто обязан преодолевать разные несусветные препятствия, одно другого хлеще. И лес, следуя той же традиции, непременно должен оказаться пугающим до икоты (а то и «медвежьей болезни»), и своей загадочностью вызывать икоту и заворот мозгов.

Однако, в этом господину барону не повезло. О, как же велико было его разочарование! Лесная чаща, будто назло Эгберту, мысленно приготовившемуся к наихудшему, оказалась (черт побери!) совсем не страшной. Никакого тебе мрака и таинственности, никаких кошмаров. Напротив – лучи солнца насквозь пронизывали все ярусы леса. В их светоносном потоке весело танцевали насекомые, порхали мелкие пташки и ярко блестела изумрудная листва. Мягкие, упругие подушки мха ласкали конские копыта, изогнутые ветви не пытались побольней хлестнуть путников либо (так, шутки ради!) выколоть им глаза. Лениво греющаяся на камне гадюка даже не повернулась в их сторону. Разнежившейся, разомлевшей змее было явно плевать на пришельцев. Ну, всадник… ну, его конь… ну, и что? Ведь солнце такое ласковое. Вокруг сплетали и расплетали свой хоровод бабочки. Какой-то мохнатый зверек деловито протопал мимо. А высоко в древесных кронах, беззастенчиво перебивая друг друга, заливались птицы. Словом, лес не оправдал ожиданий рыцаря: он оказался очень светлым и каким-то чересчур жизнерадостным. Разочарованный Эгберт ослабил поводья и пустил коня шагом, наугад, предоставив тому выбор пути.

Некоторое время (полчаса? час? а может – и все три? да бог его знает!) плутали они по лесу. Рыцарь вновь погрузился в невеселые думы да так глубоко, что со стороны выглядел истукан истуканом. Застывшая поза, остановившийся взгляд могли ненароком даже испугать кого-нибудь. (Если бы этот кто-нибудь ему вдруг повстречался). Лишь едва заметное, легкое движение ресниц выдавало в нем живого человека. Неизвестно, до чего бы он додумался, но Галахад, будучи предоставлен самому себе, шел уже не так медленно. Эгберт не обратил на это никакого внимания. А зря! Потому что буквально через пять минут нос рыцаря со всего размаха уперся во что-то мягкое, прочное и оч-чень упругое.

Чьи-то жесткие мохнатые лапы пробежались по его лицу, а Галахад издал не то всхрап, не то всхлип – жуткий звук, даже отдаленно не напоминающий конское ржание.

Мгновенно очнувшись, рыцарь дико заорал и шарахнулся назад с такой силой, что едва не слетел на землю. И было отчего: глаза в глаза на Эгберта смотрел гигантский паук, размером с крупного, хорошо упитанного кота. Покрытое длинной ярко-алой шерстью страшилище медленно раскачивалось посреди грандиозной черной паутины. Натянутая между двух старых вязов, она полностью преграждала путь. Остальные деревья со всех сторон сплошной стеной обступали всадника с конем – так плотно, что между ними, казалось, не протиснуться и мыши. Черные, бархатистые на вид нити (толщина их не уступала средних размеров веревке), густо усеивали капли росы, сверкающей под лучами солнца, как драгоценные камни на платье придворной дамы.

Задумчиво глядя на непрошеного гостя, паук лениво поднял среднюю лапу и, почесав то, что у людей именуется затылком, с растяжечкой произнес:

– Ну-у-у-c, юнош-шша… С-скаж-жите, ш-што привело Вас-с с-сюда-а? а?!

– Э-э… а-а-а… да-а, – только и смог выдавить из себя ошеломленный рыцарь. Ничего умней в голову ему не пришло. Да, собственно, и не могло придти. Не каждый день встречаются говорящие пауки, да еще таких размеров.

Пауза грозила затянуться надолго.

– Прос-стите? – вежливо переспросил паук. Его девять глаз (все – разного цвета) внимательно изучали рыцаря.

– Я здесь проездом. Странствую, – на ходу соврал Эгберт. Он уже немного (совсем чуть-чуть, но все-таки) освоился с тем, что ведет светскую беседу с, мягко говоря, необычным собеседником. Но желания излить душу волосатому монстру как-то не возникало.

– Прелес-стно, прелес-стно, – с сомнением произнесло страшилище и поинтересовалось: – Как Вам наш-ш лес-с-с?

– Прекрасный лес. Так светло, уютно. Очень, очень мило! Да.

Эгберт лихорадочно соображал, что бы такое еще сказать, дабы не показаться неотесанным. Он слышал (и неоднократно!) множество разнообразных комплиментов ученым мужам, но так и не запомнил хотя бы один. К сожалению.

– Ах, юнош-ша! Это ведь не прос-сто лес-с-с, – размахивая длинной волосатой лапой в неприятной близости от эгбертова лица, прошипел паук. – Это – Лес-с-с!

– Да-а? – учтиво изумился рыцарь.

– Да, – важно подтвердил паучище. – Именно так юнош-ша. Здесь воз-з-мж-жно вс-се-о. Мой долг предупредить Вас-с, приш-шелец. Ж-ждите!

И косматое чудище, невзирая на свои размер, заметалось по паутине. Внезапно оно остановилось, и угольно-черные нити угрожающе провисли, грозя вот-вот разорваться. Что совершенно не волновало хозяина паутины.

– Юнош-ша! Вы так молоды, а для меня – и подавно. Мож-жно ли обраш-щатьс-ся к Вам на «ты»? С-соглас-сны?

Эгберт оторопело взглянул на паука и решил, что ежели он согласится, то ничего страшного-ужасного не произойдет. И его баронская корона не потускнеет в одночасье. Он согласно кивнул. Опустив поводья, рыцарь приготовился к долгому ожиданию и, от нечего делать, стал потихоньку насвистывать.

– Не с-свис-сти, – обернувшись, прошипел паук. – Ты меня отвлекаеш-ш-ш.

Пристыженный рыцарь смолк.

– С-соединение Марс-са с-с Луной… дурная энергетика, дурная!… Плутон вос-сходящ-щий… новолуние… кош-шмары, опять кош-шмары… Уж-ж-жас-с! – вполголоса бубнил паук, бегая взад-вперед и то дергая, то отпуская блестящие капли. Вглядевшись, как следует, рыцарь увидел, что большие и малые росинки, на первый взгляд расположенные хаотично, представляют собой очертания созвездий и планет. Огромная, плотно сотканная паутина оказалась картой звездного неба.

– Пож-жалуй, ш-што и вс-се-о… – неожиданно громко произнесло косматое чудовище, устроилось поудобней и стало вещать: – Нис-сходяш-щий Уз-зел Луны, с-сопровож-ждаемый сближ-жением с С-солнцем кометы С-синдерлея. С-сниж-жение приливообраз-зуюш-щих-х с-сил Луны проецирует нераз-зумную трату по пус-стякам. Поз-здно ноч-чшью могут быть обос-стрения х-хроничес-ских болез-зней с-сердца, почек, печ-чшени, не исключены прис-ступы ас-стмы. У тебя ес-сть ас-стма? – неожиданно спросил паук.

– Не-ет… – растерялся Эгберт.

– Х-хорош-шо! Ну-с-с, продолж-жим. Ос-собый дис-скомфорт ощ-щутят на с-себе любители мяс-са. День крайне неблагоприятен для верх-ховой ез-зды.

Он немного помолчал и добавил:

– Воз-змож-жен мокрый с-снег. Пардон, это не для тебя! Благодарю з-за внимание!

Слегка обалдевший рыцарь, который ожидал услышать совсем иное – что угодно, но никак не то, что услыхал, наконец, очнулся.

– Простите, сударь! Что это было?

– Прогноз-з. Геокос-смичес-ская с-ситуация на с-сегодня, ш-шес-стнадцатого мая с-сего года от Рож-ждес-ства Хрис-стова, – пояснило чудовище.

– А-а-а… – разочарованно протянул Эгберт. – Я-то думал, вы – маг и предсказатель. Ну, вроде Мерлина.

– Юнош-ша! Как ты с-смееш-ш-ш?! – возопил паук. – Я – ученый, а не ш-шарлатан какой-нибудь. Ас-стрология – вовс-се не наука. Прос-сто бред!

Он всплеснул двумя передними лапами, его пышная алая шерсть от возмущения встала дыбом.

– Пораж-жен твоим невеж-жес-сством. Прощ-шщай! – и паук, вместе с паутиной, мгновенно растаял в воздухе.

Проезд оказался свободен.

Рыцарь думал о странном прогнозе. Никогда в жизни он не слышал ничего подобного. Высоко над его головой голубел лоскут неба, ослепительно яркий и насквозь прошитый золотыми нитями солнечных лучей. Какая-то птица, промелькнув, скрылась за верхушками деревьев. Внезапно из гущи ветвей раздалось хриплое раздраженное «ку-ку». Эгберт от неожиданности подскочил в седле и, не обращая внимания на гневное ржание Галахада, резко натянул поводья.

Прокуковав раз тридцать мерзким голосом, кукушка смолкла. Рыцарь терпеливо ждал, задрав голову. Шея у него затекла и онемела. Птица, не менее терпеливо, молчала.

– И это все?! Маловато. Прибавь-ка еще, госпожа кукушка! Ну, что тебе стоит? – молитвенно сложив руки, со смехом произнес Эгберт. – Цыпа, цыпа, цыпа… тьфу, что это я!

Сверху послышалась возня, и на голову рыцаря посыпались сломанные ветки, катышки сухого помета и дохлые пауки. Затем угрюмо, будто нехотя, скороговоркой прозвучало еще не то семь, не то двадцать семь «ку-ку»: сколько их было на самом деле, разобрать казалось невозможно. Буркнув напоследок еще одно «ку-ку» хриплым сердитым голосом (на вот, отвяжись, зар-раза!), вещунья замолчала.

Воцарилась тишина. Сбившийся со счету Эгберт в замешательстве пытался сообразить, сколько ж ему напророчили? Он пытался сосчитать на пальцах, но каждый раз получал новый результат.

Тем временем, из гнезда свесилась тощая полосатая шея со взъерошенными, всклокоченными перьями, и прямо перед лицом рыцаря возникли злые круглые глаза. Минут пять они, не моргая, смотрели на Эгберта. Досконально изучив объект и придя к явно неутешительному выводу, кукушка прицелилась, плюнула и, вспорхнув, с издевательским: «ку-ку-у… ой, ку-ку-у-у!» улетела прочь.

Слюна зловредной птицы оказалась до того клейкой, что Эгберту понадобилось время, чтобы как следует продрать глаза. В придачу, она еще и воняла. Мысленно кляня себя за глупость, рыцарь тронул поводья. Он успел проехать совсем немного, как вдруг…

Глава десятая

Впереди послышался странный шум: будто сто медведей с оглушительным ревом плясало на груде валежника.

– А-а-а-а-а!!! На по-о-омощь! А-а-а-а!!! – пронзительно верещал девичий голосок.

Испуганный конь шарахнулся в сторону и, едва не налетев на дерево, поднялся на дыбы. Пытаясь удержаться в седле, рыцарь изо всех сил натянул поводья и привстал в стременах. Но очередной истошный визг застал Эгберта врасплох и чуть не снес ему полчерепа. А Галахад хрипел, брыкался, яростно грыз удила и кружился вокруг своей оси.

Наконец, ему удалось сбросить хозяина и с диким ржанием умчаться прочь. С лязгом и грохотом свалившись на землю, Эгберт распугал с десяток птиц, что снялись с гнезд и теперь с тревожными криками кружились над ним. Стук удаляющихся копыт постепенно стих. А вот мольбы о помощи, наоборот, – звучали все громче и громче.

– На по-о-омощь! Ско-ре-ей-ей-еэй! – заливался нежный голосок, полный отчаяния. – Ах, я умру! Я этого не вынесу! На по-о-омощь! Ско-ре-еэй!

К последовавшему за этим жуткому, леденящему душу воплю Эгберт был почти готов. Он крепко зажмурился, стиснул зубы, под-напр-рягся и вполне сносно пережил звуковую атаку. Немного побарахтавшись, как перевернутая на спину черепаха (так нелестно думал о себе рыцарь, пытаясь вернуться в нормальное положение) и чертыхаясь от души, он все-таки сумел подняться и осмотреться.

Галахад будто испарился.

Эгберт раздвинул руками кудрявые заросли папоротника и осторожно выглянул наружу. Его взгляду предстала небольшая полянка, залитая солнцем и до того прелестная, что казалась нарисованной. Картине не хваталолишь вычурной золотой рамы, с лепниной и завитушками.

Среди разнотравья, под образуемой сплетенными ветвями двух кленов кружевной тенью, расположились двое. Девушка и… дракон. Которого Эгберт, поначалу не разглядев, принял за поросшую мхом каменную глыбу. Тем паче, что на месте крыльев у чудовища торчали какие-то жалкие и сморщенные кожаные отростки. Их обрамляло нечто вроде грязной, давно не стираной бахромы. Шкура же драконья была, в буквальном смысле слова, серо-буро-малиновой. Неясного цвета гребень не топорщился гордо и вызывающе, а попросту свисал набок. По-настоящему красивы были только глаза, что с любопытством взглянули на рыцаря.

Сидящая напротив него хрупкая, как первоцвет, блондиночка в ярко-голубом платье с золотой каймой, наверняка, являлась принцессой. Искристый шелк веером лежал у ее ног и казался перевернутой чашечкой прекрасного экзотического цветка. Маленького роста и очень изящная, девушка, однако, не имела ничего общего с истощенными фрейлинами графини и уж тем более с ней самой. То была не вымученная, не выстраданная, но естественная прелесть. Очарование, не достижимое никакими голодовками.

Разглядывая девицу (она была изуми-ительно хороша, хотя и совершенно не в его вкусе), Эгберт недоумевал: как это нежное, воздушное существо, казалось, созданное из эфира и зефира и, скорей всего, питающееся одним нектаром, могло издавать столь жуткие, нечеловеческие звуки, от которых кровь в жилах останавливалась.

Тем временем, дракон, потеряв к рыцарю всякий интерес, вернулся к прерванному занятию. Страшная пасть угрожающе разверзлась, и двойной ряд остроконечных зубов навис над белокурой головкой. Слюна с шипением жарящегося сала окропила папоротники и, в мгновение ока, сожгла молодые побеги.

Девушка в ужасе отшатнулась от чудовища и что-то быстро проговорила.

Увы! Как ни старался рыцарь, он так и не смог разобрать а ни словечка. Но тонкие стебли заломленных рук, широко распахнутые голубые глаза (от слез они стали просто огромными) взывали к Эгберту своей беззащитностью. Праведный гнев загорелся в его груди. Рыцарь насупился, обнажил меч и гордо выступил из укрытия. Эгберт Филипп, барон Бельвердэйский, не мог допустить, чтобы от посягательств мерзопакостной твари пострадал хотя бы один волосок с головы прелестного невинного создания. О, нет! Ни за что! Никогда!

– Я спасу вас, Прекрасная Дева! – вскричал Эгберт, потрясая оружием. – Умри, чудовище!

Он подскочил к дракону и с гиканьем закрутил в воздухе мечом.

– Спасайтесь, бегите! Я отвлеку его, – закричал он девице.

Но красавица повела себя странно. Она тихо ахнула и попятилась. Ее длинные загнутые ресницы задрожали, затрепыхались, будто крылышки пойманной бабочки. Потемневшими от страха глазами девушка следила за каждым движением рыцаря и, широко раскинув руки, пыталась заслонить дракона своей тоненькой фигуркой. А жуткая тварь, захлопнув пасть, по-щенячьи склонила голову набок и с недоумением воззрилась на рыцаря. Взгляд круглых драконьих глаз был вполне осмыслен, словно принадлежал не тупому кровожадному монстру, пожирателю человечины, опустошителю городов и сел и похитителю принцесс, а умному и очень любопытному ребенку. Янтарные, со светящимися золотыми песчинками, танцующими вокруг вертикального, темно-фиолетового (почти черного) зрачка, они смотрели доверчиво.

Захлопнув пасть, дракон старательно тянул гибкую шею, пытаясь как следует разглядеть странного чужака. Но когда острое лезвие сверкнуло в лучах солнца, со сдавленным писком попытался спрятаться за узкой девичьей спиной.

М-да, в такое положение рыцарь не попадал еще ни разу. И с каждой минутой ситуация приобретала все более и более глупый оборот. Внезапно земля задрожала от тяжелого топота: высокая, крепко сбитая девица с летящими по ветру огненно-рыжими кудрями во весь опор неслась к месту происшествия. «Истинная Брунхильда!», с восхищением подумал рыцарь. От бега и обуревающих ее сильных чувств, девица разрумянилась и была так хороша, что у смотревшего на нее Эгберта враз перехватило дыханье.

Как любому худому и низкорослому мужчине, ему всегда нравились крупные высокие дамы (причем, слегка в теле). Жеманные, почти бесплотные заморыши казались до того хилыми, что их ничего не стоило раздавить, сжав в объятьях чуть крепче обычного. Но Рыцарский Кодекс строжайше предписывал поклоняться именно этим эфемерным созданиям. Особы же, имеющие приятные на ощупь формы, считались вульгарными, и потому никоим образом не могли претендовать на звание Прекрасных Дам. Большинство рыцарей украдкой вздыхало, глядя на аппетитных служанок своих нитеподобных повелительниц. Именно это воздержание и являлось величайшим из подвигов в их честь.

И теперь, заглядевшись на бегущую красавицу, Эгберт невольно опустил меч. А та что-то кричала, на ходу потрясая кулаками.

– …ный дебил! – было первое, что услыхал рыцарь из прелестных, красиво очерченных, розовых уст.

Могучая дева (облегающее ее тугие мышцы платье местами сидело, как влитое) в три прыжка подскочила к Эгберту, рывком вырвала меч, и содрав с его головы шлем, надавала пощечин. Лилейная рука с точеными пальцами оказалась оч-чень тяжелой.

– Ах, ты, дерьмо! – завопила она, задыхаясь от ярости. – Уйди от ребенка, тебе говорят! Дрянь, скотина безрогая! Муха навозная!

………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………

Дальнейший текст, произнесенный красавицей, не приводится здесь ввиду его полнейшего неприличия. Грозная дева разошлась не на шутку. О существовании некоторых ругательств Эгберт до того момента и не подозревал. Его познания в анатомии и воображение, увы, не простирались так далеко и… глубоко.

Воздадим должное барону Эгберту Филиппу Бельвердэйскому: он мужественно снес поругание, так как, будучи Истинным Рыцарем, никогда (ни-ког-да!) не дрался с дамами. Ну, не мог он поднять руку на женщину! Даже если та была на две головы выше его и вела себя столь воинственно. Правда, сначала Эгберту от души захотелось ей врезать да посильней. Но хорошее воспитание, проникшее в него до мозга костей, быстро погасило бесхитростный порыв его души. По той же причине, Эгберт простил разгневанной красавице не только оскорбления и рукоприкладство, но и выбитый ею (совершенно случайно!) зуб.

– Ах ты, недомерок ублюдочный! Зигфрид недоделанный! – продолжала разоряться прекрасная фурия, наступая на рыцаря. – Мы с таким трудом растим его. Холим-лелеем, как дитя малое. Да он и есть дитя. И на тебе! Является идиот, начитавшийся высокопарных бредней, и возомнивший себя невесть кем! Ах, ах, освобо-ди-и-итель! – ехидно процедила она, уперев руки в бока. – Да кому ты ну-ужен?! Железяка на кривых ножках! У-у-у, детоубийца!

Еле сдерживаясь, рыцарь скрипел зубами от злости. Особенно его задели слова о ногах, которые (что греха таить!) не отличались прямизной. Хотя до сих пор ни одна из дам не сочла это большим изъяном. И все же, все же…

– Невелика доблесть – маленьких обижать! – наступала на Эгберта грозная красавица. – А ну, пшел отсюда! А то еще не так наподдам! Любишь хорошие тумаки? – поинтересовалась она.

– Не-ет-т, – сквозь зубы процедил злой, ничего не понимающий рыцарь.

– Ну, и катись, – уже почти дружелюбно произнесла златовласка, поправляя роскошные, изрядно растрепавшиеся локоны. Упершись ногами в землю, она под-на-а-тту-ужил-ла-ас-с-сь… стиснула зубы и-и-и… о, чудо! Меч… сломался в ее руках.

Славное оружие, принадлежавшее еще пра-пра…деду рыцаря, бережно хранимое и передаваемое из поколения в поколение, прошедшее столько войн и походов, и всегда разящее без промаха, не единожды обагренное кровью чудовищ, верный друг и надежная защита, – с каким-то жалобным, то-оненьким звоном сломался в красивых девичьих руках. Было от чего потерять дар речи.

Швырнув обломки к ногам остолбеневшего, онемевшего рыцаря, златовласка презрительно фыркнула и опрометью бросилась к дрожащему, взволнованно попискивающему дракону. Со словами: «Уйди, дура! На минуту отлучиться нельзя!», она отпихнула небесное созданье, нежно обняла зверюгу и засюсюкала:

– Моя крошечка! Моя рыбочка! Напугали маленького, напугали детоньку. Ах, ты солнышко! Этот гад сейчас уйдет, не бойся.

Дракон ластился к ней, дрожа всем телом и что-то мелодично чирикая, будто жалуясь.

Чувствуя на себе взгляд рыцаря, красавица обернулась и грозно рявкнула:

– Ты еще здесь?! Сам уйдешь или придать тебе ускорения?

Рыцарь мысленно призвал на помощь всех ангелов и святых, вкупе с самим Господом Богом, дабы не вспылить и не сорваться в ответ на неслыханную дерзость, проявленную прекрасной девой. Медленно нагнулся, подобрал обломки меча и, сплюнув кровь, поплелся в обратную сторону. Окончательно сбитый с толку, он все-таки не желал оставлять здесь следы своего позора. Мужчину следовало бы убить и за меньшее, но когда вас оскорбляет настоящая красавица… М-м-мда.

Бредя, как в тумане, с путающимися, взъерошенными мыслями, Эгберт Филипп, барон Бельвердэйский, шепотом проклинал Рыцарский Кодекс и свое чересчур правильное воспитание, что держали его в узде и не позволяли ответить грубиянке должным образом.

А за его спиной раздавалось:

– Ну, пойдем, пойдем, деточка! Я тебе сказку расскажу, песенку спою, головку почешу. Да не дрожи ты так, не трясись! Я злодея прогнала.

И последнее, что увидел отошедший на приличное расстояние и оглянувшийся на ходу рыцарь, были удаляющиеся девичьи фигуры, хрупкая и сильная, с двух сторон нежно прильнувшие к огромному дракону.

Златовласка вдруг обернулась и напоследок еще раз погрозила Эгберту кулаком. Затем нежно почесала склоненную к ней грязно-бурую шею зверя, чмокнула его в нос и что-то вполголоса буркнула подруге. Та кивнула. Они прибавили шаг и вскоре, постепенно растворяясь в пышной лесной зелени, троица скрылась из виду.

Глава одиннадцатая

На протяжении последнего часа Эгберта не покидало странное чувство, будто за ним следят. Затылку его было… ну, как-то нехорошо… неуютно как-то. Словно две тонюсенькие, но оч-чень острые иголочки время от времени осторожно покалывали его сзади. Затылок, спину и даже ноги. Эгберт насторожился. И (на всякий случай) трижды плюнул через левое плечо, призывая на помощь всех известных ему святых одновременно. Кто-нибудь да поможет, рассуждал рыцарь. Тот, кто в данный момент ничем другим не занят и решением мировых проблем не озабочен.

Походка его стала уверенней и тверже. Эгберт даже начал насвистывать одну не совсем приличную (хотя и очень веселую) песенку, услышанную им при дворе. Теперь его мысли всецело занимал сбежавший Галахад. Своенравное четвероногое оказалось не слишком удачным приобретением господина барона, и для дальних походов уж точно не годилось. При малейших признаках усталости конь ложился на землю и никакими силами нельзя было не то что поднять его, но хотя бы сдвинуть с места.

Родословное древо великолепного скакуна по величине и блистательности вдвое… нет! втрое превосходило родословную его хозяина. Но в такие минуты вороной красавец, в чьих жилах, несомненно, текла голубая кровь, вел себя, как упрямая беспородная скотина. Словом, как осел. Приказывать ему было бесполезно – это рыцарь понял сразу же по его приобретении. И просьбы, и уговоры также действовали мало. В такие минуты Галахад держался, как знаменитый трагик: опускал голову все ниже, ниже, ниже… пока его роскошная грива не начинала мести землю. При этом из могучей груди коня рвались шумные горестные вздохи.

Жалостливого Эгберта потихоньку начинала глодать совесть. К ней присоединялся стыд, и внутренний голос все сильней упрекал рыцаря за жестокое поведение. Когда же Галахад, после долгих уговоров, наконец-то, медленно подымал голову и вперял в хозяина взгляд прекрасных, выразительных глаз – в них была такая кротость, такой укор, что Эгберт чувствовал себя извергом, бессердечным истуканом, деспотом и самодуром, одним словом – распоследней сволочью, истязающей невинное и безответное созданье. При этом рыцарь отлично понимал: другой на его месте как следует вздул бы хитреца. Но Эгберт Филипп Бельвердэйский считал унизительным для себя поднимать руку на тех, кто слабей и тех, кто в подчинении. Кулаки и плеть, по мнению господина барона, категорически не годились для завоевания дружбы, преданности и любви. Даже когда речь шла о бессловесной скотине.