Текст книги "Неправильный рыцарь (СИ)"
Автор книги: Вита Паветра
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)
Глава 22
Междуглавие
– Ах, это роман, настоящий роман! – шептались дамы в ложе, то и дело, прикладывая к глазам отделанные настоящим кружевом батистовые платочки – последний писк сезона. – Удивительно! Сколько поэзии, сколько чувственности! Сколько экспрессии! Ах-хх!
М-да-а… История, предшествовавшая поединку, была достойна занесения в… Нет-нет-нет! Отнюдь не в анналы истории, хотя (что уж тут скрывать!) случалось ВСЯКОЕ. Нет, она была достойна занесения – и занесения с соблюдением малейших условностей, с перечислением малейших подробностей – в анналы Лучших Историй. Именно так! Наравне с балладами о Прекрасной Розамунде, поисках Кровавой Чаши, полночных плясках ангелов и прочих бессмертных творениях веков былого и нынешнего. Наравне с преданиями о Ланселоте, Галахаде и других славных рыцарях. Наравне с историями о драконах – поражавших своей замысловатостью как благородных господ, так и простолюдинов.
Куртуазное обхождение сподвигло благородного рыцаря на милые, малозначащие и уж совсем ничего не обещающие поступки – распевание баллад (донельзя чувствительных), целование прелестных ручек и подсылание слуги с нежными записочками в потном кулаке, подмигиванье, воздушные поцелуи и улыбки, наилюбезнейшие улыбки и улыбочки. И еще многое, многое, многое другое, что вряд ли стоит перчислять, ибо это известно каждому благородному сердцу, уязвленному любовным желанием – пускай себе и пяитиминутным.
Все это весьма и весьма не понравилось мужу красавицы. От бдительного супружеского ока не ускользнула та искра взаимности, что пробежала между заезжим молодцом и его дорогой Анельдой. Не ускользнуло от внимания хозяина замка и намерение (весьма горячее!) его дорогой Анельды угостить своего любовника, за которым давно укрепилась слава «пожирателя сердец», приворотным зельем. Ибо тот через день-два, от силы – три, отбывал в столицу. О тамошних искушениях и возможностях (по слухам, граничащих с нереальными) знали все – и хозяйка замка, увы, не была исключением.
Она бы собственноручно передушила будущих соперниц, а кого недодушила – с радостью добила бы чем-нибудь потяжелее. Причем, госпожа графиня готова была приступить к правому (как она считала делу) пока не поздно – то есть прямо сейчас.
Увы! Всех не передушишь и не добьешь. Стараться же из-за одной-двух – ну, ей-богу, не стоило! Не проще ли потрудиться над причиной, а не следствием? Привязать к себе незримыми узами волшбы сердце Неотразимого. Что может быть надежнее привотного зелья? Только Истинная Любовь. Но, говорят, она нынче – большая редкость и уповать на ее защиту – все равно что ловить облака голыми руками. Глупость, настоящая то есть, неподдельная глупость, Ваше Сиятельство! Конечно, цена зелья немалая, но не дороже денег. Эффективно и безопасно – проверено! Ох, ей-богу, нечего раздумывать!
И старой знахарке (поговаривали – ведьме) удалось-таки уговорить без памяти влюбленную госпожу. Минула ночь – и зелье было готово.
Но и супруг прекрасной леди Анельды оказался не промах. Соглядатаи быстро разузнали и, не менее быстро, донесли о недобром замысле госпожи графини. Гнев их господина и повелителя оказался страшен: двое из слуг были прибиты им на месте и еще несколько отправлены на конюшню, в ожидание своей жалкой участи. Но, поостыв, господин граф понял, что даже перебив всех смердов, слуг и служанок; и воинов своих, и свиту – не успокоится. Даже велев срыть замок свой до основания или поджечь его в ночи – не успокоится. И даже суд и расправа над предавшей, но все еще дорогой, любимой, все еще – «дьявол, дьявол, дьявол!!!» – все еще желанной Анельдой – тоже не принесет покоя его душе.
И задумал он извести благородного гостя, и подсыпал тому, немало исхитрившись при том, яд. О, примитивнейший из возможных и даже не слишком дорогой, что было совсем уж оскорбительно. Ведь не только извести рыцаря хотел несчастный граф, но и унизить – да-да, унизить побольней! И потому взял он порошок из толченых грибов, поганых и ядовитых, как и ревность, что уязвляла его душу.
Но неправому делу, даже и делу мести, вовек не зваться добром! За разговорами о крестовом походе, из которого возвращался их незваный гость, за лихими и сладкими песнями менестрелей, за дурачеством карликов и мелкими стычками придворных, наконец, за многочисленными переменами блюд, господин граф ненароком расслабился и отвлекся. И лишь когда внезапно смолкли лютни, когда закричали, заверещали дамы, забегали слуги и служанки, когда свита и воины, подхватившись, оцепили пиршественный зал, когда, наконец, сам гость, вскочив с места, бросился туда, где на коленях у рыдающей камеристки, лежала мертвая леди Анельда, лишь тогда обманутый супруг понял – случилось непоправимое. И он, только он, тому виной!
Так казнил себя несчастный, знать не зная и ведать не ведая о самом страшном. И в глазах его было черно от горя. Ах, лучше б он ничего не знал!
– Я видел, видел! Это Вы, господин! Вы! Вы-ии!!! – кричал маленький паж, давясь злыми слезами и указывая пальцем на благородного гостя. – Это Вы убили мою госпожу! Вы поднесли ей кубок, а после украдкой выкинули его в окно! Я видел, видел, видел!!! Вы – подлый убий…
Тяжелая лапа барона Эрлиха сдавила тонкое, нежное мальчишеское горло. Раздался хруст, и тело обмякло.
– Заберите, – небрежно произнес господин барон, разжимая пальцы. – Я уезжаю. Немедленно! Лишь память о прекрасной госпоже Анельде удерживает меня от крайних мер.
– Значит, уезжаете? – вкрадчивым голосом спросил господин граф.
– О да! – Красивое лицо рыцаря с каждой минутой становилось все надменней. – Мне нечего делать там, где какой-то жалкий паж посягает на мою честь!
– А есть ли она у Вас, господин барон? – с иронией, от которой все вокруг будто обратились в соляные столбы, произнес несчастный граф. – А есть ли она у Вас? – повторил он, повышая голос. – ВЕДЬ ЭТО ВЫ ПОГУБИЛИ МОЮ ЖЕНУ!
– Да как Вы смеете?!
– Смею! Мальчишка сроду не лгал! Да и… А-аа! – граф устало махнул рукой и опустился на крытую пушистым варварским ковром скамью.
Придворные молчали. Воины, на всякий случай, оттерли слуг подальше к дверям, чтобы не мешались, не путались под ногами. Дамы походили на чудотворные статуи – так безмолвны, неподвижны были они и так же исходили, истекали обильными слезами.
– Я хотел провозгласить Ее своей Прекрасной Дамой! – с пафосом воскликнул Эрлих. Назойливая, успевшая надоесть ему своими ласками и нежностями, красавица была уже на полпути к небесам. «Хотя вряд ли там ждут прелюбодейку, да еще такую – х-хха! – страстную, – подумал рыцарь и, с трудом, но все-таки подавил усмешку. – Дур-рак! Нашел из-за чего страдать! Жаль будет его убивать, эх, как жаль! Не робкого десятка, наверняка, и воин отличный, такого бы хоть сейчас в крестовый поход или на усмирение мятежников – а он из-за бабы расстонался! Из-за дрянной бабы», – с неприкрытым презрением смотрел благородный Эрлих на хозяина замка.
– Божий суд, божий суд! – зашумели, загалдели вокруг. – В присутствии самого короля!
– СОГЛАСЕН! – одновременно воскликнули оба противника.
Несчастный граф, обманутый муж, оскорбленный хозяин. Мог ли он не понимать, ЧТО сулит ему преславутый «божий суд»?! Ему, отошедшему от бранных дел и воинских забав, променявшему меч на мудрую книгу, а копье на гусиные перья, ему – как никому другому! – было ясно: его ждет смерть.
Так оно и вышло. «Презренный негодяй и подлец, оскорбивший сира Эрлиха-Эдерлиха-Эрбенгардта, барона фон Труайльдт, был сражен его непобедимым мечом. Говорят, он отравил свою жену, прекрасную леди Анельду и хотел свалить вину на благородного гостя, красу и славу всего королевства. Какой ужас, какой позор! Да здравствует божий суд!» – переносилось из уст в уста. И лишь немногие знали правду, и немногие догадывались о ней.
Опекуном троих сирот стал никто иной, как сам король. И он же, в награду за достойное поведение, даровал барону Эрлиху треть земель, ранее принадлежащих упокоившейся чете и бриллиантовый перстень с руки Ее Величества, вдохновенной, истовой поклонницы куртуазии. Так воссияла слава Эрлиха – слава Победителя и Сокрушителя женских сердец, а так же – Превеликого Милостивца. Ибо мог он, не довольствуясь малым, выпросить себе все: и замок, и земли, и людей, а законных наследников, по малолетству своему слабых и несмышленых, отписать монастырю. И не обязательно богатому, но обязательно весьма и весьма отдаленному. Затерянному где-нибудь в горах, на одной из границ королевства.
«Надо же! Мать соблазнил и отравил, отца сразил в поединке – считай, прилюдно умертвил, ибо от таких увечий «ни рано, ни поздно, ни сейчас, ни потом» не оправишься; троих осиротил – и он же еще и благодетель! Ловко! Ничего не скажешь, очень ловко!» Так шептались между собой немногочисленные разумные или же хорошо осведомленные люди. Шептались – ибо не смели вслух «порочить честное, славное имя» королевского любимца.
– Ах, как все это грустно, как романтично! – вздыхали дамы.
И приготовленные служанками корзиночки с фруктами и пирожными пустели на глазах, ведь давно известно: чем сильней, чем ярче переживания – тем сильней, тем крепче аппетит. Об этом писали и пишут все великие ученые-целители – и древние, и нынешние. А торговцы – используют к своей выгоде. И это так хорошо, так правильно: страдания одних приносили наслаждение другим и (надо сказать, немалый!) доход третьим.
– Ах, какая печальная, печа-а-альная история! Леди Делия, одолжите мне на сегодня платок, ну, пожалуйста! А то мой уже весь мокрый! И, заодно, пожалуйста, передайте мне во-он то дивное, совершенно восхитительное пирожное. Да-да, в форме сердечка! Кстати, не желаете ли присоединиться? Вкус – ну, просто божественный! Ах, никто так не умеет сварить вишнево-ромовую глазурь, как наш повар! Никто, даже повара Его Величества. Поверьте, я знаю, что говорю! И пусть не даст мне соврать святая Клара! Ах, ох, ахх!
«Роман о заклятых
любовниках»,
Глава пятисотая
Глава тридцать первая.
– Да уж! Злодей, гад и подлец! – качая головой, припечатала главная фрейлина. – Я б такого и на порог не пустила. Ни за что и никогда.
– Сволочь! – горячо поддержали остальные. А самая начитанная (дедушка которой был хоть и бедным, но все-таки профессором одного из знаменитейших столичных университетов) задумчиво, протяжно произнесла:
– За великолепным фасадом – такая гниль. Такой смрад. Лишь повороши палкой – ну, самую малость! – и задохнется полокруги.
– Неприятный тип этот самый Эрлих-Эдерлих, – сказала юная Клотильда. – Свиной навоз уж на что вонюч, ажно глаза выедает! – и тот почище будет! Вот ей-богу же!
– Ну, дочитаем уж как-нибудь. Раз велено, – с сомнением в голосе, протянула главная. – Уж как-нибудь.
– Тьиу-тинь-тинь-тю-уу! – насмешливо пропела птица. Остановилась и, склонив синеперую головку на бок, стала рассматривать лица фрейлин. С неподдельным интересом. Словно выставленных на продажу дорогих кукол. – Тьиу-тинь– тю-тю-уу! Тю-уу!
Сколько она себя помнила, эти нелепые двуногие только и делали, что смешили ее. День за днем и год за годом.
– А есть еще продолжение, – тонким противным голоском примерной ученицы произнесла Изотта.
– О, господи, твоя воля! Только не это! – схватилась за сердце ее соседка. – Я этого не выдержу, не вынесу – нет-нет-нет! Утоплюсь, отравлюсь, удавлюсь!
– Щас! Госпожа на тебя, дуру, столько денег из личной казны потратила. Учила тебя, дуру, уму-разуму-политесу и даже – ох, страшно сказать! – даже Высшей Куртуазии. А теперь что получается? Все ее хлопоты-заботы и денежки потраченные – зазря? Так что ли?! – рассвирипела главная фрейлина. – Нет уж! Сначала выгодно выйди замуж, сделай что-нибудь доброе для двора и лично для госпожи графини да заплати двойную пошлину, а потом и топись в первой попавшейся луже!
Остальные дружно загалдели в поддержку.
– Что еще за шум? – внезапно произнес надменный голос. Он подействовал на фрейлин подобно опрокинутому ушату ледяной воды.
– Д-да-а…э-ээ…мы это вот… – старательно отводя глаза, завздыхали, заерзали они. Шкодливые дети, которые с успехом перепортили половину домашнего имущества, вылили мамины духи в котел с супом и, с трудом, но все-таки отковыряли блестящие камешки с папиного турнирного шлема (с целью обменять их у лавочника на леденцы) – и те, в ожидании грядущей расплаты, ощущали бы себя куда безмятежней.
– Тьиу-тинь – тютюу! – заливалась птица на карнизе, едва не падая от смеха. – Тьиуинь-тьиуиннь! Тью-уу!
Главная же фрейлина молча оглядывала своих подопечных, и не думая придти им на помощь. Пальцы ее продолжали сжимать иголку и тыркать, тыркать… «охх, ты, ч-черт!»…тыркать синий, как небо, плотный шелк. И медленно, но верно «расцветающий» под ними цветок принимал совсем уж чудовищные очертания. Все более и более чудовищные.
– Ах, Ваше Сиятельство! – вскочила с места юная Клотильда. – Тут вот Мелисса, – кивнула она в сторону толстушки, застывшей с надкушенным пирожным в руке. – Вечно ей что-то мерещится! Представляете?! – в притворном негодовании всплеснула руками девушка. – Ну, мы ее и тово… успокаивали. Умоляю, не серчайте, Ваше Сиятельство!
Произнесла – и склонилась в учтивом поклоне.
– Жрать надо меньше, вот и не будет ничего мерещиться, – холодно заметила госпожа графиня, фыркнула и, со стуком, захлопнула окно.
Одиннадцать каменных статуй, одиннадцать соляных столбов, одиннадцать фарфоровых кукол разом вздрогнули и превратились в людей.
– Уф-ф-ф…Слава богу!
– Хвалите свою находчивую подругу вы, дурищи! – проворчала главная фрейлина, обводя взглядом бледные от испуга лица. «Без-наде-ежны! – в который раз подумала она и хмыкнула. – Аб-бсолютно и окончательно!»
– Тьиу-тинь-тьу! – согласилась ехидная птаха. – Тьюуу!
И прерванное чтение вновь продолжилось:
«…Белоснежный камень облицовки, тонкое узорочье (причудливое – под стать солнечному лучу, порханью бабочки или птичьим трелям), обильные вкрапления хрусталя и циркона; узкие, изящные бойницы – как воздетые к небесам девичьи руки, легкие башенки (несущие там вахту казались изваянными из чистого серебра – изваянными не пустого хвастовства ради) и приспущенные стяги (синие, с золотыми и серебряными драконами), что лениво (а, может, благоговейно?) поглаживал вечерний ветерок. Да уж, было от чего онеметь!
Не мощное сооружение, призванное спасать и защищать от нашествия врагов, а то и злых духов и даже демонов (поговаривали, так бывало – и бывало не раз). Не мощное сооружение, но диковинный чужеземныйцветок. Не созданный ничьими руками, не орошенный слезами и жгучим потом, не проклинаемый, не стоящий на костях – о, нет! Призванный вселять не страх, но покой и радость. Не созданный, а будто за одну – да-да, всего одну! – ночь выросший из земли. Прекрасный, несмотря на свои размеры. Вопреки им. Или – благодаря? Ум Эрлиха пребывал в смятении.
– От мерзости адской и прелести диавольской спаси нас, Господи! – вырвалось у рыцаря. Ланселот всхрапнул и попятился, словно не желая и на полшага приближаться к крепостным стенам.
– Сгинь, пропади, рассыпься! Ты слишком хорош для града богоспасаемого! Слишком! Я видел много городов, и крепостей, и замков – прекрасных и удивительных. Но нигде – ни у добрых христиан, ни у поганых язычников – нет тебе равных! Твоя красота непостижима! Непостижима, а, значит, и незаконна. Я вернусь сюда с многотысячным войском. Очень скоро вернусь. И тогда – берегись, Дальниберг! Я сокрушу твои стены, я сраваняю тебя с землей, я заберу твои сокровища. А жителей твоих – уничтожу. И это будет правильно: житье здесь, наверняка, разбаловало и даже развратило их, и теперь они ни на что не годятся. Ленивые рабы – плохие рабы. Принять смерть от руки рыцаря, а не простого надсмотрщика – вот истинная честь. Как видишь, я не жесток, но благ и человеколюбец, – заметил благородный Эрлих-Эдерлих-Эрбенгардт и расхохотался.
Город на холме возвышался над ним, сияющий в солнечных лучах – легкий и невесомый, ослепительно белый и прекрасный. Легкий и невесомый, как цветок – о, да! Но отнюдь не беспомощный. И вырвать его было не под силу ни потустороннимсуществам, ни – тем более! – простым смертным.
Этого, к счастью, не знал благородный Эрлих-Эдерлих-Эрбенгардт фон Труайльдт, сир Фондерляйский, сеньор Буагенвиллейский, бессменный кавалер Ордена Алмазной Крошки, в общем, – Истинный Рыцарь Без Сучка и Задоринки.»
Глава тридцать вторая
Мелинда вздохнула, вытерла мокрый лоб и крест накрест привязала лист подорожника к свежим царапинам. Она редко, то есть почти никогда, не пользовалась волшебством в быту, предпочитая ему проверенные народные средства. Совесть ее была чиста – безупречно, безукоризненно чиста! Малыши были накормлены-напоены-и-спать-уложены. На всю эту возню – с обязательными в таких случаях шумом, визгом, писком, потасовками и нешуточными укусами – ушло часа полтора. Еще столько же – на сказки, песенки и уговоры. Ничего из ряда вон. Все как всегда.
Остаток вечера девушка могла посвятить себе. И – наконец-то, наконец-таки! – дочитать («если хватит мне терпенья!») этот чертов роман. Этот необъятный роман – роман, имевший начало и, казалось, не имевший конца.
Деревья, с трех сторон окружавшие пещеру, стояли, будто в карауле. Стражи – грозные, молчаливые и сосредоточенные. Мимо которых – как ни старайся, как ни пытайся – и не пройдешь, и не пролетишь, и не проскочишь. Это вряд ли бы смогла даже чья-либо дурная, злонамеренная мысль – не то, что мышь. А уж нечто большее – например, всадник (или всадники) – и тем паче.
«Одним ударом Эрлих снес ему голову и весь оставшийся вечер, запершись в башне, прорыдал над обезглавленным телом. Предавший, пятикратно отрекшийся от дружбы, презревший ее святые обеты Гавейн не был достоин жизни. Он не был достоин ни роскошных похорон, ни Песни Прощания, ни памяти. Но оплакивания – да, достоин. Как никто другой!
Мелкая снежная крошка залетала в узкие бойницы и тоненькими белыми смерчиками танцевала на заледеневшем каменном полу. И рыцарю казалось: некто неосязаемый и незримый забрасывает ее синими от холода, обветренными руками. Костлявыми руками. И каждая следующая горсть была больше предыдущей. И вьюга выла не переставая: и день, и вечер, и ночь. Выла, как воют собаки, чуя покойника. Выла, будто прощалась. Вот только с кем? С убитым или же…или же с убийцей? Лишь ей одной то было известно.»
– М-да-а! Неглупый способ для сентиментального человека скоротать скучный зимний вечерок. Совсем неглупый, – съязвила Мелинда. – Ох, уж эти нежные души!
И чем дальше она углублялась в дебри повествования (порой – непролазные дебри), тем сильней и сильней хмурилась. Порой она изрекала многозначительное: «Гхм!» и, вздохнув, переворачивала страницу.
Сюжет был, по мнению девушки, неважный. Занятный, но уж больно запутанный. Стиль рыцарских романов одновременно смешил и раздражал ее – надрывная восторженность была чужда здоровой натуре Мелинды. А уж главный герой и вовсе оставлял желать лучшего. «Дерьмо заскорузлое» – оказалось самым мягким эпитетом, которым она удостоила благородного Эрлиха-Эдерлиха в процессе чтения. Из-за одного только стремления уничтожить побольше (как можно больше!) драконов вышеупомянутого рыцаря следовало стереть с лица земли. «Увидел дракона – и руки зачесались. Что ж это, в самом деле, за почесуха за такая?! Отрубать надо такие руки – и вся недолга! Чтоб не чесались зря!»
– Ох, уж этот роман! Этот чертов роман! И зачем деду понадобилось, чтоб я его прочла? Что за необходимость, что за спешка? – спросила Мелинда у висевшей над головой восточной лампы. Возможно, та и разделяла недоумение девушки. Но ответить (увы!) не могла. Вместо этого она качнулась и подмигнула Мелинде синей, с золотыми прожилками, гранью.
– Что-то же в нем скрыто, черт его задери! Дед ведь ничего просто так не делает. Нич-чего! Под обычный ужин и то философию разведет. Или богословское что затянет. Это уж как пить дать! А тут всучил – на, читай, мол. Да чтоб от начала и до конца! Да еще именно сейча-ас! И что в нем эдакое? Хотела б я знать… – бормотала она, вновь углубляясь в романные дебри.
Лишь одно обстоятельство примиряло Мелинду с «дурнойтягомотиной». Всего-то лишь одно, зато ка-акое! Книжка была с картинками. Яркими, местами аляповатыми и грубоватыми. Простонародными и очень забавными. Пожелтевший от времени пергамент пестрел ими там и сям. Иные знатные дамы выглядели, как торговки, по чьей-то нелепой прихоти, вырядившиеся в модные дорогие наряды и золотые побрякушки. Ну, а рыцари – точь-в-точь переодетые ремесленники или, на худой конец, крестьяне.
Случись нужда, Мелинда ворочала и пудовые поленья, и пудовые каменья. А то и поваленные деревья. Но (вот странность!) она разгребала бурелом и расчищала завалы с куда большей легкостью, нежели читала этукнигу. С легкостью и радостной охотой. Дочитывая главу о разгроме деревни, Мелинда разволновалась окончательно.
– Сволочь окаянная! Слизень в серебряных доспехах! – закричала она и, с размаху швырнув на пол тяжеленный том, пинком отправила его вдальний угол пещеры. – А Имбергильда?! Сопля и рохля! Мямля несчастная! Но ведь жалко дуру, по-человечески жалко! – внезапно опомнилась она и, прижав руки к груди, заплакала: – Бедная, бедная девочка! Полюбить такого г-га-ада! Да я б его собственными р-руками задавила! Это ж не любовь – наказанье какое-то!
И она зарыдала уже в полный голос.
– А вот и я! – прозвенел серебряный голосок, и Люсинда легким перышком впорхнула в пещеру. – А какие у меня новости! Ка-аки-ие новости! Фу, аж жарко стало! – Но, видя хмурое лицо сестры, ее красные от слез глаза, посочувствовала: – Читаешь?
– Гхмм!
– Ну, и… ну, и как?
– От романтической истерики и душевной рванины – спаси нас, Господи!
– Что-то больно мудрено… – потупилась Люсинда.
– А иначе уж никак! Самая что ни на есть выспренная галиматья!
– Да-аа? – усомнилась Люсинда. – Роман, знаменитый далеко за пределами Двенадцати Королевств – и галиматья? Да у него поклонников, как чешуек на драконе! Н-не понимаю…
– Прочла бы – поняла бы!
– Прочла бы, – вздохнула Люсинда. – Кабы время на то нашла. Надо ехать.
– Уже-е-еэ?
– Да. Говорят, дедушка при смерти.
– Что-о-о?!!
– Двоюродный, – успокоила сестру Люсинда. «У нее с этой любовью – совсем уже мозги набекрень. Страшное чувство! Ох, не приведи, Господи!» – Надо ехать.
– Надо ехать, – эхом откликнулась Мелинда. – Жаль, ты не сможешь присутствовать на свадьбе…
– Что, еще не передумала? – задала нарочито глупый вопрос Люсинда. – Ты – и за обычного рыцаря? Ты-ии?!
– Знаешь, он ведь совсем не похож на обычного рыцаря. Совсем-совсем, – и так, и сяк, и этак вертя в руках полузасохшую травинку, задумчиво произнесла Мелинда.
– И на того, Идеального, тоже, – добавила ее сестра.
– Попадись он мне, Идеал этот! Ох, и попадись! – вскинулась златокудрая красавица. – Уж я б ему рожу-то разодрала! Вот бы уж разодрала! Всю, как есть, разворотила бы! Ни один колдун, ни один целитель потом не собрали, не склеили бы!
– Ты и этому пыталась.
– Я же…ох-х!.. я же не знала…
Голос девушки дрогнул. Внезапно нахлынувшая нежность ее прекрасному лицу мечтательно-глуповатое выражение. Выражение, до некоторых пор, не свойственное Мелинде.
