Текст книги "Неправильный рыцарь (СИ)"
Автор книги: Вита Паветра
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 18 страниц)
– Сроду таких не жаловала, даже терпеть не могла, – не обращая на нее внимания, разоткровенничалась рыжекудрая. – А теперь вот – хочу и со всеми потрохами!
– А как же сеньор Игнасио? Твой жених, твой «медведь»? – недоумевали остальные.
– Пусть проваливает! – тряхнув огненной гривой, отрезала девушка. – Куда пожелает: в гости к богу, королю или чертовой бабушке… А то и вовсе – в крестовый поход! Мне теперь – все равно!
– Ах, и мне то-о-оже-е… – как в полусне, проговорила молчавшая до сих пор зеленоглазка. – И мне то-о-оже-е…
– И мне!
– И мне!
– И мне-е-еэ!
– Не-е-е-еэт! Мне! Мне! Мне! А кто не верит, щас как дам по голове!
– А я тебе глаз выколю! Или оба! Хуже не станешь!
– Нет, это я тебе!
– Дрянь, дрянь, дрянь!
– Кривоножка!
– Лупоглазка!
– Жирнозадая дура!
– Сама идиотка! Скелетина!
– А ты – уродка, уродка, уродка!
– А у тебя на заднице чирьи! Да-да-да! Все это знают! Что, съела?!
– А ты, а ты, а ты-ы-иии… – И, за не имением веских аргуметов, она вцепилась в волосы своей подруги.
– Ааааааааааааа!!!
Как сказал поэт, «голубки нежные, вы обратились в змей». Малоприятная метаморфоза. А, учитывая, сколько острых – колющих и режущих – предметов находилось в руках у «кротких и прелестных»… Тут бы и дюжему рыцарю не поздоровилось! Однако рыцари – обладающие не только удивительной, несказанной храбростью, но и мало-мальским умом – в женские дрязги и распри стараются не влезать. Как правило. Ей-богу, легче сражаться с погаными колдунами и проклятыми язычниками! Ей же ей! Там ведь все честно, попросту и без подвоха. Враг – значит, враг; друг – значит, друг.
– Ох, но ведь это же сон! Всего лишь сон и только! – с недоумением воскликнула главная фрейлина.
Дамы, как по команде, вздрогнули и переглянулись. Их словно окатило ледяной водой.
– И что это вдруг на нас нашло? А был ли рыцарь? – спросила их предводительница.
– Сами же говорили – мистика… – начала было русоволосая, но, увидав взгляд главной, поперхнулась и смолкла.
В замковых окнах мелькнул тонкий серебристый силуэт. В Тех Самых Окнах. Дамы вздрогнули и как-то лихорадочно, схватились за брошенное рукоделие. Нерасторопному, не слишком внимательному глазу могло даже показаться (чур, меня, чур!) – куски пряжи, салфетки и кружевные воротники совершенно неведомым образом – не иначе, как чудом! – сами собой прыгнули им руки.
Тень мелькнула снова. Потом еще раз. И еще. Встревоженные дамы дружно потупились и, натянув постные мины, взялись за работу. Старательней, как можно старательней, гоня от себя мысли – «Прочь, прочь, прочь! Кыш-кыш-кышш! Пш-шли вон!» – о веселом, приятном и любовном.
Казалось бы, принимать сны за явь и верить ночным морокам – женская слабость. Истинно, исключительно женская. Не самая худшая и оттого простительная. Как бы не так! Придворным кавалерам тоже снились оч-чень странные сны. Цветные, яркие и длинные-предлинные, ну такие длинные – просто роман! Впору садиться, хватать перо да – побыстрей! поживей! – записывать увиденное. Писать, писать и еще раз писать – пока оно не слилось с утренней дымкой, не растаяло при первых солнечных лучах, не затерялось среди дневных забот. Да и просто-напросто – не улетучилось из памяти.
А привиделся им маленький отважный рыцарь на роскошном скакуне – угольно-черном, цвета зависти, которую он (несомненно) вызывал. И бесконечные, вьющиеся в разные стороны дороги (не дороги, а прямо-таки мудреное дамское рукоделие). И невероятные, уму непостижимые существа: не божьи твари (привычные и непривычные), а просто… ну, черт (или все-таки бог?) знает что такое. Ни в сказке сказать, ни пером описать! И непревзойденные по красоте (каждый из рыцарей мог бы присягнуть в этом – хотя ни один их в глаза-то не видел) улицы Дальниберга. Того самого Дальниберга – города-загадки, города-мечты, города-призрака – откуда была родом прекрасная Имбергильда. Да-да-да. Та самая!
Свободна и независима от снов была лишь госпожа графиня. Пожалуй, ее одну в целом графстве не мучили ночные кошмары, не одолевали ночные мороки, не смущали дикие соблазны. Ночь никогда (ни-ког-да!) и не пыталась нашептать ее душе нечто жуткое либо непристойное. Даже обычные-разобычные туманные видения – неясные по смыслу, по очертаниям. Даже их.
Колдуны Ее Светлости постарались на славу – ох, не зря ели они свой хлеб (исключительно, пшеничный, с маком и кунжутом, щедро смазанный свежайшим маслом), не зря носили драгоценные одежды (расшитые золотом бархат и атлас, меха, самоцветы – любо-дорого глянуть), не зря драли нос перед другими-прочими-остальными собратьями. Не зря, ох, не зря! Ибо покой их госпожи не нарушало ничто. Ничто и никто!
При этом не стоит думать, что, сомкнув глаза, Прекрасная Марта уподоблялась бревну. Упаси Вас бог даже подумать об этом! Ее Светлости – неизменно и неизбежно – снился один и тот же сон. Слаще меда сладчайшего, почетнее короны королей, важнее и значительней государственной тайны и ценнее Священного Писания – сон, прекрасней которого не было (и не могло быть!) ничего на свете – ни на этом, и ни на том. Марте снилась… она сама.
Глава 21
– Интерешно ведь, шем там вше коншилошь? – задумчиво спросила главная фрейлина, пытаясь откуситьнитку. Она вновь тыркала иголкой в туго (не ровен час, треснет) натянутую ткань. Цветок, который она с прилежанием, но (увы!) без особого успеха пыталась вышить, мог озадачить своим видом неподготовленного зрителя. А то еще и, чего доброго, напугать. – Матушка говаривала: «Не роман, а нечто изумительное! Ну, просто божественное!» А из вас его кто нибудь до конца дочитал? – поинтересовалась она.
Дамы смущенно потупились. Послышалось хихиканье, шушуканье, тихие вздохи. Прогуливающиеся по двору жирные белые голуби (в недалеком прошлом – явно разленившиеся и потому разжалованные и отправленные на землю ангелы) с интересом наблюдали за красавицами.
– Н-ну-у… э-ээ… пока нет, – старательно отводя глаза и ковыряя носком сафьяновой туфли белый песок, сказала русоволосая.
– Ну, я не зна-а-аю… – старательно отводя взгляд, произнесла другая.
– А мне главный герой не по душе, – почему-то шепотом пожаловалась та, что сидела напротив. – Ужасно противный какой-то! Бедная, бедная Имбергильда! – Девушка вытащила из складок платья кусок розовогобатиста, весь в бабочках и розочках, и, комкая его, захлюпала носом. – Бедняжка… полюбить такого ур-рода! Хотя…хотя, конечно, он красавец. Писаный красавец, – зачем-то извиняющимся голосом, помявшись, сказала девушка. – Но все равно – Ур-р-р-о-д! Аааааааа! – в полный голос зарыдала она.
– Надо же! – восхитилась главная. – Прочитала! И когда только успела, и как только сил хватило!
– Говорят, там более двух с половиной тысяч глав, – подала голос юная Клотильда.
– А я о чем?!
– Да уж, его пока прочитаешь – и жизнь пройдет, – поддакнула сидевшая с краю, на отшибе от других, девица.
Творение великого сира Ромуальда нисколечки ее не волновало, по той простой причине, что читать роман она вовсе не собиралась. Ну зачем, скажите на милость, тратить время на подобную чушь, когда можно пожевать чего-нибудь вкусненького? На протяжении всей кутерьмы она спокойно поглощала пирожные, одно за другим. И какие пирожные, ах-х! Совзбитым кремом, шоколадное, с клубникой и еще вот с вишней, благоухающие ванилью и корицей – вкуснотища! Поглощала и никак не могла взять в толк: из-за чего ее подруги будто ополоумели? Из-за какого-такого рыцаря? Еще зачем-то какой-то роман приплели.
– Ах, это так романтично! увлекательно! Так…так волнительно! Оторваться невозможно! – на одном дыхании выпалила зеленоглазка.
– Дочитать – тоже! – отрезала любительница земных наслаждений, беря из плетеной корзиночки и отправляя в рот трубочку с цукатами. «Какая любовь, какие приключения?! Когда есть изумительные, восхитительные, бес-по-до-обные сладости! – подумала она, стоило нежнейшему крему коснуться ее языка. – Упоение и восторг! Клянусь всеми святыми небесными, ни один мужчина на свете не способен подарить Даме такое блаженство!»
– Велено дочитать – значит, дочитаем! – отрезала главная. – Ну, давай! – кивнула она зеленоглазке. И та, с усилием открыв тяжеленный том, начала:
«Поединок в честь нечаянно погибшей леди Анельды должен был вот-вот начаться. И огороженный витыми шнурами (на этот раз – черными с золотом) загон для простолюдинов, и скамьи для горожан, пришедших посмотреть на Божий Суд целыми семействами, и места для рыцарей победней и попроще – все они были переполнены. Оказалось, что узреть необычный поединок притащились даже старейшие из старейших (а, вернее, – древнейшие из древнейших). Не оставили его вниманием и монахи: мессир аббат прислал шестерых братьев проследить за точным и неукоснительным) соблюдением правил. И сейчас братия переминалась с ноги на ногу в опасной близости от турнирного поля. Хмурые, насупленые лица. Стиснутые на объемистых животах крепкие, обветренные, сбитые в многочисленных драках, ручищи. Лучи полуденного солнца играли на круглых, будто смазанных жиром, лысых головах братьев и непомерно больших железных крестах, отягощавших грудь каждого и, очевидно, служившие не только (и не столько!) для молитвы, сколько для активной проповеди и последущей самообороны. Судя по тяжести и многочисленным царапинам, что покрывали до блеска отполированную металлическую поверхность, братия частенько пускала их в ход.
Постные выражения лиц под замысловатыми, вычурными прическами (в народе получивших название «балдахинов» и «набалдашников») могли показаться странными неосведомленному человеку. Вместо привычного для поединков радостного оживления, здесь царило прямо-таки гробовое молчание. (Последний раз придворные вели себя так на похоронах очередной королевской фаворитки.) Правда, то здесь, то там раздавались смешки, слышалось тихое шушуканье, а кое-кто даже присвистывал. Время от времени. Но они быстрозатихали под косыми, неодобрительными взглядами соседей.
Ложа слева, где восседали самые богатые, родовитые и, разумеется, самые красивые, походила на майский луг и ослепляла красками. Дамы словно вознамерились перещеголять друг друга, хотя правильнее было бы сказать: «враг врага», ибо нет в этом мире ничего эфемерней женской дружбы. И, несмотря на грустный повод, ни одна из них (ни одна!) не облачилась в темное.
– Еще чего! – заявила накануне первая красавица двора, любимица короля, леди Матильда. – Она умерла, а я страдай?! НЕТ! Я СКАЗАЛА – «НЕТ»! Темное меня бледнит. Вот стану ветхой, глупой, тридцатипятилетней старухой – тогда посмотрим!«
– Правильные слова! Очень правильные! – взволнованно перебила чтицу ее соседка слева. – Я бы тоже так сказала!
– Ха, она бы сказала! Х-х-ааа! – тут же отозвалась соседка справа.
– Да! Сказала б! А ты заткнись! – И тонкие, обремененные множеством серебряных колец, пальчики потянулись к насмешнице. Зажатая в них остро заточенная спица не предвещала той ничего хорошего.
Сохранить лицо, прическу и новое платье девушке удалось лишь благодаря своевременному воплю главной:
– Заткнулись обе! Сей-час-же! А ты, – махнула она рукой, – читай! Да с выражением!
«Роскошные темные наряды вернули в сундуки, а красавица облачилась в расшитое жемчугом и янтарем платье из золотой парчи. Оно, как никакое другое, шло к ее раскосым изумрудным глазам и кудрям цвета ржавчины.
Прекрасная Матильда – само собой! – являлась законодательницей мод. Поэтому не стоит удивляться тому единодушию и поспешности, с которой остальные дамы (абсолютно все!) последовали ее примеру.
Благородные господа проявили большую, истинно мужскую сдержанность, обрядившись в темное, что наиболее соответствовало случаю. Но обилием драгоценностей и мехов и они не отставали от дам.
Наконец, когда собравшиеся вдосталь налюбовались друг другом и обсудили все последние новости, слухи и сплетни: от новой прически графини Такой-то и ее нового слуги („отрока с ангельским ликом!“) до проигранной в кости („позавчера, да-да, только позавчера!“) немалой вотчины барона Сякого-то и его непомерных долгов, а также последних, подслушанных камеристкой, слов Его Величества, и что именно он хотел этим сказать, и еще многого, многого другого… в общем, когда все эти (вне всякого сомнения) важные слова и события были обговорены, на поле появился герольд.»
Глава тридцатая
По всему видно было – это господин и слуга. Но какие-то уж больно странные, непривычные господин и слуга. Неправильные какие-то.
Они появились так неожиданно, словно вынырнули прямо из воздуха. Любая – начиная главной фрейлиной и кончая самой юной, «Клотильдой-деревенщиной», – могла поклясться чем угодно и кому угодно (а некоторые – даже многократно потерянной девственностью), что еще минуту назад никаких всадников здесь не было. Да и как, скажите на милость, они могли здесь появиться? Здесь – и без доклада?! Проехать мимо стражей, тех самых стражей, перед которыми стелилась даже трава… Никогда! Ни за что! Во всем этом было нечто нереальное.
Между тем, неизвестные медленно, прогулочным шагом, пустили лошадей и, как ни в чем не бывало, продолжали свою беседу.
Ах, любовь, любовь, черти б ее драли!
Любовь, любовь, прекрасная любовь!
Л-любовь и крр-ровь!!!
– скорчив жуткую рожу, пропел юнец и, уже нормальным голосом, продолжил: – Все о ней говорят, говорят да переговаривают, а вот в глаза-то ее никто и не видел! – с усмешечкой заметил он. – Сплошные охи-вздохи, полная то есть бессмыслица. Ну, просто тьфу!
– Не болтай! – одернул его старший.
До сей минуты этот господин хранил упорное молчание, наводящее на определенные мысли – причем, не самые светлые и радостные. Мрачное великолепие его одежд, их явная перенасыщенность драгоценностями создавали у случайного зрителя…м-мм… двойственное впечатление. Одеваться столь дорого и пышно, можно сказать – вызывающе дорого и пышно, мог позволить себе либо придворный (и придворный, как говорится, не из последних), либо грабитель с большой дороги.
– Не болтай! – повторил он, теребя подвеску из черного жемчуга.
– Что, битым буду? – засмеялся его юный спутник и, обернувшись к дамам, показал им язык. А те сидели разодетыми-расписными фарфоровыми куклами, не в силах произнести ни слова и лишь только хлопали ресницами: хлоп-хлоп-хлоп!
– Нет, – улыбнулся в ответ мрачный господин и, как породистого жеребчика, необузданного и необъезженного, потрепал юношу по спине. – Прилетят злые духи и откусят тебе язык. Твой глупый, невоздержанный язык. Такой розовый, такой сладкий…
– На то они и злые духи, мой господин. – Притворное смирение ненадолго появилось на нежном лице юноши, и вновь сменилось жизнерадостным нахальством. – Стало быть, откусят! Жаль, конечно. Ни тебе сьесть чего, ни толком поцеловаться. Одно слово, беда! – широко улыбнулся он. – Что это за день, коль ни разу не поцеловался? Потерянный день, пропащий, совсем пропащий! Черт знает что, а не день! Нет, ну правда ведь?!
Мрачный красавец почему-то не окоротил наглеца. Не отстегал плетью, не саданул кулаком в ухо (хотя кулаки у него были явно созданы для этого), не оттаскал, не оттрепал, как следует, за волосы. Даже просто-напросто пересчитать ему зубы – и то («ох-х!») не сподобился. Лишь с усмешкой в глазах – больших, пронзительно-синих – смотрел на гарцующего перед ним юнца, дурашливо вопящего: «Умолкаю, господин! Умолкаю! Ох, умолкаю!»
– Откуда вы, господа? – поинтересовалась главная фрейлина.
«Если они к нам надолго – неплохо было б и знакомство свести. Покороче! Лишние связи – не помеха. А вдруг они – о, радость, о, счастье! – вдруг они придворные? И я, наконец, смогу вырваться из лап паучихи?! В столицу, в столицу, в столицу!»
Она недюжинным усилием воли, подавила желание вскочить с места и, хлопая в ладоши, запрыгать вокруг красавчиков.
«А что если…что если они и впрямь меня с собой заберут? Что я ей, муха какая-нибудь? Пять лет без повышения жалованья, а брильянты и варенье – „на завтра“. Наглость-то какая, а?!
„Когда, говорю, Ваша Светлость изволит осчастливить меня обещанным?“
„Когда и договаривались: „назавтра“, усмехается. Брильянты еще не доогранили, а мандрагору на варенье еще не собрали. Сама знаешь, как ее собирают и кто. В этом году, говорит, сплошные помилованья, а из свободных – кто ж это согласится? Где ж это, говорит, сыщешь такого дурня? Да и на мандрагору в этом году – неурожай.“
У-уу, жаба пупырчатая! Вечно у нее „неурожай“! – нахмурилась главная фрейлина. – И жалованье хоть бы раз в срок выплатила! Хоть бы разочек! В виде исключения, в порядке поощрения, за многочисленные заслуги. Нет, сбегу я отсюда! Непременно сбегу! И не куда-нибудь – в столицу! И Клотильду с собой заберу. Хорошая девка. Не чета этим кривлякам-ломакам, этим…этим бесстыдницам. Необразованна, конечно, зато неглупа. Да и дерется отлично – в случае чего, ни себя, ни меня в обиду не даст.»
Главная фрейлина выпятила и без того немалую грудь, и осторожно поинтересовалась:
– Куда путь держите, славные господа?
– Домой, в столицу.
– Через Дальниберг?
– Само собой, мадам.
– Ах-х! – дружно выдохнули дамы. Они уже пришли в себя и потихоньку (как им казалось, незаметно для обоих красавчиков) стали приводить в порядок платья, прически и выражения лиц.
– Хоть бы одним глазком глянуть… – мечтательным голосом протянула зеленоглазка. – Хоть бы одни-им глазко-ом…
– Нет ничего проще, – осклабился черный всадник. – У стражей Дальниберга тяжелая рука: говорят, они и во сне не снимают латных рукавиц с шипами. Заявишься незваной – и на город, и на все остальное-прочее будешь смотреть уже «одним глазком»!
– Всю, всю жизнь – «одним глазком»! – подхватил юноша.
– Да и не взяли бы мы тебя, – нахмурился черный. – Вот этих: третью, пятую и седьмую – что ж, этих, пожалуй что, и взяли бы. Только не тебя!
Названные дамы приосанились: «Нас выбрали! Мы – лучшие!»
– Остыньте, красавицы, – сказала предводительница. Смотреть на эти самодовольные до глупости лица, на эти насмешливые, снисходительные улыбочки у нее не было ни желания, ни сил: «Вот дуры!» – У господ отменный вкус, а вы подходите им по цветовой гамме, – объяснила она. – Всего-то лишь!
Раскатистый смех обоих мужчин подтвердил ее слова. Причем, юнец хохотал так, что едва не свалился с лошади.
– Как Вы догадались? – поникшим голосом, едва не плача, спросила одна из «счастливиц».
– По той же причине, по которой я – над тобой, а не ты – надо мной! Остальное – не твоя печаль! – отрезала главная фрейлина. – А, кстати, где сейчас старшая внучка герцога Дальнибергского?
Всадники молча, с усмешкой, переглядывались. – А ее сестра? Ведь у нее была младшая сестра, да не простая. Дюжего мужика запросто могла уложить. На обе лопатки, в честном бою, а не то, что вы подумали! – Она грозно свела брови, и смешки фрейлин стихли. – И обе такие красавицы. Совершенные красавицы! – шепотом, прикрыв рот ладонью и (на всякий случай) оглянувшись на мелькнувшую в окне узкую тень, произнесла она.
Ухмылки всадников стали еще шире.
А дамы… ох, дамы! Руки их, как заколдованные, сами собой продолжали рукодельничать: шить-вязать-вышивать, шить-вязать-вышивать, шить-вязать-вышивать…ох-х…уф-ф! Наконец, одна из них негромко и будто нехотя произнесла:
– Говорят, была там какая-то темная история. Не знаю-не знаю-не знаю! – мгновенно отбилась она.
– Я, я, я знаю! Кто-то кого-то лишил чего-то, изгнал куда-то и пригрозил чем-то, вот! – с торжествующим видом выпалила зеленоглазка.
– Точность и подробность – потрясающие! – ехидно заметила главная фрейлина. – Ты просто кладезь информации!
– За что купила, за то и продаю, – надулась девушка.
– Наверное, денег пожалела, вот и достался тебе «от мышки хвостик»! – засмеялась ее соседка.
– Зато твои предки были слишком щедрыми, вот ты и осталась без приданого! – парировала «всезнайка».
– Ах, ты-ии!
– Молчать!!! – рявкнула главная фрелина, предчувствуя назревающую свару. – Вот пожалуюсь Марте, что вы – все, по очереди! – строили глазки господину графу! Тогда уж попляшете!
– Ффу-уу!
– Неужто она поверит?!
– Пожалейте, помилуйте, не губите!
– Лучше уж черту из преисподней!
– Фу! Фу!! Ф-фуу!!!
Главная фрейлина с удовлетворением оглядела своих испуганных, нахохлившихся подопечных. «Значит, и впрямь строили. Не все, но почти все. Ишь, зашебуршились! Дуры набитые. Нашли, с кем тягаться.»
Одна лишь Клотильда сидела спокойно, улыбалась безмятежно. Словно прозвучавшие угрозы касались вон той блестящей навозной мухи. Или ползущего по своим (несомненно, очень важным) делам большого пятнистого жука. Или еще кого – да, кого угодно! Только вот не ее. А ни в коем случае!
«Я в Вас не ошиблась, госпожа баронесса», просияла главная фрейлина, а вслух произнесла:
– Всяк судит по себе. И госпожа графиня, несмотря на свою красоту, ум и величие, – последние три слова она произнесла нарочито громким голосом, – увы, не исключенье. Меня-то ведь пожурят, поругают – и на том все. Ну, не выплатят жалованье – ну, в первый раз, что ли? А вот ва-а-ам…
Она хищно оскалилась, глядя на дам, разом осунувшихся, побледневших и даже будто посеревших. Толстушка Мелисса едва не подавилась очередным (клубничным, со взбитыми сливками) пирожным. Изотта же так яростно трясла головой, отрицая даже самую возможность наказания, что пудра сыпалась с ее лица в разные стороны.
«Столько трудов ради этих высокородных клуш, ничегошеньки толком и не умеющих, и не желающих уметь, – подумала предводительница. – Черт бы их всех забрал, кроме одной! И поскорей, поскорей бы! Ну, погодите! Я вам всем еще покажу! Отольются мышкам кошкины слезы!»
– Так где, говорите, сейчас внучки Его Высочества? – повторила она свой вопрос.
– А-ахх! – выдохнули фрейлины. – Оо-ох!
– Говорят, ворота города до сих пор закрыты для них, – свистящим полушепотом, и зачем-то озираясь по сторонам, произнесла русоволосая.
– Вот, значит, как… – протянула главная фрейлина.
«Родство с драконами, оказывается, до добра не доводит. Особенно в наше время, – подумала она. – А ведь старшая могла бы претендовать и на королевскую корону. С такой-то родословной. Легко! Ой, что это я! Вот дурища! Зачем ей корона королевская, когда существует дальнибергская?! Правда, герцог жив, относительно здоров и претендовать на его корону могла бы разве что самоубийца. В подобных случаях на родство ведь не смотрят. Даже на самое близкое.»
– Ну, почему же, – ленивый голос черного гостя застал ее врасплох. – Не только могла бы, но и будет, – словно читая ее мысли, небрежно проронил он. И, глядя на ошеломленное женское лицо, усмехнулся: – На оглашении завещания всегда кто-нибудь претендует на что-нибудь. Случаются и законные наследники. Хотя, Вы правы, мадам, – он почтительно склонил голову, – и самозванцев там будет предостаточно. Больше, чем хотелось бы.
– Что-оо? Герцог умер? Когда-а?! От чего-о?!
– Да нет. Пока что нет, – успокоил ее черный красавец. – Болеет, все болеет, знаете ли.
– И что, давно болеет? – нахмурилась главная фрейлина.
– Да уж месяца три, наверное, – сквозь зубыпроцедил черноволосый. – Если не больше. Старый человек, сами понимаете.
– Поживите попробуйте столько-то лет! – подхватил юнец. – На девятой сот…
Он не успел докончить фразу – наткнулся на взгляд своего спутника, как солдат на вражескую пику.
– …поживите, говорю, девятый десяток – сами почувствуете! Надоест вам! Ох, же и надоест! Да и сил почти не останется.
– Ага, – рассеянно согласилась главная фрейлина. – А сколько, говорите, лет Его Высочеству? – небрежно, как бы между прочим, спросила она. – Вроде бы не девочка, не дитя-несмышленыш, а вот его коронацию что-то…м-мм… что-то запамятовала.
– Скоро девяносто, госпожа, – разулыбался юнец и, привстав в стременах, поклонился ей низко и почтительно. Чересчур почтительно. Уж так уж почтительно, что едва не вылетел из седла.
– Что ж вы его прежде времени-то хороните! – всплеснула пухлыми ручками одна из дам. Она до того разволновалась, что отложила в сторону надкушенное пирожное (с апельсиновыми цукатами). – Он ведь еще не умер!
– Не умер, – согласился инфернальный красавец. – Но ведь собирается.
– Не сегодня-завтра – обязательно умрет! Всенепременно! Абсолютно точно! – с улыбкой заверил светлый. – Сами понимаете, не нужны нам попутчики. Попутчицы ж и вовсе ни к чему! Да и не отпустит вас никто.
– И хорошо, и, слава богу! Нам и вдвоем сладко, – усмехнулся его спутник и поправил сьехавший под тяжестью драгоценностей ворот плаща. – А теперь – пора!
Привстав в стременах, черноволосый красавец минуту-другую пристально изучал забранные ажурной решеткой окна второго яруса. Увиденное ему не явно понравилось. Он усмехнулся, покачал головой, а потом… Ох, потом и вовсе произошло черт знает что!
Оба всадника стали – медленно, ме-едлен-но, ме-е-едле-ен-но-о… таять на глазах. Как сон, как утренний туман. Или же невероятные, заведомо несбыточные, мечты. Впору было решить, что оба красавца, нежданно-негаданно, явились сюда из какой-то иной, потусторонней реальности. Или заехали по ошибке. Сбились в пути. Что ж, бывает!
Наиболее слабонервные могли даже убедить себя в том, что все вышеописанное им просто-напросто причудилось. Пригрезилось. Примерещилось. Однако небольшая груда «конских яблочек», благоуханных и тепленьких, опровергала подобные мысли.
– Куда? Куд-куда они под-девались?! – всполошились дамы и, побросав рукоделье, забегали по двору, заглядывая во все мыслимые и немыслимые места.
Лишь главная фрейлина, как ни в чем ни бывало, продолжала вышивать, а юная Клотильда что-то негромко насвистывать. Что-то очень насмешливое, если не сказать – обидное. Но увлеченные поисками, ошарашенные, сбитые с толку, окончательно замороченные, ее подруги, казалось, не слышалиа ничего!
– Совсем одурели, – хмыкнула главная фрейлина. Зрелище одиннадцати дам, ползающих по мозаичному двору и заглядывающих под цветочные горшки, действовало на нее удручающе. Все более и более удручающе. – Ну, скажи, Клотильда, как могут втиснуться в такую дырочку двое взрослых мужчин? Да еще, черт побери, вместе с лошадьми?!
– Не волнуйтесь, госпожа! – улыбнулась ее единственная разумная подопечная. – Пусть поищут. Не найдут – так и успокоятся. Только вот… странное дело… – замялась она.
– Говори! – велела главная, вправляя новую нитку. Очевидно, под воздействием последних событий, из-под ее пальцев выходило нечто совсем чудовищное – без дрожи и не взглянешь. Ну, ни в сказке сказать, ни пером описать. В общем, бррр! Но она, будто назло себе и миру, упорно продолжала тыркать иголкой синий шелк. С остервенением! До первой капли крови!
– Давно уж такого не было, госпожа, с позапрошлогодних именин. Помните? Ну-у, ка-ак же? Все еще тогда ловили не то дракона, не то стаю василисков, не то еще чево. А старший конюх – тот и вовсе наотрез отказался покидать стойла: мол, и есть тут буду, и пить, и спать. А ежели кому уж так уж невтерпеж или другое какое до меня дело – так пусть, мол, сами сюда и приходят. А я отсюда – ни-ни! Когда, мол, еще живых единорогов увидишь? И, главное, где?! «Может, я всю жизнь такого чуда ждал – и вот, сподобился!»
И кухарка полдня вопила, что будет жаловаться: мол, что это за ангелы за такие, что с ней поцеловаться не хотят! Бгг-г! Все, мол, хотят, а эти – ну, ни в какую! Нечего, мол, тогда здесь шастать – смущать и вводить в соблазн честных женщин. Да еще пирожки прям из печки воровать! С грибами и луком, с ливером, а еще с вареньем. Клубничным, кажется, – нахмурила лоб девушка, – хотя эт неважно. С пылу, с жару пирожки. Ох, она и вопила! «Я, мол, этова так не оставлю!» Ох, и вопи-и-ила!
Не-ет, чево-то тут не тово, – вздохнула девушка и крепкой, натруженной рукой разгладила складки платья. – Может, колдунам нашим опять жаб несвежих прислали? Ну, как в тот раз! Помните?
– Ну, и…?
– Ну, и тово, напортачили. А неудавшееся зелье – в питьевой колодец да и повыливали. Чтоб, значит, госпожа не разгневались. Они ж балованные, – усмехнулась девушка, – боятся потерять теплое местечко да сладкий кусок.
– Говоришь, опять старые склочники головы нам морочат? – на минуту опуская иголку, задумалась главная фрейлина.
– Бог весть, – пожала могучими плечами Клотильда. – Но без колдовства здесь не обошлось. Эт-то уж точно!
