Текст книги "Неправильный рыцарь (СИ)"
Автор книги: Вита Паветра
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 18 страниц)
Поэтому Марта и приблизила к себе «нахалку». И не просто приблизила – сделала своей наперсницей. «Повод приструнить придворных всегда найдется, а, благодаря этому пугалу, и подавно! Какая ж я умница! Эх, угораздило меня родиться в женском обличье… Сколько великих дел я могла бы наворотить!» – И Марта с обидой глянула на небольшую мраморную статую святого. Суровый лик не изменился ни на йоту.
«Да уж, от этого помощи не дождешься», – хмыкнула она и ласково провела рукой по сафьяновой поверхности. Некогда покрывавшие ее золотые узоры почти стерлись, буквы заглавия кое-где угадывались с большим трудом, а кое-где – даже не угадывались. Зато драгоценные камни на переплете, как и много лет назад, радовали глаз. А вычурные золотые застежки и висевший на цепочке маленький золотой ключик одним своим видом доставляли Марте несказанное удовольствие, утешали ее сердце и ободряли помыслы.
«Если у этой твари все получится, – по-прежнему любуясь гроссбухом, размышляла Марта, – если все выгорит… ну, я надеюсь, не дотла! Там ведь, по слухам, столько ценностей – о некоторых и хозяевам невдомек. Заполучить пару-тройку (а лучше – штук десять-двадцать) артефактов и раритетов, ей-богу, не помешает. Выгодно их продать…скупить пустующие земли короны… м-да, да-а!… потом скупить у бедняков-дворян их земли и замки (да, за бесценок, разумеется)…их обратить в своих подданных, а потом…у-ух! Потом…»
– Потом можно – за деньги ведь все можно, не правда ли? – повернулась она к статуе святого, – купить еще один титул, и еще парочку имений, и новые документы – чем черт не шутит?! – подтверждающие мое королевское происхождение. И не смотри, не смотри на меня так! Почему же не купить то, что продается?
«А почему раньше не нашли да не предъявили?»
«А документы уж больно древние, древнее Свидетельств Короны. Так что, ежели не захотите уступить трон, придется на нем подвинуться. Да-да, Ваше Величество!»
– И не смотри на меня так! – Она вскочила, топнула ногой и погрозила тонким полупрозрачным пальцем перед носом статуи. – За деньги можно все! Деньги и знания правят миром! Да, деньги и знания. А совсем не то, что ты проповедовал. «Ах, любовь! Ах, доброта! Ах, сострадание! И ко всем тварям, непременно ко всем! Ах, ох!» Сомнительно и, в высшей степени, ненадежно! То ли дело королевская корона…о-оо! Ведь я этого достойна! Ну, чего молчишь?! Или у тебя по-прежнему свое мнение на этот счет?!
Хмурый лик святого подтверждал: да, свое! Разумеется, свое! Другого нет и быть не может, да и не должно. Возможно, то была игра света и тени – всего лишь игра света и тени. (Не более!) И небесному покровителю, и его каменному подобию, скорей всего было давно плевать на бренное и суетное. И уж, конечно, святой – славившийся при жизни (яркой, но – увы! – недолгой) беспримерной добротой, великодушием и милосердием – не смог (да и не стал бы) обижать даму.
Но Марте эдакие тонкости и нюансы были глубокобезразличны.
– Ах, да! Конечно! – сквозь зубы процедила она. – Ты же лет двести как занят исключительно собственными внутренностями! Никак не наглядишься, фу! Прости за беспокойство! Больше не потревожу!
Выплюнув эту тираду, она трижды поцеловала гроссбух, с аккуратностью и даже некоторым благоговением застегнула на все застежки, еще раз нежно погладила, а затем – вернула его в тайник.
Глава двадцать восьмая
– Ты эта, бабка… шевелися давай!
Запыхавшийся, потный и красный от натуги и порядком обозленный слуга ввалился в каморку Элоизы. Двадцать… нет, целых двадцать пять ступеней – крутых, отвесных и («черти б их драли!») вьющихся по спирали – эт вам не хиханьки! Особенно, когда тебя посылает сама Хозяйка. Не исполнишь, чего велено – в лучшем случае, прогонят взашей, ну, а в худшем… Ох, лучше и не думать об этаком! Потом изойдешь, но исполнишь!
– Шевелися, я сказал! – набросился на оторопевшую ведьму толстяк. – Сама зовет… Сама-а! Ясно тебе, старая?!
Он схватил удивленную, испуганную, не ожидавшую ничего подобного Элоизу за шиворот, как следует, тряханул и…кусок ворота с засаленным, рваным кружевом остался в его жирных белых пальцах.
– Ах, ты-и… рух-хлядь! – пропыхтел толстяк и покраснел, и надулся еще больше.
Согнав растерянную ведьму вниз, он направлял ее пинками – так, на всякий случай, чтоб ненароком не заблудилась – и, в конце концов, благополучно допинал до заветного кабинета. Словом, блестяще справился с поставленной задачей и теперь мог рассчитывать на небрежную господскую похвалу.
Но буквально у самой двери «проклятущая бабка» зацепилась ногой за краешек ковра и упала, увлекая за собой и конвоира. Который едва не раздавил, не расплющил хилое старушечье тело и при этом ругался так, что окружавшие их каменные статуи – и те покраснели бы (если бы могли).
А было от чего! Перед потной от напряжения физиономией стражника оказалась нога Элоизы. Раз-в-раз! Рваный шерстяной чулок съехал до самой щиколотки, обнажив кожу. Желтушно-синюшную. То-о-ощую… Будто куриную. Всю в мелких плоских бородавках – ни дать, ни взять налипшее пшено (или мышиное дерьмо). Покрывавшие ее там и сям седые волосенки также не добавляли ей красы и прелести. Ох, не на такую ногу предпочел бы он пялиться! Одно слово, мерзость! Стражник прикрыл глаза, сплюнул и негромко выругался. Эк его угораздило! «Еще, не приведи бог, прибежит кто, а я тут с этой образиной… Житья ведь потом не станет! Ох, нет, господи!»
На шум и грохот, однако, не прибежал никто. Либо никто не слышал, либо подобные звуки были привычны для этих стен. И лишь через некоторое время, когда и слуга, и старуха, побарахтавшись, поднялись на ноги, обитая металлом высокая узкая дверь медленно, не спеша, отворилась, и на пороге возникла Она. Сама.
Тонкий силуэт, туго обтянутый бледным атласом, многочисленные серебряные украшения и полупрозрачные камни – казалось, перед ними не женщина, не Прекрасная Дама, а выходец из Потустороннего Мира. Призрак, мираж, фантом. Фата-моргана – только не существо из плоти и крови.
Слуга облизал вмиг пересохшие губы. Если б он своими руками, самолично то есть, не начищал до блеска, и не устанавливал эти доспехи… Если б он не знал точно (а как ему не знать-то!), что внутри металлических чучел нет ничего, ни-че-го – ну, ровнехоньким счетом… Если б он не понимал какой-то частью своего и без того невеликого разума: из страшилищ в здесь водятся разве что пауки… Если б он (ох-хх!) всего этого не знал…
– Молодец, – произнесла госпожа графиня. – А теперь – пшел вон!
В следующую же минуту слугу, несмотря на все его (признаться, весьма обременительные) семь пудов, как ветром сдуло. Был – и нету его!
Госпожа графиня раздвинула губы в некоем подобии улыбки и подмигнула Элоизе, отчего та вздрогнула и сжалась в комок.
– Здесь мое личное пространство. Мужчинам сюда вход закрыт, женщинам – тем более. Но ты ведь – не мужчина и не женщина, ты – ведьма. Поэтому – милости прошу! Входи!
Минут десять (или несколько долгих жизней, как с перепугу почудилось Элоизе) госпожа хранила молчание. А уж взгляд ее при этом… Если бы взглядом можно было снимать кожу и отделять мясо от костей, Элоизе, наверняка, не поздоровилось бы!
«Нуждается в реставрации. Причем, срочной. Сроч-чнейшей, – с удовольствием подумала Марта. – И полномасштабной, к тому же.»
Солнечные лучи плясали на складках ее атласного платья, на куньей оторочке, то и дело, пробегая по тройному алмазному колье. Оно не столько украшало, сколько отягощало шею Марты – худую, жилистую, будто куриную. Зато внушало почтение и трепет – глубокий, священный трепет – перед своей хозяйкой. И сейчас (впрочем, как и всегда) эта цель была с блеском достигнута.
Брызги света? янтарь? небесная синева? лепестки роз? пламя? трава и грозовые тучи? – все это, вместе взятое, причиняло боль… нет, не глазам – сердцу старой ведьмы. «Лучше б меня отстегали крапивой! Никогда, ни-ког-да у меня не будет такого украшения», подумала Элоиза и, сглотнув слюну, поджала и без того тонкие губы. «И модной мне уже не быть. И красавицей меня никто, ни одна сволочь земная или небесная, не назовет. Никто и никогда», продолжала она заниматься самобичеванием. «Да уж, имея столько денег, легко быть и модной, и красивой».
Все эти мысли явственно читались на лице ведьмы, и улыбка Марты стала еще шире. Позволив Элоизе (до скрежета зубовного, который та, как ни старалась, скрыть не смогла) налюбоваться на свою драгоценную персону, госпожа графиня, наконец, произнесла:
– Я знаю, в чем твоя проблема. И могу помочь. Если хочешь, конечно, – как бы между прочим, обронила Прекрасная Марта.
«Улыбается! – вздрогнула ведьма. – Будто укусить хочет… а зубы, зубы-то! Мелкие да острые. Черт бы побрал дядюшку! Жила я себе в тиши-глуши – и дальше бы жила», с нарастающим страхом, думала она.
– Если хочешь, – уже четко и раздельно повторила госпожа графиня. – Разумеется, не задаром.
– Не хочу! – пискнула Элоиза. – Не буду! Не стану!
– Будешшш! Станешшш!
Глаза графини, и без того небольшие, превратились в узенькие щелки. Испуганной ведьме показалось: через секунду-другую из них вырвется холодное белое пламя и уничтожит ее старческую, высохшую плоть.
– Тинь-тиуринь-тю-тю-тюу! Тинь-тиуринь-тю-тю-тюу! – заливалась за окном нахальная пичуга. Она прыгала по карнизу и, наклоняя головку то вправо, то влево, с интересом заглядывала в комнату. С интересом и без малейшего испуга. – Тинь-тинь-тинь-тю-тюу! Тю-тюуу!
Марта достала из вазы янтарное, полупрозрачное, липкое от сока, яблоко. Повертела, поизучала его со всех сторон и, с наслаждением лизнув, откусила большой кусок.
– Угощайся! – Госпожа графиня неожиданно усмехнулась и одним небрежным жестом подвинула тяжеленную серебряную посудину к ведьме. – Ну что, отведаешь?
«Ну что, подружка? Пообедаем?» – спросил паук муху", – вспомнила Элоиза детскую считалочку.
– Благодарю, Ваше Сиятельство! Не голодная я! Н-ни-ни!
– Дело твое. Смотри, потом не пожалей, – подмигнула Марта съежившейся на краешке табурета Элоизе.
Глава 20
Созданный триста лет назад, когда слово «комфорт» приравнивалось к богохульству, он был до того жестким и неудобным, что сидящему на нем хотелось признаться в чем угодно – даже во всех смертных грехах разом! – лишь бы его поскорей отпустили. Пыточный инструмент, а не предмет мебели. Марта обнаружила его в тюремном подвале, велела хорошенько почистить, покрасить – и приговорила к бессрочному «проживанию» в своем кабинете.
Бедная Элоиза! Ушибленное при падении левое колено немилосердно болело, шишка на лбу медленно наливалась синевой и багрянцем. Вдобавок ко всему, один из гвоздей (довольно острый – «будто свеженаточенный!») впивался ей в зад. Но попросить другой табурет или переменить позу ведьма боялась – глаза госпожи графини смотрели на нее в упор.
Холод глаз, холод алмазов, холод атласа, холод тяжелых полутораметровых серебряных канделябров, холод тяжелых парчовых занавесей, лилово-серебряных, густо расшитых речным жемчугом и стеклярусом. Казалось, все окружавшее Элоизу, пронизано холодом. И лишь негромкое, нежное стрекотание кузнечиков за окном напоминало о том, что на дворе сентябрь. Да-да! Сентябрь, милостивая госпожа! А вовсе не январь. И не декабрь, и не февраль. И не март, даже не март.
Элоиза, в который раз, пожалела, что не может исчезнуть (или хотя бы, если уж выбирать не приходится, провалиться под землю) – и задрожала. Громоздкая ваза литого серебра, со всех сторон, будто каплями крови «облитая» рубинами, не отпускала ее взгляд.
– И все же я тебе помогу, – сказала Марта. – Ты сейчас – одна из моих подданных, а Господь велит заботиться о вас, сирых и убогих. Даже тогда, когда вы этого не хотите по недомыслию своему.
«Чертов дядюшка! Чтоб тебя, козла старого, паралич разбил! Мерзавец, как есть мерзавец! Ох, я бедная, злощасная!» – мысленно причитала Элоиза.
– Я позабочусь о тебе, хорошо позабочусь. А ты за это меня отблагодаришь, как и подобает смиренной старухе. Заметь, я вправе принудить тебя, предложив прогуляться в тюремный подвал, к примеру. Могу и оставить тебя там. – Госпожа графиня улыбнулась и ткнула в Элоизу яблочным огрызком. – Ненадолго, лет этак на пять. Память у меня, правда, неважная: сама понимаешь, дела, дела, сплошь какие-то дела. Заботы, развлечения, поездки. Вполне можешь прокуковать там и до Второго Пришествия. А еще…
– Я согласная, согласная! Согласная я!
– И не спросишь меня, с чем?
– А с чем?
«Ох, и дура! – отразилось в глазах сиятельной госпожи. – Но так и лучше: в случае неудачи и спасать некого. Спишу с баланса, да и все. В качестве жертвы-исполнительницы – лучше ее во всех Двенадцати Королевствах не сыскать. Да, пожалуй.»
Заключительные мысли привели Марту в полный восторг. «Ах, милое дело – чужими руками жар загребать. И практично: что не мной сделано, за то мне и не отвечать», облизнулась Марта и скомандовала:
– А теперь слушай внимательно! А не то сама знаешь, что будет. – И вкратце сформулировала непростую задачу.
– Вечно чего выдумаете, Ваше Сиятельство, – буркнула ведьма, ерзая туда-сюда на своем «насесте». Поняв, что и от господского благодеяния, и от господской немилости равно не отвертеться, она слегка осмелела. – Поди туда, не знаю куда. Принеси того, не знаю чего. Неймется все Вам…
– И по-ойдешь, и принесе-еошь, – ласковым голосом, от которого у Элоизы на мгновение застыла кровь в жилах, произнесла госпожа графиня.
Она легким, небрежным движением руки подтолкнула к краю стола туго набитый кисет. Угольно-черный бархат, шелковые кисти и бахрома придавали ему неприятное сходство с пауком. (И, наверняка, ядовитым.) Не верящую своим глазам Элоизу чуть не раздирало пополам: ей хотелось дотронуться до этого, черного, схватить его и спрятать подальше – в то же время, было страшно и очень (оч-чень!) противно.
– Бери, бери! – усмехнулась госпожа графиня. Кривые старческие пальцы с обгрызенными черными ногтями на мгновение застыли в воздухе. Когда же их обладательница, нащупала под мягкой дорогой тканью множество золотых, то повеселела и приободрилась. Что, разумеется, не ускользнуло от глаз Марты.
– Конечно, добираться туда – не день и не два потратишь, – задумчиво произнесла госпожа графиня и усмехнулась: – Но ты ж ведьма! Тебя ли устрашат какие-то там расстояния? Трах-бах-бух – и ты на месте!
«Бедные мои денежки, бедные мои ноженьки», подумала Элоиза.
Птица, с глубокомысленным видом разгуливавшая туда-сюда по карнизу, на минуту остановилась, сверкнула глазами в ее сторону и залилась насмешливой трелью. «Вот дурра, вот дурра! Старрая дуррра!» – послышалось в ее пении ведьме. Элоиза почувствовала несильный, но все же болезненный укол в сердце. «Комок перьев – и тот надо мной насмехается. Дай вот только отсюда живой выбраться… Уж я тебе задам, я тебе покажу!»
– Это очень далеко, госпожа? – робко спросила она.
– «Дальше столицы, но ближе небес», – нараспев процитировала госпожа графиня. Известная поговорка прозвучала в устах Марты до того двусмысленно, что сидевшая напротив нее старуха сжалась, сьежилась еще сильней. Казалось, вот-вот, и она станет совсем крошечной – не больше крысы.
– Поколдуешь для ускорения процесса. Тебе ж это раз плюнуть. Разве не так?
Тонкие, выщипанные в ниточку, брови Марты приподнялись в притворном недоумении.
– А-аа… как…
– Ну, хватит! Надоела! – оборвала ее госпожа графиня. – Будем считать, ты уже не здесь! – И кивком головы дала понять, что аудиенция окончена.
После ухода ведьмы (скорее похожего на бегство, постыдное бегство, нежели уход) Марта внезапно ощутила легкое волнение.
– Как бы старая рухлядь не развалилась по дороге. Нет, нет! Пусть сначала добудет Вещь, а потом пусть разваливается на здоровье! Хоть на пятьдесят, хоть на сто пятьдесят, хоть на тыщу кусков и кусочков. Ты уж проследи-ка, будь добр! – велела она святому Януарию. – Это, как-никак, твоя прямая обязанность.
А я уж отблагодарю. О твоих несчастных кишках (выпущенных, когда и не упомнишь) заговорят во всем мире! Везде – колбасы да колбасы, а у нас – История! Священная, между прочим. Хотя и варварская, по сути. Это ж надо было додуматься – перед удавлением набить кишки перцем. Живому человеку! Жуть! – Она передернула плечами и… улыбнулась. – Зато благодаря этой жути, мы теперь имеем весьма (о, ве-есьма-а!) недурственный и, главное, стабильный доход. И вино раскупают. Оно, мягко говоря, не ахти, – извиняющимся тоном добавила Марта, – но раскупают. Так что, если вдуматься, ты пострадал не зря. И не завидуй там, на небесах: кто-то всегда остается в выигрыше, а кто-то в накладе! Это закон. Да не природы – экономики.
Она отодвинула почерневшее от времени кресло с высокой спинкой, медленно поднялась и, подойдя к статуе, поправила обвивавшую постамент цветочную гирлянду. Полузасохшую, выгоревшую, местами облезлую. Подобной гирлянды устыдилась бы и последняя нищенка – кто угодно устыдился бы. Да, кто угодно – только не Прекрасная Марта. Она терпеть не могла излишние, совсем никому – ей, в первую очередь – не нужные сентименты. «Святые должны проявлять бескорыстие», считала она. Мол, за деньги, благодарственные речи, а также посулы и уверения в преданности – да за это любой дурак, то бишь грешник, станет добрые дела совершать. «Подхалимаж, откровеннейший подхалимаж. Столько веков слушают – и все никак не надоест. Нет уж, господа хорошие! От меня вы ни словечка лишнего, ни лишней денежки – даже самой мелкой, потертой, самой обшарпанной – вовек не дождетесь. Да, и ты, мой дорогой покровитель! И ты тоже!» И, несколько раз поклонившись, погладила статую по мраморной щеке.
– Тебе на небесах уже все равно, а мне – лишний расход. Да и цветы быстро вянут, так быстро… не напасешься. Словом, ни к чему это баловство!
Глава двадцать девятая
Дамы сидели кружком во дворе замка и занимались рукоделием. Время от времени, они с неодобрением косились на плотно закрытые стрельчатые окна второго яруса: витые серебряные колонки, массивные подоконники и скорчившихся от напряжения (поди-ка удержи эдакую тяжесть!) мраморных уродцев. Их выпученные глаза, раздутые щеки и непомерно обвислые, складчатые животы служили предметом насмешек всегда и всех – особенно дам. Разве можно оставаться спокойными, понимая: натурщиками для скульптора, наверняка, служили не дети, а жирные свиные колбасы? Однако сегодня дамам было почему-то не до смеха.
– Денежки считает, – язвительно произнесла главная фрейлина. – Это хорошо, это правильно. Денежки, они счет любят. И пускай считает!
– Между прочим, и наши тоже, – заметила ее соседка слева.
– Поменяться бы с ней местами, – мечтательно протянула соседка справа. – Хоть на неделечку, хоть на денечечек… Ну-у, хо-оть на часо-очечек!
Все дружно вздохнули. На лицах дам явственно и отчетливо, как морщины у древних старух, проступили уныние и тоска. Нельзя сказать, что рукоделие не занимало их или же было им противно. Нет-нет-нет! Что вы, как можно! Благороднейшее, благочестивейшее занятие. Но в такой чудесный (расчудесный!), солнечный денек – ясный и золотой – их нежным шаловливым пальчикам, их красивым глазам, их неважно каким (пусть это останется тайной) мыслям могло бы найтись применение и получше. И с легкостью!
Усердие, прилежание, смирение… Все добродетели хороши в меру, а уж эти три – самые натужные – и вовсе следует принимать мелкими порциями. Гомеопатическими, да, гомеопатическими дозами – никак не иначе!
Наконец, одной из них надоело притворяться, и она отложила рукоделие в сторону. Поскольку была она не простой, рядовой фрейлиной, а главной – то еще две, более робкие и нерешительные, радостно, со вздохом облегчения, последовали ее примеру. Остальным же… что ж! остальным ничего не оставалось, как присоединиться.
– Устала! Надоело! – капризным голосом заявила предводительница. Честно говоря, тыркать иголкой по туго натянутому куску синего шелка (туда-сюда, туда-а…охх…сюда-а…айй!) казалось ей верхом глупости и даже идиотизма, самым то есть пустым занятием на свете. Никчемным, но – увы! – неизбежным. Так было принято и еще…ох-х!.. еще очень модно. («Черт, черт, черт подери!») Благородная дама не должна сидеть, сложа руки, бездумно глядя в небо, считая облака и пролетающих ворон. Благородная дама не должна лишний раз предаваться размышлениям – невесть до чего еще можно додуматься. Благородная дама и скучать должна благородно. А лучшей скуки (и муки!), чем нелюбимое занятие и придумать-то невозможно.
– Давайте поболтаем о своих снах. Мистика, романтика, ахи-охи… Глядишь, развлечемся! Кто будет первой? Начинай ты, Клотильда! – не допускающим отказа тоном велела она.
– Ну-у… э-ээ… – попыталась выдавить из себя Клотильда. Самая юная и, к неудовольствию подруг, самая стеснительная. – Ох-хх…
– Поподробней! Пообстоятельней! – приказала главная. – И поточней, как можно поточней!
– Ох-хх… Н-ну… приснился мне недавно… – выдавила из себя девушка и мгновенно покраснела. – Ну, в общем…э-эээ…
– Или будешь нам рассказывать, или пеняй на себя! Поедешь назад, к бабке, в свой фамильный – хе-хе! – замок. Говорят, его даже воры брезгуют посещать. И привидения – я имею в виду настоящие, уважаемые, привидения! – припечатала главная.
– Неправда, госпожа! – подхватилась Клотильда. – Мой прадедушка, барон Вальпореннский, не покидает нас ни на одну ночь! Он – истинный защитник, честный и доблестный!
– Наверное, твоя бабка исхитрилась и спрятала его отрубленную голову, которую он, бедолага, таскает вот уже триста лет. Надо же, дура дурой, а догадалась! – съехидничала одна из фрейлин. – Ей-богу, неудивительно! Говорят, при жизни он был страшным простофилей! И еще говорят, что спите вы вместе со слугами, на гнилой соломе, а едите вместе со свиньями – из одного корыта, а еще, еще, еще говорят… Ааааааааааааааааййй!
Ноздри Клотильды вмиг раздулись от гнева, умело выщипанные брови сошлись к переносице, а пышная грудь заходила ходуном. С детства привыкшая к ношению тяжестей, юная баронесса в два счета повалила насмешницу и теперь, восседая на ней верхом, равномерно ударяла ее головой о мозаичные плиты.
– За бабушку! За прадедушку! – приговаривала она. Выбившиеся из прически, прилипшие к разгоряченному лицу золотистые пряди мешали девушке – лезли в рот, застилали глаза, но она все равно продолжала: – За бабушку! За прадедушку! За бабушку! За пра…
– Ну, ладно уж! Хватит! – приказала главная фрейлина. – Будем считать, справедливость восторжествовала.
– Чево-о? – словно не поняв, переспросила Клотильда, и не думая слезать со своей обидчицы.
– Хватит, говорю! Смотри, когда-нибудь перестараешься – худо будет, – предупредила главная, но глаза ее улыбались. – Беру свои слова назад! Вы хоть и бедный, но славный и знаменитый род. Никто в этом и не сомневается, правда, Изотта?
Последние фразы были адресованы поднявшейся и пытавшейся привести себя в божеский вид насмешнице.
– Ага, – не глядя на остальных, буркнула та.
– Ну, будет тебе наука, – с удовлетворением произнесла главная фрейлина. – Но что-то я плохо слышу… Ну-ка, повтори!
– Никто не сомневается, – нехотя, через силу, произнесла Изотта. – Род Вальпоренн – род славный и знаменитый.
И, хотя выражение лица пострадавшей не просто говорило – кричало, вопияло! – о готовности девушки в любой момент поджечь вышеупомянутый фамильный замок вместе с бабушкой и прадедушкой («а хорошо бы и с дурой Клотильдой, пропади она совсем!»), главной фрейлине ответ понравился.
– Ну, вот и прекрасно. Так мы слушаем!
И юной Клотильде, Клотильде Победительнице, ничего не оставалось, как начать рассказ.
– Бабушка говаривала: сны с пятницы на субботу – сны пустые. Сплошной, мол, обман. Так, шутки ангелов, – улыбнулась она.
– Ты нам зубы не заговаривай! Давай ближе к цели! – перебила ее главная.
– «Это присказка такая, сказка будет впереди», – улыбнулась Клотильда. – Сами ж хотели с подробностями. Так и слушайте. Вот, значит, гуляю я по нашему саду. Гуляю себе, гуля-а-аю…ох, гуля-а-аю…гуля-а-аюу…охх! М-да-а…Хожу себе и хожу, хожу и хожу. И ту-уда хожу-у и сю-ууда хожу-у…
– Тебя послушать, так у вас сад – что королевское турнирное поле! – не выдержала одна из фрейлин. – Доброму человеку за день и не обойти, и не объехать.
– Может, и такой, – с достоинством парировала Клотильда. – А будете перебивать – так ничего и не узнаете. – И, наслаждаясь видом затихших, еле сдерживающихся, закусивших губы от нестерпимого любопытства подруг, продолжила: – Рву цветочки, плету веночки. Солнышко, птички, воздух – чудо как хорошо! Думаю о том, о сем, о разном. Девушке ведь завсегда есть о чем подумать, – строго добавила она. – Небо голубое-голубое! Так хорошо, так славно! И вдруг…вдруг…ах-хх! О-ооо…
– Что-оо?! – хором выдохнули фрейлины.
– Ах, и тут появляется Он. Красавчик! Такой учтивый, скромный, обходительный. Только вот больно уж нерешительный. Краснеет, будто девица. А говори-ит – ох, заслушаешься! Лучше, чем наш местный батюшка, ах-хх… И-и… вот странность… – замялась девушка. – Я высокая и крепкая – он маленький да хлипенький, но…
– Что «но»? Что «но»?! Давай рассказывай! Ну, говори, говори же скорей! – наперебой загалдели ее подруги. Двенадцать пар глаз – карих, голубых, серых и зеленых – вспыхнули в предвкушении подробностей.
Она покраснела и потупилась.
– Ах, нет! Ах, это стыдно! Ах, ну я смущаюсь! – из последних сил отпиралась Клотильда, опустив глаза и теребя расшитый фальшивыми рубинами подол платья.
– Ломаться будешь перед сеньорами. Или перед будущим супругом, – нахмурилась главная фрейлина. – Здесь все свои. А ну, рассказывай, пока мы дружно не умерли от любопытства! Вот ляжет смерть наша камнем на твою совесть – пудовым камнем, валуном придорожным – сразу одумаешься, да поздно будет! Нн-уу?!
– Ах, может, не надо? Ох, но я ж девица! – привела она последний, как ей казалось, существенный довод.
– А тебя никто и не собирается девственности лишать. Не убудет тебя, ежели нам все расскажешь, – заметила главная. – Да по-порядку.
Остальные, желая в очередной раз подольститься к той, от кого частично зависело их благополучие, зашумели, загалдели, и, с легким повизгиваньем, затопали ногами. Голуби – и те приковыляли на своих толстеньких коротеньких лапках. Да, да. Именно так. Послушать.
И юная красавица – не то устыдившись, не то убоявшись, не то устыдившись и убоявшись одновременно – наконец-таки, продолжила рассказ.
– …А потом схватила я его, вытряхнула из тряпок и… ах! ох! о-о-хх… швырнула на кровать…
Она закрыла лицо руками.
– И? И что? Что дальше?!
– Что и полагается, – не отнимая рук и не поднимая глаз, прошептала девушка, – целовала-миловала, чуть (ох-х!)… чуть не съела! Он такой… та-а-ако-ой! Ах, как только мое сердце не разорвалось!
– Да какой же?! – с досадой воскликнула самая непонятливая. Ее простоватое лицо не смогли облагородить ни модная помада («Кровь из сердца ангела»), ни спускавшиеся на круглый лоб и толстые щеки жемчужные висюльки, ни вычурная прическа с лихо сдвинутой набекрень беличьей шапочкой. – Да какой же он растакой? – повторила она, озираясь на остальных, прячущих усмешки. – Объясни-ка, не морочь голову.
– Вот приснится он тебе – сама поймешь! – разозлилась юная сновидица. Очевидно от смущения, в девушке проснулось ехидство, и она нарочито тоненьким (оса? муха? комар?) голоском добавила: – Если, вообще, приснится. Вряд ли ты в его вкусе. Он-то ведь красавчик, а ты – индюшка жирнозадая! Еще и дура впридачу, ффу!
– Сама дура! Деревенщина!
– Может быть, – с легкостью согласилась ее обидчица. – Ну и что? Зато я вот – красавица, и приснился он мне, а не тебе!
Она усмехнулась и щелкнула не ожидавшую ничего подобного толстушку по носу.
– Ах, ты-иии!!!
– Разнимите же их! Ну, пожалуйста! – послышались умоляющие голоса.
– Зачем? – Удивление главной фрейлины казалось искренним и неподдельным. – Пусть подерутся всласть. И они душеньку отведут, и мы полюбуемся. Все какое-то развлечение, не это чер-ртово рукоделие… только все пальцы себе исколола! – Ее голос сорвался на свистящий шепот: – Пропади оно пропадом! Гори оно в аду! Ох, прости, святой Януарий! Прости, прости!
– Ну, хватит, что ли! – наконец, скомандовала она. – Хватит, я сказала! Обе хороши! А вдруг он, этот ваш красавчик, и еще кому приснился? Он ведь никому из вас, идиоток и дур, не обещался. А, значит, и сниться волен кому угодно! Ясно вам? Ясно или нет?!
Она оказалась права. В самом деле, рыцарь приснился не одной, а почти всем. Да, как это ни странно. И дамы, с неслыханной доселе щедростью, стали делиться впечатлениями. Постороннему человеку могло показаться, что прелестные особы – все до одной – находятся под действием чар – и чар особой важности и сложности. Чем иным можно было объяснить их дрожь, их трепет, их не в меру разгоряченные лица и лихорадочно блестящие глаза? Чары, разумеется, чары! «Возьми сердце жабы, свари его в полночь с пшеничной мукой, да посыпь перцем и мелкой солью. Добавь к сему горстку толченых мухоморов, змеиные язычки да полфунта отборной сметаны. Отборной – стало быть, жирной да густой, экономия здесь ни к чему. Вари да помешивай, вари да помешивай. Вари, как следует! Старайся! А перед самым концом, как закипит да вспучится, да начнет издавать непотребные звуки, оскорбляющие женскую стыдливость, – влей полкубка вина. Влей да не перепутай: красное – для мужчины, белое – для женщины. А ежели перепутаешь, великая беда от того произойти может. Какая – лучше тебе о том и не помышлять.» Но ведь последний раз они пили вино на свадебном пиру… Так неужели… неужели? Ох, нет! Быть того не может! И, главное, главное, заче-е-еэм?!
– Такой хорошенький, просто лапочка! – со слезами умиления поведала черноволосая. – А, главное, скромняжечка! Повздыхал, потоптался где-то на обочине моего сна – и растаял. Очень, очень деликатный молодой человек!
– А мне он позволил расплести-расчесать гриву своего коня, – загрустила русоволосая. – Густую, кудрявую, шелковистую… Эх, мне б такую – все вокруг обзавидовадовались бы. Ой, что это я! – оглянувшись на подруг, она быстро зажала рот ладошкой.
– И все-оо? – Блеклая, полупрозрачная, изможденная стремлением к совершенству, блондиночка всплеснула ручками. Алый шелковый шарф, предназначавшийся жениху – ажурный, изысканный и уже почти готовый – свалился вниз, к ее ногам, и девушка безжалостно на него наступила. – И только-то?!
– Ага. И только-то.
– Ах, котик, прелесть, очаровашка! – наперебой загалдели дамы.
– Он та-а-ак на меня посмотрел…Ооо!
– И на меня, на меня тоже! – эхом откликнулись еще две.
– Нет, на меня! – стукнула кулаком третья, и спавшая у нее на коленях черная кошка вскочила и зашипела. – На меня! Он смотрел на меня, ясно вам, курицы?!
